Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"
Автор книги: Танит Ли
Соавторы: Питер Страуб,Джеффри Форд,Джойс Кэрол Оутс,Бентли Литтл,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Тина Рат,Энди Дункан,Конрад Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)
«Оболочка мира…»
– Им больно? – спросил я.
Мужчина испуганно посмотрел на меня, и на мгновение я задумался: что я такого мог сказать, чтобы испугать человека, отрезавшего собственные ноги. И до меня тоже дошло, о чем я только что спросил. «Им больно?..» Мужчине не надо было ничего говорить, он сразу понял, из чего я сделан.
Задать такой вопрос может только человек, который отчаялся.
«Им больно?..»
Потому что если им не больно, то, может быть, ничего страшного и нет в том, что мой сын ушел туда, что его затянуло в шов мира, в задницу вселенной. Вот что человек вроде меня имеет в виду, если задает такой вопрос.
Откуда мне знать? – сказал незнакомец и поковылял прочь по траве, влажной от пота, упавшего с оболочки мира.
3
Я стоял в дверях и не мог заставить себя окликнуть сына. Я светил фонариком в эту нутряную темноту и видел, как медленно вздымаются и опадают какие-то волны, словно дети играют под одеялом после отбоя. Вскоре наступил вечер, а я все еще стоял там. Мужчина убрел куда-то в мусорные поля. Я думал об Энни, матери Томми, о том, как она будет волноваться, и о том желании, что теперь, может быть, появится у нее. Я смог бы его утолить. Я начал чувствовать аромат, о котором говорил тот человек: сладковатый и немного терпкий, как запах нарцисса, и вспомнил день после того, как брат Рэй не вернулся домой, и как мои отец и мать обнимали друг друга – крепко-крепко, крепче, чем я когда-либо видел.
Я вспомнил, что думал тогда. То же, что и сейчас: «Малая жертва ради счастья».
Энди Дункан
Зора и зомби
Энди Дункан дважды получил Всемирную премию фэнтези и один раз – премию памяти Теодора Старджона. Среди прочих его книг – «Белутахэчи и другие рассказы» («Beluthahatchie and Other Stories») и совместная с Ф. Бреттом Соксом антология «Перекрестки: фантастические рассказы Юга» («Crossroads: Tales of the Southern Literary Fantastic»). Произведения Дункана издавались в журналах «Asimov’s», «Conjunctions», «Realms of Fantasy» и многих других, в том числе в сборниках «Приворотный амулет: колдовские рассказы» («Mojo: Conjure Stories»), «Полифония» («Polyphony») и «Звездный свет» («Starlight»).
Дункан живет в Алабаме со своей женой, поэтессой Сидни Дункан, и преподает в Алабамском университете.
Рассказ «Зора и зомби» впервые был опубликован на сайте« Sci Fiction». Дункан говорит: «Работа Зоры Нил Херстон вдохновляла меня долгие годы, о чем говорится в моем рассказе, „Белутахэчи“ и других, но я единственный раз попытался написать о ней. Херстон действительно встретила „зомби“ Фелицию Феликс-Ментор. Она пишет об этом в своей книге о путешествиях в Карибском бассейне „Расскажи это моей лошади“ и публикует там фотографию пациентки. Я был зачарован этой фотографией, и это вдохновило меня на написание рассказа. Работая над ним, я понял, что частично пытаюсь воссоздать тех зомби, какими они были до того, как Джордж Ромеро посыпал их солью. Я просто поражен, что многие читатели, если судить по их письмам, никогда не слышали о Херстон. Если бы я заранее сообразил, что этот рассказ окажется для многих читателей первый знакомством с Херстон, я бы не осмелился его написать. Пытаясь передать характер одной из величайших индивидуальностей и стилистов-прозаиков двадцатого века, я уже ощущал себя авантюристом, но иногда необходимо поступать безрассудно. И если этот рассказ подвигнет других на поиск и чтение ее работ, я буду счастлив».
– Что есть истина? – прокричал унган. [8]8
Унган – белый колдун.
[Закрыть]
Его пронзительный голос на миг заглушил грохот барабанов. В ответ мамбо [9]9
Мамбо – жрица вуду.
[Закрыть]распахнула белое одеяние, обнажив смуглое, влажное тело. Барабаны застучали быстрее, и мамбо неистово заплясала между колоннами. Свободный наряд не поспевал за взмахами ее ног, внезапными прыжками и поворотами. Платье, шаль, шарф и пояс – все развевалось само по себе. Мамбо, извиваясь, распласталась на земле. Первый мужчина в очереди пополз на коленях, чтобы поцеловать истину, блеснувшую между бедер мамбо.
Карандаш Зоры сломался. Ах ты, черт! Мокрая от пота, стиснутая в толпе, она не могла нашарить в сумочке перочинный нож. Зора только утром узнала, что бродвейская танцовщица Кэтрин Дунхэм, антрополог-самозванка, год назад летала на Гаити по стипендии Розенвальда – той, что по праву должна принадлежать Зоре. Телка паршивая! Она не просто видела эту «церемонию истины», но вдобавок прошла трехдневный обряд посвящения, чтобы называться «Мама Кэтрин, невеста змеиного бога Дамбалла».
Три ночи спустя другой унган опустился на колени перед другим алтарем, держа тарелку с куриным мясом. Люди у него за спиной истошно закричали. Сквозь толпу продирался человек с безумным лицом. Он налетал на людей, сбивал их с ног, сеял беспорядок и сумятицу. Глаза его закатились, с вываленного наружу языка капала кровь.
– Оседлан! – кричали люди. – Лоа [10]10
Лоа – дух.
[Закрыть]сделал его своим конем!
Унган не успел обернуться, и конь врезался в него. Они упали наземь, их руки и ноги переплелись. Курятина полетела под ноги толпы. Люди стонали и рыдали. Зора вздохнула. Она читала об этом у Герковица и у Джонсона. Наверное, так бы себя вел несчастный Бисквит, [11]11
Бисквит литературный герой, заразившийся бешенством после укуса собаки.
[Закрыть]бешеный, покусанный псами. Среди этого столпотворения Зора молча перелистала страницы записной книжки и нашла раздел «романы». «Чегой-то добирается до меня во сне, Джейни, – написала она когда-то. – И хотит задушить меня до смерти».
Еще одна ночь. Другое селение, новый карандаш в руке Зоры… Мертвец сел, голова его свесилась на грудь, челюсть отвисла, глаза выпучились. Женщины и мужчины вопили. Мертвец лег на спину и затих. Мамбо накрыла тело одеялом и подоткнула его со всех сторон. «Может быть, завтра я поеду в Понт-Боде или в Вилль-Бонер, – подумала Зора. – Может быть, там я увижу что-нибудь новое».
– Мисс Херстон, – прошептала над ухом какая-то женщина. Ее тяжелое ожерелье гремело, ударяясь о плечо Зоры. Мисс Херстон. Они рассказали вам о том, что было месяц назад? Как оно шло по Эннери-роуд среди бела дня?
Доктор Легрос, главный врач больницы в Гонаиве, был смазливым мулатом средних лет, с напомаженными волосами и тонкими, похожими на нарисованные усиками. Его костюм-тройка сидел на худой фигуре острыми углами и складками, точно бумажное одеяние куклы. После рукопожатия Зора почувствовала на ладони следы талька. Доктор плеснул ей убойную порцию неочищенного белого clairin [12]12
Clairin – ром-сырец, попросту – тростниковая самогонка.
[Закрыть]без мускатного ореха и перца, которые пришлись бы по вкусу Гуэде – скачущему в траурных одеждах глумливому лоа. Но даже без этих добавок напиток обжигал горло. Зора с доктором глотали его осторожно, словно лекарство, и Легрос вел светскую беседу – все о важном, все о политике. Сдержит ли мистер Рузвельт обещание, что морская пехота никогда не вернется обратно; стремится ли добрый друг Гаити, сенатор Кинг от штата Юта, к более высокому посту; признает ли Америка президента Винцента, если благодарные гаитяне решат избрать его на второй срок, несмотря на ограничения, установленные Конституцией… Но Зора была старше, чем выглядела, и гораздо старше, чем сама говорила. Она видела в глазах доктора совсем другие мысли. Похоже, он считал Зору своего рода уполномоченным представителем Вашингтона и крайне неохотно позволял ей повернуть беседу к деликатному вопросу о своей необычной пациентке.
– Для ваших соотечественников и спонсоров очень важно понять, мисс Херстон, что верования, о которых вы говорите, это не верования цивилизованных людей – как на Гаити, так и в любом другом месте. Это верования негров. Они ставят нас в неловкое положение, они ограничены canaille [13]13
Canaille – сброд (фр.).
[Закрыть]– если можно так выразиться. Толпой, проживающей в захолустье, на болотах, как у вас на юге Америки. Эти обычаи – прошлое Гаити, а не ее будущее.
Зора мысленно погрузила доктора по жилетку в болото Итонвилля во Флориде и натравила на него аллигаторов…
– Я понимаю, доктор Легрос, – сказала она, – но заверяю, что приехала сюда за полной картиной жизни вашей страны, а не только за ее бродвейской версией – тамтамами и криками. В любой общине, на любой веранде, в каждом салоне, которые я посещаю, да что там – в офисе генерального директора службы здравоохранения! – все образованные жители Гаити только и говорят о вашей пациентке, этой несчастной Фелиции Феликс-Ментор. Вы что, хотите заговорить мне зубы, скрыть от меня самую актуальную тему?
Доктор рассмеялся, блеснув ровными искусственными зубами. Зора, стесняясь собственных зубов, улыбнулась, сжав губы, и опустила подбородок. Иногда это принимали за кокетство. «Интересно, пришло вдруг в голову Зоре, – а что ясноглазый доктор Легрос думает об обольстительной людоедке Эрзули [14]14
Эрзули – дух любви в виде прекрасной непорочной девы в наряде невесты. Ее символ – сердце. Ее цвета – красный и голубой.
[Закрыть]самой „нецивилизованной“ из всех лоа?» Она медленно положила ногу на ногу и подумала: «Ха! Что Эрзули до меня – до Зоры?»
Что ж, вы правы, заинтересовавшись несчастным созданием, – произнес доктор. Он вставил новую сигарету в мундштук, не глядя при этом ни на сигарету, ни в глаза Зоре. – Я и сам хотел бы написать о ней монографию, если немного ослабнет давление должностных обязанностей. Может, и мне стоит похлопотать о стипендии Гугенхейма, [15]15
Стипендия Гугенхейма – ежегодно начиная с 1925 г. присуждается мемориальным фондом Джона Саймона Гугенхейма тем, кто «продемонстрировал исключительные способности в науке или искусстве».
[Закрыть]а? Клемент! – Он хлопнул в ладоши. – Еще clairin для нашей гостьи, будь любезен, и манго, когда мы вернемся со двора.
Доктор вел ее по центральному коридору вычурной викторианской больницы. Он ловко огибал пациентов, едва ползущих в плетеных инвалидных колясках, стрелял залпами французского в запуганных чернокожих женщин в белом и рассказывал известную Зоре историю, повышая голос всякий раз, когда они проходили мимо дверей, откуда доносились особенно громкие стоны.
– В тысяча девятьсот седьмом году в городке Эннери после недолгой болезни умерла молодая жена и мать. Ее похоронили по христианскому обряду. Овдовевший муж и осиротевший сын какое-то время погоревали и стали жить дальше, как людям и полагается. Немедленно выплесни все из этого тазика! Ты меня слышишь, женщина? Здесь больница, а не курятник! Прошу прощения. Мы подходим к тому, что случилось месяц назад. В гаитянскую службу охраны стали поступать сообщения о сумасшедшей женщине: она приставала к путешественникам неподалеку от Эннери. Она добралась до фермы и отказалась уходить оттуда. При попытках ее выставить приходила в дикое возбуждение. Вызвали владельца этой семейной фермы. Он только взглянул на несчастное создание и воскликнул: «Господи, это же моя сестра! Она умерла и была похоронена почти тридцать лет назад!» Пожалуйста, не споткнитесь.
Доктор придержал створку застекленной двери и вывел Зору на выложенную плитами веранду. Из жаркой, душной больницы, пропахшей кровью, – в жаркий, душный двор, пропахший гибискусом, козами, древесным углем и цветущим табаком.
– И все остальные члены семейства, включая мужа и сына, тоже ее опознали. Таким образом, одна тайна разрешилась, но в это время другая заняла ее место.
В дальнем углу пыльного двора, в желтоватой тени нескольких деревьев саблье [16]16
Саблье – деревья – песочные часы (фр.). Мистические деревья с плодами в форме песочных часов, под которыми нередко проводятся ритуалы вуду, связанные с зомби.
[Закрыть]стояла, притулившись к ограде, бесполая фигура в белом больничном халате – спиной к ним, ссутулив плечи, словно ребенок, водящий во время игры в прятки и считающий до десяти.
– Это она, – произнес доктор.
Они подошли ближе; тут с дерева на каменистую землю упал плод и лопнул с треском, похожим на пистолетный выстрел, не далее чем в трех футах от съежившейся фигуры. Та даже не шелохнулась.
– Лучше не заставать ее врасплох, – прошептал доктор, жарко дыша кларином в ухо Зоре, и положил ей руку чуть ниже талии. – Ее движения… непредсказуемы.
«Зато твои предсказуемы», – подумала Зора и отстранилась.
Доктор начал мурлыкать мелодию, похожую на:
Мама не хочет ни горошка, ни риса,
Не хочет она и кокосового масла.
Все, что ей нужно, – это бренди,
Чтобы было всегда под рукой, —
но все же не ее. При первых звуках женщина – ибо это была женщина, хотя Зора и не спешила делать выводы, прыгнула вперед и ударилась о стену со смачным звуком, словно пытаясь пробить камень лицом. Потом она отскочила назад и обернулась к гостям; при этом руки ее безвольно раскачивались, как маятники. Глаза женщины напоминали бусины из мутного стекла. Широкое лицо могло бы стать привлекательным, если бы приобрело хоть сколько-нибудь осмысленное выражение. Если бы мышцы этого лица хоть немного напряглись.
Много лет назад Зора познакомилась с театром. Она провела долгие месяцы, отскребая турнюры и пришивая эполеты во время турне с тем проклятым «Микадо», чтоб и Гилберту, и Салливану пусто было. Именно тогда она узнала, что загримированные щеки и накладные носы к последнему акту превращаются в гротеск. Лицо этой женщины тоже выглядело так, будто долго потело под гримом.
Все это Зора заметила за считаные секунды – так успевают разглядеть лицо из окна бегущей электрички. Женщина мгновенно отвернулась, отломила ветку дерева саблье и принялась хлестать ею по земле из стороны в сторону – так прорубается мачете сквозь тростник. Три плода на ветке взорвались, – банг! банг! банг! – во все стороны полетели семена, а женщина все молотила веткой по земле.
– Что она делает? – спросила Зора.
– Подметает, – ответил доктор. – Она боится, что заметят, как она бездельничает. Ленивых слуг бьют. Кое-где. – Он потянулся, чтобы забрать у неожиданно ставшей проворной женщины ветку.
– Ннннн, – промычала та, увернулась и продолжала хлестать по земле.
– Веди себя как следует, Фелиция. С тобой хочет поговорить наша гостья.
– Оставьте ее, пожалуйста, – попросила Зора, внезапно устыдившись: имя Фелиция по отношению к этой несчастной звучало издевкой. – Я не хотела ее тревожить.
Не обращая на ее слова внимания, доктор схватил женщину за тонкое запястье и поднял ее руку вверх. Пациентка застыла; колени ее были полусогнуты, голова чуть отвернута в сторону, будто в ожидании удара. Доктор продолжал разглядывать ее лицо и напевать себе под нос. Свободной рукой он по одному разогнул пальцы женщины и отбросил ветку в сторону, едва не задев Зору. Пациентка продолжала с равномерными интервалами мычать:
– Ннннн, ннннн, ннннн.
В мычании не слышалось ни паники, ни протеста, вообще никакой интонации – просто звук, похожий на гул походной печки.
– Фелиция? – окликнула женщину Зора.
– Ннннн, ннннн, ннннн.
– Меня зовут Зора, я приехала из Флориды, это в Соединенных Штатах.
– Ннннн, ннннн, ннннн.
– Я слышал, как она издает еще только один звук, – произнес доктор, все еще держа женщину за поднятую вверх руку, словно Фелиция была Джо Луисом. [17]17
Джо Луис – знаменитый американский боксер (1914–1981), выигравший в 1937 г. титул чемпиона мира в тяжелом весе.
[Закрыть]– Когда ее купают или она еще как-то соприкасается с водой. Похоже на мышь, если на нее наступить. Сейчас покажу. Где шланг?
– Не надо! – воскликнула Зора. – Отпустите ее, пожалуйста!
Доктор послушался. Фелиция метнулась в сторону, вцепилась в подол халата и задрала его вверх, закрыв лицо, но обнажив при этом ягодицы. Зора вспомнила поминки по матери – тогда ее тетки и кузины при каждом новом приступе слез натягивали на голову фартуки и мчались на кухню, чтобы поплакать там вместе, как птенцы в гнезде. «Благодарение Господу за фартуки», – подумала Зора. На ногах Фелиции, к Зориному большому удивлению, канатами выделялись мускулы.
– Такая силища, – пробормотал доктор, – и настолько… неприрученная. Вы понимаете, мисс Херстон, когда ее обнаружили сидевшей на корточках посреди дороги, она была в чем мать родила.
Жужжа, мимо пролетел овод.
Доктор откашлялся, сцепил руки за спиной и начал ораторствовать, словно обращался к медицинскому обществу Колумбийского университета:
– Крайне интересно было бы разобраться, какие вещества применялись, чтобы отнять у разумного существа рассудок и волю, сохранив ему способность ощущать. Их состав и даже способы введения – это наиболее ревностно охраняемые секреты.
Он направился в сторону больницы, не глядя на Зору и не повышая голоса. Он разглагольствовал о травах и порошках, о мазях и огурцах, словно был уверен, что Зора и без приглашения идет рядом. Однако Зора наклонилась и подняла ветку, которой размахивала Фелиция. Она оказалась гораздо тяжелее, чем Зора предположила, когда Фелиция с такой легкостью отломила ее. Зора подергала один из сучков и обнаружила, что плотное, словно резиновое, дерево весьма прочно. Доктору повезло, что ярость, похоже, оказалась в числе отнятых эмоций. А какие остались? Несомненно, страх. А что еще?
Зора бросила сук рядом с узором, начертанным Фелицией на земле. Внезапно Зора поняла, что рисунок похож на букву М.
– Мисс Херстон? – окликнул ее доктор с середины двора. – Прошу прощения. Вы уже насмотрелись, нет?
Зора опустилась на колени и протянула к узору руки, словно пытаясь вобрать, заключить в себя каракули Фелиции Феликс-Ментор. Да: это, несомненно, М, а вот эта вертикальная черта походит на I, а следующая…
MI HAUT MI BAS
Наполовину высокий, наполовину низкий?
Доктор Боас в колледже Барнард говорил, что народ можно понять, лишь когда ты начнешь думаешь на его языке. И теперь на устах Зоры, стоявшей на коленях в больничном дворе и глядевшей на слова, нацарапанные на земле, родилась фраза, которую Зора часто слышала на Гаити, но до сих пор ни разу не прочувствовала. Креольская фраза, означавшая «Да будет так», или «Аминь», или «Вот Оно», или все, что угодно, по твоему выбору, но всегда – более или менее безропотное смирение с миром и его чудесами.
– А бо бо, – произнесла Зора.
– Мисс Херстон? – Перед ее глазами возникли запыленные носки штиблет доктора. Они встали на хрупкий узор, который Зора разглядела на земле. Узор начал стираться со стороны башмаков, словно они поднимали ветер или приливную волну. – У вас, может быть, несварение желудка, мисс Херстон? Крестьянские специи часто нарушают работу утонченных систем. Велеть Клементу принести вам соды? Или… – Тут в его голосе снова послышалось возбуждение. – Это не могут быть женские проблемы?
– Нет, благодарю вас, доктор, – сказала Зора и встала, не обратив внимания на его протянутую руку. – Как вы думаете, нельзя ли мне завтра вернуться с фотоаппаратом?
Она хотела, чтобы эта просьба прозвучала небрежно, но ничего не получилось. Ни в «Зове Дамбаллы», ни в «Белом короле Гонаивы», ни в «Магическом острове» – ни в одном бестселлере, предложенном когда-либо американским читателям, обожавшим Гаити, не было напечатано ни единой фотографии зомби.
Зора затаила дыхание: доктор прищурился, переводя взгляд с нее на пациентку и обратно, словно подозревал обеих женщин в сговоре. Потом громко цыкнул зубом.
– Это невозможно, – произнес он. – Завтра я должен уехать в Порт-де-Пэкс. Уеду на рассвете и не вернусь до…
– Непременно завтра! – выпалила Зора и поспешно добавила: – Потому что послезавтра у меня назначена встреча в… Петонвилле. – Чтобы скрыть эту короткую заминку, она пылко заговорила дальше: – О, доктор Легрос! – и коснулась указательным пальцем обтянутого коричневым пиджаком плеча. – Пока я не буду иметь удовольствия снова встретиться с вами, наверняка вы не откажете мне в небольшом знаке расположения?
Еще тринадцатилетней «шпротиной», околачиваясь у въезда в Итонвилль и заставляя подмигиванием и помахиванием притормаживать янки, направлявшихся в Винтер-Парк, или Санкен Гардене, или Уики Уотчи, [18]18
Курортные городки во Флориде.
[Закрыть]Зора научилась относиться к сексуальности, как и к любому другому таланту, словно к тайному пульту управления. Переключатели можно было перекидывать по отдельности или все вместе, чтобы достигать эффектов – сияния прожектора, грома, медленно проступающего рассвета. Для каждодневного использования достаточно нескольких переключателей; для доктора Легроса, зауряднейшего из мужчин, хватит и одного.
– Ну разумеется, – ответил доктор, изготовившись телом и замерев. – Вас будет ожидать доктор Белфонг, и, заверяю вас, он окажет вам всяческую любезность. А потом, мисс Херстон, мы с вами сверим свои заметки путешественника, n’est-ce pas? [19]19
Не так ли? (фр.)
[Закрыть]
Зора поднялась на веранду и оглянулась: Фелиция Феликс-Ментор стояла посреди двора. Она обхватила себя руками, словно озябнув, и раскачивалась на загрубевших ступнях с пятки на носок. Она смотрела на Зору – если вообще куда-то смотрела. Позади нее, высоко поднимая ноги, шел через двор пыльный фламинго.
Зора обнаружила, что гаитянские вывески на французском языке понимать сравнительно легко, а вот на английском – совсем другое дело. Она втиснулась на сиденье в маршрутном автобусике, что дважды в день громыхал между Гонаивом и Порт-о-Пренсом. Полностью уйдя в мысли о Фелиции Феликс-Ментор, Зора поймала себя на том, что смотрит прямо в строжайшее указание над грязным, треснувшим стеклом: «Пассажирам запрещается стоять впереди, когда автобус не двигается или едет».
Как только автобус дернулся вперед, отчаянно скрипя колесами и скрежеща коробкой передач, водитель с пафосом продекламировал:
– Уважаемые пассажиры, давайте помолимся Господу нашему и всем милосердным мученикам на небесах, чтобы мы смогли целыми и невредимыми добраться туда, куда хотим. Аминь.
«Аминь», – невольно согласилась Зора, уже строча в своем блокноте. Красивая женщина, сидевшая у окна, немного отодвинулась, чтобы освободить место для Зориного локтя, и Зора рассеянно улыбнулась ей. В самом верху странички она написала: «Фелиция Феликс-Ментор». Дефис на рытвине зигзагом уехал вверх. Зора добавила знак вопроса и прикусила карандаш зубами.
Кем была Фелиция и что за жизнь она вела? Где ее семья? Доктор Легрос не пожелал говорить об этом. Может быть, семья бросила свою больную родственницу или случилось что-нибудь похуже. Бедняжку могли жестокостью довести до нынешнего состояния. Зора знала, подобные вещи случались в семьях.
Тут она заметила, что рисует неуклюжую фигуру с вытянутыми вперед руками. Ничего похожего на Фелицию, отметила Зора. Скорее, монстр мистера Карлоффа. Несколько лет назад в Нью-Йорке, в бесплодных попытках собрать воедино бродвейскую постановку, расстроенная Зора по странной прихоти забрела в кинотеатр на Таймс-сквер. Там шел дурацкий фильм ужасов под названием «Белая зомби». Колышащийся сахарный тростник на афише («Она не мертва… Она не жива… Что она такое?») призрачно намекал на Гаити, куда Зора хотела попасть уже в те времена. Бела Лугоши с мефистофельскими бакенбардами оказался таким же гаитянином, как Фанни Херст, а его зомби, бродившие на негнущихся ногах, с выпученными глазами вокруг безвкусных декораций, все до единого показались Зоре белыми. До нее так и не дошел ни смысл названия, ни замысел Лугоши относительно героини. Более того, воскрешение зомби для того, чтобы набрать персонал на сахарную фабрику, показалось ей бесполезной тратой сил, поскольку многие гаитяне (или жители Флориды) работали бы во время Депрессии полный день за меньшую плату, чем любой зомби, и куда охотнее, чем те. И все же Зора восхитилась тем, как киношные зомби бездумно шагали навстречу судьбе с парапета замка Лугоши, в точности как должны были шагнуть фанатичные солдаты безумного гаитянского короля Анри Кристофа с высоты цитадели Ла Феррье.
Но если предположить, что Фелиция – в самом деле зомби, во всяком случае по гаитянским меркам? Не сверхъестественным образом оживленный труп, а что-то вроде похищенной и отравленной жертвы, которую похититель – ее бокор [20]20
Бокор – черный колдун, практикующий магию с куклами вуду и зомби.
[Закрыть]– через три десятилетия отпустил или покинул.
Предположим, бокор, оседлав коня задом наперед, лицом к хвосту, приехал к дому жертвы ночью и украл ее душу. Встал на колени на пороге, прижался лицом к щели под дверью, оскалился и – ссссссссссссссст! – всосал душу спящей женщины, вдохнул ее в свои легкие. А следующей ночью – ее первой ночью в качестве зомби – заставил Фелицию, как говорится в легендах, пройти мимо собственного дома, чтобы она больше никогда не смогла узнать его или пуститься на поиски.
Однако Фелиция нашла семейную ферму, пусть и поздно. Может, что-то в заклинании не сработало. Может, кто-то накормил ее солью – надежным средством от застарелого похмелья зомби, вроде собачьей шерстинки от обычного похмелья. Кроме того, а где бокор Фелиции? Почему он так долго удерживал свою пленницу, а потом отпустил? Может, он умер и его подопечная ушла? Были ли у него другие подопечные – другие зомби? Каким образом Фелиция оказалась сразу и жертвой, и беглецом?
– И как вам понравилась зомби, мисс Херстон?
Зора вздрогнула. Это заговорила ее красивая соседка.
– Прошу прощения! – Зора инстинктивно захлопнула блокнот. – Не думаю, что мы встречались, мисс…
Незнакомка рассмеялась. Большеглазая, большеротая, у ее высоких скул мерцали переливчатые серьги. Из-под платка на лоб выбилось колечко каштановых волос. На платке и плотно облегающем закрытом платье буйствовало море красок. Тяжелое золотое ожерелье почти терялось в них. Кожа ее была цветом кофе со сливками – две трети сливок на треть кофе. Довоенный Нью-Орлеан пал бы к ногам этой женщины, едва захлопнув на ночь ставни.
– А, понятно, вы меня не узнали, мисс Херстон. – Ее акцент превратил первый слог в слове «Херстон» в долгое мурлыканье. – Мы встречались в Аркахейе, в хунфоре [21]21
Хунфор – святилище.
[Закрыть]Дье Донне Св. Легера, во время обряда «крючок для мертвеца».
Женщина вытаращила глаза и выпрямилась, безвольно опустила челюсть, а потом откинулась назад и захлопала в ладоши, сверкая кольцом с рубином. Она, как ребенок, радовалась, что вполне сносно изобразила мертвого человека.
– Вы можете называть меня Фрейда. Мисс Херстон, это я первая сообщила вам про зомби Феликс-Ментор.
Та встреча в духоте и толчее была мимолетной, но Зора могла бы поклясться, что ее осведомительница – женщина более пожилая и простоватая. Хотя сама Зора тоже едва ли выглядела в святилище на все сто. Многие верующие выглядят гораздо лучше не в церкви, а вне ее, сколько бы священники и настоятельницы там, дома, ни отрицали этого.
Зора извинилась за свою рассеянность, поблагодарила ее – как ее? Фрейду? – за подсказку и поведала кое-что о посещении больницы. Она умолчала о послании на земле, если это вообще было посланием, но зато поделилась мыслями:
– Сегодня мы запираем несчастную женщину на замок, но – кто знает? – однажды она может оказаться на самом почетном месте – как посланница, отмеченная божественным прикосновением.
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! – пылким речитативом произнесла Фрейда. – Нет! Не боги отняли ее силу. – Она наклонилась вперед и приняла заговорщицкий вид. – Мужчина! Это сделал только мужчина. Вы видели. Вы знаете.
Зора, поддразнивая, сказала:
– А, так у вас большой опыт в отношении мужчин.
– Теперь – нет, – отрезала Фрейда. И улыбнулась. – А бо бо. Это ночной разговор. Давайте лучше поговорим о дневном.
И в течение следующего получаса, подпрыгивая на сиденьях, женщины весело болтали. Фрейда спрашивала, а Зора отвечала; они говорили о ее гаитянской книге, о «скипидарных лагерях» [22]22
«Скипидарные лагеря» – лагеря рабочих, собиравших сосновую живицу.
[Закрыть]и достопримечательностях Нью-Йорка. Было приятно для разнообразия самой отвечать на вопросы, а не расспрашивать других. Маршрутка тряслась, продвигаясь вперед, и равнодушно засыпала пылью всех, кто встречался на дороге: верховых гвардейцев Гаити, прачек, несущих белье на бедре, как на полке, полудохлых ослов, нагруженных гвинейским просом. Тени удлинялись.
– Моя остановка, – сказала наконец Фрейда, хотя автобусик не проявлял никаких признаков торможения, а из окна виднелись только густые пальмовые рощицы по обеим сторонам дороги.
Менее грациозное создание просто встало бы, а Фрейда поднялась, повернулась и стала протискиваться к проходу – спиной, как это ни странно, вперед. Зора съежилась на сиденье, чтобы дать ей больше места, но Фрейда все равно прижалась к ней, притиснув бедра к груди более старшей женщины. Сквозь тонкий материал платья Зора ощутила жар тела Фрейды. С высоты своего роста Фрейда сверкнула улыбкой, быстро прикусила нижнюю губу и едва слышно хмыкнула.
– Жду нашей следующей встречи, мисс Херстон.
– А где я могу вас навестить? – спросила Зора, желая соблюсти приличия.
Фрейда протиснулась мимо нее и поплыла вдоль прохода, не держась за поручни.
– Ты меня найдешь, – бросила она через плечо.
Зора открыла рот, собираясь что-то сказать, но забыла, что именно. Она увидела сквозь лобовое стекло, над плечом Фрейды, как на дорогу наперерез с ревом вылетел грузовик-углевоз. Зора сжалась, ожидая столкновения. Водитель маршрутного автобуса закричал вместе со всеми, ударил по тормозам и вывернул рулевое колесо. С жутким скрежетом автобус развернулся, подняв тучу пыли и грязи. Она затмила солнце, осела на языке Зоры и скрыла из виду грузовик. Несколько долгих, безумных и странно возбуждающих мгновений автобус кренился набок. Потом выровнялся с леденящим душу грохотом, лобовое стекло разлетелось на тысячи мелких кусков. В наступившей тишине Зора слышала чьи-то всхлипывания, слышала последний затихающий кашель мотора, слышала, как с обычным лязганьем открылась передняя дверь. Зора поправила сбившуюся шляпку, чтобы видеть окружающее. Маршрутка и грузовик остановились на расстоянии двух футов друг от друга, бок о бок, только смотрели в разные стороны. Фрейда, улыбающаяся, ничуть не напуганная, в по-прежнему аккуратно повязанном платке, неторопливо шла между ними, ведя пальцем по грузовику, как дитя, и оставляя дорожку в пыли. Она прошла под окном Зоры, не взглянув наверх, и исчезла из виду.
«Она выбрала горизонт, как огромную рыбацкую сеть. Стянула его с талии мира и накинула себе на плечи. Как много жизни в его ячейках! Она призвала свою душу прийти и посмотреть».
Во рту пересохло, голова болела от жары и от усилий прочесть собственный – как курица лапой нацарапала! – почерк. Зора перевернула последнюю страницу рукописи, подровняла стопку бумаги и взглянула на свою аудиторию. Фелиция, сидя на корнях дерева саблье, держала в каждой руке по запеченному батату и откусывала то от одного, то от другого.
– Это конец, – произнесла Зора все тем же мягким, без нажима, голосом, которым читала роман. – Я пока не уверена насчет середины, – продолжала она, убирая рукопись и вытаскивая фотоаппарат, – но зато знаю, что есть конец. А это уже кое-что.
Батат за бататом исчезали вместе с кожурой во рту Фелиции, а глаза ее ничего не выражали. Не важно. Зора всегда любила читать вслух то, что пишет, а Фелиция – слушатель лучше многих. Собственно, она вообще первый слушатель этой книги.
Но хотя Зора и не опасалась Фелиции, читая ей роман, она тревожно ощущала над головой узкие викторианские окна больницы и чувствовала на себе внимательные взгляды умирающих и сумасшедших. На веранде что-то бормотал себе под нос согбенный старик в инвалидной коляске, за которым вполглаза присматривала медсестра с журналом в руках.
Экспериментируя, Зора посолила батат, но без видимых результатов. Эта зомби поглощала соль так же, как редакторы поглощают виски.
– Я в вашей стране не для того, чтобы писать роман, – сообщила Зора жующей компаньонке. – Во всяком случае, официально. Мне платят, чтобы я собирала фольклор. Ну что ж, этот роман еще не закончен здесь, на Гаити, ха! Поэтому я пока даже не могу объявить о том, что пишу его. Это наша тайна, правда, Фелиция?
