Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"

Автор книги: Танит Ли

Я побежал, и вслед мне несся этот жуткий вопль.

– Увидимся после шоу.

Мне не надо было ничего говорить Селиму Бассу по телефону. Всего-то надо было сообщить, где в аэропорту мы сможем встретиться.

Той ночью мы сидели в баре торговой зоны третьего терминала и смотрели, как бизнесмены поглощают огромное количество виски перед трансатлантическими перелетами.

Скривившись, Брасс поглядел в свой бокал.

– Пиво разбавлено. Что, никто этого не чувствует?

Впрочем, это не помешало ему жадным залпом осушить бокал.

– Конечно же нет, – ответил он сам себе. – Людям неинтересно это знать.

Он все еще был в сценическом костюме: темно-синем пиджаке, настолько отроком, будто кимоно; высоком белом, плотно облегающем шею воротнике; черных кожаных брюках. Я ему все рассказал, а он пока ничего не ответил.

– Все это ужасно странно, это из-за того, что Лесли взял чемодан, да? Магия. Ваша сфера деятельности.

– Я магией не занимаюсь, – огрызнулся он. – Я уже говорил тебе, я – иллюзионист. Настоящая магия для слабаков, таких, как твой дружок.

Басс принялся рвать картонный кружок из-под бокала на кусочки.

– Все мы строим иллюзии. Ловчим, если надо что-то достать, или найти работу, или что-то выдумать себе в оправдание. Но всегда находятся такие, которые не могут ловчить. Эдакие неуклюжие недотепы. И потому, что они не могут, они начинают мошенничать, искать пути искажения законов мира для того, чтобы исправить факт собственной неспособности к фокусам. Только неудачники используют магию.

– Как тот чемодан, – вставил я. – Чемодан Удачи.

Басс ошеломленно уставился на меня:

– Удачи? Первый раз слышу, чтобы его так называли; зато теперь кое-что проясняется. Да, как чемодан.

Прикончив водку, я махнул официантке и поднял палец, заказав еще. «Не гони», – сказал я себе, но сегодня я не мог отказать себе в выпивке.

– Так зачем он нужен? Зачем возить его с собой в ожидании чего-то ужасного?

– Ну, ничего ужасного не случилось бы, если бы тот пустоголовый на стойке регистрации в Майами не решил, что чемодан слишком велик для ручной клади, – проворчал Басс. – Не могу в это поверить – подобного никогда не случалось.

Пожав плечами, Селим достал элегантный серебряный портсигар. Мне он закурить не предложил.

– Это всегда было слегка рискованно. Достать чемодан из подвала, дать ему доступ воздуха, немножко подзаработать в перерывах между шоу-программами. Я знал, что им интересуется пара английских неудачников. Неудачников, которым не по нраву нормальные мирские законы. Такие типы, которые, если останутся с чемоданом без присмотра, все к черту испортят. Неудачники вроде твоего друга.

Он зажег сигарету и выпустил струю дыма.

– Ну ладно. Ты поможешь мне получить его обратно.

– Сперва расскажите, как он действует.

Когда мы закончили разговор, Басс предоставил мне оплатить счет за спиртное. Мы уже вставали из-за стола, и я сказал.

– Ну а тот фокус, когда вы сунули карту мне в карман?

Впервые за вечер Басс улыбнулся, и не своей фирменной шоу-улыбкой, а восхитительно искренней.

– Я разыскал тебя заранее, и пока ты не видел, подсунул карту. Туз был счастливой случайностью. Мне показалось, что ты не похож ни на короля, ни на валета. Ну а что касается всего прочего – все на авось.

– Получилось на славу.

– Не совсем. – Селим вновь пожал плечами. – Каждый хочет быть одураченным. Поэтому столь хорошо удаются иллюзии – мы не любим приглядываться. Но проблема в том, что нельзя вечно дурачить людей, даже если они хотят этого. Мир не позволит. Мы проводим черту между тем, что мы хотим знать и что не хотим, но мир не признаёт ограничений такого рода. Всегда найдется что-то, обо что споткнешься, что разоблачит тебя. Взгляни на мой фокус – ты разобрался в нем. Ты понял, что это фокус, потому что знал, что я стараюсь одурачить тебя, и ты подумал: «Он что-то делает, а как?» Нет, лучшие фокусы те, когда фокусник дурит сам себя.

Басс затянулся и подмигнул мне:

– Но в отличие от большинства людей, я не могу просто дурачить себя.

В четверг утром полицейские детективы наводнили аэропорт. Билли сказал, что кто-то подбросил несколько фотографий, касавшихся служащих таможни, и теперь Раджеша и нескольких других допрашивают относительно контрабанды наркотиков. Потом Билли куда-то делся. Оставшиеся дееспособными служащие изо всех сил старались работать за всех, но рейсы задерживались. После семи подобных дней я решил поговорить о сменах с Мерком, но его тоже не было на работе. Его секретарша Лилиан весело поведала о слухах, что его проверяют на предмет налоговых махинаций. За пределами аэропорта журналисты уже стали задавать вопросы.

Я должен был найти Лесли. Товарищи мои страдали, и что-то надо было предпринять. Откуда я знал, что Лесли еще никуда не уехал? На это указывали незначительные косвенные признаки, а я умел замечать подобное. Все было столь хаотично, что никто не заметит моего отсутствия в течение нескольких часов. Итак, я решил подождать у заградительных барьеров, где обнаружил брошенные в траву обертки от «Кит-ката».

Солнце клонилось к закату. Он подошел ко мне, и мы вместе наблюдали, как огромный «Боинг-747» поднимается в небо; блеснув в луче солнца, самолет растворился на западе. Словно монетка в руке Селима.

– Что ж, Лесли, почему ты не уехал?

– Мне так жаль, Горан. – Стоящий рядом со мной мужчина, казалось, как-то сжался, и на мгновение свет отбелил его так, что он совсем слился с облупившейся белой краской на бетонной поверхности заграждений. – Я не хотел всего этого.

Когда я пытался смотреть прямо на стоящего рядом мужчину, я думал: «Не может быть, что это Лесли, жующий шоколад». Одежда была немного другая, и в этом освещении он выглядел как кто-то другой. Даже когда я закрыл глаза и слушал его рассказ о чемодане, голос его звучал не так. Если бы я говорил с ним по телефону, то мог бы поклясться, что это не был голос моего старого друга.

– Когда ты ушел, я открыл чемодан и достал вещи, – рассказывал он. – Предполагалось, что он так работает, что-то вроде стиральной машины. Так мне говорил албанец. Что-то вроде химчистки души.

«Только это не сработало», – подумал я, но не сказал вслух.

Лесли продолжал:

– Как только я надел одежду, понял сразу, что теперь-то все будет отлично. Просто тут же понял. Теперь Макферсон меня не найдет. И мне оставалось только закрыть чемодан и потерять его где-нибудь среди другого багажа. Я мог ехать хоть в Лидс, и никто никогда не узнает, кем я некогда был.

Он задрожал, и мне захотелось положить ладонь на его руку, успокоить его, но я побоялся, что моя рука пройдет сквозь призрак.

– Так что же ты сделал?

– Мне страшно жаль. – Он сотрясался от рыданий. – Я виноват, да? Я вынул все мое барахло и должен был закрыть чемодан. Но там было что-то еще. Я-то думал, что он пустой, но там было что-то. Под подкладкой. Мне ужасно неудобно. Но я ничего не мог с собой поделать, Горан.

– И что произошло?

Высморкавшись в обертку от шоколадки, он произнес:

– Сейчас покажу.

Чтобы завершить свое преображение, Лесли отнес чемодан на склад невостребованного багажа, временного хранилища до завершения строительства. Это был двор, огороженный цепями и защищавшийся от дождя рифленой пластмассовой крышей; едва ли кто-нибудь стал заглядывать туда. Все невостребованные чемоданы и коробки оказывались в этом заброшенном месте и предавались забвению, пока кому-нибудь не придет в голову заняться благотворительностью.

Вне всякого сомнения, это был Чемодан Удачи. Он один был открыт.

– Я слишком боялся закрыть его, – признался Лесли, настояв на том, чтобы мы вместе присели позади загородки и целой башни позабытых картонных коробок.

Я уже собирался спросить, чего же мы ждем, но тут что-то внезапно вырвалось изнутри Чемодана Удачи – что-то похожее на большую черно-белую фотографию – и замерцало на земле. Я с тревогой наблюдал за этим. Фотография двигалась по земле с какой-то странной целью, неожиданными рывками огибая прочие чемоданы; дальше двинулась по дороге, продвигаясь по направлению к зданиям терминала. Как будто кто-то тащил ее за невидимую леску.

– Сначала я вытащил оттуда бумаги, – шептал Лесли, как будто чемодан мог нас услышать. – Что-то вроде налоговых документов. Там было имя Мерка. Они улетели от меня – я ничего не мог поделать. Не знаю, как еще описать это. Вроде как ветром унесло. А потом – не знаю, что еще я ожидал найти там. Но, подойдя опять к чемодану, я… Боже мой, боже мой!

Мы смотрели на чемодан сбоку, и я видел, что что-то еще вытягивается оттуда. Что-то достаточно большое, вроде похожее на свитер. Затем рука вцепилась в край так, что ногти побелели от усилия. Я взглянул на свои собственные руки, которые оказались такими же бледными и бескровными. Потом опять на медленно поднимающуюся голову человека.

– Лесли? Что за…

Но он не мог смотреть на это, а уставился в том направлении, куда двигалась фотография.

– Первый, мальчик, вырвался из моих рук и убежал. Следующему и всем остальным помощь моя уже не требовалась. Они просто вываливались оттуда. Я хотел закрыть крышку, но боялся. Думал о них, стучащихся оттуда, изнутри чемодана. Кричащих. Обвиняющих меня.

Хоть появившийся молодой человек и не был похож на моих друзей, но я сразу подумал о них, о Мато и Ивице, отряхивающих одежду от грязи. Я отодвинулся подальше в своем укрытии. Он выглядел пораженным, одежда удивила его, он не понимал, почему находится здесь, – но кто-то, похоже, знал, что с ним делать. Спотыкаясь, он подошел к открытым воротам, затем двинулся по дороге в том же направлении, которым до него проследовала фотография.

Чьей же тайной был он?

– Что я сделал не так? – простонал Лесли. – Моя ли это вина?

Я должен был рассказать ему то, что узнал от Селима: что этот чемодан на самом деле – портал между этим миром и другим, невидимым, где мы пытаемся схоронить наши тайны. Можно перенести некоторые жизни, некоторые вещи из этого мира в то темное пространство, но нельзя забывать о том, что грань между мирами нестабильна. Тот мир не любит находиться в забвении и всегда старается вылезти наружу, где свет. Стоит вытащить что-то оттуда, и поток будет не остановить – вроде как если дамбу прорвет. С давлением всех этих тайн совладать невозможно.

– Мне действительно очень жаль. Горан, ты должен помочь мне. – Он схватил мою руку – прикосновение привидения. – Пожалуйста.

– Я помогаю моим друзьям, – ответил я.

В течение двух дней все всплывшие тайны испарились, как будто их и не бывало. Против Раджеша не выдвинули никаких обвинений, и Дориан уговорили вернуться на работу, когда она убедилась, что мальчик больше не появлялся. Даже Мерк пришел обратно, наказанный уже тем, что вошел в офис, не смея поднять взгляда. Все последние происшествия в аэропорту стали забываться, и вскоре все опять встало на свои места, потому как чемодан влиял на жизни людей только в непосредственной близости. Нет, не все встало на свои места. Гарет избегал меня. Я знал, что мы уже не сможем как ни в чем не бывало бороться по понедельникам после того, как он излил передо мной свою душу.

Возвращаясь с работы в воскресенье вечером, я увидел Селима, который вытаскивал карты из камер провожавших его в Штаты фотографов. Увидев меня, он махнул по направлению каталки с багажом. Там сверху лежал черный «самсонит».

– Никто даже не вспомнил о Лесли, – сказал я ему; видел я его последний раз.

Он потрепал меня по руке, как будто я был маленьким мальчиком; слишком маленьким, чтобы понимать очевидные вещи.

– Они и не вспомнят. Уже позабыли.

– Я не забуду.

Как я мог забыть? Я предпочитаю не давать волю рукам, но мне пришлось ударить Лесли несколько раз, пока он не перестал сопротивляться. Как я мог забыть, что причинил ему боль? Что вытащил все из его уродской сумки, все еще набитой всем необходимым в этом мире? И раздел его, стонущего? А Селим что-то выделывал руками, дабы успокоить духов в «самсоните», чтобы засунуть в чемодан все вещи Лесли. Все это я никак не мог выбросить из головы. Не мог забыть лица Лесли, когда мы вытащили его вещи обратно и одели его; таким несчастным и уязвленным я никогда его не видел.

В баре Селим сказал мне, что я могу закрыть крышку чемодана. Но портал закрыть мне не удастся. И сделать это можно только одним-единственным способом. Друг должен пройти через это. Таковы законы мира.

Только протащив Лесли обратно через границу, мы сделали его даже более видимым во всем, чем до того. На нем отпечатались все те тайны, которые он когда-либо пытался скрыть. Не было никакого смысла прятать его, уверял Селим, но я должен был попробовать. Я повел его не домой, а в один из отелей при аэропорту. В банкомате я снял триста фунтов и положил деньги в конверте ему в карман. А когда я пришел на следующее утро, «скорая помощь» все еще стояла у гостиницы, полицейские задавали вопросы о выстреле, и никто ничего не понимал.

Итак, вечером я сидел в своей комнате с колодой карт, которую мне оставил Селим. И думал о том, что забыть не смогу. Не сработало и то, что я озвучил себе случившееся. Мне не забыть того, что я совершил.

Потому что она все еще здесь, скорчилась в уголочке и беззвучно кричит.

Она отличается от всех прочих тайн. Впервые я увидел ее там, в кустах под мостом между двух терминалов; она не пропала вместе с другими тайнами, она здесь. Я пытался предложить ей куртку Лесли, но куртка проходит сквозь нее и падает на пол – ведь она здесь не на самом деле. Сейчас это только галлюцинация, эдакая выходка мозга под воздействием стресса. Но она не уйдет, пока я не найду волшебных слов, чтобы она ушла, пока не придумаю историю, чтобы искупить вину, остановить беззвучный крик.

Она не кричала, когда наше подразделение, улюлюкая, спускалось вниз из Динарских лесов, освобождая Кражну, окончательно выбивая сербов из Хорватии в 1995 году, подобно устрашающему урагану. Ничего не сказала она, когда мы собрали всех мужчин, которые не сбежали из деревни, и выдали им лопаты. Она только смотрела, как Младен уводил ее отца, и из-за того выражения лица, всего ее облика, излучавшего осуждение, я толкнул ее в кухню.

Гарет говорит, у меня сильные руки. Но шейка ее была так тонка, что много силы тут не требовалось.

Сейчас руки мои толстые и неуклюжие, и карты не слушаются их. Селим показал мне этот фокус перед тем, как последний раз объявили посадку на самолет. «Не давай этому чувству уживаться с тобой, Горан. Помни: вина – фокус этого мира. Невинность – фокус, который мы проделываем с миром сами».

«Никогда не научусь этому, – сказал я ему. – И никогда не забуду».

«Забудешь, – ответил он. – Все мы так делаем».

Танит Ли
Небесная дева

Танит Ли опубликовала более семидесяти пяти романов и сборников рассказов. В числе последних книг «Металлическая любовь» («Metallic Love») (продолжение романа «Серебряный возлюбленный») («The Silver Metal») и роман для юношества «Пиратика: рассказ о необычном путешествии по Дальним морям» («Piratica: Beinq a Darinq Tale of a Sinqular Girl’s Adventure Upon the High Seas»). Танит наполовину ирландка (no материнской линии). Сейчас она живет в Англии вместе с мужем, писателем и художником Джоном Кейном.

В основе рассказа «Небесная дева» лежит легенда XII века о дочерях Аэритеча и героях с арфой и копьем; он был опубликован в широкомасштабной антологии «Изумрудная магия: великие сказания Ирландии», изданной Андре Грили.

Посвящается памяти моей матери, деду и прадеду, которых я никогда не видела.

Они никогда, насколько мне известно, не изменяли данному при заключении сделки слову.

Эта история, если этот текст можно так обозначить, ведется от двух лиц. Причем оба – мои собственные. В моей крови смешались огонь с водой, земля с воздухом.

* * *

Хоть я родом из Ирландии, никогда там не бывала.

У этой загадки весьма простой ответ. Генетически и кровно я ирландка, но родилась в другой стране.

Моя мать была ирландкой с темно-зелеными глазами – ни у кого больше не видела я таких темных и таких зеленых глаз; разве что сейчас можно встретить такой цвет у обладателей цветных контактных линз.

Именно она рассказывала мне об этой стране, куда тоже никогда не ездила. Девичья фамилия моей матери была О’Мур. Мама говорила, что климат в Ирландии очень мягкий. Это означало, что там часто идут дожди, но дожди такие приятные и часто теплые, что-то вроде тумана, столь же привычного, как и воздух.

Род О’Муров происходил с Побережья Призраков на западе Ирландии, где суровые скалы спускаются прямо в море. У отца моей мамы было испанское имя – Рикардо. Мама всегда отзывалась о нем с любовью. А отцом ее отца, маминым дедом, был красавец и долгожитель по имени Колум; когда ему пошел сто первый год, он умер, после того как простудился, сопровождая свою последнюю жену, молодую даму сорока пяти лет, в дублинский театр. Мягкий климат порой все же преподносил сюрпризы.

Ирландия – это страна зелени, такой же изумрудной, как и глаза моей матери. Теперь ее уже нет с нами, она ушла в другие, еще более зеленые, золотые земли под холмами. Однажды, просматривая мамины вещи спустя несколько лет после ее смерти, я нашла книгу моего прадеда Колума. Это не был дневник; хотя, может, и был. Может, это была книга практичного человека, в душе бывшего поэтом и при этом не отказывавшего себе в выпивке, книга хронического лжеца, вечно выдумывавшего различные истории; или же это была книга того, кто говорит правду. Это все без ложной скромности я могу отнести и к самой себе. И сохранить книгу как наследие.

В ночь после этой находки мне впервые приснился прадед Колум. Он был высоким худым мужчиной лет шестидесяти. Значит, ему было около восьмидесяти, так как говорили, что в девяносто девять лет он выглядел лет на десять моложе.

– Итак, ты нашла книгу.

– Нашла.

– И где же?

– В коробке, где лежали мамины письма и кое-какие личные вещи ее матери.

– Спрятали в девичнике, – проворчал он. – Стоит ли жаловаться.

Я не стала упоминать о бабушкиной пелерине из лисьего меха – я ее очень боялась, когда была маленькой. Поэтому, обнаружив ее на прошлой неделе, сразу отправила на благотворительность.

Во сне Колум поведал мне о каменном доме с узкими, тоже каменными ступенями. Окна выходили на долину и расстилавшееся за ней море, куда вечером на закате опускалось солнце. Он говорил не о большом доме в Дублине, где он жил последнее время, а о доме, в котором прошла его молодость.

Мне снилось, как мы вдвоем шли по бархатистой зелени долины. Поднявшись по крутым ступеням, зашли в дом и любовались заходом солнца. На крыше дома гомонили птицы; полный вкуснейшей воды, во дворе стоял древний колодец.

Недалеко – наверно, милях в семи дальше по берегу – находился разрушенный и удивительный замок Seanaibh,или, как его именовал туристический путеводитель, замок Сэнви.

В рукописи Колум рассказывал о целой ночи, проведенной в этом замке. И в моем сне он рассказал мне о том же.

Мы пили виски. Янтарная жидкость наполняла стаканы, красный закат багровел над морем, и сороки летали над каменным домом, наполняя воздух своей трескотней.

То, о чем Колум рассказывал мне во сне, я уже читала: в рукописи эта история стояла между двух списков. В одном значилась пойманная с лодки рыба, а в другом – список местных красавиц.

Тогда Колуму было двадцать, он был высоким, стройным и сильным красавцем с черными как смоль волосами и удивительными серыми глазами с темным ободком.

Семейный бизнес заключался в торговле кожаными изделиями, Колум работал в конторе при магазине; не то чтобы работа ему очень нравилась, просто она не отнимала много времени. И зарабатывал Колум вполне достаточно для того, чтобы ходить на танцы и раз в неделю напиваться до состояния, когда он мог разговаривать со звездами, которые, словно пчелы, слетались к нему. Одной такой ночью Колум танцевал пять часов кряду и пил за двоих, а потом пешком пошел домой. До дома оставалось около мили. По обеим сторонам дороги простирались леса, деревья все еще сохраняли остатки былой красы летнего убранства. Полная луна тоже возвращалась с какой-то небесной вечеринки, огромная, раскрасневшаяся и сама не своя. Колум шел и взывал к небесному светилу, но луна, негодница, лишь напустила облачко и спряталась за ним. Да, и девушки такие тоже бывают.

Пройдя четверть пути, Колум остановился как вкопанный.

Его посетило весьма странное чувство: будто бы он никогда, ни разу не видел этой дороги; в действительности же этим путем он ходил дважды в неделю на протяжении многих лет, а частенько и не только дважды. Даже до рождения он путешествовал здесь, сидя в мамином животе.

У обочины, подобно дремлющим овцам, лежали валуны. Колуму показалось, что видит он их впервые, хотя он сам выдолбил свое имя на некоторых из них.

Перебрав в уме числа, Колум понял, что эта ночь была самая что ни на есть обычная: никакой святой не поминался, Самхаин [55]55
  Самхаин (Самайн, Соуин) – 31 октября – кельтский праздник урожая, отмечавший смерть старого года и рождение нового. Самхаин – бог смерти.


[Закрыть]не праздновался, ночь Луга [56]56
  Луг – в ирландской мифологии бог света – Лугназад, Лугнасад, Лунашов. Ночь Луга – древнее название Брон Трограйн – 1 августа.


[Закрыть]тоже. Молодой человек стоял и поминал недобрым словом выпитое за вечер виски и скрипача: если столько пить и плясать, еще не такое примерещится. И вот они появились. Чудные существа.

В моем сне он описал это так:

– Это выглядело совсем не так, как нынче показывают в фильмах с помощью компьютерных спецэффектов. Только что была пустая дорога, едва освещенная неровным светом скрывшейся за облако луны, а потом что-то произошло, как будто паром окатило лицо. И они стали видимы.

Кого там только не было. Существа ростом с человека и с дом, величиной с кролика и даже с булавку. Одни семенили по дороге, другие шли, или скакали, или катились. Там были и кони с развевающимися гривами; но не простые кони – глаза у них были человеческие, а вместо копыт – человеческие же ступни.

Были они бесцветными, хотя и выглядели существами из плоти. Они походили на камни с обочины дороги, только движущиеся; причем все они шли впереди Колума и не оборачивались.

Любой другой человек поторопился бы схорониться за валуном. Или повернул бы обратно и побежал со всех ног к танцевальному залу или публичному дому.

Колум же пошел за этими непонятными существами, держась на некотором расстоянии от них.

Из своего жизненного опыта он вынес следующее: во-первых, не всегда удается заполучить желаемое; во-вторых, получить он может весьма многое.

Молодой человек рассудил так: никто из нихне повернется и не увидит его. То был Царственный, эльфийский народ; что они здесь делали, Колум не знал, вроде как им тут было не место. И он совсем не боялся. Но, признался прадед мне, если бы выпито было меньше, возможно, он испугался бы. Но все было впереди.

Он шел следом за чудным народом по дороге, которая вскоре свернула в чащу. Подобного леса, насколько Колум помнил, здесь не должно было быть. Огромные деревья, несказанно великие в обхвате, слегка шевелили омытой лунным светом густой листвой. Дорога сузилась, превратившись в тропинку. Они пробирались вперед и вперед, затем тропа повернула в сторону, и они продолжали двигаться по ней, взбираясь в гору, пока деревья не расступились, и Колум увидел внизу мерцающий серебром океан. Должно быть, они прошли целых семь миль, причем за рекордно короткое время, так как перед ними высился замок Сэнви. Но в ту ночь он вовсе не лежал в руинах, а возвышался, цел и невредим, огромный и величественный, пронзенный целым сонмом золотистых огней.

Очевидно, сюда частенько наведывались. Казалось, на протяжении всего Побережья Призраков жили толпы существ: в каждом замке, в каждой лачуге, в каждом коровнике. Итак, Колум решил, что именно призраки привели все тут в порядок и зажгли мириады ламп, и теперь ждал, что сейчас им навстречу выедет или карета, запряженная безголовыми лошадьми, или появится человек, горящий адским пламенем. Но им навстречу вышла женщина с зажженной тонкой свечой.

О, она была прекрасна: стройна и бела, но не бесцветнав отличие от всех остальных, в длинных волосах ячменного цвета светились звезды, а глаза сияли, словно пламя, одновременно синим и шафрановым огнями.

Незнакомка кивала некоторым существам, и они отвечали ей тем же. Когда же все прошли мимо нее по направлению к воротам замка, горящий взор прекрасной женщины остановился на Колуме, который почтительно поклонился красавице до земли. Для этого он был достаточно гибок и пьян.

– Знаешь ли ты меня, Колум? – произнесла она.

– Нет, о прекрасная. Но я вижу, что ты знаешь меня.

– Я знала тебя еще тогда, когда ты лежал в колыбельке, сучил ножками и сосал грудь.

Колум нахмурился. Не очень приятно, когда хорошенькая девушка говорит о таком.

Красавицу рассмешило огорчение Колума. Она подошла к нему и дотронулась до его шеи. Ощущение было удивительным: шею то ли обожгло, то ли заморозило, как будто ее коснулась или раскаленная льдинка, или замерзший огонь. Колум застыл на мгновение, размышляя, жив ли он или уже нет, но секунду спустя ощутил весьма странное чувство: словно там открылся глаз – как будто что-то выглядывало из его горла.

И Колум обнаружил, что может говорить с девушкой на прежде незнакомом ему языке, который он, кажется, слышал среди наречий холмов и долин.

– Что это за ночь, о красавица, когда Дивный народ вышел на дорогу? – спросил он.

– Это твоя ночь, Колум, – прозвучало в ответ.

Затем девушка пошла обратно по направлению к замку Seanaibh-Сэнви. И в этот момент он понял, кто она такая. Это Небесная дева, его фея. И юноша побежал за ней со всех ног. Перед тем как вбежать в ворота замка, он бросил со скалы в море монетку на счастье. Он был один за стенами замка, и только вода и луна смотрели на него.

Затем Колум вошел в ворота, пересек двор и растворился среди огней.

Дальше в книге следовала запись, сделанная спустя много лет другими чернилами: «Я видел движущуюся цветную картинку. Один американский джентльмен показал мне ее. Там было совсем как в зале, в который я попал той ночью».

Когда Колум прошел со двора в зал замка, ему показалось, что там рассыпалась радуга и солнце внезапно взошло среди ночи. Где требовалась сотня свечей – горела тысяча, причем они не походили на обычные, знакомые Колуму свечи, а были огромными, высотой с трехлетнего ребенка, и лимонного цвета. На стенах ярко пылали факелы, освещая алые, синие и зеленые гобелены, щедро расшитые золотом. У Царственного народа тоже проявились цвета: молочно-белая кожа, кроваво-красные губы, волосы цвета золота или меди. Одежды были или сине-зеленые, как вода, или фиолетовые, словно сирень, – говорят, в Землях под холмами ее много. Но в замке, неожиданно воссозданном в первозданном виде, были и люди, которые некогда жили там, и короли и принцессы прежних веков, в лучших своих туалетах. Волшебные белые кони с человеческими ступнями весьма благовоспитанно расхаживали тут и там, потряхивая серебристыми гривами, а крошечные существа сновали и скакали, звеня как колокольчики, и белые собаки с рубиновыми глазами и золотыми ошейниками, лежали, замерев, словно статуи. Все взгляды были устремлены на Колума.

Он был красивым юношей и привык к производимому им впечатлению: стоило ему зайти в комнату или танцевальный зал, все собравшиеся глазели на него и перешептывались.

Так происходило всегда. Но собравшиеся здесь существа были не чета обычным людям.

Он и сам окаменел и начал трезветь.

Тут сама Небесная дева повернулась к нему, сжала его ладони своими удивительными обжигающими и в то же время ледяными пальцами.

– Итак, Колум, это твоя ночь. Разве я тебе не сказала? Что это у тебя?

Посмотрев вниз, Колум обнаружил в собственной руке (дева уже отпустила его ладони) маленькую резную арфу со сверкающими серебряными колками и струнами.

– О прекрасная, – вымолвил Колум, – если я тут в качестве арфиста, то ты знаешь не хуже меня, что мой репертуар ограничивается «Китайскими палочками» на бабушкином пианино.

Небесная дева в ответ лишь качнула головой, и они вдвоем каким-то образом оказалась в самом центре зала.

Прямо перед Колумом на четырех позолоченных тронах восседали два короля с королевами, чудесные короны венчали их головы.

– Скудность моих знаний в области истории лишает возможности описать их наряды, – вспоминал Колум, – но я сразу понял, что они из очень давней эпохи, даже древнее этого замка. Я решил, что одна королева, с дивными, ниспадающими до самой земли золотистыми волосами, была не просто человеческой королевой, но и владычицей Царственного народа тоже.

– Итак, Колум, – проговорил король, сидящий справа, – сыграешь ли ты нам что-нибудь?

Колум нервно сглотнул.

И тут обнаружил, что в руках, которых касалась Небесная дева, тоже открылось что-то вроде глаз. Подобное незадолго до этого произошло и с его горлом. Глаз виден не был, просто так казалось.

Он прикоснулся пальцами к струнам арфы – и чудные переливы музыки наполнили зал, все замерли и внимали ему.

В книге Колум записал песню, которую пел тогда:

 
Дева с чудесными волосами, жемчужина среди принцесс,
В твоих сияющих, как солнце, косах обитает
Стая сияющих, как солнце, кукушек.
Это сведет с ума ревнивой тревогой
Любого мужчину, жаждущего обладать тобою.
Прекрасна твоя искрящаяся корона,
Она словно золотая оправа,
А лицо твое – жемчужина в ней.
А твои глаза – как сапфиры озер.
Вот твое истинное украшение:
Твои золотистые локоны,
Поймавшие меня в сети,
Заковали в кандалы любви навечно.
Неудивительно, что кукушки
Зимуют тут,
Спят в блаженстве
В дивном покрове волос твоих.
 

Смолк последний аккорд. В зале стояла мертвая тишина. Колум про себя прокрутил песню еще раз: звук собственного голоса, искусство игры – и неразумность слов, которые, как все поняли, были обращены к владычице, сидящей рядом со своим повелителем.

«Кажется, пришло время убираться отсюда», – подумал он.

Он совсем забыл об особой привилегии арфистов воспевать красоту любой женщины, будь она хоть королева, хоть простая смертная.

И тут начались овации. Собравшиеся стучали ладонями по столам, топали ногами и кричали. И Колум увидел, что короли с королевами вовсе не сердятся, а, напротив, весьма довольны.

Король, сидевший слева, поднялся с трона. Туника была красной от крови, плащ состоял из золотых квадратов, пришитых к желтой ткани алыми нитями. Колум решил, что он был обычным королем, человеческим, но из далекого-далекого прошлого.

– Ты – тот, кому надлежит сделать это, Колум, – проговорил король. – Повторить великие дела прежних героев.

Колум вздохнул с облегчением, щеки его зарделись от гордости, а настроение опять переменилось.

– Что вы хотите поручить мне, ваше величество?

– Ты освободишь землю от тройной напасти. Только песней можно победить.

Колум в смятении оглянулся кругом.

Небесная дева коснулась его локтя.

– Что мне ответить ему? – спросил он ее. – Скорее подскажи.