Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"
Автор книги: Танит Ли
Соавторы: Питер Страуб,Джеффри Форд,Джойс Кэрол Оутс,Бентли Литтл,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Тина Рат,Энди Дункан,Конрад Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)
– Извини, Сид. Однажды я все тебе объясню.
– М-да? Тогда дай-ка жвачку.
Она протянула мне пластинку. Ее прошлый аккуратно свернутый фантик упал между нами; я скомкал свою бумажку и бросил ее туда же.
Я еще не начал жевать, когда гудение машины стало тише, и я почувствовал, что мы замедляемся. В переднем окошке посветлело, и тачка остановилась. Дверь отъехала в сторону.
Здешняя платформа освещалась лучше, чем та, что осталась под домом на Голубом Хребте. На ней стояли и ждали трое, двое мужчин и женщина. Мужчины – в одинаковых черных костюмах типа тех, что носят в Шарлотте банкиры, у которых монет в избытке: костюмчики сидели на них так, как никакая тряпка никогда не сидела на мне. Такая рубашечка, да сшитая на заказ, небось ласкает тело почище материнского поцелуя. Женщина, стройная блондинка, с волосами, стянутыми в тугой пучок, как у библиотекарши – только вот библиотекаршей тут и не пахло, – была в темно-синем платье. Они стояли так пару секунд, пока один из мужчин не произнес:
– Простите? Вы прибыли. Не желаете выйти?
Дот поднялась, пихнула меня, и я наконец заставил свои затекшие ноги заработать. Мы ступили на платформу, шикарно одетая троица залезла в машину, дверь задвинулась, и капля заскользила во мрак.
Я ощутимо продрог: под потолком гулял ветерок. В отличие от грубого камня туннелей под домом стены и потолок здесь были гладко оштукатурены. Над аркой красовался резной барельеф, изображающий преклонившего колени человека в чем-то вроде римской или греческой тоги, с книгой на сгибе одной руки и с факелом в другой. Четко прорисовывались высокий лоб и длинный прямой нос. Он напоминал охранника в Центральной, типа по фамилии Писарькевич, только выглядел гораздо умнее. С потолка, из ламп, похожих на россыпь лягушачьей икры, сочился золотистый свет.
– Что теперь? – спросил я.
Дот направилась к сводчатому проходу.
– Что нам терять?
За аркой оказался ведущий вверх пандус, петляющий примерно через каждые сорок шагов, что твои «русские горки». Пара женщин в платьях не хуже чем у той, которую мы видели на платформе, прошли мимо нас в противоположную сторону. Мы попытались напустить на себя такой вид, будто нам здесь самое место, хотя волосы Дот представляли собой сальное крысиное гнездо, а я был в джинсах, кедах, с суточной щетиной на щеках, и изо рта у меня несло виски и жвачкой.
На третьем повороте стало светлее. Впереди раздавались голоса, отдающие эхом, как будто разговаривающие находились в очень большой комнате. Мы добрались до последней арки, пол пошел вниз, и мы шагнули в зал.
Я и не предполагал, что существует столько оттенков мрамора.
Размерами это место могло потягаться с любой станцией метро. Полы в огромном помещении были сплошь из отполированного камня, сводчатый потолок возвышался над нашими головами на сотню футов, у дальней стены маячило с дюжину греческих пилястр. Яркое солнце сияло за высокими окнами, разместившимися между колонн, и лучи его падали на корзины цветов и огромные пальмы в горшках. В зале стояло несколько палаток вроде информационных стоек, а еще – зарешеченные прилавки, какие встречаются в старомодных банках: за ними сидели вежливые кассиры в бледно-зеленых рубашках и обслуживали клиентов. Но делами тут явно занимались не все. Среди людей с портфелями попадались группки из трех-четырех персон с высокими стаканами со светлым напитком в руках или особы, изящно облокотившиеся на стойку и болтающие с персоналом кабинок. В одном углу мужчина в зеленом костюме наигрывал джаз на великолепном рояле.
Это было нечто среднее между Центральным вокзалом и бальным залом Бильтмор-хауза. [43]43
Усадьба миллионера Вандербильта.
[Закрыть]Дот и я застыли перед этим великолепием, как пара впряженных в плуг лошадок при звуках котильона. Мраморный пол попирало сотни две рассеянного по залу народу, и каждый – в ладно скроенном городском костюмчике. Даже на одетых по-домашнему были легкие брюки за сотню долларов и кашемировые свитера, небрежно накинутые на плечи. От этого места просто разило деньгами.
Дот стиснула мою руку и потащила в комнату. Она заметила стол с фонтаном и сотней выстроившихся в ряд на белоснежной скатерти бокалов. Розовый мраморный херувим с губками, изогнутыми как лук купидона, лил прозрачное вино из кувшина в сосуд у себя под ногами. Дот передала мне один из стаканов, другой взяла себе и подставила его под падающую из кувшина струю.
Она сделала глоток:
– Неплохо. Попробуй.
Пока мы пили вино и глазели на окружающих, к нам подошел мужчина в форменной рубашке с приколотым на грудь латунным значком с именем «Брэд».
– Не желаете ли умыться и освежиться? Умывальник там, – предложил он, указав на еще одну мраморную арку. Говорил он с британским акцентом.
– Спасибо, – ответила Дот. – Сперва мы желаем промочить горло.
Мужчина подмигнул ей:
– Что ж, когда вы хорошенько промочите горло, вы сможете смело пользоваться им, чтобы позвать меня, а я чем смогу – помогу. – Он с глупой ухмылкой повернулся ко мне. – Это относится и к вам, сэр.
– Чтоб тебя, – буркнул я.
– Уже, – ответил он и удалился.
Я поставил бокал на стол.
– Давай убираться отсюда.
– Я хочу пойти посмотреть, что там, – возразила Дот.
«Умывальник» оказался анфиладой комнат, где нас встретили молодая женщина в зеленом по имени Элизабет и молодой мужчина в зеленом по имени Мартин. Вам надо привести себя в порядок, сказали они, и разлучили нас. Я не собирался ни во что встревать, но Дот, кажется, совсем потеряла голову – она пошла с Мартином. Поворчав немного, я позволил Элизабет проводить меня в маленькую гардеробную, где она раздела меня и подала халат. Затем последовали душ, стрижка, сухая сауна, массаж. Между сауной и массажем принесли еду, что-то вроде сырной кесадильи, [44]44
Кесадилья – расплавленный сыр между двух плоских маисовых лепешек.
[Закрыть]только много лучше всего, что я когда-либо пробовал. Пока я ел, Элизабет оставила меня одного в комнате с задернутым шторой окном. Я отодвинул занавеску и выглянул наружу.
Окно с огромной высоты смотрело на город, не похожий ни на один из знакомых мне городов. Он был как картинка из детской книжки: то ли что-то персидское, то ли что-то японское. Изящные зеленые башенки, величественные купола, длинные низкие постройки вроде нефритовых пакгаузов. Солнце безжалостно струило жар на горожан, которые передвигались по улицам между прекрасных домов медленными тяжелыми шагами, опустив головы. Я увидел группку из четырех мужчин в пурпурных рубахах, тянущих повозку; я увидел мужчин с палками, гонящих стайку детей в парк; я увидел грохочущие автомобили, проезжающие мимо усталых дорожных рабочих, вздымая тучи желтой пыли, такой густой, что я словно почувствовал на языке ее привкус.
Дверь за моей спиной открылась, и в щель просунулась голова Элизабет. Я уронил штору так поспешно, как будто меня застали за мастурбацией.
– Время массажа, – сообщила женщина.
– Ладно, – сказал я и пошел за ней.
Затем меня привели туда, где уже сидела Дот, крошечная в своем огромном махровом халате, с чистыми и расчесанными волосами, с отливающими розовым перламутром ноготками. Сейчас ей можно было дать не больше четырнадцати.
– Миленькая стрижка, – сказала она.
– Где наша одежда? – рявкнул я на Мартина.
– Мы принесем ее вам, – ответил он и сделал знак одному из мальчишек на побегушках. – Но сейчас пройдемте со мной.
Они усадили нас перед огромным монитором и продемонстрировали каталог одежды, какой вы не найдете вне «Нейман-Маркуса». [45]45
Дом моделей, назван по имени модельера.
[Закрыть]На экране, точно бумажные куколки, крутились наши фигурки, которые можно было одевать как угодно, и ты видел, как будешь выглядеть. Дот блаженствовала, как свинья в луже.
– А во что нам это обойдется? – спросил я.
Мартин расхохотался так, словно я отмочил удачную шутку.
– Как насчет пары шелковых рубашек? – предложил он. – Вы хорошо сложены. Они вам точно понравятся.
К тому времени, как нас разодели в пух и прах, вернулся мальчишка с двумя большими зелеными пакетами с ручками.
– Что это? – спросила Дог, беря свой.
– Ваша старая одежда, – ответил Мартин.
Я взял свой пакет. Потом посмотрел в зеркало. На мне была синяя рубашка, длинный серый галстук, завязанный тугим изящным узлом, эбеновые запонки, серый переливающийся шелковый пиджак и широкие черные слаксы со стрелками, отутюженными так, что ими можно было бы колоть лед. А еще – замшевые ботинки, мягкие, точно кожа младенца, и удобные, как будто я разнашивал их три месяца. Я выглядел потрясающе.
Дот облачили в платье цвета шампанского с глубоким круглым декольте, светлые туфли-лодочки, простую золотую цепочку и серьги, поблескивающие в ее темных кудрях. Она слабо пахла фиалками и выглядела лучше обеденного перерыва на шоколадной фабрике.
– Надо убираться отсюда, – прошипел я ей.
– Спасибо, что заглянули! – хором продекламировали Элизабет и Мартин. Они проводили нас до двери. – Заходите еще!
Оживление в зале нисколько не уменьшилось – ну разве что чуть-чуть.
– Ладно, Дот. Теперь потопаем прямиком к подземке. От этого места у меня мурашки по спине бегают.
– Нет, – отрезала Дот.
Она схватила меня за руку – ту, что без пакета – и потащила через зал к одному из зарешеченных окошек. Никто не удостаивал нас второго взгляда. Теперь мы были одеты не хуже остальных и идеально вписывались в обстановку.
Из окошка нас поприветствовала очередная молодая женщина в зеленом:
– Я мисс Гуди. Чем могу помочь?
– Мы пришли взять наши деньги, – заявила Дот.
– Сколько? – спросила мисс Гуди.
Дот повернулась ко мне.
– Что скажешь, Сид? Двадцати миллионов будет достаточно?
– Это возможно, – кивнула мисс Гуди. – Обогните стойку, и пройдем к моему столу.
Дот шагнула за женщиной, но я схватил ее за плечо.
– Какого черта, о чем ты толкуешь? – свирепо прошипел я ей в ухо.
– Просто иди следом и молчи.
Мисс Гуди подвела нас к массивному столу со стеклянной столешницей.
– Нам, естественно, понадобится фотография. И номер. – Она взяла телефонную трубку: – Даниэль, вынеси два кейса… Да, правильно. – Она открыла какую-то страницу на своем компьютере и внимательно изучила ее. – Ваш банк, – обратилась она ко мне, – банк Талера в Женеве. Ваш номер: PN68578443. Со временем вы его запомните. Вот, запишите его пока на ладони. – Она протянула мне очень симпатичную шариковую ручку. Затем назначила номер Дот.
Пока мисс Гуди проделывала все это, из двери в мраморной стене позади нее появился мужчина. Он внес два серебристых кейса и поставил их на край стола мисс Гуди передо мной и Дот.
– Спасибо, Даниэль, – кивнула женщина и повернулась к нам. – Смелее. Откройте их!
Я подтянул кейс к себе и откинул крышку. Он был полон тугих пачек новеньких, хрустящих стодолларовых банкнот. Всего тридцать пачек.
– Чудесно, – сказала Дот. – Спасибо вам огромное!
Я защелкнул кейс и поднялся.
– Нам пора, Дот.
– Еще минутку, – остановила нас мисс Гуди. – Мне нужны ваши полные имена.
– Полные имена? Зачем?
– Для швейцарских счетов. Вы получили только триста тысяч. Остальное будет на вашем банковском счете. Потребуется также фотография.
Дот дернула меня за элегантный рукав.
– Сид совсем забыл об этом, – объяснила она мисс Гуди. – Вечно он торопится. Его зовут Сидней Ксавьер Дюбоз. Д-ю-б-о-з. А я Дороти Гейл.
Я достиг точки кипения:
– Заткнись, Дот.
– Теперь фотографии… – начала мисс Гуди.
– Моей фотографии вы не получите. – Я оторвался от Дот. В правой руке я держал кейс, а пакет с одеждой сунул под мышку левой.
– Все в порядке, – сообщила мисс Гуди. – Мы воспользуемся фотографиями из модельной программы. Бегите, если спешите. Но приходите еще!
Я уже шагал по мраморному полу, новые ботинки щелкали, как метрономы. Люди расступались, пропуская меня. Я направлялся прямиком к пандусу, ведущему в подземку. Тощий мужчина с длинной сигарой с любопытством взглянул на меня, когда я проходил мимо одного из столов; я положил руку ему на грудь и пихнул так, что сбил его с ног. Он удивленно растянулся на полу, но и только; все прочие тоже ничего не сделали.
По пандусу я уже бежал трусцой. Платформа была пуста, лампочки-пузыри все так же сияли золотом, и никто не сказал бы, день сейчас или ночь. Запыхавшаяся Дот нагнала меня.
– Да что с тобой такое?! – крикнула она.
Я чувствовал себя вымотанным. Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как мы вломились в дом на горе.
– Что со мной? Что со всем этим?! Это не нормально! Что они с нами сделают? Это не может быть правдой, эта какая-то афера!
– Если ты считаешь, что это афера, то отдай мне кейс. Я позабочусь о нем вместо тебя, тупой неотесанный ублюдок.
Я замолчал. Я просто не знал, что сказать. Дот отвернулась и перешла на другой конец платформы, как можно дальше от меня.
Спустя пару минут из туннеля выскользнула машина, та или совсем как та, и остановилась перед нами. Дверца открылась. Я забрался внутрь немедленно, Дог влезла следом. Мы уселись рядом друг с другом в полном молчании. Дверца задвинулась, капля набрала скорость, и мы помчались с той же безумной быстротой, как и много часов назад.
Дот пыталась заговорить Со мной, но я уставился в пол. Под сиденьем валялись два фантика от жвачки, один скомканный, другой – аккуратно сложенный, как будто еще с резинкой.
Это был последний раз, когда я видел Дот. Теперь я живу во Франции, но у меня есть еще пара домов – в Мексике и Ванкувере. В Канаде я иногда хожу на автомобильные гонки, но почему-то они уже не интересуют меня так, как прежде. Я пью вино из бутылок с настоящими пробками. Мой словарный запас расширился. Я читаю книги. Я слушаю музыку без слов. Потому что, как оказалось, на мой счет в швейцарском банке поступило десять миллионов долларов. Разница между отсутствием и наличием денег оказалась куда больше, чем я мог себе представить. Они как меч, висящий над моей головой, как стена между мной и тем, кем я привык быть. Северную Калифорнию я покинул где-то через месяц: я нервничал, живя в штате, в котором по-прежнему стоял дом на Голубом Хребте.
Иногда меня тянет вернуться и проверить, действительно ли существует дверь в задней стенке шкафа.
Когда мы с Дот взобрались по бетонным ступенькам и вошли в дом, по-прежнему царила ночь. Возможно, прошла всего минута с тех пор, как мы спустились. Я прошел в гостиную, сел в деревенское кожаное кресло, взял стакан, который так недавно и так давно поставил на столик рядом, и наполнил его до краев виски. Мой кейс с тремя сотнями тысяч долларов стоял на деревянном полу рядом с креслом. На мне была одежда ценой в пару тысяч: одни ботинки наверняка стоили больше, чем месячная плата за любую квартиру из тех, которые я снимал в своей жизни.
Дот присела на диван и тоже нашла себе выпить. Чуть погодя она заговорила:
– Я обещала, что однажды объясню тебе все.
– Откуда ты узнала об этом? – спросил я. – И что это?
– Это сон, ставший явью, – ответила Дот. – Судя по твоей гримасе, ты не веришь в то, что сны могут сбываться.
– Ставший явью сон одного может обернуться кошмаром другого, – сказал я. – Кто-то всегда расплачивается.
Я не думал об этом прежде, но, произнеся фразу, понял, что это правда.
Дот расправилась с виски, подхватила свой кейс и зеленый пакет со своей старой юбкой, свитером и туфлями и направилась к двери. У порога она остановилась и повернулась ко мне. Выглядела она, как двадцать миллионов баксов.
– Ты идешь?
Я поплелся за ней. Светила луна, и мы без хлопот спустились по пыльной дороге к моей машине. Во тьме стрекотали сверчки. Дот открыла пассажирскую дверцу и забралась внутрь.
– Подожди минутку, – попросил я. – Дай твою сумку.
Она протянула мне зеленый пакет. Я вытряхнул его содержимое на землю рядом с машиной, потом опорожнил свой, скомкал пакеты и сунул их под тряпки на растопку. Сверху кинул потертую хлопковую куртку, которая была на мне в ночь ареста в «Сирс», которую штат берег для меня, пока я отбывал срок, и которую я снова натянул в тот день, когда вышел из кутузки.
– Что ты делаешь? – спросила Дог.
– Костер, – ответил я. – Попрощаемся со старыми Дот и Сидом.
– Но у тебя нет спичек.
– Пошарь в бардачке. Там завалялся коробок «Голубых головок».
Фрэнсис Оливер
Танцующие в воздухе
Фрэнсис Оливер родилась в Вене, а выросла, получила образование и вышла замуж в США. Впоследствии они вместе с мужем, писавшим путеводители и разделявшим страсть жены к горам и скалолазанию, жили во многих странах. После смерти мужа Фрэнсис с дочерью переехала в Корнуолл. Она опубликовала три «несверхъестественных» романа: «Все души» («All Souls») и «Павлиний глаз» («The Peacock’s Eye»), действие которых разворачивается в Австрии, и «Туристический сезон» («The Tourist Season»), о Турции, а также два« оккультных» произведения: «Аргос» («Xargos»), события в котором также происходят в Турции, и «Дети Крещения», («Children of Epiphany»), герои которого живут в Греции. Кроме написания книг, она посвящает много времени кампаниям по защите окружающей среды и животных и является сокоординатором местной группы «Друзей Земли». А еще она любит читать и писать рассказы о призраках. Ее работы появлялись во «Всех Святых» («All Hallows») и антологии «Тени и тишина» («Shadows and Silence»).
Рассказ «Танцующие в воздухе» («Dancing on Air») впервые появился в одноименном сборнике рассказов Фрэнсис Оливер.
– Когда настолько опаздываешь, следует предупредить по телефону, – заявил ночной портье.
– Я не могла позвонить. Мне пришлось нестись сломя голову, чтобы успеть на последний автобус из аэропорта, – отрезала девушка, склонившаяся над толстенным, богато украшенным журналом регистрации, хотя она готова была разрыдаться. И без того первый день чертова Конгресса пропущен, а тут еще этот проклятый портье грубит.
– Вы могли бы позвонить из самолета.
– В самолетах запрещено пользоваться мобильными. Кстати, трубки у меня все равно нет.
Ночной портье, уже немного очухавшийся ото сна, прочел имя девушки и окинул ее с ног до головы оценивающим, ничего не упускающим взглядом; так-так, стройненькая, без особых примет, Сьюзен Фаринг, особа без достатка и влияния, догонявшая последний автобус вместо того, чтобы взять такси, и не имеющая даже мобильного телефона. Затем его утомленный и несколько затуманенный алкоголем мозг отметил, что она хорошенькая, и портье заговорил чуть приветливее:
– В любом случае, вы получите хорошую комнату с прекрасным видом прямо на парк Дома Конгрессов. Ворота сразу напротив. Завтра утром не опоздаете.
– Спасибо, – буркнула не смягчившаяся Сьюзен.
Портье пожал плечами и протянул ей ключ. Он не предложил помочь с багажом. Не настолько уж она хороша, и на чай от нее вряд ли дождешься. Да и нынешние чемоданы всегда с колесиками. И ее тоже – вон, одно заедает. Портье, выходец из страны, в которой у большинства чемоданов колесики как раз отсутствовали, наблюдал из-под полуприкрытых век, как Сьюзен сражается с толстым ковром, волоча свой багаж мимо подстриженных в форме шаров растений в кадках и однообразноскучных модернистских кресел к лифтам.
В своей комнате Сьюзен раздвинула занавески и распахнула окно в теплую летнюю ночь. Да, парк виден был насквозь, как и сказал портье, до самого сияющего купола. Это, должно быть, крыша Дома Конгрессов, подумала Сьюзен, вспомнив фотографию в брошюре. Свод не просто светился; в нем угадывалось движение и буйство красок. Какая-то вечеринка в пентхаусе? Любопытно. Девушка прихватила с собой бинокль, рассчитывая понаблюдать за птицами Нойзидлерзее, [46]46
Озеро в Австрии.
[Закрыть]когда Конгресс закончится. Она быстро распаковала его и навела линзы на яркий купол, возвышающийся над темными деревьями.
Да, там шла вечеринка – люди танцевали. Явно бал, и очень торжественный, возможно, даже костюмированный. Женщины в длинных платьях, мужчины в костюмах, таких же пестрых, как платья: багряно-красных, изумруд прях, льдисто-голубых. Но, как Сьюзен ни крутила колесико настройки, как ни ловила фокус, она никак не могла разглядеть их отчетливо. Гости, казалось, беспрестанно кружились, подлетая к стеклянным стенам и мгновенно уносясь прочь. Вот мелькнул подол широкой юбки, светлая прядь, разворот плеча, вскинулись хлопающие руки – всего лишь вспышки образов, мимолетные проблески. Она продолжала вглядываться, все еще пытаясь добиться от бинокля четкости, когда ее ушей достигла тонкая, едва слышная мелодия. Вальс – возможно, вальс Штрауса? Обрывок слишком короток, слишком слаб, чтобы определить наверняка. Ясно одно: это очень быстрый вальс, поистине бурный вальс – танцоры двигаются с головокружительной, почти невероятной скоростью. Конечно, Австрия славится подобными вальсами… Да, этот бал, в честь чего бы он ни давался, действительно фантастический. Она просто обязана посмотреть поближе.
Забыв об усталости, Сьюзен наспех припудрила носик, пробежала расческой по волосам и кинулась вниз по лестнице. Бал наверняка не имеет никакого отношения к открытию ее скучного Конгресса – скорее уж к закрытию предыдущего; но раз уж идет такая вечеринка, то бар, вероятно, еще открыт. Она чуть-чуть выпьет, послушает музыку и, может, даже проскользнет в купол.
– Там бал, – весело бросила она ночному портье. – Я хочу пойти посмотреть.
Портье безразлично кивнул. Сьюзен торопливо пересекла улицу и оказалась возле ворот. К ее удивлению, они были закрыты на цепь и висячий замок. В будке у входа застыл сторож. Увидев Сьюзен, он покачал головой и сделал ей знак отойти.
– Zugesperrt, – сердито буркнул он. – Заперто.
– Но там вечеринка. Там бал! – воскликнула Сьюзен на своем безупречном немецком.
Часовой снова тряхнул головой:
– Zugesperrt.
Обескураженная, Сьюзен побрела назад по пустынной улице. Ночной портье дремал. Девушка взглянула на часы над его головой и изумилась, увидев, что сейчас даже позже, чем она думала. Огорченная задержкой самолета, она забыла перевести часы. Уже два ночи. Вечеринка, должно быть, закончилась.
Поднявшись к себе, она убедилась, что купол темен и безмолвен. Но почему же ворота были заперты? А, гости, наверное, вышли с другой стороны, решила девушка. Возможно, безопасность требует, чтобы ночью использовались только одни ворота. И все же странно, что все здание словно погасло разом, что все окончилось так внезапно, без обычных звуков, сопровождающих разъезд гостей… Но она слишком вымоталась за сегодня, чтобы ломать голову над этой загадкой. Сьюзен перевела стрелки своих часов и поставила на утро будильник. Через несколько минут она уже спала, крепко, без сновидений.
Следующим утром Сьюзен шагала по длинной песчаной подъездной аллее, обсаженной безжалостно обкромсанными деревцами. Здание, к которому она приближалась, являло собой предел неуклюжести смешения стилей. Тут вступали в мезальянс псевдо-Ренессанс, псевдоклассика и палаццо (кажется, это так называется) конца XIX века, рождая массивный куб с дорическими колоннами и мраморными ступенями повсюду, с нелепыми цветочными фризами и венчающим все это безобразие стеклянным куполом. Вместе со стеклянными и бетонными флигелями, умножающими общую абсурдность строения, здание это – средоточие «изысканных достоинств», как описывалось оно в рекламном буклете, – было достаточно большим, чтобы вмещать две-три маленькие конференции или одну крупную.
В настоящее время тут проводились два конгресса. Сосредоточившись на поиске нужной ей конторки, Сьюзен обшаривала взглядом только первый этаж. И лишь когда ей закончили надписывать и пришпиливать бэйдж, она подняла голову – и взор девушки уперся прямо в купол из гладкого стекла.
– Но как!.. – негромко воскликнула Сьюзен. Почувствовав внезапное головокружение, она ухватилась за стоящий перед ней стол.
– Я говорю… Что-то не так? Вам плохо?
– Нет, все нормально. Просто на секунду закружилась голова. Вчера было такое длинное путешествие. И мой самолет опоздал.
Коренастая женщина, обратившаяся к ней, уставилась на карточку Сьюзен.
– Вижу, ты тоже из «Эллифонта». Привет-привет. Я Мюриэль Стэйнс. – Она помахала лацканом с приколотым к нему бэйджем. – Из вестонского отделения, – добавила она, заметив, что Сьюзен пропустила представление мимо ушей. – Большинство остальных тут – ксенотрансплантологи. Здешняя политика направлена на смешение различных групп – устраиваются научные собрания и все такое прочее, что многие ученые считают витанием в облаках. Все говорят, мол, нужны мосты между наукой и культурой. А я думаю – это чушь. Куда полезнее сочетать родственные дисциплины, вроде урологии и бактериологии: у них есть чем обмениваться. Но на этот раз они попали в самое яблочко. Последнее слияние… – Она остановилась, увидев, что Сьюзен с пустым лицом по-прежнему опирается на стол. – Дорогая, с тобой правда все в порядке?
– Да. Наверное, дело в разнице во времени. Перелет, нарушение биоритмов… Еще минута, и я приду в себя.
– Разница во времени? Это при перелете из Лондона? Как-то не верится. Не принести ли тебе чего-нибудь?
– Нет, спасибо. – Сьюзен сделала шаг в сторону, оторвавшись наконец от стола. Она не могла заставить себя опять поднять взгляд. – Прошлой ночью тут проводилась вечеринка?
– Вечеринка? Что-то не слышала. Разве что ксено сняли ресторан после закрытия.
– Ресторан наверху?
– О нет. Там всего лишь небольшие комнаты для семинаров. Ты же видела, как тут все построено. Пустая трата пространства. Безобразие или безрассудство, или как вы там это произносите. – Мюриэль бросила короткий взгляд наверх. – Только подумай, какой Конгресс-Центр мог бы занять все эти ярусы. Впрочем, полагаю, люди находят этот огромный высоченный зал до самой крыши впечатляющим.
Сьюзен уже слегка успокоилась. Не может быть, что она видела танцующих именно в куполе. Здесь должны быть другие комнаты, и свет каким-то образом спроецировал… Нет, ерунда. Но, возможно, дело тут в каком-то son et lumiere, [47]47
Son et lumiere – театрализованное действо на фоне иллюминированного исторического ландшафта (фр.).
[Закрыть]некая оригинальная осветительная аппаратура подбросила образы вверх, отразив их в стекле… Да, наверняка так. Какая-то демонстрация – залом воспользовались для показа новой технологии виртуальной реальности. Но тогда снаружи, в парке, должны были находиться зрители, глядящие наискосок и вверх, как она из окна гостиницы. Хотя, возможно, они там и были. Потому-то в парке и стояла такая темень. А если нет – что ж, у любого могут возникнуть галлюцинации, когда он устал и едва стоит на ногах после того, как провел часы, вдыхая спертый воздух салона самолета. Теперь девушка твердо вознамерилась сконцентрировать внимание на Мюриэль Стэйнс, но та уже перебралась на противоположную сторону зала прикалывать бэйдж какой-то другой – более отзывчивой или более важной – персоне.
Во время первого доклада, возвещающего о чудесах новых биометрических систем «Эллифонта», мысли Сьюзен витали совсем в другом месте. «Я не настолько устала. И я ничего себе не вообразила. Какая-то демонстрация – но какая и чего? Уж конечно, чего-то, что не имеет ничего общего с ксенотрансплантацией. Очередное капиталовложение „Эллифонта“? Или просто прием гостей? Но почему тогда Мюриэль не знала о вечеринке?»
– Что это тут демонстрировалось вчера ночью? – спросила она за ланчем у пожилого администратора «Эллифонта» – из какого он там отделения – брюссельского? гамбургского? – сидящего рядом с ней.
– Вчера ночью? – Седой мужчина, не ожидавший обращения, нервно сглотнул и зыркнул на бэйдж Сьюзен. «А ведь он испугался, – подумала девушка. – Испугался, что пропустил что-то важное». – Я ничего не знаю ни о каких демонстрациях. Бар закрылся в двенадцать, позже него ничего не работало. Насколько мне известно. По некоторым причинам здесь не любят полуночных гуляний.
– А не мог тут проводиться бал? Или работать какой-нибудь son et lumiere?
– Сон – кого? А, да-да, понимаю. Нет, с нашей толпой – никаких балов. И я что-то не видел никого среди ксенотрансплантологов, кто бы отплясывал под сальса. [48]48
Сальса – род карибской музыки.
[Закрыть]Он становился все увереннее и увереннее. – Вы из бэрримаунтского подразделения. Чем вы занимаетесь?
– Переводами с немецкого. Я в основном работаю на дому.
– Переводами? Не слишком весело, полагаю.
Обиженная глупым замечанием, Сьюзен принялась превозносить важность и интерес технического перевода, хотя, честно говоря, по большей части она выполняла скучную работу и иногда задумывалась, не была ли ее прошлая должность редактора журнала для собирателей пуговиц более стоящей. Так или иначе, она не отдалась спору всем сердцем. Если вчера не было ни вечеринки, ни демонстрации, кого же – или что же – она видела танцующими в лишенном пола стеклянном куполе в полвторого ночи? Тот потный толстяк рядом с ней в самолете – похожий на бандита из русской мафии, – не мог ли он подсыпать что-нибудь ей в питье? «Не будь параноиком», – велела она себе и попыталась сосредоточиться на своем унылом собеседнике.
Вечером, после обеда, Сьюзен поторопилась подняться в свою комнату, чтобы занести некоторые наблюдения в свой ноутбук и подготовиться к вечернему приему в доме мэра. Когда она все закончила, уже стемнело. С колотящимся сердцем выглянула она в окно. Купол был освещен, но всего лишь обычной подсветкой – он не сиял, как вчера. Ни музыки, ни танцев. «Слава богу, – подумала Сьюзен и задернула занавеску. – Вот так, больше я не стану смотреть».
Прием оказался благоразумно короток. Не будучи поклонницей Штокхаузена, [49]49
Штокхаузен Карлхейнц – современный немецкий композитор, один из лидеров музыкального авангардизма.
[Закрыть]Сьюзен не проявила интереса к последовавшему за официальной частью вечера концерту и согласилась отправиться в ближайший бар кое с кем из коллег. Разговоры за их столиком заглушал стол соседний, за которым разместилась группа немецких ксенотрансплантологов, которых угощал и развлекал дюжий молодой чиновник Конгресса с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и оглушительным басом. Он неустанно сыпал шутками на местном диалекте. Время от времени резко, как все подвыпившие, он переходил на серьезный тон, но голос его все равно продолжал громыхать.
– Есть много местных историй. Даже о нашем чудесном Конгресс-Центре. До того как город вступил во владением этим местом, там были одни руины, а потом у кого-то возникла великолепная идея восстановить старые развалины и возродить здание для международных встреч. Теперь наш Центр один из самых популярный в Европе. Он загладил свою скверную репутацию. – Великан сделал паузу.
– Скверную репутацию? Какую? Расскажи нам, Готфрид! – подстегивали трепача слушатели.
«Черта с два он нуждается в поощрениях», – подумала Сьюзен. Но повернулась так, чтобы лучше его слышать.
– Ну что ж. Знаете ли вы, почему там не устраивают танцев? Тот большой зал – он же просто создан для поздних вечеринок, для балов. Так вот, первый владелец, построивший эту громадину, граф Тифенвальд, был весьма экстравагантен. Денег для поддержания порядка у него не имелось, зато дом славился изумительными приемами. Когда дочери хозяина стукнуло восемнадцать, он пригласил к себе всю знать, всех важных – и даже кое-кого из неважных – особ города на грандиозный бал. На одном из балконов оркестр наяривал дикие вальсы. Гости плясали, точно околдованные. Но той ночью валил густой снег и дул очень сильный ветер. Возводя этот огромный купол, Тифенвальд не подумал о нашем климате.
