Текст книги "Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм"

Автор книги: Танит Ли

Из паучьего кокона среди зеленых веток послышался ликующий хохот Батлера:

–  Теперь ты достойно приправлен для него. То, что надо, Пинкертон. Приготовлен с подливкой. Пережеван и переварен. И если останешься жить, через двадцать лет станешь еще одними ходячими Челюстями.

И Профессор растворился в зелени.

Я старательно смыл грязь и кровь с рук. Ледяной водой умыл лицо, поусердствовал над слипшимся колтуном усов и волос, а затем макнул в воду и голову. От этого в ушах зазвенело.

Я помнил, как преступил порог.

Внутри пещера оказалась больше, чем я предполагал, и она была влажной.

В скале журчала вода. Пружинили заплесневелые корни секвой.

Гигантские статуи инкрустированы янтарем.

Вход в пещеру – светлый пласт; он вращался до тех пор, пока не превратился в неясное пятно на потолке.

Ноги мои теряют соприкосновение с землей, словно я невесом.

Уплываю от света, движусь к сырой бездне, пурпурному теплу.

Тьма расцветает, безбрежная и душистая.

Тарабарщина, и затем…

Я шел обратно в Сорокамильный Лагерь; мои мысли были приятно бессвязными.

23

Работа замерла, когда я оказался среди них. Все молчали. Никто не попытался остановить меня, когда я опрокинул в себя чайник и принялся жадно, словно зверь, пожирать вареный рис, хватая его горстями. Никто не шевельнулся даже тогда, когда я поднял ржавую лопату и направился в хижину Батлера, дабы засвидетельствовать свое почтение. И даже тогда, когда я вышел, перевел дух, метнулся к ящикам со взрывчаткой и достал несколько динамитных шашек со шнурами.

Я улыбнулся им во весь рот и не смог придумать ни слова.

Они стояли полумесяцем, неподвижные, словно изваяния. Я побрел прочь, в холмы.

24

Взрыв порадовал.

Пыль взметнулась вверх, похожая на облако; оно вскоре рассеялось само собой. Я думал о больших кольях и огромных гнездах, полных злобных шершней. И даже не боялся. В самом деле.

Какие-то открываются, другие закрываются.

25

Я стучался в дверь минут десять, и наконец девушка по имени Эвелин вышла и обнаружила меня на крыльце борделя. Я сидел, сгорбившись, на ступенях, и бормотал всякий вздор. Забрезжил рассвет, и звезды были столь прекрасны.

Я спросил Виолет. Эвелин сказала, что она покинула ранчо «Медоносная пчела», а куда ушла – неизвестно.

Октавия поглядела на меня – состояние жуткое – и принялась раздавать приказания. С помощью нескольких девушек она втащила меня в комнату и окунула в горячую ванну. Я не возражал. Кто-то сунул мне в руку откупоренную бутылку виски. Кто-то, должно быть, бросил взгляд на мое заштопанное плечо и решил попользоваться морфием из чудо-сумки доктора Кэмпиона. Они отправили меня на Луну, и действительность растворилась в медовой бархатистости. Я кубарем вылетел из вагона, колеса размолотили меня…

– Вы скоро возвращаетесь домой? – Октавия выжимала из губки воду на мои плечи. – Обратно, в Старые Штаты? – Пахла она чудесно. Все благоухало ароматом роз и лаванды. Чудесно.

Я не знал, что был за день. На панелях из тика сгустились тени. Все выглядело так, словно явилось из забористых пятидесятых. Видать, занятно было жить тогда, когда Запад все еще оставался диким. Губы у меня распухли. Я возвращался с неба нелегко… Я сказал:

– Мм… А вы?

Мне пришло в голову, что у меня опять случилась ломка, причем похуже тех, когда я впервые пристрастился к наркотикам. Каждый раз, открывая глаза, я окунался в дарвинистский фантом. Этакая фуга, в которой цепочка рода человеческого начиналась от первых непонятных земноводных, выползавших на берег, сменялась несметным количеством согбенных сапиенсов; они сутуло слонялись по хаотично меняющемуся ландшафту, а затем превращалась в ужасных граждан в платьях и пальто, кишащих среди стекла и камня земных мегаполисов. У меня кружилась голова.

– В любой день.

В ушах все еще звенело. Может, так будет всегда.

Постепенное исчезновение – вершина холма, обезглавленная в раскате грома и столбе пыли. Раздробленные валуны со свистом проносятся мимо меня – чудо, которое совершил не я. Был ли это я, словно Самсон перед армией филистимлян? С каждой каплей ароматного воска это казалось все более нереальным. Глаза мои увлажнились, и я отвернулся, чтобы Октавия не заметила этого.

– Сегодня появился Томми Маллен. Вы ведь все еще ищете его, не так ли?

– Вы его видели?

– Нет. Каванот в разговоре с Далтоном Беомонтом упомянул, что видел Томми на улице. Тот махнул ему и свернул в переулок. И оттуда не вышел. Быть может, он боится, что вы доберетесь до него.

– Может быть.

Октавия продолжала:

– Глинна слышала, что говорят, будто Ленгстон Батлер преставился. Умер во сне. Вероятно, желтые ребята справили обряд. Говорят, преподобный Фаллет отправился в Сорокамильный Лагерь, чтобы позаботиться о Профессоре по христианскому обычаю. – Она помолчала, массируя мне шею сильными пальцами. – Ужасно печально. Профессор был порядочным человеком. Знаете, он был хирургом три или четыре года. Помогал молодежи разбираться с детьми. Был нежным, словно отец. Но тут появился Кампион, и Профессор убрался восвояси. Позор.

В моей улыбке не было веселья.

– Его деятельность не ограничивалась незаконными абортами. Батлер и с детьми расправлялся, да? С теми, которые рождались здесь, на ранчо.

Октавия не ответила.

Все те дети шлюх, сброшенные в черную как смоль шахту, крошечные вопли, затихающие в подземных глубинах. Я глухо засмеялся:

– Несчастные случаи. Не видел здесь приютов для сирот.

– Кстати, как вы собираетесь оплачивать ваш счет? – В мгновение ока она стала холодна как лед. Вероятно, заглянула в мой пустой бумажник.

– За предоставленные услуги? Хороший вопрос, леди.

– Вы всеотдали Виолет? – Недоверие Октавии отдавало презрением. – Чистое безумие, мистер. Почему?

Комната была словно в тумане.

– Я подумал, что туда, куда я отправляюсь, мне деньги не понадобятся. Я поступил импульсивно, Октавия. Нельзя забрать ставку, коль она уже на столе. Куда я направляюсь? Если повезет – в гроб и в землю. Если нет – это уж слишком безрадостно.

Я пытался услышать тиканье менявшихся клеток, которое укажет на мой переход в разряд сверхчеловека… Проклятие, бутылка пуста! Я уронил ее в пенистую воду и смотрел, как она мерцала между синяками на бедрах.

– Должно быть, вы отдали ей кучу денег. Вы что, любите ее?

Я нахмурился:

– Вот и еще один отличный вопрос. Нет, полагаю, что не люблю. Просто она слишком хороша, чтобы быть ровней вам, вот и все. Не хочу видеть ее разложение.

Октавия удалилась, даже не поцеловав меня на прощание.

26

Ну, хоть вещи мои были выстираны, выглажены и аккуратно разложены.

Я оделся с тщательностью человека, готовящегося к похоронам. Почистил пистолет, по привычке проверил барабан – так просто по весу оружия в руке определить, сколько в нем пуль.

Шлюхи побрили меня, и если не считать ушибы и синяки под глазами, то выглядел я весьма представительно. Но стоял на ногах нетвердо. Не желая идти через гостиную, где надрывалось пианино и звуки вечернего дебоша достигли апогея, я вышел через черный ход.

Опять шел дождь. Должно быть, на следующей неделе пойдет и снег. Мимо темных окон магазинов тянулись пустые, заляпанные грязью дощатые тротуары. Я брел вперед, так легко смущенный темнотой и завыванием ветра.

Гостиница ожидала меня, совершенно безлюдная и темная, точно склеп.

Подобно человеку, идущему на эшафот, я преодолел три пролета скрипящих ступеней до моего номера, с четвертой или пятой попытки повернул ключ в замке. Переступая порог, заранее знал, что меня ждет.

В комнате смердело, словно на скотобойне. Я зажег лампу на туалетном столике, и ее дрожащий огонек выхватил дверь ванной комнаты, усеянную шипами и скобами. В этих каракулях читалось: БЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОР.

Задрожало зеркало. Оформилось в башню скопление теней в углу. Над моим левым плечом раздался шепот Хикса.

– Привет еще раз, Пинки.

– Привет и тебе.

Я развернулся и выстрелил, и где-то между желтой вспышкой и новой дырой в потолке Он схватил меня за запястье. Револьвер полетел на пол. Я покачнулся; указательный палец был сломан, а локоть вывихнут, но я все еще не чувствовал боли.

Хикс улыбнулся почти доброжелательно. И сказал.

– Говорил я тебе, Пинки: закрой одну дыру, другая откроется.

Его лицо расщепилось на части по морщинам. Жуткий цветок, припадающий к моему свету, моему теплу.

Анна Росс
Различные методы яркости

Анна Росс выступала как редактор «Журнала литературы и искусств» Колумбийского университета. В 2004 году она получила награду журнала «GSU Review». Ее стихи публиковались и готовятся к печати в следующих изданиях: «New Republic», «The Paris Review», «Southwest Review», «Rattapallax», а ее переводы – в «Poetry Wales». Преподает на английском отделении Университета Суффолка, живет в Дорчестере, штат Массачусетс.

Стихотворение «Различные методы яркости» впервые было опубликовано в журнале «Southwest Review».

 
Та, Что Несет Ураганы в Жилище, ушла.
Что ж, на колени и пол отскребай добела —
Способов нету других. Вот такие дела.
Ветру любому подобно, она оставляет следы:
Ссадины на половицах, будто когти беды
Всюду по дому прошлись. Не хватает бутыли воды —
Ты убедишься, проверив все вазы-кувшины сама.
И бытовые приборы искрят, точно спятив с ума.
Та, Что Несет Наводненья, восходит уже на крыльцо;
Не поддавайся испугу, не прячь в ладони лицо.
Радио, магнитофоны быстро к стене разверни,
Скатерти и занавески – в сундук, в надежде на лучшие дни.
С ней торговаться не пробуй, наречью людскому не внемлет она.
Жди возвращения солнца – с ним и отступит волна.
Спящую Землетрясений Владычицу не потревожь,
Ибо ярость слепая ее разит, будто нож.
Если ж пожалует в гости Та, Что Реки Крадет,
Таз для варенья и сахар достать наступает черед.
Предложи ей садиться, беседу с ней завяжи,
Не верь ни единому слову ее убедительной лжи.
Вскоре она испарится, с собой унеся за порог
Палочку-две корицы и пригоревший пирог.
Той, Что Приносит Туманы, походка едва слышна,
Ты даже и не почуешь, как в дом проникнет она.
Только тогда увидишь, что она пришла навсегда,
Когда эта гостья наденет плод твоего труда —
Вышитую сорочку для заветных ночей.
Теперь тебе в одиночку их проводить. Или с ней.
 

Мелани Фаци
Колдовской узел

Мелани Фаци родилась в Дюнкерке, Франция, в 1975 году.

В настоящее время она живет в Париже и работает переводчиком книг (главным образом, фэнтези и научной фантастики). Она опубликовала во Франции два романа, а также сборник рассказов «Серпантин» («Serpentine»), получивший Гран-при Воображения в 2004 году.

«Колдовской узел» был первым рассказом, проданным М. Фаци в издательство, и вторым ее рассказом, переведенным на английский язык. Французский оригинал был опубликован в 2000 году. Английская версия рассказа (перевод с французского Брайана Стайблфорда) увидела свет годом позже в журнале «Третья альтернатива» («The 3 ^rdAlternative»).

Лето растянулось, как змея, и томило бесконечной духотой и влажностью. Воздух над крышами домов, казалось, сгустился; напряжение нарастало, словно в ожидании грозы. Но гроза так и не началась. Шутили, что ветер застрял на границе, не получив разрешения на проживание в Алабаме. Многие мужчины готовы были отдать жен с детишками, а женщины – мужей за несколько капель дождя, лишь бы только стряхнуть с себя эту клейкую оцепенелость. Но небо по-прежнему оставалось пустым, день за днем, и безнадежно синим. Ненавистно, тошнотворно синим.

Для беременной женщины это было тяжелое время. В самый пик жары, весь август, я видел, как Кора Эллис влачит свое грузное, измученное тело по улицам городка. Много времени по меньшей мере, шесть лет – прошло с тех пор, как она беззаботно тратила энергию предыдущей беременности на уборку в церкви и помощь соседям. Джунипер, ее дочь, родилась в табачном поле, когда Кора принесла завтрак старшему из братьев Квигли, работавшему там.

– Эта девочка так любит землю, что никогда ее не покинет, – смеялась Кора, баюкая новорожденную.

Она была крепкой женщиной, Кора Эллис. Дитя деревни, выросшее на свежем воздухе; казалось, с ее здоровьем можно произвести на свет целую династию и заселить половину штата. Но сейчас, в двадцать девять лет, это была третья беременность Коры – и, вероятно, уже лишняя.

Скоро. Не только тело оповещало ее о грядущем материнстве – живот раздулся, как огромный арбуз, кожа натянулась, как на тамбурине, – но и лицо, даже восхитительные глаза цвета пекановых орехов, в которых появился тусклый оттенок опаленной земли. Смех утратил легкость, точно усилия по вынашиванию ребенка превратили прежнюю Кору в развалину. Она создавала из своего тела бастион для защиты младенца от этого лета, питала дитя своими жизненными соками и была теперь похожа на высохшее растение.

В начале сентября Кора перестала появляться в деревне. Однажды утром я тщетно ждал, когда же она приковыляет в бакалейную лавку – с грацией черепахи, беременной наковальней, в сопровождении обоих детей. Но и Джексон с Джунипер больше не приходили ко мне, чтобы исследовать банки со сластями. Соседи решили, что теперь Кора выйдет из дому только с младенцем на руках и улыбкой на устах; они радостно мололи языками, предвкушая эту новость. В наших местах пересуды – это любимое развлечение. Оно единственное занимает голову, не слишком опустошая при этом карманы. Не слишком, потому что несколько человек все-таки побились об заклад насчет пола ребенка.

А дни все шли.

Миновало три недели, а Кора не выходила из дому. Почему – оставалось только гадать. Кто-то заявил, что видел Юджина Эллиса, с ружьем в руках проводящего каждый вечер на крыльце своего дома. Лютер Оуэнс, краснодеревщик, полушепотом рассказывал, что, проходя ближе к вечеру мимо дома Эллисов, слышал там выстрел. Я опускаю самые невероятные слухи о привидениях, виденных в полях за домом. Я скептически выслушал рассказ старого Гевина Оукли – к этому времени более чем слабоумного даже в трезвом виде, – который клялся, что наткнулся на Джестера, пса Юджина, когда возвращался домой после встречи с местными пьянчугами (его замена светской жизни). Если верить Гевину, пес спросил у него, который час, и улизнул прочь, даже не поблагодарив.

В общем, я не тот человек, который интересуется праздными сплетнями крестьян, но факты говорили сами за себя. Во-первых, загадочным было отсутствие детей на мессах. Юджин, даже если не мог прийти сам, обязательно отправлял в церковь детей – для него это было делом чести. Они сидели всегда в первом ряду, с такими прямыми спинами, что можно было подумать – у них вместо позвоночников швабры; всегда без единого пятнышка – Джексон в белой рубашке, застегнутой до самого воротничка, Джунипер в лучшем воскресном платье, сшитом из старых нарядов матери. Не присоединяться к общине утром по воскресеньям – дурной тон. Посвятить церкви один час в неделю – что может быть легче? Это ведь не луну достать с неба, в конце концов. У Коры были все основания оставаться дома, и Юджин мог быть очень занят в это время, но как насчет маленьких Эллисов?

Во-вторых, когда в школе возобновились занятия, Джексон пропустил несколько дней подряд без всяких оправданий и без единого слова от родителей. Время от времени его видели у ворот вместе с Джунипер. Дети неторопливо шли домой, в маленький домик, расположенный на некотором удалении от городка, и люди тут же подумали, что Джексон прогуливает уроки. По правде говоря, это малоприятное занятие – сидеть четыре часа в душном классе, снова и снова пережевывая таблицу умножения. Но если уж Джексону так сильно захотелось побегать в поле вместе с другими мальчишками, он вел бы себя куда осторожнее, чтобы не попасться на глаза отцу. У Юджина были собственные и весьма твердые принципы, как надо воспитывать детей. Ни один Эллис никогда не уклоняется от долга. Даже если землетрясение разрушит школу, как карточный домик, Эллис все равно должен сидеть за своей партой.

В тот день, когда Джексон появился в моей лавке, чтобы купить кока-колу и комиксы, он не ответил ни на один мой вопрос, притворившись глухим, хотя этот мальчик и так никогда не был особенно разговорчивым. «Должен идти домой и помочь отцу», – это все, что я сумел из него выудить. И вместо того чтобы по привычке сесть у дверей и прочесть комиксы, Джексон с трофеями в кармане направился домой.

Младенец, несомненно, уже родился – вот что я решил поначалу. Но прошла новая неделя без вестей о Коре, и я потерял свою уверенность. Юджин наверняка пришел бы в лавку – если не за продуктами, то хотя бы для того, чтобы поделиться новостью. Он просто обожал своих детей, этот человек, и ни в жизнь бы не допустил, чтобы прибавление в семействе прошло незамеченным. Скорее, он проорал бы эту новость с крыши дома еще до зари, в тот час, когда порядочные люди спят в своих постелях (голос Юджина был едва ли мелодичнее ослиного; во время одной памятной попойки в полях, когда мы обмывали наступление нового года, он спел серенаду ближайшему огородному пугалу, а затем потребовал, чтобы оно вышло за него замуж).

Я солгу, если скажу вам, что собрался нанести им визит не из любопытства. Нет, для надежности я подыскал оправдание, если в таковом возникнет нужда: хочу убедиться, что все в порядке, узнать новости о Коре, бросить парочку успокаивающих замечаний насчет отсутствия Джексона в школе и так далее. И я был почти искренен. Но более всего я хотел узнать правду. Это вполне человеческое желание: какие могут быть тайны от соседей в таком маленьком городке, как наш? Если Юджин из гордости не хотел признать, что нуждается в помощи, – кто знает? я бы все равно пришел ему на выручку.

С тех пор как я в последний раз был в доме Эллисов, прошло довольно много времени. В основном Кора приходила к нам сама, чтобы оставить немного хорошего настроения, как оставляют легкий аромат духов, обменяться парой слов с моей женой и облегчить полки нашей лавки. Теперь я уже не гостил у Эллисов без приглашения, а подобная любезность случалась все реже. Сколько ж это времени прошло с тех пор, как мы вдвоем с Юджином пили пиво, уставившись на звезды, точно коровы – на проносящиеся мимо поезда?

С того дня, когда я был здесь в последний раз, забор перекрасили, точнее, начали перекрашивать. Ржавый почтовый ящик с надписью «Юджин Д. Эллис», которая почти стерлась от времени, взгромоздился, как гриф, на свежепобеленные ворота. Глазом не успеешь моргнуть, как на них начнет оседать пыль. Но работа осталась незаконченной – хозяину не хватило то ли времени, то ли краски, сказать трудно. Вторая половина ворот выглядела так, словно не видела кисти с тех пор, как дедушку Юджина качали в колыбели. Побеги кудзу подползли к забору, готовые перелезть через него во двор.

Дом изменился в таком же разномастном стиле. Казалось, будто план обновить все, что можно, рассчитанный надолго – наверняка к рождению маленького Эллиса, – забросили из-за внезапно случившейся катастрофы. Хорошо, что ветер этим летом забыл про Алабаму, иначе я бы недорого дал за это жалкое подобие крыши. Ночью сквозь прорехи на месте кусков черепицы наверняка пробивается лунный свет.

Юджин сидел на ступеньках крыльца, держа на коленях ружье. Он заметил, что я приближаюсь, и встал, ни на миг не отводя от меня глаз.

Я скользнул взглядом по бутылке, в открытую стоявшей рядом с ним, возле пустой будки собаки – Джестера. Бутыль на три четверти была заполнена какой-то смесью, рецепта которой мне и знать не хотелось. Мутная жидкость была того же непонятного цвета, что и пятно в форме Соединенных Штатов на штанах Юджина. Одежда его помята и, похоже, не особенно чиста – полное впечатление, что он давно не снимал ее. Щеки напоминали плохо ухоженный сад, который подстригают как попало, – зато впервые в жизни Юджин выглядел на свой возраст.

Он всегда казался слишком юным, чтобы быть отцом Джексона. Кора и Юджин еще не достигли двадцатилетия, когда у них родился сын, а теперь мальчику было десять. И все эти годы Юджин не был похож на человека, от рассвета до заката тяжело работающего под южным солнцем: наверное, дело тут в светлой коже и волосах, как у викинга.

Когда я подошел, Юджин впился в меня своим особым взглядом, который у него перенял и Джексон, – словно поверх воображаемых очков. Он крепче стиснул ружье, вцепившись в него грязными пальцами. Несомненно, он проводил долгие часы, начищая его, как какую-нибудь драгоценную серебряную безделушку, – оружие сверкало, словно вспышка холодной молнии. Я облизнул губы и изобразил – весьма неубедительно – подобие улыбки.

– Привет, Джин.

Кажется, до этого момента он меня не узнавал. У него было выражение лица человека, проснувшегося среди ночи в незнакомой спальне. На какой-то миг я подумал, не злоупотребляет ли он сомнительными напитками и другими веществами? Когда человек предоставлен самому себе, соблазны накидываются на него, будто стая голодных собак.

– Элмо? – спросил он наконец. – Зачем ты здесь?

– Я решил принести тебе еды. Немного. Люси испекла хлеб и приготовила рис с бобами. А для детей остался тыквенный пирог. Думаю, Кора пока не в состоянии готовить для вас, но, конечно, могу и ошибаться…

Я ожидал, что он уцепится за руку помощи, которой я размахивал у него перед носом, но Юджин и на дюйм не сдвинулся с места. Не знаю, понял ли он хоть слово из сказанного мной.

– Может, я отнесу это в кухню?

– Погоди! – Он ответил чересчур быстро, словно крик вырвался у него прямо из сердца. – Я сам отнесу. – А потом как будто извинился: – Не хочу будить Кору. Спасибо, Элмо.

Я отдал ему сверток, и Юджин положил его на крыльцо одной рукой, не выпуская из другой ружья, словно суеверно боялся отложить его. Только тут я почуял запах – или, скорее, отсутствие запаха. Каждому дому в нашей округе присущ свой отчетливый запах; чаще всего это аромат бекона с яйцами или мяса, пожаренного на гриле во время барбекю, которые затягиваются до позднего вечера. Аромат лета, завораживающий и устойчивый.

У дома Эллиса запахи были рассеянные и поблекшие: мертвые запахи сена и табака. Все остальные оставались взаперти за плотно закрытыми ставнями, не впускавшими в дом солнечные лучи. Даже из-за полуоткрытой двери виднелась недружелюбная сетка экрана против мух.

И тишина.

Я слышал только позвякиванье цепочек на качелях, висевших на дереве позади дома, – надо полагать, там Джексон. И больше ничего. Поэтому звуки при каждом жесте Юджина казались преувеличенными; любой шорох отдавался в этой тишине, как треск сухой ветки под каблуком. Я предполагал, что меня встретит торопливое бормотание радиоприемника Юджина. Обычно я слышал его с улицы, прежде чем переступал порог. Отдаленные голоса, приглушенные посторонними шумами, словно секретные сообщения, отправленные наугад и полученные по ошибке. Безымянные музыкальные отрывки, возникающие из ниоткуда, были звуковым фоном во время нашей игры в карты. Веселые мелодии, которым невольно подпевала Джунипер, будучи младенцем. Они сопровождали и ее первые шаги – однажды ей захотелось потанцевать под звуки скрипки, и она просто встала на ножки…

– Я всего лишь хотел узнать, что там с ребенком. Полагаю…

– Еще нет, – оборвал меня Юджин. – Он родится позже.

– Должно быть, Кора измучилась от долгого ожидания.

– Не больше, чем я. – Он произнес это совсем тихо, почти шепотом.

Я подумал: не похоже, чтобы Юджин был вне себя от радости, предвкушая отцовство. Много вы видели отцов, говорящих о близком рождении ребенка и одновременно сжимающих приклад ружья? Может быть, лето слишком сильно давит на него, подумал я, и на Кору тоже? Когда от жары кровь закипает в жилах, недолго и помутиться разумом.

– Если ты пришел узнать новости, Элмо, боюсь, что не могу сообщить тебе ничего важного.

– Если честно, я немного тревожусь о Коре. И тебя мы давно не видели в городе…

– …И ты, конечно, не понимаешь, почему я перестал отправлять сына в школу. Так, Элмо? Тебя прислали, чтобы ты тут вынюхивал?

Я видел, что Юджин колеблется, выбирая подходящее оправдание: «я посылаю детей в школу, когда считаю нужным» – весьма подозрительно; «на ферме возникла инфекция» – странная причина для того, чтобы отрезать себя от мира, особенно если у тебя беременная жена… Он остановился на самом нейтральном варианте:

– Джек нужен мне здесь, если уж ты так хочешь знать. Он отличный помощник.

– Красить дом?

– Помимо всего прочего.

Ему хватило наглости утверждать, что работы продолжаются, хотя только слепой не заметил бы, что к дому давно никто не прикасался.

Должно быть, услышав свое имя, Джексон примчался бегом. За спиной Юджина из-за угла дома выглянула его голова, увенчанная роскошными рыжими, как у отца, волосами. Только личико было бледноватым.

Для своих десяти лет Джексон был слишком маленьким и еще не избавился до конца от детской пухлости. Штаны из грубой ткани – подарок соседа, чей сын давно из них вырос, – протерлись на коленях и были на пару размеров велики. Даже с подвернутыми штанинами и сильно укороченными помочами они напоминали старые тряпки, в которые наряжают огородные пугала.

Увидев меня, Джексон сделал шажок назад и вцепился в ошейник Джестера, удерживая пса, хотя он всего лишь хотел облизать меня длинным языком. Я подмигнул мальчику, но не получил никакого ответа.

– Джексон Эллис, – произнес Юджин, не оборачиваясь, – будь любезен, пойди и поиграй, дай поговорить нам, мужчинам.

Голос его звучал почти спокойно, без намека на суровость. Обращаясь к сыну, Юджин оставил резкий тон, который приберегал для навязчивых незваных гостей, к которым, похоже, относился и я.

Джексон неохотно ушел, так и не отпустив ошейник Джестера, – однако напоследок бросил на меня любопытный взгляд. Пес казался рядом с ним таким огромным, что я не мог бы сказать, кто из них кого ведет.

– Думаю, Джексон помогает тебе и с птицами?

– Птицами? – переспросил Юджин.

– Я заметил, что ты держишь охотничье ружье – надо полагать, чтобы отпугивать с поля птиц и мелких зверей?

Один уголок его рта приподнялся так сильно, что показалось, будто Юджин подмигивает мне. Он никогда не умел улыбаться симметрично.

– Ты на полном серьезе думаешь, что у меня достаточно патронов, чтобы тратить их на пернатых, Элмо? Честно? Сказать по правде, я кое-кого жду.

На мгновение наступила тишина, а затем фраза, которую он слишком долго удерживал в себе, вылетела наружу, как пуля: точная, смертельная, окончательная:

– Я жду того сукина сына, который заделал ребенка Коре.

Не знаю, почувствовал Юджин смущение или облегчение, выпалив эти слова. Он никогда не любил делиться секретами – за исключением тех случаев, когда напивался и свидетелем ему была только ночь.

Так вот в чем дело! И ружье, и многочасовое бдение на крыльце… Юджин был просто в бешенстве – в таком же бешенстве, как и любой другой ревнивый муж, знающий, как ему поступить. Но ведь он всегда доверял своей жене!

– Откуда ты это знаешь, Джин?

– Ты меня отлично понял. Отец может разобраться, его это ребенок или нет, правда? Говорю тебе: этот – не мой.

– Мне казалось, он еще не родился?

– Не напирай, Элмо, ладно? Не заставляй меня говорить больше, чем я уже сказал. Конечно, он не родился, но у меня есть веские основания считать, что он не мой. Так вот, я жду, когда этот грязный ублюдок придет взглянуть на своего сына. В конце концов он обязательно придет. Я хочу посмотреть, какой мужчина мог зачать это…

– А Кора?

– Нет, она ни слова не сказала. Но в этом и нужды нет. Я знаю, о чем говорю.

Вернулся Джексон и подкрался к отцу – бесшумно, словно мышь-полевка. Я не замечал его до тех пор, пока он не потянул отца за рукав.

– Пап, – робко начал он.

– Что, Джек?

– Кажется, уже скоро.

Джексон вытащил из кармана тяжелые часы, доверенные ему Юджином, и сунул их в ладонь отцу. Мальчик переминался с ноги на ногу с чуть смущенным видом и серьезно глядел на меня, не подходя близко.

– Ты прав, Джек, – сказал Юджин. – Я совсем забыл о времени. Слушай, Элмо, спасибо за угощение и за то, что ты пришел, – нет, правда, от всего сердца, – но у меня сегодня полно дел, ты сам понимаешь…

– Джин!

Голос Коры раздался из комнаты с закрытыми ставнями. Дверь была полуоткрыта. Я заметил, как Юджин застыл передо мной и обменялся непонятными взглядами с Джексоном.

– Тебе нужно уходить, Элмо.

– Ты уверен, что моя помощь не нужна?

– Это дело семейное. Спасибо, мы отлично разберемся сами.

– Уже, Джин! Идет!

Голос сделался настойчивым, нетерпеливым и одновременно тревожным: голос женщины, у которой начались схватки и она предчувствует боль, неотделимую от родов. Юджин напрягся, метнулся к двери, но еще раз обернулся ко мне.

– Слушай меня внимательно, Элмо. Я хочу, чтоб ты знал: что бы ни случилось, моей вины тут нет. А теперь уходи, быстро!

Через миг он скрылся в душной темноте дома. Я остался наедине с его сыном, и восторга от этого мальчик явно не испытывал.

Джексон глубоко засунул кулаки в карманы штанов. Он рассеянно ворошил босыми ногами камешки и двигался при этом так, чтобы вытеснить меня со двора. Но приказания Юджина убираться прочь хватило, чтобы я не смог повернуться и пойти своей дорогой.

Я просто хотел понять, что происходит, – и быть здесь, когда понадоблюсь Коре. Я не мог оставить женщину, которая вот-вот родит, в руках одного человека, пусть даже этот человек – ее муж.

Мой взгляд скользнул по слою пыли, покрывавшему кресло-качалку, задвинутому в угол крыльца. Прежде Кора проводила в нем летние вечера. Шесть лет назад я видел, как она кормила в нем Джунипер. Я видел, как она заливалась смехом, сидя на коленях у Юджина, когда они раскачивались взад и вперед, с трудом удерживая равновесие. Мне казалось, что она будет проводить последние часы перед родами на тенистом крыльце, а не в душных стенах дома.

Не знаю, что послышалось раньше – выстрел или вскрик удивления, не перешедший в громкий вопль. Помню только, как одним прыжком одолел ступеньки и оттолкнул Джексона, который тянул меня за рукав и умолял не входить в дом.

Но внезапно я оказался перед дверью в хозяйскую спальню, не в силах пересечь порог.

Я почти ничего не успел увидеть – Юджин захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Измученное лицо Коры, лишенное всяких чувств, охваченное оцепенением. Ее губы, едва ли толще, чем лист пергамента.

Третий красный глаз в центре ее лба.

Каштановые волосы, разметавшиеся по лоскутному одеялу, испачканные тем самым веществом, которое залило ее лицо.

Руки, как у мумии, скрещенные в инстинктивном жесте самозащиты. Раздувшийся живот, готовый лопнуть.

А ниже, много ниже, между раздвинутыми, чтобы выпустить наружу младенца, ногами, – что-то темное, двигающееся медленно и волнообразно.

Теперь я не могу с уверенностью сказать, что именно видел. Все произошло очень быстро. Но в тот момент я знал точно.