Текст книги "Частица тьмы"
Автор книги: Тери Терри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
10
КАЙ
Я не рискую останавливаться, пока мы не преодолеем серьезное расстояние. В том, что нас будут преследовать, нет никаких сомнений.
Но меня беспокоит Фрейя: она отказывается говорить о том, что произошло – ни вслух, ни мысленно. Она наверняка застрелила того солдата, потому что стреляла с близкого расстояния прямо в грудь. Ее страдания сродни физической боли и понятны мне, но тревожит не это, а то, что она отгородилась от меня.
Мы несемся через деревни, городки. Все они выглядят безлюдными – опустошены эпидемией? Я нахожу автомастерскую с машинами на продажу и гаражом сзади, так что джип не видно с дороги. Взламываю дверь, нахожу шкафчик с ключами и машину с бензином в баке.
Ставлю машину позади гаража. Фрейя по-прежнему сидит на переднем сиденье джипа, где я оставил ее, с бесстрастным, ничего не выражающим лицом. Выхожу, открываю дверцу джипа и протягиваю руку. Она берет ее, молча вылезает из джипа и позволяет усадить себя в другую машину.
Мы мчимся в ночи, пока почти не заканчивается бензин. Фрейя по-прежнему молчит. Никаких признаков погони нет, по крайней мере, пока.
Я нахожу ферму с амбаром, в котором можно спрятать машину. Позади фермерского дома небольшая пристройка. Я взламываю дверь и проверяю, нет ли там обитателей, живых или мертвых. Затем привожу туда Фрейю и усаживаю на диван рядом с собой.
Она дрожит. Я нежно беру ее за руку, осторожно дотрагиваюсь до макушки. Там у нее шишка, а на затылке немного крови, и она морщится. Вот тогда я замечаю, что блузка сверху разорвана. Я дотрагиваюсь до воротника, и она вздрагивает.
– Фрейя? Ты в порядке?
Она качает головой, не поднимая глаз.
– Хочешь поговорить о том, что произошло?
– Нет. Завтра. Поговорим завтра, – шепчет она, наконец, нарушая свое молчание.
– Ладно. Нам надо немного поспать.
– Нет. То есть… не сейчас, – говорит Фрейя тихим, слабым голосом и поднимает голову. Глаза ее полны эмоций, прочесть которые я не могу. Она протягивает руку, склоняется мне на плечо, придвигается ближе и прячет лицо у меня на груди. Я глажу ее по голове, и она надолго затихает в моих объятиях, а потом немного отстраняется, нежно касается ладонью моего лица и целует.
Губы ее мягкие, неуверенные, почти как у ребенка, и я отвечаю на поцелуй, потом начинаю отстраняться, но ее ладонь скользит назад, пальцы зарываются в волосы, она притягивает ближе, а поцелуй становится глубже.
И весь страх, вся боль и отчаяние – все, через что мы прошли, но как-то сумели выжить – растворяются и исчезают.
ЧАСТЬ 3
ОРГАНИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
Органическая жизнь развилась из неорганического «бульона»: живое произошло от неживого. Все, чем мы стали – результат этого чуда спонтанного происхождения, – и да, я буду называть его чудом! И как только мы сумеем объяснить и воспроизвести этот процесс, тогда и сами сможем назвать себя богами.
Ксандер. Манифест Мультиверсума
1
ЛАРА
Я горю и мысленно кричу свое имя снова и снова: Келли, Келли, Келли!
Силюсь удержать то, что я есть, даже когда пламя уничтожает меня.
Но в этот раз я не сплю, это не сон, и это все длится и длится. И здесь девушка, которая говорит, что ее зовут Шэй, и что она хочет помочь мне, но она ничего не может сделать. Затем появляется Ксандер, с ним Септа, и вместе они, наконец, прорываются в мое сознание. Они раскалывают меня как яйцо, разбившееся о пол.
Покой омывает меня с головы до ног, остужает пламя и удерживает его на расстоянии.
Но огонь по-прежнему там. Он всегда там будет.
2
ШЭЙ
Септа отталкивает меня, говорит, что я должна уйти – мол, хватит и того, что я уже натворила. Но я медлю в дверях и ухожу, только когда сама вижу, что Келли, наконец, успокаивается и затихает. Септа у ее постели, держит за руку.
Ксандер выходит следом за мной из комнаты, закрывает за нами дверь, уводит меня прочь.
– Что я сделала? – спрашиваю я, не в силах понять, что произошло. – Она кричала так, будто была в агонии, и я, как ни старалась, не смогла ее успокоить.
– Это не твоя вина. Тебе не следовало говорить с ней, не подготовившись, но ты же не знала.
– Не подготовившись?
– Ты ведь назвала ее по имени?
– Да. Келли.
– Она не может слышать свое имя. Если все же слышит, каждый раз происходит одно и то же. Мы называем ее Ларой.
Ему тоже больно – это видно по его лицу, по его ауре, и я, даже зная, кто он, не могу не посочувствовать ему и успокаивающе похлопываю по руке. Он накрывает мою ладонь своей. Вздыхает.
– Это я виноват. Виноват, что не сказал тебе, что вмешался вчера в лечебные процедуры Септы. – Он вздыхает. – Думал, что Келли нужно больше свободы, но, вероятно, ошибался.
– Лечебные процедуры? О чем ты говоришь?
– Она нездорова, и уже давно, – объясняет Ксандер. – Сомневаюсь, что Кай рассказал тебе об этом; я сильно удивился бы, если б он это сделал. Дело касается… психического равновесия Келли. Она с ранних лет посещает психотерапевтов, но Кай никогда не признавал, что у нее что-то серьезное.
– Почему она посещала психотерапевтов? В чем проблема?
– По поводу этого велись споры. Одна из форм раздвоения личности – таков обычный диагноз, хотя ее симптомы не вполне соответствуют всем критериям этого диагноза. Я забрал Келли, чтобы она прошла курс лечения у Септы. Да будет тебе известно, Септа – лучший специалист в этой сфере психологии. Келли нуждается в ее помощи.
– Ты хочешь сказать, что похитил ее, чтобы вылечить?
– Все не настолько ужасно, как кажется. – Но теперь его аура светится неуверенностью – той, что он позволяет мне видеть. – Ну, не совсем. Послушай, Соня – ее мать – не разрешала оказывать помощь, в которой Келли нуждалась. Соня была сторонницей исключительно медицинского подхода, она не понимала тончайшие грани психического равновесия, как их понимает Септа. Келли должна была пробыть с Септой всего несколько дней, но… кое-что пошло не так, и ее состояние, наоборот, ухудшилось.
– А что случилось? Вы проводили над ней какой-то эксперимент на Шетлендах?
– Что? Разумеется, нет. Септа говорит, дело в ее возрасте – гормоны, возрастные изменения, – что именно из-за этого обострилась болезнь. Кто внушил тебе подобную мысль?
– Дженна. Она сказала, они дружили и были там вместе.
– Дженна была раковым пациентом. А также пациентом Септы, и могла знать Келли через Септу. Вторичный рак мозга превратил ее в психопатку. Я уже говорил тебе, что это все полный бред, будто бы ее сожгли живьем. Ты должна мне верить. Она погибла во время взрыва в подземных лабораториях – в огне, да, но то был несчастный случай.
Я слушаю его и не знаю, что думать. Как может все то, что Дженна рассказывала мне, то, чем мы делились, когда входили в мысленный контакт, так разительно отличаться от версии Ксандера?
В то время я могла бы голову дать на отсечение, что Дженна говорила правду. Ну ладно, она знала, что является носителем, и не сказала мне, каким-то образом скрыла это от меня. Она могла обманывать, могла манипулировать, но в конце – нет. В конце она не лгала мне, тут я уверена.
Но если она сама верила в то, что говорила, значит, для нее это было правдой. Не знаю, что и думать.
– Келли все время была здесь?
– Да. На попечении Септы. И она гораздо счастливее, чем была, намного стабильнее. Если не случается чего-то, что нарушает ее душевное равновесие.
– Вроде моего появления.
– Ты не могла знать. Она сильно пугается своего имени; когда ее называют им или даже когда просто слышит его, то реагирует так, как сегодня. Септа говорит, она настолько раздвоилась, что не выносит ничего, что возвращает ее к тому, кем она была, даже своего имени.
Судя по всему, Ксандер искренне любит Келли и беспокоится о ней. А эта его неуверенность… никогда раньше не видела его в таком состоянии.
– Бог мой, тебе, в конце концов, не чуждо кое-что человеческое.
– Правда? – Он улыбается.
– Да. Ты не все знаешь, не так ли?
Он качает головой.
– Я хочу знать все. Но если и есть предмет, в котором я понимаю теперь не больше, чем когда мне было шестнадцать, так это то, как устроены мозги девочки-подростки. Келли, в частности.
– Полагаю, у меня есть некоторое понимание этого в общем смысле. Но мне не понятно, как ты мог забрать ее у мамы и брата.
– Ради ее же пользы. Чтобы попробовать вылечить ее.
Он свято верит в то, что говорит. Верит, что поступил правильно… Так ли?
Откуда мне знать? Я не знакома с матерью Кая, понятия не имею, какая она, какой была жизнь в их доме, и мне не по себе. Справедливости ради, Кай не самый уравновешенный человек, его эмоции и реакции порой бывают довольно бурными. А он рос в той же семье.
– Взгляни на это с такой стороны, – говорит Ксандер. – Если один родитель плохо обращается с ребенком, а суд ничего не предпринимает, и тогда второй родитель забирает ребенка, это можно назвать неправильным поступком?
– Ты хочешь сказать, с ней плохо обращались?
– Нет, но если один родитель не желает лечить поддающуюся лечению болезнь, которая может убить ребенка, готова ли ты признать, что единственно правильное решение – забрать ребенка у этого родителя, чтобы обеспечить лечением?
– Возможно. Да, пожалуй. – Хотя мне вспоминается мама. Она не верила в традиционную медицину, и когда я заболела гриппом, который убил ее, не позвонила в «Скорую» и не дала властям забрать меня. Она увезла меня сама и спрятала. Может быть, если бы она этого не сделала, то осталась бы жива?
– В случае с Келли имелось лечение, которое было ей жизненно необходимо. И я увез дочь, чтобы обеспечить ей это лечение.
Ксандер провожает меня до дома, затем возвращается, чтобы посмотреть, как там Келли. Говорит, чтобы я постаралась уснуть, что еще придет поговорить завтра.
Дверь за ним закрывается, и я прислоняюсь к ней. Ну и ночка. Я нашла Келли – точнее, Чемберлен нашел, – но то, что нашла, оказалось совсем не тем, что я ожидала. И что теперь делать?
Мой план был такой: отыскать Келли, убежать с ней от Ксандера и вернуть ее матери и Каю. Но возможно ли это? Действительно ли ей необходимо быть с Септой? Как она вернется домой к своей прежней жизни, когда при одном лишь звуке собственного имени начинает кричать, словно от невыносимой боли?
И думая об этом, я снова вспоминаю тот крик. Он был почти нечеловеческим, как у раненого животного, – чистейшая агония. Не сумев помочь, я в панике мысленно связалась с Ксандером, а он, должно быть, позвал Септу.
И все это случилось по моей вине.
Прости, Келли.
3
ЛАРА
Голова тяжелая, в сознании туман. Я открываю глаза и тут же жалею об этом – они опухли и чешутся.
Как будто я плакала.
Почему?
Поднимаюсь, иду в ванную, умываю лицо водой. На щеке красная отметина, и я осторожно дотрагиваюсь до нее. Больно, словно ударилась о дверь.
Или меня ударили.
Я напрягаю память, но воспоминания о предыдущем дне не приходят, а потом меня омывает покой.
– Лара? Ты проснулась. Хорошо. Я принесла тебе завтрак.
Септа стоит в дверях, и отчего-то у меня возникает желание попятиться, отступить, и глаза ее расширяются, а улыбка сникает.
Но затем волна спокойствия наполняет душу, и когда она подходит ближе и протягивает руку, я протягиваю свою. Она сжимает ее своей теплой ладонью и улыбается.
– Но сначала, перед завтраком, идем со мной.
Она тащит меня в гостиную, где мы садимся на пол. Дыхание. Вдох, выдох, покой, умиротворение. Я ощущаю под собой пол, воздух, когда он входит в мои легкие и выходит из них, сердце, его ровное биение.
Внутри меня вспышка тепла, и затем боль в голове, щеке и глазах уходит.
«Ну вот. Чувствуешь себя лучше?» – спрашивает она.
«Да, спасибо. Но почему…»
«Никаких вопросов. Идем». Мы открываем глаза, и она помогает мне подняться.
На подносе тарелка с фруктами, булочками и сыром, и перед моим мысленным взором мелькает другая тарелка… которую я протягиваю в окно? И даю мальчику, который открывает дверь?
– Ну ты и фантазерка, – говорит Септа, и я понимаю, что это была греза, тоска по другу. Но у меня нет друзей, верно?
Септа ведет меня в поле ниже общины, помочь ей в огороде – выпалывать сорняки, прореживать растения, резать лук на обед. Всю эту работу я уже выполняла много раз, но сегодня кое-что по-другому.
Септа остается рядом. Наблюдает.
К обеду ей это надоедает, и она располагается с книгой на скамейке в тени деревьев. Могла бы помочь, тогда и скучно не было бы.
У меня уже болит спина от того, что долго стою, согнувшись, и я опускаюсь на землю. Что-то мягкое касается моей руки. Вздрогнув, я оборачиваюсь.
Это кот. Красивый серый кот, да такой большущий. Я осторожно протягиваю руку, и он нюхает ее, потом трется о нее головой. Я глажу его шерстку, и он начинает громко урчать и плюхается у моих ног.
Мне всегда хотелось иметь кошку, но я не могла, потому что… потому что у кого-то на них аллергия. Я недоуменно хмурюсь. У кого? Еще один образ мелькает у меня в голове: рыжая полосатая кошка, моя кошка. Но нет, это невозможно. У меня ведь никогда не было кошки. Так?
Серый кот мягко шлепает меня лапой по руке, чтобы я еще раз погладила его, и мурлычет громче.
Может быть, у меня наконец-то есть и то, и другое: и кошка… и друг.
Когда Септе надоедает бездельничать и она зовет меня, кот, словно понимая, как лучше, идет следом, но на расстоянии. Септа оставляет меня в доме, и я всеми силами сосредоточиваюсь на двери, когда она закрывает ее.
Я по-прежнему не могу видеть дверь – ни ее контуры, ни ручку, ничего, но я постаралась точно запомнить, где она была, и теперь протягиваю руки и с закрытыми глазами отыскиваю ручку. Поворачиваю ее, немножко приоткрываю дверь и выглядываю.
Здесь ли кот?
Он выглядывает из-за деревьев, потом бежит к двери. Трется о мои ноги, входит в дом.
Я оставляю дверь приоткрытой, чтобы продолжать видеть ее и чтобы этот лапочка ушел, если захочет. Я знаю, каково оно, быть запертым в четырех стенах, и не стану удерживать его силой.
Но надеюсь, что он останется.
4
ШЭЙ
Ксандер появляется только следующим вечером, и я схожу с ума от нетерпения. Не успевает он открыть дверь, как слова, которые я собираюсь сказать, вырываются сами:
– Она моя сестра. Я хочу ее видеть.
– Я понимаю, правда понимаю. Но меня беспокоит, что может случиться повторение вчерашнего.
– Не случится. Я не стану называть ее по имени или говорить что-то, что напомнит ей, кто она такая. Обещаю. – И я намерена сдержать слово… пока. Но чем больше я об этом думаю, тем больше недоумеваю. Как может быть правильным метод лечения, отрицающий существование подлинной личности больного?
– Септа по-прежнему считает, что мы должны дать ей время и не беспокоить ее, пока память об этом происшествии не сотрется. В противном случае твое появление может вызвать рецидив.
– Но…
– Знаю, тебе не терпится увидеться с ней. Но мы должны считаться с тем, что лучше для Келли.
Тут я вспоминаю Беатрис, запертую в «тихой» комнате ради эксперимента Септы, и мне как-то трудно поверить в то, что она ставит интересы Келли выше собственных.
А что представляет для нее самый главный в жизни интерес? Ксандер.
– Да, я понимаю, что мы должны в первую очередь думать о Келли, и я согласна. Но…
– Терпение. – Он усмехается. – У меня его нет, так почему оно должно быть у тебя? Но пока что ничего менять не будем. А тем временем нам есть чем заняться, что изучать, о чем подумать. Идем.
Я иду следом за ним в библиотеку, и он оставляет меня у дверей. Елена с Беатрис уже там, и он мысленно просит меня не рассказывать им пока про Келли. Потом уходит.
– Где ты была? Что случилось, Шэй? – тут же забрасывает меня вопросами Беатрис.
– Ничего.
– Ты обманываешь.
– Ну, то есть ничего, о чем я собираюсь вам рассказать. Давайте, отвлеките меня, расскажите, что вы делаете.
Беатрис улыбается.
– Мы скоро уйдем на несколько километров отсюда и проверим, сможем ли по-прежнему участвовать в единении сегодня вечером. Если получится, пойдем дальше, потом еще дальше. – Она в радостном предвкушении.
– Да. Восхитительно, правда? – говорит Елена. Она тоже взволнована. – Интересно, как оно будет, если получится?
Никто не знает, и мне, несмотря ни на что, тоже любопытно и интересно попробовать.
Они вскоре уходят вместе с еще несколькими членами общины, которые знают дорогу на ферму. Мне грустно расставаться с ними, особенно с Беатрис, но я стараюсь ей этого не показывать.
Я брожу между библиотечных стеллажей, ищу чего-нибудь, чтобы отвлечься. Что-нибудь, на что глаз упадет… молекулярная генетика? И тут я вспоминаю, как изменила генный код, отвечающий за волнистость моих волос, чтобы сделать их прямыми.
А я еще говорила Ксандеру, что не уверена, следует ли нам менять себя, даже если предположить, что такое возможно, хотя сама уже это сделала. Будет ли изменение в моих волосах постоянным, или волосы, когда отрастут, вернутся в прежнее состояние? Если это навсегда, то какой ген унаследуют мои дети, если они у меня будут, прямых волос или волнистых? Если это так, что ж, я уже эволюционировала в соответствии со своими желаниями.
Заинтригованная, просматриваю один том за другим. Я уже нашла генетику увлекательной, и все гораздо сложнее, чем то, чему нас учили в курсе биологии в школе. Большинство вещей не просто закодированы одним геном. Не какой-то один ген делает человека, к примеру, высоким; это целый набор генов, которые взаимодействуют между собой, и на всех них оказывает влияние то, что происходит с человеком в той среде, где он растет, что он ест и так далее. И если не все, то большинство сложных характеристик именно такие.
И, несмотря на нежелание думать сейчас о чем-то серьезном, я поневоле возвращаюсь к своим вопросам. Почему некоторые люди невосприимчивы и обладают иммунитетом? Все остальные, подвергшиеся инфекции, заболевают, большинство умирает, но некоторые, пусть немногие, все же выживают? Кроются ли ответы на оба вопроса в генах?
Быть может, что-то такое запрограммировано в их генах, что дает им возможность выжить. Может быть, если бы мы посмотрели на наши ДНК и сравнили их с ДНК остальных, то смогли это найти.
Я настолько поглощена своими мыслями, что не обращаю внимания ни на какие звуки, ни на входящих и выходящих людей, пока, наконец, в мое сознание не проникает чье-то деликатное покашливание рядом. Поднимаю глаза – это Перси, мой позавчерашний гид.
Она улыбается.
– Не хотела прерывать. Ты выглядела такой сосредоточенной.
– Ничего. Что случилось?
– Время обедать.
Только теперь я замечаю, что все уже ушли.
Мы с Перси идем вместе.
– Опаздываем? – спрашиваю я.
– Почти. Но вряд ли мы будем последними.
– Последней будет Септа.
Перси делает большие глаза.
– Да, – шепчет она, словно замечать это возмутительно.
Думая о Септе, я нервничаю. Я не видела ее с прошлой ночи, когда мы с Ксандером оставили ее с Келли. Провела ли она с девочкой весь день? Вчера она была очень недовольна мною. Но нервозность уступает место приятному возбуждению, предвкушению нового слияния и желанию посмотреть, что произойдет.
Когда мы подходим к дверям, то замечаем, что сегодня нас меньше примерно на четверть. Неужели так много людей ушло с Еленой и Беатрис? И за главным столом тоже несколько пустых стульев. Мы входим, и Ксандер жестом приглашает Перси подойти со мной и сесть за стол вместе с нами. Девушка в восторге. По желанию Ксандера она садится рядом с ним, а я – рядом с Перси.
Септы еще нет – снова опаздывает.
Она появляется в дверях последней и идет не спеша, хотя все ждут только ее. У нашего стола останавливается, окидывает взглядом новый порядок рассадки.
– Садись здесь, рядом со мной, – говорит Ксандер, указывая на пустой стул по другую сторону от него. И налет раздражения на ее лице обращается в улыбку удовольствия.
– А почему нас сегодня так мало? – спрашивает она.
– Елена с Беатрис ушли на ферму, – отвечает Ксандер, – экспериментировать с максимальным расстоянием для единения.
Септа вскидывает бровь.
– А остальные?
Между ними происходит быстрый безмолвный диалог, потом ледяной взгляд Септы в мою сторону. Неужели это решение было принято без ее участия? Слишком поздно пытаюсь спрятать самодовольную улыбку; мне надо, чтобы она была на моей стороне – помочь Келли, – и я обещаю себе позже подольститься к ней.
Ксандер явно веселится, и меня вдруг осеняет: неужели он намеренно не только отстранил Септу от принятия решения, но даже не сообщил ей о нем? Ему как будто доставляет удовольствие выводить ее из равновесия, чтобы посмотреть, как она станет реагировать.
Но потом он берет ее руку в свою, и лед тает. Она улыбается и звонит в колокольчик. Обед начинается.
После ужина Ксандер, Септа и я, как выжившие, соединяем наши мысли первыми, но в этот раз, вместо того, чтобы присоединять тех, кто рядом, мы простираем наш коллективный разум вдаль, к Беатрис и Елене. Поначалу ничего не получается, и наши мысли окрашивает разочарование: неужели не выйдет?
Но затем знакомое прикосновение доходит до меня: это Беатрис. Поначалу связь едва ощутима, но набирает силу, когда к ней присоединяется Елена. А когда мы объединяемся с Ксандером и Септой, крепнет еще больше.
Потом мы вовлекаем остальных. Вдох, выдох, вдох, выдох одновременно, и сердца начинают биться в унисон. Все члены общины – и те, что здесь, и те, которые с Еленой и Беатрис – сливаются в едином сознании.
И сегодня, простирая наш объединенный разум к деревьям, насекомым, животным, птицам мы идем дальше и дальше. Между нами и фермой протекает река – мелькание амеб, водяных насекомых и рыб. Звери в лесу, недосягаемые для нас прежде, присоединяются к нам и замирают на месте, гадая, кто мы и что.
Ничего подобного никто из нас не испытывал, мы устремляемся за пределы обыденного, и все наши эмоции, вся наша радость как будто прирастают к земле и ее кладовым.
Это так изумительно, что я почти забываю про защитные барьеры и, наверное, забыла бы совсем, если бы не постороннее вторжение, чужое прикосновение. Это Септа. Пытается проникнуть внутрь, хочет узнать меня – узнать от и до. Никак не ожидала, что я поймаю ее.
Нет, Септа, так просто, как ты думала, не получится.
Она обращается ко мне напрямую, оправдывается: «Я – староста. Мой долг – досконально знать всех в общине», – говорит она в свою защиту. Да вот только я не такая, как все, и ей это прекрасно известно.
«Может, нам стоит обсудить это с Ксандером?»
Септа пятится, отступает и уходит.
Я вздыхаю про себя. Перетянуть ее на свою сторону пока что никак не получается.
Вернувшись в домик, где мы жили втроем, я чувствую себя одиноко. Брожу туда-сюда, останавливаюсь в дверях комнаты Беатрис. Вхожу. Поправляю ее подушку.
Решение вроде бы и правильное, но кто же мог подумать, что без нее и Елены мне будет так одиноко. Сейчас я здесь единственная, кто не является полноценным членом общины, не сросся с ней душой и телом. Даже с Еленой и Беатрис мне приходилось постоянно следить за своими словами – я не могла позволить им узнать мои планы. Как давно я не разговаривала с кем-то, ничего не остерегаясь, не оставаясь все время настороже? Как давно я не говорила, что думаю, и не скрывала своих чувств?
И я так тоскую по самым дорогим мне людям.
По маме – всегда. Какая-то часть меня до сих пор не может принять, что ее больше нет.
По Каю.
Но сейчас, может быть, даже больше – по Ионе, моей лучшей подруге. Мы с ней могли болтать о всякой чепухе и в то же время о чем-то очень важном для нас. Интересно, что бы она сказала об общине? Да и жива ли она вообще? Выяснять рискованно – вдруг это как-то отследят, а мне не хотелось бы, чтобы у нее возникли неприятности.
Даже Чемберлен, похоже, покинул меня.
Вообще-то, если подумать, я не видела его с ужина и не ощущаю, как было раньше, его присутствия. Мне даже немного не по себе. Надеюсь, у них там не перевелись кролики в лесу, и никому не пришло в голову, что из такого большого кота выйдет отличное жаркое.
Я закрываю глаза и протягиваю «щупальца» мыслей в разные стороны: «Чемберлен?»
Нахожу его и облегченно вздыхаю. Котик спал и теперь немного недоволен, что его разбудили. Открывает глаза, поднимает голову. Он на краю кровати – возможно, нашел кого-то, кто не мечется во сне, не тревожит его всю ночь, как я.
Чья-то рука гладит его; он поворачивает голову, чтобы ему почесали шейку. И прежде, чем его глаза его вновь закрываются, на мгновение передо мной возникают черные волосы и голубые глаза.
Это Келли.
