Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"
Автор книги: Танит Ли
Соавторы: Питер Страуб,Джеффри Форд,Джойс Кэрол Оутс,Бентли Литтл,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Тина Рат,Энди Дункан,Конрад Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)
Кристофер Фаулер
Семь футов
Более всего Кристофер Фаулер известен своей «темной» городской фантастикой; во всех его тринадцати романах содержатся элементы «черной» комедии, тревоги и сатиры. Он написал тринадцать томов коротких рассказов; в последний, под названием «Демонизированный» («Demonized»), включен его сотый опубликованный рассказ. За «Темным аншлагом» («Full Dark House») – первым томом криминальной гексалогии – последовала «Комната воды» («The Water Room») и «Семьдесят семь циферблатов» («Seventy Seven Clocks»). Читателями был восторженно принят его яркий роман «Менц Инсана» («Мет Insana»). Fla основе рассказа «Мастер строитель» («The Master Builder») был снят телевизионный фильм. Фильм, снятый по еще одному рассказу, «Вождение левой рукой» («Left Hand Drive»), был назван лучшим британским короткометражным фильмом 1993 года. В 1998 году Фаулер получил за лучший рассказ Британскую премию фэнтези, премию имени Августа Дерлета (за лучший роман) за «Темный аншлаг» и премию за рассказ «Американская официантка» («American Waitress»). Живет писатель в Англии, в Лондоне.
Автор говорит, что этот его рассказ «родился из жуткого предупреждения, напечатанного в газетах страны, о том, что одичавшие животные перебираются в старые части городов, покинутые людьми. Я всегда чувствовал, что распад городского порядка сопровождается рождением новых верований, и мне нравилась идея о том, что природа сама побуждает к переменам. Я также написал небольшой рассказ о белках, нападающих на людей ради театральных билетов, – это более глупый вариант данного сценария…»
Впервые рассказ «Семь футов» был опубликован в сборнике «Демонизированный».
Клиторпес была никудышной охотницей. Она пряталась под раковину всякий раз, когда к открытой задней двери подходил какой-нибудь зверь – пускай даже не крыса, а белка или соседский кот. Понятное дело, шестнадцать часов ежедневного сна высасывали из нее всю нервную энергию, и она просто вынуждена была прикидываться мертвой, когда ее территории грозила опасность. Она отлично умела делать только две вещи: лупить мотыльков, превращая их крылышки в пыльные лохмотья, до тех пор, пока они не испускали дух, и пристально смотреть в одну точку на стене, фута на три выше головы Эдварда. Что такого видят коты, гадал он, чего не видят люди?
Теперь, когда Сэм умер, а Джилл ушла, Клиторпес осталась единственным его собеседником. Эдвард купил ее, потому что и все остальные купили себе по коту. В тот месяц цены на котов подскочили до небес. Черт возьми, кошачьи приюты по всей стране в считаные дни распродали все, что у них было, и очень скоро самые шелудивые бродячие кошки переходили из рук в руки по немыслимым ценам. Это был самый странный покупательский ажиотаж из всех, что Эдвард когда-либо видел.
Он жил в Кэмдене долгие годы и подумывал о том, чтобы выбраться оттуда, еще до встречи с Джилл. Этот город из-за большого количества грабежей сравнивали с Москвой и Йоханнесбургом, а после восьми убийств на улицах он заработал новое прозвище – Убийственная Миля. В городе работало семьсот полицейских, а ведь он отчаянно нуждался в тысяче или даже больше. И странно было думать, что главная угроза жизни исходит не от грабителей, а от заведений быстрого питания.
Эдвард жил в квартире на Эверсхольт-стрит – одной из самых оригинальных улиц в округе. На отрезке протяженностью в несколько сотен ярдов располагались католическая церковь, спортивный центр, знаменитый рок-паб, муниципальные квартиры, зал для игры в бинго, исправительный центр для несовершеннолетних преступников, итальянское кафе, здание в викторианском стиле – мужское общежитие для мигрантов, ищущих работу, и новостройка с необычными, из зеленого стекла, квартирами-лофтами стоимостью в миллион фунтов. Эдвард жил на первом этаже муниципального дома. Как оказалось, это было неудачное место. Рядом протекал Регент-канал, и в него извергались почти все уличные водостоки. В конце концов городской совет поставил стальные решетки над люками, но было уже поздно.
Эдвард взглянул на фотографию Джилл, приклеенную к пробковой доске рядом с плитой. Когда-то глаза Джилл были цвета дикой сирени, волосы полны солнечного света, но сейчас фотография словно выцветала. Точно кто-то вознамерился убрать Джилл из этого мира. Эдвард тосковал по ней сильнее, чем по Сэму, – ведь сына не вернешь, а Джилл была здесь, жила с двумя братьями в Хэкни. Эдвард знал, что вряд ли когда-нибудь увидит ее снова. Время от времени, ни с того ни с сего, он вслух звал ее по имени и вспоминал, что в дни после смерти Сэма Джилл так похудела и побледнела, что казалось, будто жизнь вытекает из нее. Эдвард беспомощно смотрел, как у нее начинают выпирать ключицы и ребра, как одежда болтается на исхудавших руках. Светлые волосы Джилл, подстриженные чуть ниже ушей, падали ей на лицо, когда она бесконечно отдраивала и отчищала кухонные столы и шкафы. Она перестала говорить Эдварду, о чем думает, и сделалась почти такой же незаметной, как потеки воды на стенках у нее за спиной. Подняв палец, она призывала мужа к молчанию, когда в стенах, под шкафами или на стропилах раздавалось торопливое царапанье когтей.
Крысы. Самые страшные кошмары многих людей, но Эдварда больше не тревожили мысли о мерзких тварях. То, что случилось с его семьей, происходило с людьми по всему городу.
«Крысы, – думал Эдвард, наглухо заваривая заднюю дверь, – в живых ни одной не оставили кошки, у повара соус лакали из ложки, кусали младенцев за ручки и ножки…»
Он не мог вспомнить поэму Роберта Браунинга дальше. Все происходило не совсем так, ибо город Эдварда вряд ли был Гаммельном, но и Кэмдену Крысолов не помешал бы. Однако все, что у них было, – это растерявшийся мэр и дрожащие чиновники с их безнадежными попытками одолеть кризис.
Эдвард сдвинул защитные очки на макушку и осмотрел свою работу. Стальные пластины доходили только до середины двери, но это лучше, чем ничего. Теперь можно разобраться с прогрызенной внизу дырой. Не больше двух дюймов, но крыса размером с кошку умеет так распластаться, что с легкостью проскользнет внутрь. Эдвард вспомнил, как однажды вечером видел тысячи крыс, текущих по задним садам. Крысиная туча колыхалась, словно коричневый гобелен. Бывали вечера, когда Эдвард сидел в полутемной гостиной, поджав ноги и положив на колени крокетный молоток. Он прислушивался к тяжелым шагам крысиных стай по крыше, к топоту уродливых лап в кухне, под кроватями, под его стулом. Он видел, как жирная коричневая крыса с глазами, будто капли черной смолы, прошмыгнула между книгами на полке, заставив его жалко и запоздало дернуться.
Лучше всего было бы закрепить стальной брус поперек отверстия под дверью, но тот единственный, что у него остался, оказался слишком коротким. Эдвард подумал, не рискнуть ли сходить в магазин, хотя большая их часть на главной улице закрылась навсегда, а все скобяные лавки распродали свои запасы много недель назад. Трудно представить, как сильно может измениться миллионный город за каких-то четыре месяца. Очень многие уехали. Разумеется, подземка стала запретной зоной, и было опасно выходить на улицу по ночам. Крысы больше не боялись людей.
Он все еще думал, что же делать, когда зажжужал мобильник на верстаке.
– Это Эдвард? – спросил вежливый мужской голос.
– Да, кто это?
– Не думаю, что вы меня помните. Мы встречались один раз, на вечеринке. Я Дэймон, брат Джиллиан.
В трубке настороженно замолчали. Дэймон, ханжа, религиозный придурок, старший брат Джилл. А как зовут второго? Вроде Мэттью. Черт! Черт…
– Вы меня слушаете? – продолжал голос.
– Да, извините, просто вы меня немного удивили.
– Думаю, это вроде грома с ясного неба. Вы все еще живете в Кэмдене?
– Один из последних, кто покинет эпицентр. Здесь на улицах довольно тихо.
– Я видел в новостях, даже не узнал это место. Собственно, я никогда его толком и не знал. Наша семья родом из Гемпшира, но я думаю, что вы это помните.
«Да хватит трепаться, черт возьми, и скажи, какого дьявола тебе нужно!» – подумал Эдвард. Следующая мысль больно ударила: «Джилл стало хуже, и она заставила его позвонить мне».
– Речь пойдет о Джиллиан, верно?
– Боюсь… ей в последнее время намного хуже. Стало очень трудно за ней присматривать. У нее проблемы, знаете, с грязью и микробами…
«Спермофобия, – отметил Эдвард, – и мизофобия». С нашествием крыс у многих людей появились такие беды.
– А теперь возникло и другое, – продолжал Дэймон. – Она стала ужасно бояться заболеваний.
«Нефофобия, патофобия». Когда-то загадочные медицинские термины, а сейчас – практически повседневные слова. Ничего удивительного, если вспомнить, через что Джилл пришлось пройти.
– Это очень усложняет нам жизнь! – звучал в трубке тот же приторно-вежливый голос.
– Могу себе представить.
– Необходимо снова и снова мыть все вокруг. Скоблить полы, обрызгивать дезинфицирующими средствами ручки и столы, бесконечно охлаждать воздух. Все продукты должны быть вымыты и запечатаны в вакуумную пластиковую упаковку, чтобы Джилл решилась их есть.
Эдвард видел, как страх с каждым днем все крепче охватывал Джилл, убивал ее разум, делал ее беспомощной.
– Джиллиан так сильно похудела. Она стала бояться бактерий в собственном теле. Она жила на верхнем этаже дома, отказывалась принимать каких-либо посетителей, кроме нас, а теперь она исчезла.
– Что вы имеете в виду? – Эдвард вздрогнул.
– Кажется невозможным, но это правда. Мы решили, что вы должны об этом знать.
– Вы имеете хоть какое-то представление о том, куда она могла пойти?
– Она никуда не могла уйти, это и есть самое невероятное. Нам очень нужна ваша помощь. Вы не могли бы приехать сегодня вечером?
«Поворот на сто восемьдесят градусов, – подумал Эдвард. – Ее семья потратила целый год, чтобы избавиться от меня, а теперь я им нужен».
– Думаю, я могу приехать, – сказал он. – С вами обоими все в порядке?
– Все нормально. Мы приняли меры предосторожности.
– Ваша семья привита?
– Нет, Мэттью и отец чувствуют, что Господь оберегает нас. Вы помните адрес?
– Конечно. Ждите, я доберусь через час.
Эдвард удивился, что они решились позвонить. Братья Джилл поставили на нем клеймо человека науки, члена того племени, которое и устроило нынешнее бедствие. Люди, подобные Эдварду, только и делали, что генетически изменяли урожай, подогревали планету, заваливали ее продуктами и вызывали эпидемии.
Религия братьев была мстительной. От людей, которые обвиняют, надо держаться подальше. Но он должен поехать к ним ради Джилл.
Эдвард закрыл дыру в двери коротким брусом и прибил к нему жестяную крышку от коробки с печеньем. Не лучший выход, но пока сойдет. Скоро закатится солнце. Зажглась красная неоновая вывеска над ресторанчиком – «Кентуккийскии жареный цыпленок» напротив. Эта часть магазина единственная осталась неповрежденной. Бунтовщики разгромили почти все заведения быстрого питания в округе, взвалив на них вину за небывалое бедствие.
Эпидемиологи объясняли резкий рост поголовья крыс тремя причинами: влажные теплые зимы вызвали наводнение, выгнавшее зверей на поверхность. Городские советы сократили денежные отчисления на уборку улиц. Но самое пагубное – то, что мусорные баки ресторанов, торгующих навынос, были переполнены куриными костями и булочками от гамбургеров. За какой-то год популяция крыс выросла на треть. Они благоденствовали в древней городской дренажной системе, в канализации и водосбросах каналов, в подземке с ее многочисленными ответвлениями. Под городом существовал лабиринт взаимосвязанных труб с выходами практически на каждую улицу. Крысы вылезли оттуда, двинулись в сады, затем в дома, расселяясь и разбредаясь все дальше по мере того, как здания пустели.
В одной часто цитируемой газетной статье утверждалось, что единственная пара крыс может в течение всего лишь пяти лет способствовать появлению на свет около сотни биллионов крыс. Знаком расцвета популяции грызунов было то, что их стали замечать среди бела дня. Голод выгонял их на свет, в густонаселенные районы. Крысы больше не знали страха. Хуже того, они почувствовали, что бояться стали их.
Эдвард всегда знал об опасности заболевания. Юным студентом-биологом он изучал патогенные микробы. В Лондоне почти столетие не было случаев чумы. Черная Смерть Средневековья уничтожила треть населения Европы, но бактерия Yersinia pestisв конце концов погибла в лондонском пожаре 1666 года. В начале двадцатого века чума вернулась, чтобы поглотить десять миллионов индийцев, и убила еще двести не далее чем в 1994 году. А теперь она возникла опять – новым, совершенно неистовым смертельным штаммом. Никто точно не знал, откуда она прибыла: на крысиных блохах в контейнере корабля с Востока или на плохо продезинфицированном грузовом самолете. Никто не знал, но все хотели найти крайнего. Крысы принесли с собой лептоспироз, хантавирус, хейверхиллскую лихорадку – и это если говорить только о смертельных болезнях.
Эдвард ехал по пустым улицам Кингскросса. Окна «пежо» были закрыты, кондиционер настроен на ледяной холод. На дороге возле «Макдоналдса» лежал раздувшийся, почерневший труп, наполовину прикрытый цветной картонной фигурой – рекламой «Карамель Мак-Клири». Человек, накрывший покойника, вероятно, хотел придать смерти некий глянец, но только добавил ей унизительности. Эдвард впервые видел труп на улице и был потрясен. Это значило, что городские службы больше не справляются с работой или что людям становится все равно. Большинство людей забивалось в свои личные уголки; жители покорно ждали смерти и не выходили на улицу, хотя на домах и не было запрещающих красных крестов.
Бацилла чумы приспособилась к новым условиям и стала опасней. Она не вызывала, как прежде, распухания лимфоузлов на шее, в подмышках или в паху. Она проникала прямо в легкие, и они очень скоро наполнялись гноем и жидкостью. Смерть наступала от удушья и разрушительного внутреннего кровоизлияния. Вакцина оказалась почти бесполезной. Тетрациклин и стрептомицин – некогда сильные антибиотики для борьбы с чумой – тоже не справлялись с новым, устойчивым штаммом. Все, что мог человек, – это сжигать и дезинфицировать. В городе воняло дымом и карболкой, но это было лучше, чем запах смерти. Лето стояло жаркое, и из каждого дома сочилось зловоние разлагающейся плоти.
Эдварду сделали прививку в колледже. Джилл обвиняла его в том, что он вовремя не привил сына. Сэм умер, когда ему было четыре месяца. Его колыбелька стояла у открытого окна. Родители могли только предполагать, что крысы вошли в комнату в поисках еды и зараженные блохи перепрыгнули с животных в пакет с детским питанием. Бледная кожа ребенка почернела от некроза, прежде чем загруженные работой врачи из университетской больницы могли приехать и взглянуть на него. У Джилл быстро развилась фобия на микробы, и через несколько недель братья забрали ее к себе.
Эдвард ушел из колледжа. Он понимал, что сейчас стоило остаться, потому что студентов-биологов привлекли к спешному поиску более мощного оружия для борьбы с чумой. Но Эдвард не мог увлечь себя работой: он недавно видел, как его дитя умирало в этом самом здании.
Он запоздало удивлялся, почему не убежал из города, как многие другие. В деревнях было безопаснее, но оказалось очень трудно решиться и покинуть город, в котором родился. Эдвард был словно загипнотизирован медленным вымиранием жителей. Жуткое спокойствие окутало даже самые многолюдные районы. Не было туристов: никто не хотел лететь в Британию. Люди стали бояться общения и тем более – связей с заграницей. «Коровье бешенство по сравнению с этим было пикником», – с угрюмым смешком подумал Эдвард.
Его небольшая машина миновала Аппер-стрит и направилась в сторону Шордитча. На отливающую золотом поверхность дороги ложились длинные тени. По Сити-роуд, как снежная пурга, катились газеты, усиливая чувство опустошенности. Эдвард крутил руль, глядя, нет ли вокруг пешеходов. Теперь он думал о них как о выживших братьях по несчастью. Машин на дороге почти не было, и он очень удивился, когда увидел идущий по маршруту автобус. На Олд-стрит и Питфилд-стрит у двери закрытого супермаркета колыхалась то и дело меняющая очертания масса. Лоснящиеся черные крысы разбегались в разные стороны из-под колес машины Эдварда. Невозможно их раздавить, как бы ты быстро ни ехал.
Теперь крыс было больше, чем людей, – примерно три на каждого мужчину, женщину и ребенка, и соотношение росло в их пользу. Звери с каждым днем становились более дерзкими и все наглее захватывали жизненное пространство. Говорили, что в таком многолюдном городе, как Лондон, невозможно оказаться от крысы дальше чем на пятнадцать футов. Ученые предупреждали, что как только расстояние между грызунами и человеком сократится до семи футов, возникнут идеальные условия для заражения чумой. Блохи, Xenopsylla cheopis,сосали зараженную крысиную кровь и вливали ее людям равнодушно, как маленькие насосы.
Огромное черное пятно мерцало на дороге, как пленка вскипающего моторного масла, разделялось и исчезало между зданиями. Не понимая, что делает, Эдвард так вцепился в скользкий от пота руль, что ногти врезались в ладони.
Rattua rattus.Никто не знал, где впервые появились черные крысы, поэтому латинское название ничего не объясняло. Бурые крысы – английские, Rattus norvegicus, – прибыли из Китая и жили в норах. Они вырастали в полтора фута длиной и ели абсолютно все. Они могли пробуравить дорогу сквозь кирпич и бетон; им приходилось все время грызть что-нибудь, иначе резцы врастали в череп. Черные были мельче, с более крупными ушами, и жили над землей, в круглых гнездах. Две недели назад Эдвард проснулся среди ночи и обнаружил дюжину таких в кухне – они жрали из мусорного ведра. Он кинулся на них с метлой, но они вскарабкались вверх по занавескам и сквозь дыру, прогрызенную в потолке, исчезли в водосточных трубах снаружи здания. Черные были акробатками; они обожали высоту. И хотя вели себя менее агрессивно, казалось, что числом они превосходят своих бурых собратьев. Во всяком случае, днем Эдвард видел больше черных.
Он продезинфицировал мебель и ковры, чтобы уничтожить блох, но все-таки на его лодыжках, руках и на спине появилась красная болезненная сыпь. Эдвард радовался, что Джилл больше не здесь, хотя все сильнее тосковал по ней. Она ускользнула, ее сознание растерялось под ударами будущего, которого она не могла ни представить, ни вытерпеть.
Дэймон и Мэттью жили с отцом над конторами в Хокстоне. Они купили это здание на гребне бума торговли недвижимостью. Когда-то там были дома обеспеченных семей торговцев, затем, после полувека с лишним запустения, район открыли для себя внезапно разбогатевшие художники. Этот мыльный пузырь тоже лопнул, и теперь дома быстро разрушались, поскольку тысячи крыс заполонили подвалы.
Когда Эдвард поднимался на крыльцо, зажегся свет. Он слышал непрестанное движение вокруг. Эдвард посмотрел вверх и в ореоле белого света увидел старика. Отец Джилл молча наблюдал за ним из открытого окна наверху.
Звонок не работал. Эдвард постучал по стеклу парадной двери и подождал. Дверь открыл Мэттью. Что же есть такого в чрезмерной религиозности, что заставляет их так аккуратно укладывать волосы? Светлая челка Мэттью лежала идеальной волной над гладким, тщательно отмытым лицом. Он улыбнулся и пожал Эдварду руку.
– Я рад, что вы смогли приехать, – произнес он, словно Эдвард был приглашен на ужин. – У нас не часто бывают гости.
Мэттью повел Эдварда наверх, затем по пустому белому холлу в ничем не украшенные жилые комнаты. Там не было видно никаких личных вещей. В центре ярко освещенной комнаты стояли голый дубовый стол и четыре стула; на одном из них сидел Дэймон. Он поднялся, чтобы пожать Эдварду руку. Эдвард совсем забыл, до чего похожи братья. У обоих были глаза фанатиков – черные, блестящие и мертвые. И говорили братья веско, отмеряя каждое слово и наблюдая за Эдвардом.
– Расскажите, что произошло, – велел Эдвард, усаживаясь.
Он не хотел оставаться здесь дольше, чем требовала необходимость.
– Отец больше не может сам передвигаться, поэтому мы переселили его из квартиры наверху и навели там чистоту для Джиллиан. Мы думали, что раз уж вылечить ее не можем, то, по крайней мере, должны сделать так, чтобы она чувствовала себя в безопасности, поэтому и разместили ее там. Но черные крысы…
– Они отлично лазают.
– Верно. Они выходят из водосточных труб и пробираются внутрь сквозь чердак, поэтому пришлось Джиллиан оттуда перевезти. Нам пришло в голову, что единственное место, где она будет в безопасности, находится в нашей церкви.
«О да, – подумал Эдвард. – Церковь Психов Последнего Дня. Я слишком хорошо помню это». Джилл ссорилась с отцом из-за религии. Он воспитал сыновей в крайне правом христианском учении, где требований больше, чем в правилах дорожного движения.
Каким образом лицемерие проникло в эту тихую библейскую заводь, оставалось для Эдварда тайной. Джилл не имела с родичами ничего общего. Ее братья, когда началась крысиная чума, повели себя до омерзения самодовольно, и поначалу это еще сильнее отдалило их от Джилл. Мэттью был отцом троих идеально причесанных детей, которых Эдвард прозвал «мидвичскими кукушками». Жена Дэймона была наибелейшей женщиной, какую только можно встретить, – из тех, кто почитает вязание как лекарство от стрессов на христианских утренних сборищах за чашкой кофе. Эдвард не любил их самих, их религию и манеру поведения, но не мог не признать, что они, по крайней мере, полезны его жене. И все же – едва ли они заботятся о Джилл. Для них важнее соблюсти приличия. Видимость приличий.
– Мы отвели ее в нашу церковь, – объяснил Мэттью. – Она построена в тысяча восемьсот шестидесятом году. Стены толщиной три фута. Там нет электрических проводов, нет водосточных труб, ничего такого, чтобы даже самая маленькая крыса могла проникнуть внутрь. Двери в ризницу деревянные и некоторые витражные окна уже шатаются, но эта церковь всегда была очень безопасным местом.
Эдвард был вынужден согласиться, что мысль очень толковая. Бороться с состоянием Джилл без психиатров и лекарств невозможно, но сейчас больницы превратились в кошмарные запретные зоны: беспомощные больные стали там лакомством для крыс.
Мэттью сел напротив.
– Джиллиан устроилась в церкви, и мы надеялись, что она найдет немного утешения под защитой Господа. Потом некоторые члены нашей общины стали там ночевать, и она начала тревожиться, что они принесут на себе чумных блох, хотя мы и дезинфицировали людей перед входом. Мы не могли переносить ее страданий и построили для нее особую комнату, прямо в середине апсиды…
– Мы устроили ее как можно удобнее, – перебил Дэймон. – Комната десять футов на двенадцать. Четыре стены, потолок, пол, дверь, которую можно запереть, и вентиляционная решетка, сделанная из очень прочной сетки. – Дэймон выглядел глупо, как школьник, рассказывающий о своем столярном изделии. – Отец руководил работой, потому что у него есть кое-какой плотницкий опыт. Мы перенесли туда постель Джилл и ее книги, и в конце концов она начала понемногу спать. И даже перестала принимать снотворное, которое вы ей давали.
«Таблетки, от которых она начала зависеть, когда мы жили вместе, – с горечью подумал Эдвард. – И обвинили в этой привычке, конечно, меня».
– Я не понимаю, – произнес он вслух. – И что произошло?
– Думаю, нам лучше пойти в церковь, – тихо сказал Мэттью.
Церковь находилась приблизительно в тысяче ярдов от дома. Она оказалась меньше, чем помнил Эдвард, изящная и простая, без контрфорсов и арок и почти без ажурных переплетений. Бывшая валлийская пресвитерия была зажата, как сандвич, между двумя высокими строениями из бетона и стекла. Коммерция наступала на религию, заливая улицы неотвратимо, словно лондонский дождь.
Возле единственной двери на скамейке сидел чернокожий мужчина с бочкообразной грудью. Он мог бы сойти за вышибалу из ночного клуба, если бы не крикетные наколенники, примотанные к его ногам. Он неуклюже отодвинулся в сторону, когда подошли Дэймон и Мэттью. Маленькую церковь освещали сотни разноцветных свечей, украденных из магазинов, торгующих предметами роскоши. Многие были сделаны в виде популярных мультяшных персонажей. Бэтмен, Покемон и Даффи Дак непочтительно горели вдоль алтаря и апсиды. Скамьи убрали и составили штабелями вдоль стен. В середине прохода стоял прямоугольный деревянный ящик, привинченный к камню и укрепленный досками, как задник на съемочной площадке. В стене этого короба была прорезана небольшая дверь, которую охраняла пожилая женщина, читавшая в кресле с высокой спинкой. В нефе тихонько беседовали человек двенадцать, сидя на пластмассовых оранжевых стульях вокруг низкого дубового стола. Они разом замолчали, когда Эдвард проходил мимо. Мэттью вытащил из куртки ключ и отпер дверь короба, толкнул ее и включил свет.
– Мы подсоединили лампочку к автомобильному аккумулятору, потому что Джиллиан не могла спать в темноте, – объяснил Дэймон, обведя наманикюренной рукой комнатку, в которой ничего не было, кроме развернутого белого футона, индийского коврика и стопки зачитанных религиозных книг. В комнатке пахло свежей краской и фимиамом.
– Вы построили ее из дерева, – сказал Эдвард и стукнул кулаком по тонкой стенке. – Это бессмысленно, Дэймон. Крысы прогрызут ее за минуту.
– А что еще мы могли сделать? Она чувствовала себя здесь в большей безопасности, и только это было важным. Мы хотели уменьшить ее боль. Вы можете себе представить, каково это – видеть кого-то из твоей семьи, так сильно страдающего? Наш отец боготворил ее.
В голосе Дэймона открыто звучала неприязнь. Эдвард и Джилл решили не сочетаться браком. С точки зрения ее братьев, это был грех, не позволяющий считать Эдварда членом семьи.
– Не хотите же вы сказать, что она исчезла вот отсюда? – спросил Эдвард. – Как она могла выбраться?
– Мы надеялись, что вы сумеете это объяснить, – огрызнулся Мэттью. – Для чего, по-вашему, мы привели вас сюда?
– Я не понимаю. Вы запирали ее каждую ночь?
– Мы делали это для ее же блага.
– Как может быть благом то, что вы запирали испуганную женщину в комнате?
– У нее бывали приступы паники, замутнялось сознание, она выбегала на улицу. Тетя Элис сидела снаружи каждую ночь с тех пор, как это началось. Джиллиан немедленно получала все, в чем нуждалась.
– Когда она исчезла?
– Позавчера ночью. Мы думали, она вернется.
– Вы не видели, как она уходила? – обратился Эдвард к старой леди.
– Нет, – ответила Элис с вызовом. – Я сидела здесь всю ночь.
– И она не проходила мимо вас? Вы уверены, что ни разу не ушли отсюда?
– Ни разу. И не спала. Я не сплю ночами, когда эти твари скребутся на крыше.
– Вы впускали кого-нибудь в комнату?
– Разумеется, нет! – с негодованием ответила тетя Элис. – Только члены семьи и постоянные прихожане могут входить в церковь. Нам здесь посторонние не нужны.
«Разумеется, нет, – подумал Эдвард. – Какой смысл в организованной религии, если вы не можете изгнать неверующих?»
– И никто, кроме Джиллиан, не заходил в эту комнату, – добавил Дэймон. – Вот в чем дело. Вот почему мы попросили вас приехать.
Эдвард изучающим взглядом смотрел на обоих братьев. Ему казалось, что он лучше понимает Дэймона, такого безупречно чистого, одетого в аккуратный блейзер и выглаженную белую рубашку, – все это создавало вокруг него ауру веры, видимую невооруженным глазом. Но Мэттью, похоже, находился в состоянии непрестанного гнева, эдакий воин Церкви, безжалостный к необращенным. Он оставался загадкой.
– Почему я? – спросил Эдвард. – Что заставило вас позвонить мне?
Братья, словно в замешательстве, неловко переглянулись.
– Ну… вы спали с ней.
Похоже, они считают, что из-за этого он должен понимать Джилл лучше.
– Я знал ее до тех пор, пока не умер наш сын, но потом… когда кто-то так сильно меняется, уже невозможно понять, как человек мыслит. – Эдвард надеялся, что они поймут его точку зрения. Он больше не хотел разговаривать с ними. – Позвольте мне осмотреться и понять, что я могу сделать.
Братья отошли назад. Они не смотрели Эдварду в глаза; их руки неуклюже болтались вдоль тел. Открылась дверь церкви, и внутрь начали медленно заходить прихожане. Мужчины и женщины с посеревшими, измученными лицами рассаживались в дальнем конце церкви. Все, что у них осталось, – это вера.
– Извините, нам пора начинать вечернюю службу, – объяснил Дэймон.
– Делайте, что вам нужно. – Эдвард взял красный пластмассовый фонарик, который протянул ему Мэттью. – Я позову, если что-нибудь найду.
От церкви расходились в разные стороны узкие переулки. Если Джилл умудрилась проскользнуть мимо старой леди, она должна была углубиться в них. Эдвард посмотрел на темнеющую голубую полоску вечернего неба. Вдоль водостока располагались большие гнезда, сделанные из веток и мусорных пакетов. Черный пластик был разодран на узкие удобные полосы. Пока Эдвард смотрел, один пакет вздулся и исторгнул из себя семейство крыс с угольно-черными глазами. Они замерли у водостока, глядя на луч света от фонарика, и вдруг резко бросились вниз, к Эдварду. Он отскочил в сторону, а крысы пробежали по его ботинкам и дальше – по коридору из покрытого грязью кирпича.
Переулок закончился небольшой, усыпанной мусором площадью. Эдвард не очень понимал, откуда начинать поиски. Если семья не сумела отыскать Джилл, как может справиться он? На крыльце заколоченного досками дома сидел старик в грязном зеленом спальном мешке. Он диким взглядом уставился на Эдварда, словно только что пробудился от кошмара.
– Все в порядке? – спросил Эдвард, вежливо кивнув.
Старик поманил его. Эдвард старался не приближаться к облаку резкой вони, но старик настойчиво махал ему рукой.
– Ну, что? – спросил Эдвард, не понимая, как человек решается спать на улице в эти времена.
Старик откинул верх спальника и дал Эдварду взглянуть на сотню или около того лысых крысят, розовых и слепых, копошившихся на его голом животе, как личинки.
Отвращение пронзило Эдварда, словно холод. Возможно, теперь это единственный способ выжить на улицах: принять сторону крыс. Наверное, приютив потомство, старик стал почетным членом их семьи, и его оставили невредимым. Хотя вероятно, что истина куда менее привлекательна: крысы ощущают, насколько безопасен окружающий мир, через движение собственных тел. Их чувство пространства приспособлено к ширине водостоков, трещинам в стенах, полным страха людям, спешно убегающим прочь. Должно быть, Джилл, охваченная паникой, бежала, но потом ослабела и дальше бежать не могла. Она должна была где-то остановиться, чтобы перевести дыхание, но где?
