Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"
Автор книги: Танит Ли
Соавторы: Питер Страуб,Джеффри Форд,Джойс Кэрол Оутс,Бентли Литтл,Келли Линк,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Тина Рат,Энди Дункан,Конрад Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)
После того как содержимое бокала исчезало и вновь появлялось, словно надоедливый родственник, зачастивший к рогу изобилия, менее привилегированный класс явил себя в лице Филмора Каванота, журналиста некоей провинциальной газетенки, которая недавно загнулась и послала его без гроша на выселки мироздания; Далтона Беомонта, главного заместителя и нелюбимого кузена шерифа Мертога; морщинистого олдермена Джона Брауна; Майкла Пирса, некогда популярного французского поэта, нынче погрязшего в неизвестности и призывавшего скорую смерть: он жаловался на жуткий кашель и сгустки крови на своем вышитом платке. И так далее, и так далее, и так далее. Я перестал следить за происходящим и сфокусировал внимание на том, чтобы пить, не проливая.
Впрочем, никакой беседы и не было. Скорее это напоминало шум потревоженного улья. Я пробирался по потокам и притокам великой реки коллективного общения:
– …дайте бедняге Джейку дневного света. Дьявол заплатит, помяните мое слово!
– Ленгстон ушел сеять познание в Чайнатаун. Чертовски жаль…
– Сначала Холмс, сейчас Стивенсон. Несчастный, несчастный…
– Древний порядок Хибернии получит тебя и твоих проклятых Молли Магюрес, это факт. Если вы спросите меня, то мнение мое такое: надо вешать и вешать ублюдков янки…
– Валлийский невнятен, словно тиканье, дурман. У них все еще есть дикари. Хуже красной чумы…
– Даю два года, Нед. Ну хорошо. Три года. Железная дорога быстренько пожрет свою долю, и я получу пай с многообещающей надбавкой. Друг мой, Калифорния взвешена и измерена. Мы будем управлять независимыми разработками золотоносного песка. У совместителей нет никаких шансов…
– …Барнум, чтоб его! Кто-нибудь, скажите же ему…
– Ненавижу цирк. До чего смердит! И дебильных клоунов тоже ненавижу…
– Нет. Ленгстон умер…
– Переспал с ней по приколу.
– Маллен? Хикс? Не знаю, да и плевать. Давно уж, давно…
– Черт, да что говоришь? Последнее, что я слышал, – он бьет в гонг в Сорокамильном лагере…
– …Профессор хандрит? Я думал, он приплыл…
– Моя дорогая, любимая женщина-дитя. Как сказал лорд Бодлер:
«Мадонна, госпожа, построю для тебя
Алтарь страдания и проложу…»
– Мне не хватило. Проклятая слюна на моем лице, проклятый онанист…
– …камни, чтобы убить человека…
– Эх, я мог бы проделать это в самом деле отменно…
– «Et creuser dans le coin…»
– Слушай, да посмотри на него. Да он просто чертовски…
– Ну итак, я говорю, смотри сюда, сука, я отрежу тебе…
– «Une niche, D’azur et d’or tout…»
– …соси или умрешь! Да! Вот это да, мужики!
– …не важно. Мертог не должен лезть…
– Видел я твоего Хикса. Да ничего особенного. – Чахоточный Пирс выпустил облако едкого дыма и смотрел, как оно клубится в воздухе. – Да ты помешан на цирке. И у него такой рот.
Моя голова покачивалась из стороны в сторону. Я сказал:
– Всегда держал его за сильного и молчаливого типа. Ха-ха.
– Нет. – Пирс нетерпеливо махнул рукой. – У него такой рот. И слюни текут, как это говорят? Просто идиот. Долбаный идиот.
– Где? – прохрипел я.
– Где? А я почем знаю? Спроси долбаного Профессора. Может, он знает где. Профессор все знает.
– Ах вот где вы, дорогой, – пропела мадам Октавия, словно я только что материализовался.
К моим ребрам прижалась огроменная грудь. От запаха ее духов слезы наворачивались на глаза. Мадам заворковала:
– Ангажемент подходит к концу, малыш. Ну просто западня для сыщика! Ох, настоящее действие разворачивается в Чайна-тауне. Ох, ты мой похотливый малыш!..
Красный свет. Бледные лица. От теней расходятся трещины.
Из непослушных пальцев выпал бокал. Хорошо еще, что рядом была Октавия с благоуханной холстиной; она промокнула пролитое.
Где же Виолет? Трахается с банкиром? С земледельцем? Всю ночь напролет…
– Простите, мистер Коениг. – Незнакомый голос, нечеткий силуэт.
– Эй, Фрэнки, он просто поджидает одну мою девочку…
– По приказу шерифа, мисс Октавия. Пойдемте, сэр. Нас послали, чтобы проводить вас в контору. Леви, да он пьян в стельку, возьми его за другую руку. И ты, Далтон. Вот и ладненько. Взяли!
Посланники шерифа схватили меня за конечности; показалось, что меня вознесли крылья ангела.
– Кавалерия, – изрек я.
Отдельные возгласы одобрения. Похабная мелодия регтайма. Голодные рты застыли в оскале.
Расплывшийся свет ламп. Красный. Черный.
8
– Как вы называете его?
– Чемош. Баал-Пеор. Бельфегор. Не важно, моабиты есть прах. Им все равно, как их именуют.
– Мы – истинно от Моаба.
Бельфегор говорит на многих языках во многих странах.
– Путешественник по миру, а?
– Правильно, Пинки.
– Этот твой друг говорит с тобой посредством экскрементов?
– О да.
– Интересно. Кажется, слегка безвкусно.
Искажение порождает искажение, Пинки, – говорит Хикс.
Взгляд его карих глаз тяжел, словно обожженная земля. Глаза монстра. Однажды он поднял над головой камень весом четыреста футов и держал его на ладони на потеху почтеннейшей публике. Пусть даже с цепями, но он может дотянуться до меня через стол и раздавить горло. Отложения кальция в суставах пальцев, локти раздуты. Под мягкими волосами, рядом с бровью – подозрительный бугор. На допросе Хикс разговорчивый и покорный.
– Что может быть безумней, чем поклоняться изображению человека, распятого на кресте? Ничего. Это даже не смешно. А я хочу позабавиться.
Я не отрываю взгляда от его мокрого рта. Губы движутся – да, определенно они что-то произносят. Или же они слегка позевывают, словно плененный мною силач – жертва паралича или столбняка. Слюна выступает каплями, свисает вязкими нитями. Я давлюсь плотоядным зловонием, исходящим от раны. Его зубы темные, словно кремень, по краям – сколы. Тоскливо. Я спрашиваю:
– Кто ты?
– Отверстия закрываются. Отверстия открываются. Я Открывающий. Те, Которые Ждут, живут посредством меня. Ну а ты?
– Я атеист. – Это наполовину правда и достаточно приближено к правительственной работе.
– Вот и хорошо, Пинки. Это твой путь. А это – Тьютл. – Он показывает на чопорного адвоката в отличном костюме. – П. Т. нанимает только лучших. Прощай, приятель.
Через три недели Хиксу удалось выбраться из лечебницы «Кедровая роща», и я не был удивлен, прочитав оставленное им послание: ЗАКРОЙТЕ ОТВЕРСТИЕ, И ОТКРОЕТСЯ ДРУГОЕ.
Странный, странный мир. Именно Тьютл нынче оплачивает мою охотничью экспедицию на запад Америки.
9
Заместитель шерифа Леви назвал это арестом во имя защиты. Они бросили меня на койку в тюремной камере. Мертог так приказал, дабы уберечь меня от линчевания дружками Джейка. Оплакивая покойника, они уже вздернули одного на рассвете. Мертогу не было жаль, что похоронили «косоглазую змею вроде этого маленького сукиного сына». Шериф обещал поговорить с Троспером о подробностях нашей беседы. К завтраку все прояснится.
Я сник и потонул.
Все смешалось в клейком коллаже.
Хикс шатается по барам, и его ухмылка столь же чудовищна, как железнодорожный туннель.
Пшенично-белокурая головка Виолет склоняется к моему паху, но я настолько накачался виски, что могу только покрываться испариной и наблюдать за громадной тенью таракана, ползущего по керосиновой лампе; за столом портит воздух и храпит шериф.
Джейк пачкает штаны и беззвучно кричит, пока мой ботинок, молот богов, надвигается на него.
Линкольн машет людям, столпившимся на балконах. Взгляд его скользнул по мне. Мне двадцать два года, и я словно на колесах. Через три минуты я совершу первое убийство. Прежний грубый промах.
– Как-то я потерялся. А теперь нашелся. Мне помогла Сестра М, Солдатская Подруга, да, сэр, дасээр.
– Я бросил иглу и пристрастился к бутылке, как ребенок к материнской груди.
– У меня никогда не было жены, и никогда я в ней не нуждался. Жизнь моя проходит в скитаниях, и женат я на своем ружье.
Мужчина в костюме снимает цилиндр и сует голову в пасть заскучавшего льва. Челюсти смыкаются.
– Скольких ты убил, Джонах? – Виолет поглаживает мой раскаленный лоб.
– Сегодня?
– Нет, глупый. Я имею в виду, всего. Общее количество.
– Больше двадцати. И с каждым днем – все больше и больше.
Солнце пожирает звезды. Луна пожирает солнце. Черная дыра пожирает Землю.
Хикс подмигивает окровавленным глазом, идиотская ящерица томно и слюняво целует шерифа – поцелуй, словно слизняк, оставляет влажный след. Когда уносится завеса пепла, и я снова могу видеть, твари уже нет – если она была, конечно.
Дверь скрипнула от ветра. Открылась. Закрылась.
На моей потной груди вздыхает Виолет; она спит, вновь обретя невинность.
Из трещины в потолке капает вода.
10
Я вот что сделал: неделю отсиживался в гостиничном номере, лечась тем, чем ушибся, и до бесчувственности развлекаясь с Виолет.
Я узнал, что отец ее был шахтером; его разорвало на части. Матери не было, и не было родни, готовой позаботиться о ней. Зато у Виолет были прекрасные зубы и отменная задница. Славное пополнение для заведения мадам Октавии. Ей было восемнадцать, и она пользовалась огромным успехом у джентльменов, эта мисс Виолет. Свои сбережения она прятала в чулок и собиралась вскочить в почтовый поезд, доехать до Сан-Франциско и стать танцовщицей в одном из дансингов. Да она могла бы поехать прямо в Чикаго, познакомиться там с Маленьким Египтянином, который был зеницей ока города. Да.
Наконец она спросила, был ли я женат раньше, – сразу понятно, что я не был женат сейчас, – и я ответил, что нет. Почему? Мне повезло, так я считал.
– Просто здорово, Джонах, что здесь у тебя есть такое занятное чтиво.
Виолет лежала на животе, болтала ногами и просматривала латинское издание «Pseudomonarchia Daemonum». Волосы растрепаны, на коже цвета слоновой кости блестели капельки пота. Я небрежно развалился голым, опершись о спинку кровати, курил, чистил и смазывал свой винчестер модели тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. Лучшее из когда-либо принадлежавшего мне оружия, достаточно мощное, чтобы сразить бизона, оно отлично подходило и для человека. Я вряд ли буду использовать его на Хиксе. Я предполагал взять его врукопашную.
За окном все серое и сумрачное. Улицы превратились в болото. Я посматривал на слоняющихся людей: некоторые бросали в лужи доски, чтобы устроить настил для повозок. Порой раздавались выстрелы.
За десять долларов и автограф заместитель шерифа Леви составил список смертей и исчезновений в Пурдоне и его окрестностях за последние четыре месяца и передал мне в руки у дверей моего номера. На двух страницах. В основном не было ничего интересного: обычные перестрелки и поножовщины, ссоры в баре, целый воз несчастных случаев. Я отметил имена трех пропавших старателей. Они разрабатывали дальние месторождения, расположенные за много миль негостеприимной земли. После каждого из парней остались запасы еды, оборудование и личные вещи – но тем не менее никаких денег. Никаких наличных. Никакого золотого песка.
Виолет затаила дыхание, когда дошла до отталкивающих и весьма выразительных иллюстраций.
– Боже! Да это… жуть какая. Ты что, веришь в демонов и во все такое, Джонах? – В ее голосе сквозили любопытство и подозрение.
– Нет. Но другие верят.
– Томми Маллен – он, да? – Ее глаза расширились.
Я представил себе Хикса – мрачного развратника, слоняющегося по гостиной «Медоносной Пчелы», пока девочки бросают жребий, кому суждено идти с ним.
– Думаю, что да. – Я потрепал замершую Виолет по волосам. – Иди ко мне, моя хорошая. Тебе не из-за чего волноваться. – Чтобы умерить бившую ее дрожь, я добавил: – Он со всех ног улепетывает куда подальше. А я здесь впустую теряю время.
Чудные губки Виолет прижались к моему рту; ее язык был требовательным и вместе с тем податливым. Я схватился за столбик кровати:
– Прости, время я трачу совсем не впустую!
Три старателя. Ясно как белый день – уединенные обособленные хижины. Черная фигура идет от двери, оставив ее за собой открытой. В тополиных ветвях каркают вороны, слышится гортанное кудахтанье потока.
Я задремал. В дверь постучался посыльный отеля и сообщил, что в фойе меня дожидается китаец. Он привез мне приглашение от Ленгстона Батлера. Профессор Батлер, к вашим услугам. Написанная красивым почерком записка гласила: «Приезжайте в Сорокамильный Лагерь, и я расскажу Вам, как заманить в ловушку Железного Человека. Искренне Ваш, Л. Батлер».
Я поспешно оделся. Виолет охнула и хотела было встать, но я крепко поцеловал ее в губы и велел отдохнуть сегодня. Поддавшись внезапному порыву, оставил деньги на туалетном столике. Много денег. Эта гора денег однозначно говорила: «Коль ты умна, то сядешь в следующий же поезд до Сан-Франциско, ну а потом – в Город Ветра».
Я надеялся, что Мертог успокоил растревоженный мною осиный рой.
Я был в своем лучшем костюме, и мне точно не хотелось, чтобы его продырявили.
11
Сорокамильный Лагерь находился вовсе не за сорок миль от Пурдона, что можно было понять из названия. Тряска в фургоне Хунг Чана заняла меньше трех часов, если верить моему карманному хронометру. За время пути Хунг ни разу не заговорил со мной. Фургон был забит мукой, сахаром, всякой всячиной, и я бы ничуть не удивился, если бы там оказался и ящик с динамитом.
Мы ехали по каньону реки Андерсон. В лощине около нескольких землечерпалок стояли лачуги. На огне готовилась пища, языки пламени напоминали бабочек-данаид. За железными котелками приглядывали серокожие женщины. Попадались дети, а собак не было. Мужчины, достаточно взрослые для того, чтобы держать в руках кирку, лопату или сито, группами и поодиночке бесстрастно вгрызались в землю, брели в холодной воде, ворочали камни среди скалистых уступов над лагерем.
Никто не ответил на мой дружеский кивок. Никто даже не поглядел на меня, разве что двое мужчин с винтовками через плечо, которые наблюдали за происходящим из жиденькой тополиной рощи. Хунг провел меня через лагерь к сооружению, составленному из трех или четырех хижин. Он отвел рукой толстую занавеску, и я оказался в сумрачном сыром помещении, остро пропахшем мускусом и опиумом.
– Ну наконец-то и Коениг.
Батлер лежал на груде медвежьих шкур рядом с огнем, разведенным в очаге. Даже толстые одеяла навахо, укрывавшие тело профессора, не могли скрыть, до чего он истощен. Уродливый череп напоминал большой кусок антрацита, достаточно плотного, чтобы под его тяжестью искривилась шея. Ссохшаяся темная плоть, словно сыромятная кожа, приросла к костям; Батлер казался на целую вечность старше своего зычного голоса. Короче, он был бы бесподобным антропоидом для того, чтобы показывать его как экспонат в музее диковинок Барнума.
Старая беззубая карга со злыми косыми глазами, ухаживавшая за Батлером, спросила:
– Мама умерла?
Старуха осторожно приложила к губам Батлера длинную тонкую трубку и подождала, пока он затянется. В мою сторону она бросила очередной злобный взгляд и ничего мне не предложила.
Наконец Батлер произнес:
– Из вас бы вышел замечательный тамплиер.
– За исключением того пустякового факта, что я считаю христианство кучей дерьма. Ну, да я мог бы крошить сарацинов просто так, шутки ради да из выгоды.
– Вы опоздали на несколько веков. Этакий современный крестоносец. К тому же образованный, смею предположить?
– Гарвард, да будет вам известно. – Чтобы усугубить иронию, я произнес «Гах-вахд».
– Недешевыйуниверситет. Однако, Пинкертон, тсссс, тсссс. Папа, несомненно, был пристыжен и безутешен.
– Папа Коениг был раздосадован. Один из самых блестящих адвокатов Нью-Йорка… Он назвал меня неблагодарным бунтарем и отрекся от меня. Эй, да я обнаружил, что человека легче пристрелить, чем перевоспитать!
– И теперь вы пришли, чтобы пристрелить бедного Рубена Хикса.
– Рубен Хикс – вор, убийца и каннибал. Было бы весьма благоразумно прикончить его, если получится.
– Каннибал – это тот, кто питается представителями собственного вида.
– Что, разве Рубен не считается представителем человечества? – уточнил я.
– Это зависит от вашего определения человека, мистер Коениг, – с улыбкой проговорил Батлер. От улыбки его лицо перекосилось и стало еще более отвратительным. – Если он ходит на двух ногах и носит пиджак с галстуком, значит, он человек? Или если знает, как сказать «пожалуйста» и «спасибо»?
– Сдается мне, что наш разговор зашел не туда. В городе о вас много говорят. А в публичном доме вы просто легенда.
– Герой-пейзанин, так?
– Скорее, разжалованный дворянин. Не могу понять, что вы здесь делаете. Чтобы опуститься, могли бы найти место и получше.
– Я приехал в Пурдон давным-давно. Приплыл из Лондона, где весьма успешно подвизался в антропологии, когда меня исключили из медицинского университета. Уж очень я брезглив.
Занимался физикой и астрономией, но примитивная культура всегда была моей страстью. Ритуалы, первобытная энергия.
– Здесь примитивной культуры в избытке.
– Несомненно.
– Мама умерла? – опять пробормотала карга, размахивая трубкой.
Батлер вновь затянулся. Его бесцветные глаза стали ярче, и, когда он заговорил, его слова звучали более взвешенно.
– Я следил за вашими успехами. Вы умны, изобретательны, упорны. Боюсь, Рубен проглотит вас живьем, но если кто-то и может прекратить его злодеяния, то это вы.
– Свинец обычно отрезвляет людей. Странно слышать рассуждения о зле из уст столь порочного оккультиста, как вы. Думаю, вы непосредственно заинтересованы в этом преследовании. Должно быть, он задел ваше самолюбие или что-то в этом роде.
– Поскольку я знаю, что он собирается использовать меня для жертвоприношения крови, то я чрезвычайно заинтересован.
– А вы когда-нибудь думали о том, чтобы уехать отсюда?
– Невозможно.
– Почему невозможно?
– Гравитация, мистер Коениг. – Батлер затянулся еще раз и произнес: – К тому же я – беспечный хозяин. Хотите тоже покурить?
– Благодарю, нет.
– Завязавший наркоман. Какая редкость!
– Соглашусь на выпивку. Откуда вы знаете Хикса? – спросил я.
– Нас познакомили в семьдесят восьмом году. Тогда я был в Филадельфии и с коллегами из университета пошел в цирк. После шоу я случайно встретил несколько циркачей, и среди них был Рубен. Мы зашли в крошечное кафе – декадентский уголок беспутного Парижа. Мы с Рубеном разговорились и обнаружили между собой немало общего. Я был поражен широтой его кругозора и, должен признаться, весьма скандальным характером многих его приключений. За провинциальной внешностью оказалась крайне развитая личность. Я был заинтригован. И поражен.
– А я думал, что Хикс – дамский угодник.
– Рубен – человек широких взглядов. Мы пошли ко мне домой… После… после того как мы претворили в жизнь тягу друг к другу, он сказал, что хочет показать мне то, что изменит мою жизнь. Нечто поразительное.
– Продолжайте.
– Мы ели грибы. Какого-то неведомого вида: Рубен своровал их у Барнума, а П. Т. приобрел их у того чудаковатого парня, который занимался импортом из Африки. Меня посетила галлюцинация, в которой Рубен заставил открыться окно в стене спальни, и это был космический портал. Весьма пугающее ощущение! В каких-то дюймах от моего носа сияли миллионы звезд и вся колоссальная галактика в форме колокола, наполненная космической пылью и взрывающимися газами. Увидел бы это Коперник – с ума бы сошел. То был фокус, сценическая магия. Из разряда того, чему он мог научиться у своих соратников-циркачей. Он спросил, что я видел, и я рассказал. Его лицо… что-то было не то. Слишком суровое, слишком холодное. На долю секунды мне показалось, что он надел искусно сделанную маску, и я ужаснулся. А его рот… Почти тотчас это выражение лица растаяло, и Рубен вновь стал самим собой. Но я-то его уже видел. И, к сожалению, тяга к Рубену после этого только усилилась. Позже, когда он вновь показал мне трюк с порталом, на этот раз уже без всяких галлюциногенов, я понял, что он не просто циркач. Он – сверхчеловек, он развился в высшего представителя вида. Не слишком полный анализ, но, по крайней мере, частично верный.
Я припомнил словно прорезиненную ухмылку Хикса и сказал:
– Точно говорю, он сумасшедший.
– Рубен страдает уникальной разновидностью микоза. Может, вы видели у него на руках и ногах опухоли, их особенно много вдоль позвоночника. Это подтачивает его организм, как гриб портит дерево. Поразительно, но именно благодаря этому паразитическому воздействию он наделен многими ужасающими способностями. Эволюция посредством медленного угасания.
– Ужасающие способности? Если бы он мне показал дыру в стене с выходом на лунную поверхность, может, я бы и счел его факиром, или младшим братом Иисуса Христа, или еще кем-то в этом роде. Но он ничего такого мне не показывал. И не улетел же он из «Кедровой рощи»?
– Можете глумиться, коль охота. Невежество – благословение глупцов.
– Чем же закончился ваш страстный роман? – спросил я.
– Мы стали очень близки. Он поведал мне о многих жутких делах, о невыразимых поступках. В конце концов я решился приехать сюда, чтобы посетить логовище его детства, открыть источник его энергии, ключ к его сверхъестественным способностям. Столь просто я купился.
По мере того как Батлер погружался в раздумья, его голос становился все глуше.
Искажение порождает искажение.
– Звучит весьма романтично, – проговорил я. – Что ж вам было нужно? Золото? Нет, золото распланировано или стало достоянием компаний. Быть может, изучение практик местных жителей?
– Я жаждал знания, мистер Коениг. Рубен говорил о том, как открыть тайны разума и крови, как отыскать истину, которая прячется за жалкими предрассудками человечества. Чтобы ходить по земле, словно бог. Его склад ума хоть и любопытен, но далек от научного. В принципе, можно было бы определить его как жертву обстоятельств во всей этой драме. Однако я, по-видимому, наделен незаурядным интеллектом, годным не только для того, чтобы обзавестись наложницей-дикаркой. Мой потенциал казался мне громадным.
– Ну да, а теперь что с вами, Профессор? – спросил я. – Понимают ли те люди, кто вы?
– Детектив, а вы как думаете, кто я?
– Поклоняющийся сатане наркоман.
– Неверно. Я естествоиспытатель. Я мог бы вновь припомнить наивный страх перед Богом и сатаной, перед сверхъестественными явлениями. Ну а что касается этого желтого народа, так им нет дела до того, кто я такой. Я хорошо плачу за свое содержание и скромные удовольствия.
– Не очень-то преисполнено культуры ваше жилье для человека, познавшего великие тайны сущего.
– Смотрите на воздаяние за высокомерие. Я мог бы поступить так же, как сделал Рубен, – полностью погрязнуть в лоне отвратительных таинств и превратиться в новоявленного и совершенного свирепого дикаря. Смалодушничал – я вкусил ихора богов и спасовал, сбежав в эту лачугу и к моим наркотикам. Мои воспоминания. Мудрость истребляет слабых.
Батлер содрогнулся и произнес монотонную фразу, после которой старуха заторопилась выделить ему очередную дозу наркотика. Когда он оправился, то достал из-под подушки книгу в кожаном переплете. Dictionnaire Infernal.
– Подарок нашего общего знакомого. Пожалуйста, возьмите. Эти «запретные» книги чрезвычайно смехотворны.
Я внимательно рассмотрел книгу. На титульном листе красовалась подпись де Планше.
– Что, Рубен проделал весь этот путь, для того чтобы вручить вам подарок и в качестве бонуса кокнуть нескольких злополучных старателей?
– Рубен вернулся домой, потому что должен был так сделать, – это неотъемлемая часть его метаморфозы. Вы заметили кажущееся вырождение его способностей, но оно едва ли является признаком упадка – скорее предвестником качественного изменения. Окукливание. В эти места он вернулся для того, чтобы беседовать со своим благодетелем, отдаваться наслаждениям ужасных и чувственных шальных выходок. Таков договор между ними. Все просители заключают такой договор. В том числе и я, до своего отступничества.
От модуляций голоса Батлера мурашки пошли по коже. Я сказал:
– Я не понял, Профессор. Если вы не общаетесь с демонами и всем этим вздором, то чему, черт возьми, вы поклоняетесь?
– Молюсь, мой мальчик. Не думаю, что мы одиноки во Вселенной. Определенные абсурдные примеры криптогенетики весьма достойно выполняют функцию божества. Те ученые изобрели причудливые названия и нарисовали еще более причудливые картинки, которые не убавили сущностную истинность этих организмов, а лишь затмили ее.
Фигура Батлера в пульсирующем свете очага вдруг показалась мне свернувшейся, готовой к броску гремучей змеей. Не ожидая ответа на свой вопрос, я спросил:
– А что именно вы делали, чтобы приобрести эти… знания?
– Я установил общение с исконным разумом, гигантским сплетением, пустившим корни под этими холмами и долинами. Неведомой микофлорой, которая, может, имеет, а может – и нет, земное происхождение. Чтобы войти с ней в контакт, есть определенные ритуалы. Разнообразие осмоса, столь же древнего, как то, из чего появился человек. Нет, старше! Жуть, скажу я вам.
– Боже, да у вас помрачение рассудка от наркоты. – За гримасой я скрыл волнение. – Наверняка теперь вы мне расскажете, что из-под этого холма выскочил Оберон, дабы окропить вас всем этим волшебно-магическим дерьмом.
– Вы – детектив. Не вините меня, если в результате вашего маленького расследования явится нечто, выходящее за рамки вашего мировоззрения.
– Хватит. Расскажите это Чарли Дарвину, когда встретитесь с ним в аду. Если хотите, чтобы я убрал Хикса, сверните сказки у бивачного костра и намекните, где его искать.
– С конца весны Рубен приходил редко. В последний раз – три дня назад. Обещал вскоре взять меня с собой, чтобы я еще раз мог увидеть ОтцаМать. Ясно, что я не хочу предпринимать это паломничество. Я бы лучше умер спокойной и тихой смертью – сгорел бы в огне, вскипел в масле, был бы посажен в муравейник. Лучше уж так.
– Знает ли он, что я в Пурдоне?
– Конечно. Хотя он думал, что вы приедете несколькими неделями раньше. Помнится, он упоминал о некоем непреднамеренном ущербе, причиненном вам по случаю. Он уверен, что я никогда не осмелюсь предать его интересы. Честно говоря, я сомневаюсь, что он рассматривает вас как реальную угрозу – только не здесь, не в его владениях. Заблуждение – неотъемлемая часть его состояния.
– Где он непосредственно сейчас?
– Оправляется от болезни. Насыщается. Может, где-то поблизости. Диапазон его широк и непредсказуем. Может внезапно заявиться завтра. Может – и через полгода. Время для него значит все меньше и меньше. Время – это кольцо, а в Доме Бельфегора это кольцо сокращается, словно мышца.
– В доме?
Уголки губ Батлера дрогнули. Он произнес:
– Ячейка черных медовых сот. Отец Рубена наткнулся на нее во время миссионерской деятельности. И не понял, что это такое. Эта камера существовала до раскола континентов, до ледникового периода. Построившие ее люди давно превратились в прах. Могу объяснить, где это. Но настоятельно рекомендую вам ждать неизбежного здесь. Так будет безопасней.
– Ничего страшного, – решил я.
– Да нет, мистер Коениг. Страшного гораздо больше, чем вы можете себе представить.
– В любом случае, просветите меня.
Казалось, Батлер ничего иного и не ожидал. С радостью садиста он нарисовал мне карту.
12
Пещера была недалеко от лагеря.
После беседы с Батлером и перешедшей к ним суммы американской валюты многострадальный Хунг Чан вместе с младшим братом Ха согласились проводить меня до этого места.
Полчаса мы пробирались через кусты и ручьи, потом поднялись на крутой склон, заросший кустарником и заваленный обломками скал. В отвесной известняковой скале – вертикальная расщелина, словно узкая рана, высотой в человеческий рост. С помощью яростной жестикуляции и англо-китайского языка братья Чан объяснили, что будут ждать меня поблизости, на берегу реки. И удалились, сердито переговариваясь между собой.
Я присел, прислонившись к скалам, и зря прождал некоторое время: ничего, совсем ничего. Больше не в силах искать повода к промедлению, я осторожно приблизился к расщелине, держа винтовку наготове на случай, если в засаде притаился Хикс. Я сразу же заметил странные символы, нацарапанные на редких валунах. Некоторые знаки стерлись от времени, остались самые глубокие. Их смысл был тайной для меня, хотя я не сомневался в их языческом происхождении. На нижних ветвях окрестных деревьев висели маленькие скелеты птиц и белок. Они белели повсюду, словно сломанные зубы.
Судя по моему хронометру и тусклому солнечному свету, пробивавшемуся сквозь облака, в запасе у меня было около двух часов светлого времени. Надо подобраться поближе, осмотреть это место и поспешить назад, в лагерь золотодобытчиков, чтобы поспеть к ужину. Я никоим образом не был намерен бродить по этой лесной глуши в темноте, рискуя сломать ногу или еще что похуже; в глубине души я был городским мальчиком. Я перебегал от валуна к валуну, останавливаясь, чтобы оглядеться и убедиться в том, что не появились желающие меня подстрелить. Когда я добрался до вершины, с меня градом лил пот, а нервы были натянуты, словно скрипичные струны.
От расщелины распространялось зловоние протухшего мяса, разлагающихся внутренностей; бойня, кишащая опарышами. От мерзкой вони щипало глаза, разъедало горло. Из позаимствованного на ранчо «Медоносная пчела» носового платка я соорудил нечто вроде маски и прикрыл нос и рот.
Ребенок? Затаив дыхание, я прислушивался до тех пор, пока биение моего пульса не заполонило всю Вселенную. Нет никакого ребенка. Просто завывание ветра, врывавшегося в расщелину.
Я подождал, пока успокоюсь, и прошел сквозь проход, держа револьвер.
13
как красиво.
Я
14
вглядываюсь в темнеющее сквозь сосны небо.
Горят опаленные солью щеки. Здесь я лежу на галечной речной отмели. Смертельной хваткой сжимаю тяжелый револьвер. Рядом маячат непроницаемые лица братьев Чан. Они такие бледные, словно мука. Их губы беззвучно шевелятся. Их руки держат меня. Они тащат меня.
Я продолжаю глядеть в небо и наслаждаюсь вибрацией языка в процессе гудения: тра-ля-ля-ля.
Братья отпустили мои руки, медленно отошли, словно неживые, по сломанным веткам. Их глаза – дыры. Их рты. Я раскачиваюсь, припадаю к земле. Мой револьвер. Щелк. Щелк. Пусто. Но мой нож, мой Джим Боуи, как будто специально непонятно как оказался в руке. С-саа! Братья Чан – фантомы, удирают вприпрыжку. Лани. Миражи. Мой нож. Подрагивает в стволе дерева.
Почему я так счастлив. Почему должен скрываться среди листьев и грязи.
Дождь барабанит по крыше.
15
Время – кольцо. Время – как мышца. Оно сжимается.
16
коллоидная радуга
17
колонна лиц
18
кочующие споры
19
личинки
20
сияет мой восторг в море солнц
21
галактический параллакс
22
Я ел листья. Или, по крайней мере, рот мой оказался набит листьями. Между мерцающими ветвями струился солнечный свет. Меня вырвало листьями. Я заметил рядом ручей, уткнулся в него и сопел не хуже борова.
Все казалось маленьким и очень ярким. От моей грязной одежды шел пар. Испачканная блевотиной рубашка прилипла к животу, словно вторая кожа. Я опустился на колени на влажную хвою и стал разглядывать свои грязные руки. Они блестели, словно металлические бляшки на гробе.
