Текст книги "Гномики в табачном дыму"
Автор книги: Тамаз Годердзишвили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Н а н а. Знаю, Гайоз, это ты.
Г а й о з (отпуская ее). Почему ты скрылась?
Н а н а. Не знаю. Голова разболелась.
Г а й о з. А может, их появление тебя расстроило?
Н а н а. Нет, мне безразлично.
Г а й о з. А мне – нет.
Н а н а. Зря, я ведь ясно сказала…
Г а й о з (пододвигаясь к Нане). Молчи, Нана, умоляю!
Н а н а. Не трогай меня, слышишь! (Гайоз насильно целует ее.)
– Хорошо, очень хорошо! – воскликнул кинорежиссер. – Нана, ты не забыла, как надо держать руку, когда он целует? Камера надвигается на горящую сигарету.
Нана повторила мизансцену:
– Так?
– Чуть левее руку, – посоветовал оператор и посмотрел в камеру. – Вот теперь хорошо.
– Повторяем еще раз, – распорядился режиссер.
Нана снова заняла место у окна. Эпизод повторили. Когда Гайоз поцеловал Нану, толстяк сглотнул слюну и привстал.
Осветители выключили «юпитеры». Гримеры тут же, «в комнате», обсушили актерам лица, вспотевшие под жаркими лучами прожекторов.
Толстяк знаком подозвал режиссера.
– Что тебе, Амиран?
– Хорошая девочка.
– Очень нравится?
– Из тутошних ни одна еще так не нравилась, – и зашептал режиссеру что-то на ухо.
– Я ее открыл, – самодовольно засмеялся тот.
– С нами не поедет?
– Почему не поедет, в ресторан приглашаешь, не на войну ведь! – и засмеялся своей остроте.
– Не поедет! – решил толстяк.
– Не откажет, если я попрошу.
– Правда?
– А ты как думал?
К режиссеру подошел ассистент, сказал – все готово. Режиссер извинился перед толстяком и занял место рядом с оператором.
– Внимание! Мотор! Начали! – крикнул ассистент режиссера и поднял перед камерой хлопушку с номером. На хлопушке было написано: «Фильм «Когда наступит осень». Кадр шестьдесят первый, дубль № 1».
Сцену с поцелуем Гайоз сыграл достаточно темпераментно. Толстяк рухнул в кресло и утер платком пот со лба.
– Нет, Нана, нет, рука опять ушла в сторону, – недовольно крикнул оператор.
– Не видно сигареты?
– Не видно, вообще не вижу, где она, в какой руке?
– Догорела, потому и не видишь! – Нана показала на мундштук.
– Дайте ей другую сигарету! – велел режиссер.
Толстяк вскочил, торопливо вынул из кармана пачку сигарет, но никто на него не обратил внимания, а сам он, смущенный, не осмелился приблизиться к декорациям. Помреж подлетел к Нане с сигаретой.
Эпизод пересняли. Когда Гайоз очередной раз поцеловал Нану, толстяк рванулся вперед и чуть было не попал в кадр.
– Хорошо! – сказал режиссер.
– Боюсь, на лоб Гайоза легла тень, – заметил оператор.
– Я делал все как надо, – обиделся Гайоз.
– Наверное, когда обнимал меня…
– Когда обнимаешь Нану, – повторил оператор.
– Сколько раз говорить: в другую сторону закидывай ей голову, когда целуешь, – сказал режиссер.
– Я так и делаю.
– Сильней закидывай, перегни меня, понимаешь!.. – засмеялась Нана.
– Давайте снова, Гайоз, обними ее, только не целуй, не увлекайся!
– Ладно! А ты внимательней смотри в объектив, – буркнул Гайоз, не выпуская Нану из объятий.
– Теперь хорошо, прекрасно! Запомни, Гайоз, где стоишь. Может, мелом очертить место? – предложил оператор.
– Не надо, запомню.
И снова щелкнула хлопушка. Отсняли дубль номер три.
Когда Гайоз еще раз поцеловал Нану, толстяк не выдержал, возбужденно хлопнул ладонью о ладонь. Осветители заулыбались, переглядываясь. Толстяк покраснел и, попятившись, снова плюхнулся в кресло.
– Замечательно! – воскликнул режиссер.
– По-моему, тоже, – согласился оператор.
– Кажется, отмучились, – бросила Нана Гайозу.
– Давайте снимем еще раз, на всякий случай, – предложил оператор. – Гайоз! Нана! Еще раз, дорогая. Вы прекрасно играли, но вдруг да превзойдете себя!
На хлопушке появилась цифра 4. Четвертый дубль отсняли безупречно.
– Великолепно! Великолепно! Молодцы, ребята! Благодарность за мной! – Режиссер спустился с крана.
Оператор благодарил осветителей, ассистентов и рабочих.
– Подвезти тебя? – спросил Гайоз Нану.
– А разве автобус не развезет нас? – Нана вопросительно посмотрела на помрежа.
Гайоза обидел ответ Наны, и он отошел от нее.
– Вам не подобает ездить в автобусе, – ответил помреж.
– Значит, пешком идти домой?
– Почему пешком – на машине.
– На чьей машине?
– Я отвезу тебя, то есть мы. – Режиссер подошел к Нане поближе. – Нана, знакомься: мой друг и приятель, поклонник искусства, особенно киноискусства, и большой театрал, – он указал ей на толстяка.
Толстяк выступил вперед и, приложив руку к сердцу, представился.
– Театрал в наше время – редкость.
Нана протянула ему руку.
В павильоне было почти темно. Все разошлись.
– Амиран влюблен в театр. Не пропускает ни одного спектакля с твоим участием, – уверял Нану режиссер.
Амиран удивленно уставился на него.
– О, стоит ли так себя мучить? – усмехнулась Нана.
– Что вы, я не мучаюсь, – смутился толстяк.
– А знаешь, зачем он здесь? За тобой приехал! Видел тебя в комедии и решил устроить банкет у Але-деда. Все готово, приглашает нас туда!
– Так поздно! Уже три часа ночи!
– Ничего, нас до утра будут ждать, не закроют, – заверил ее Амиран.
– Они-то будут ждать, только мне туда не дойти, устала.
– Машина «доведет», – «сострил» толстяк.
В павильон вернулся Гайоз, снявший грим.
– Ну как, едете, батоно Coco?
Режиссер отвел его в сторону и зашушукался с ним.
Толстяк не сводил с Наны глаз. Собравшись с духом, робко попросил:
– Поехали с нами, а…
– Знаете, сегодня я так…
– Откажете – очень обижусь, – прервал ее толстяк.
– В другой раз.
– Когда? Когда в другой раз? – У толстяка от волнения взмок лоб.
– Не знаю… Если б домой подвезли…
– Давай поехали с нами! – Толстяк осмелел и ухватил ее за руку.
– Не могу… – Нана вырвала руку и, шагнув к Гайозу, спросила: – Ты на машине?
– Не хочет ехать, – расстроенно сказал толстяк.
– Почему, Нана, едем, – стал уговаривать Нану режиссер.
– Не могу, батоно Coco! Подвезешь, Гайоз?
– Мы вместе едем, – Гайоз кивнул на толстяка.
– Ух, кутнуть охота! Такой пир закачу! Ух… – Толстяк побагровел от волнения и напряжения. – Скажи, чтобы ехала, уговори! Не пожалею денег, истрачу – с нее весом! Ух… – уверял толстяк режиссера.
– Поедет, поедет, – успокаивал его тот.
– Иди скажи ей.
– Значит, едем, Нанико, – простодушно сказал режиссер, словно вопрос был решен.
– До свиданья! – Нана кивнула мужчинам и вышла из павильона.
Гайоз достал записную книжку и направился к телефону. Режиссер и толстяк последовали за Наной. Толстяк огорченно бил себя кулаком в грудь. Режиссер пытался успокоить его. Они довольно долго прождали Гайоза, названивавшего знакомым девушкам. Наконец он вышел из студии и развел руками:
– Никуда не дозвонился, с ума сойдешь с этим телефоном!
– Давайте отложим, в другой раз сходим, – устало предложил режиссер.
Гайоз пошел к своей машине.
– Оставь машину тут, сторож присмотрит, и садись в мою. Одни поедем, без женщин! – сказал Амиран.
Гайоз и режиссер согласились. Режиссер сел за руль. И в этот момент показалась Нана. Без грима, в своем платье она выглядела еще красивее, и толстяк снова засуетился, начал умолять ее поехать с ними. Нана даже не слушала его. Тогда он предложил подвезти ее домой.
Нана приняла предложение, а что ей оставалось делать – городской транспорт давно уже «отдыхал».
Улицы были пустынны.
Ехали молча. Режиссер и толстяк всячески старались подчеркнуть, что оскорблены отказом Наны, а у нее не было ни желания, ни сил разговаривать с ними. Когда машина остановилась у ее дома, Нана вздохнула с облегчением и, бросив «спасибо», побежала к подъезду.
Нана занимала однокомнатную квартиру на первом этаже. Отперев дверь, она тут же у входа сунула ноги в комнатные туфли, привычным движением включила свет и вскрикнула от неожиданности – в кресле сидел молодой человек.
– Ой, напугал же меня! – Нана бессильно опустилась на стульчик у двери.
– Где ты была столько времени?! Уже три часа ночи! – накинулся на нее молодой человек, вскакивая с кресла.
Нана хотела объяснить, но он не дал ей открыть рта:
– Знаю, знаю, что скажешь! Пришлось сделать то-то, пойти туда-то, телевидение, киностудия! Все ясно! Конечно, ты исключительно талантлива, всюду тебя приглашают – только тебя, и никого больше! Кроме тебя никого не снимают, никому не предлагают главных ролей, ты превосходишь и молодых и старых, ты нужна везде и всем, но ведь сегодня… Почему ты не пришла на свидание?!
Нана попыталась объяснить, но он продолжал, не слушая ее:
– Держу эти дурацкие красные гвоздики и расхаживаю взад-вперед как идиот! – Он выхватил из вазы гвоздики и швырнул их на пол. – Ну хорошо, не можешь прийти, задерживаешься, так позвони, предупреди, зачем ставишь меня в нелепое положение?! А если вообще не хочешь со мной встречаться и… Почему не пришла на свидание, почему?!
– Постой, послушай меня… – попробовала успокоить его Нана, но молодой человек снова взорвался:
– Проходит пять минут, десять, пятнадцать, я нервничаю, переживаю, будто мало у меня других причин переживать и нервничать! Стою, жду. Мимо идут всякие бездельники, смотрят, а я все жду, дожидаюсь! Что я только не передумал, как только не оправдывал тебя, а ты… Дурак я! Не понимаю, что надо встать и уйти! Я здесь лишний… Почему ты не пришла на свидание, почему?! Говори, где была, с кем, чем занималась? Только не лги. Утром с одиннадцати до трех – репетиция, потом ты собиралась в телестудию, оттуда – вернуться домой, отдохнуть, а в восемь встретиться со мной. Мы ведь к твоей лучшей приятельнице должны были пойти на день рождения. Повторяю – к твоей приятельнице, не моей! Что тебе помешало, скажи, почему не пришла?!
– Занята была, – очень тихо и как-то бесстрастно ответила Нана.
– Понимаю – занята была. Но чем, где, с кем? Где ты пропадала?!
– С шести до семи у меня часы приема в райисполкоме, а я забыла и не предупредила.
– Прекрасно, верю! А после приема куда соизволила пойти?
– В театр…
Тут молодой человек снова взорвался и резко оборвал Нану:
– Неправда! Сегодня не занята была в спектакле! У тебя был свободный вечер! Не обманывай! Не лги!.. Между прочим, я заходил в театр. Случайно освободился раньше и пришел сюда, чтобы избавить вашу милость от необходимости встречаться со мной на улице, чтобы вы могли отдохнуть лишний часок, а потом отвезти вас на машине в гости. И, не застав вас, помчался в театр. В половине восьмого Отарашвили накладывала грим, спектакль начинался, а тебя там не было!.. Не нужен я тебе, скажи прямо, зачем обманываешь, зачем морочишь голову?!
– Перед самым началом Отарашвили стало плохо, и срочно вызвали меня. Кому я нужна, тот знает, где меня найти… – У Наны навернулись слезы.
– Выходит, я во всем виноват! А я знал, где тебя искать, и пришел сюда, благо ключ под ковриком лежит; и вот сижу и жду, жду… А знаешь, который сейчас час?! Три часа ночи, три часа двадцать четыре минуты! Утро наступило…
– Знаю! – вскричала Нана, да так, что молодой человек оторопело умолк.
– Да, после спектакля меня увезли кутить – мой первый любовник, красавец теледиктор, и какой-то толстяк-театрал! В ресторанчик к Але-деду поехали, там я из рук в руки переходила, шарманку слушала, сама ее крутила, пила, пела. Мы закрыли заведение – никого не впускали, одни гуляли! Напились и поставили машины друг против друга во дворе, включили фары и пустились плясать: я, Але-дед и толстяк между машинами «Книазури» исполняли танец старых кутил, остальные на крыши машин забрались – оттуда глазели и приплясывали…
Молодой человек, сначала слушавший ее серьезно, засмеялся, встал, подобрал с пола цветы и поставил в вазу.
А Нана продолжала кричать, несла чепуху, выплескивая скопившееся раздражение.
– Вот так весело провела время, а потом очутилась в машине – у того, кто первым подхватил меня, я его сюда привезла. Вон там он, под тахтой его спрятала. Ясно?!
– Кстати, тебе известно, на чьей машине ты прибыла домой? Отсюда, из твоего окна, прекрасно все видно. Этот толстяк – грязный тип, деляга-миллионер, любитель красивых дурочек вроде… Увидят тебя в его машине – прощай репутация!
– Замолчи! – крикнула Нана, а потом тихо сказала: – Ну что ты меня мучаешь, знаешь ведь, люблю тебя.
– Любишь, а треплешь нервы? Почему не позвонила?
– Куда? На работу – поздно, дома нет телефона! Из райисполкома собиралась прямо к тебе, и вдруг срочно вызвали в театр заменить Отарашвили.
– А после спектакля?
– Приехали за мной из киностудии, разгримироваться не дали, увезли на съемку, срочно надо было переснять один эпизод. Я все же поискала тебя у театра, думала, может, догадаешься, где я, но тебя не оказалось там… – Нана засмеялась. – А знаешь, какой эпизод переснимали? Тот самый, который тебя в ярость приводил. Ты ведь даже к Гайозу ревнуешь.
– Если уж не повезет, так не повезет… Ничего не скажешь – славно провела «свободный вечер»!
– Да, везет мне… И чего я согласилась сниматься в этом идиотском фильме?! Все ты виноват. Впрочем, ты верно предвидел – мне предложили роль в другом фильме, очень серьезный режиссер пригласил сниматься…
– Что же ты молчишь? Поздравляю! Говорил ведь – все впереди… Ну, а в «Волге» этого типа как ты очутилась? – вернулся он к мучившему его вопросу.
– Случайно.
Нана спокойно рассказала, как все произошло.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом, хватит об этом. Как дела в институте?
– И там ничего хорошего.
– Что случилось?
– Результаты эксперимента совсем не те, что предполагались. Не поймем, в чем дело. Есть над чем поломать голову… Ладно, Нана, уже четыре часа… – Он опустился перед ней на колени и прошептал: – Я люблю тебя.
– И я люблю тебя, – шепотом же ответила Нана.
– Я очень люблю тебя.
– И я очень люблю.
– Я очень, очень люблю…
– И я очень, очень, очень люблю.
– Я безмерно люблю тебя.
– А я еще больше люблю тебя, мой глупый мальчик.
– Тебе неудобно на этом стульчике, встань и отдохни.
– Я нисколько не устала… и мне удобно тут…
– Вставай, вставай… – Он потрепал ее по плечу.
– Честное слово, совсем не чувствую усталости, до утра могу просидеть с тобой так.
– Когда тебе на репетицию?
– Как всегда.
– Тогда вставай, разденься и ложись.
– Хочу горячего чаю.
– Ты ложись, я принесу.
– Кипяток в термосе! – крикнула вслед ему Нана, разделась и легла.
Молодой человек принес ей чаю. Нана села в постели и взяла из его рук чашку. Он пристроился рядом.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю? – сказала Нана.
– Нет, не знаю.
– Молодые люди вроде нас с тобой проводят сложные эксперименты, совершают открытия, создают новое, прекрасное.
– Создают, – утвердительно кивнул молодой человек.
– А почему? Потому что сердца их полны любви! Любят родину, любят людей, любят друг друга.
– Может, и так.
– Но я убеждена: выпадает такая минута, такой час, вечер, день, который наполняет, озаряет душу, вдохновляет, заставляет работать самозабвенно. Ты согласен?
– Конечно! Например, сегодняшний вечер, твой «свободный вечер» вдохновляет меня…
– Ты шутишь, а я серьезно. Бывает, встретишь необычного человека или прочтешь удивительную книгу, посмотришь фильм или спектакль…
– …который озарит вдруг перед человеком путь, да? – договорил молодой человек.
– Вот именно. В таком фильме или спектакле я и в массовой сцене с большим удовольствием сыграю.
– Не сомневаюсь, родная, сыграешь, а сейчас пей чай и спи.
Нана выпила чаю. Он отнес чашку на кухню, и оттуда донесся звон разбитой посуды. Нана рассмеялась. Он вернулся и смущенно показал ей осколки, точно провинившийся ребенок.
– Ничего, не переживай, – Нана ласково улыбнулась…
– Ладно, я пойду, поздно уже.
– До свиданья.
– Спокойной ночи. – Он поправил ей одеяло и вышел…
Нана хотела встать погасить свет, но дверь приоткрылась, и рука молодого человека потянулась к выключателю.
Засыпая, Нана услышала щелканье замка и удалявшийся звук шагов…
1974
ВЕСЕЛАЯ АРЕНА
Шло время, а спасения не ожидалось. И было похоже, что наше общество окончательно утратит дееспособность и чувство ответственности. Но в последнее время обозначились перемены, словно бы повеяло свежим ветром, общество словно бы очнулось и, вскричав «До каких пор?», поднялось, пришло в движение, решив спасти себя.
И. Чавчавадзе. «Внутреннее обозрение. Апрель, 1879 год»
День этот начался так, словно был самым обычным. Вообще-то ничего необычного не случилось, если не считать той истории в городском цирке. Возможно, вы удивитесь и скажете: ну и что, в каждом городе случается что-нибудь в этом роде, почему же ваш должен составлять исключение? И еще подумаете: цирк на то и цирк, чтобы там, на его арене, происходили чудеса, что тут особенного?! Вы, конечно, правы, но…
И все же в цирке именно нашего города произошла действительно невероятная история.
День этот начался так, словно был самым обычным днем. Как всегда, на востоке взошло ясное девятиглазое [2]2
Число «9» в грузинском фольклоре выражает максимальную степень какого-либо свойства.
[Закрыть]солнце… (Между прочим, над нашим городом солнце полыхает всеми девятью глазами! Я много раз приглядывался, но ни разу не заметил, чтобы оно смотрело в три или семь глаз!) Так вот, взошло девятиглазое солнце, залило светом улицы и дворы, закинуло лучи в дома, разбудило их обитателей, и среди них Гиорги Картлишвили [3]3
Картлишвили – дословно «сын Грузии».
[Закрыть]. День был воскресный, и Гиорги не очень-то хотелось вставать. Но никуда не денешься – согласно графику (а он оставался в силе со дня женитьбы независимо от времени года), сегодня ему полагалось вести в цирк маленькую Тамрико. А она успела уже одеться, крутилась перед зеркалом и… Описывать все это неинтересно, поэтому давайте переберемся прямо в цирк, где Гиорги уже просматривает программку.
Должен сразу же предупредить читателя – в программке указаны фамилии одних лиц, а на арене будут выступать совсем другие. Почему и как случится такое, объяснить вам заранее, до исполнения первого номера, я не сумею. Заверю лишь, что все объявленные в программе номера непременно будут исполнены. Возможно, особо любознательных читателей интересует, что предстоит увидеть в двух отделениях и будут ли исполнены их любимые номера. Поэтому заглянем в программку.
ВЕСЕЛАЯ АРЕНА
В ДВУХ ОТДЕЛЕНИЯХ
ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
1. Парад-пролог. При участии всех артистов программы.
2. Антиподисты – Гиорги и Симон Кеванишвили.
3. Танцы на проволоке – Мартирозашвили.
4. Оригинальный жанр – Александр Сирбиладзе.
5. Жонглер – Теймураз Чкуасели.
6. Эквилибристы на лестницах – Гурген Мцириа, Гурам Чечелашвили, Гучу Твимба и «Шендаука».
7. Вольтиж на лошадях – сестры Камикадзе.
8. Силовой номер – исполнитель-рекордсмен Григол Дадиани.
9. Музыкальная буффонада – Заза Асатиани, Тенгиз Гамрекели и Зозо Гудушаури.
10. Гимнасты на кольцах – Коркиа.
11. Эквилибрист – Лали Сабахтаришвили.
ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ
1. Иллюзионный аттракцион «Бахчисарайская легенда».
2. Парад-эпилог.
Весь вечер на манеже – клоун Жора.
Инспектор манежа – Владимир Дадешкелиани.
Дирижер – Петре Кониашвили.
В случае болезни артиста дирекция оставляет за собой право заменить номер другим или снять с программы.
Ровно в двенадцать часов дня прозвенел третий звонок.
Тамрико и Гиорги заняли свои места.
Свет погас. В цирке стало темно, и дети испуганно притихли. Внезапно арена ярко осветилась. Посреди нее стояли участники представления, а с обеих сторон прохода выстроились рабочие манежа, которых в цирке называют униформистами.
«Теперь инспектор манежа начнет свое приветствие в стихах, – с тоской подумал Гиорги. – Попробуй выдержать!»
Надо сказать, что Гиорги дважды водил Тамрико на это представление, но что поделать… График есть график, его черед заниматься дочерью, и не мог же любящий отец идти против желания Тамрико?
Но… Что это значит? Заменили номер?
Гиорги глазам не верил: среди участников парада-пролога он обнаружил своих соседей.
«Что за чушь мерещится! Они же не артисты цирка…»
И тут он обратил внимание на двух «акробатствующих» типов в черных трико.
«Что это со мной творится?»
Гиорги встал, протирая глаза, тяжело дыша…
– Садись, папочка, начинается! – Тамрико потянула отца за полу пиджака.
Инспектор манежа объявил:.
– Первым номером сегодняшней программы предлагаем…
– Гамаржоба, гинацвале! [4]4
Исковерканное и сказанное с акцентом грузинское приветствие «Здравствуй, дорогой!».
[Закрыть] – послышалось тут с противоположной инспектору стороны, и, сопровождаемый веселым смехом ребят, на арене возник клоун. Обут он был в огромные белые ботинки, а нос его смахивал на картофелину, заляпанную красной краской. Инспектор протянул руку в сторону клоуна и громко представил:
– Клоун Жора!
Аплодисменты.
– Э-э! – невольно вырвалось у Гиорги, и он снова привстал.
– Папочка, папочка, он на тебя похож! Совсем как ты! – в восторге кричала Тамрико, дергая его за пиджак.
– В Сабуртало! Джер-джеробит, пожалуйста… Цинандали!.. – бессмысленно выкрикивал, коверкая грузинские слова, оседлавший синего бутафорского коня Жора. На крупе у коня закреплена была коричневая запасная нога, словно запасная шина на машине. Совершив несколько кругов по арене, клоун скрылся наконец за кулисами.
Гиорги сел.
Шум улегся.
Улучив момент, инспектор объявил:
– Антиподисты!
Свет снова погас.
Оркестр заиграл бравурный марш.
Когда вспыхнул свет, перед зрителями предстали два атлета. Они смущенно улыбались. Это были антиподисты. Тот, что был сильнее и крупнее, одной рукой подхватил партнера и мгновенно вскинул над собой. Тот сделал стойку голова в голову. Прижатые друг к другу головы продолжали смущенно улыбаться. Два человека стояли в неудобном, неестественном положении и улыбались. Чему?! У нижнего акробата голова, наверное, раскалывалась от боли – ведь на нее всей тяжестью навалился верхний. Но и тому приходилось невесело – вся кровь прихлынула к лицу. И все все равно – улыбались! Потом нижний сделал массу трюков, приседал, ложился, переворачивался, но верхний акробат не терял равновесия. Наконец стоявший вверх ногами заметил, что партнер обессилел, и, поскольку ему и самому было уже невмоготу, выкрикнул «Гоп!». Партнер раскинул руки и обхватил себя за спину. Верхний спрыгнул и облегченно вздохнул.
Аплодисменты.
Не дав партнеру передышки, он установил на его лбу блестящую трубу – перш. Вскочил на нее и пополз вверх. Добравшись до вершины, снова сделал стойку на голове. И снова стояли они так – голова в голову, артисты, именуемые антиподистами, и ждали аплодисментов…
…Среди обитателей дома, в котором жил Гиорги Картлишвили, только и было разговоров, что об этих двух братьях, о том, до чего же они разные, ну просто антиподы.
Я о братьях Кеванишвили веду речь. Вы не знаете братьев Кеванишвили? Быть не может! Если вы хоть раз приезжали в наш город, не могли не приметить такси с пятнадцатью звездочками. Это – машина Свимона [5]5
Свимон – архаичная форма грузинского имени Симон. Звучит более возвышенно.
[Закрыть] Кеванишвили. Я не оговорился, не случайно сказал, что это машина Свимона. После поймаете, почему я так говорю о государственной машине. И еще одним известен был Свимон: не выносил, когда в его имени пропускали «в», воспринимал это так, словно его последними словами ругали. Услышав «Симон», он зло кидал в ответ:
– Сам ты и Симон и черт плешивый! – и не забывал обиды.
Брат Свимона – Гиорги работал в автоинспекции. Он относился к числу тех немногих инспекторов, которые не устраивали водителям засаду на месте нового дорожного знака. Нарушителя на первый раз прощал, дружески наставлял, вразумлял и просто заносил номер машины, в свою особую записную книжку, но если водитель вторично попадал в его список – тогда уж он получал по заслугам. Справедливым человеком был Гиорги; вот почему, если он даже делал прокол, человек не обижался, благодаря Гиорги он осознавал свою вину, а прокол помогал до конца дней помнить о существовании правил движения и соблюдать установленные нормы скорости и все прочее. Не знаю, действительно ли это было так, поскольку машины у меня нет, но Гиорги убежденно повторял и внушал это всем.
А Свимон нарушал все правила, ни с чем и ни с кем не считаясь. Ни за что не вез «клиента» – как он называл пассажира – в удаленный от центра район, если не подсаживал к нему еще кого-нибудь. Сдачу дать он, как правило, забывал. Ночных пассажиров из аэропорта вез в город за двойную плату (справедливости ради надо заметить, что он заранее договаривался об этом с «клиентом», а кого не устраивало, мог не ехать). Если подходящий «клиент» не находился, Свимон возвращался в город порожняком, да, да – порожняком! И нетрезвым садился за руль. Ну, не то чтобы вдребезги пьяным – нет, но в машину его сесть было уже невозможно, так разило от него винным перегаром, да еще вовсю дымил сигаретой, нисколько не заботясь о пассажирах.
Зато брат Свимона Гиорги преследовал подобных водителей, читал им нравоучения, предупреждал, отчитывал, бранил, лишал прав, вызывал в инспекцию.
– Вы, лучше за Свимоном последите! – ехидно советовали ему острые на язык шоферы. Но когда, бранясь и ругаясь, снова садились за руль, тотчас забывали о стычке с инспектором. Водители, как бы ни были виноваты, всегда стараются поскорее отвязаться от автоинспектора. «Бери штраф и кончай! Не мальчишка я, чтобы поучать меня! – поясняли «пострадавшие» таксисты своим пассажирам. – У него у самого брат шофер, тоже таксист. А что вытворяет?! Хотите верьте, хотите нет, он однажды… – И начинали рассказывать о Свимоне невероятные истории. Много поступало жалоб на Свимона. Администрация парка наказывала его, один раз в мойщики перевела на три месяца. Ну и что с того! Отработал три месяца – и снова за свое.
И в автоинспекцию часто попадали права Свимона Кеванишвили, но… Он брат Гиорги, говорили там, и ограничивались штрафом. Да и на штраф потому решались, чтобы остался оправдательный для них документ – квитанция; дескать, приняли меры. И все ради Гиорги – считались с ним. Говорили, будто бы Гиорги ничего не ведал о проступках и нарушениях брата, он бы, дескать, не допустил этого.
Но можно ли поверить, что Гиорги действительно ничего не знал?
Далее о такой вот скандальной истории?
Из одной братской республики приехали как-то в наш город неискушенные колхозники.
Продали на городском рынке то, что привезли, потом долго искали какое-то лекарство – один из них тяжело заболел. Времени до отхода поезда оставалось мало, и они стали ловить такси. Остановили машину Свимона, объяснили свое положение, попросили как можно быстрее довезти их до вокзала, чтобы не опоздать на поезд. Свимон усадил в машину представителей братской республики и помчал их в бывший парк «Муштаид», где теперь детская железная дорога. Высадил их там, сам купил им билеты, и, не давая ни отдышаться, ни оглядеться, торопя и подгоняя, загнал их в вагон. Приезжие благодарили его, благословляли, чуть не в ноги кланялись, радуясь и удивляясь, какой добрый человек им попался! А бессовестный Свимон стоял и ждал, когда тронется поезд, еще и платком им помахал. Растроганные крестьяне прослезились и, высунувшись из окна, все просили Свимона дать адрес, поблагодарить, говорят, хотим тебя.
Свимон чуть не умер от смеха, пока ехал из «Муштаида» домой, потом поел досыта и, веселый, довольный, поехал в парк. Там он полчаса потешал шоферов, рассказывая о своей проделке. Шоферы хохотали, разводили руками, утирали слезы – ну и чудило этот Свимон!
Ну, а потом? Кто-нибудь поинтересовался, что стало с больным человеком? Один из приезжих запомнил, оказывается, номер машины Свимона и прислал на него жалобу. Целая комиссия разбирала эту историю, но… Но ведь он брат Гиорги… и дело замяли.
– Сколько можно, угомонись наконец! Не надоело тебе еще безобразничать? – сказала Свимону жена, когда он вернулся домой (жена его была учительницей, преподавала в младших классах грузинский язык). – Учти, плохо кончишь!
– Хватит бубнить, нашла младенца уму-разуму учить!
– Ушел бы ты с такси, не твое это дело – быть таксистом! Перейди на другую машину!
– На другую машину?! А семью ты мне прокормишь?
На этот довод супруга ответа не находила. Свимон прекрасно знал силу своего вопроса и отбивался им от жены, какая бы неприятность ему ни грозила. У жены оставался один выход – она подчеркнуто опускала «в», называя мужа.
– Сколько тебе говорить, Симон…
– Иди ты… Сама ты и Симон и… – Он вскакивал и, хлопнув дверью, убегал из дому не пообедав.
Говорят, Гиорги не ведал об этой истории.
Может быть, может быть – вечно занят, все время на трассе. На цхнетской дороге остановил новые «Жигули» и посоветовал водителю не превышать скорость – у машины «хорошая приемистость»; не совладать, говорит, потом с ней. А возле Багеби с водителя «Волги» чуть шкуру не содрал: тот не рассчитал, давая задний ход, и заехал колесом на газон.
– Разве ты человек – васильки смял?! – орал Гиорги на шофера. – Сначала васильки, потом детей задавишь и поедешь дальше как ни в чем не бывало!
Удрученный водитель молчал – он понятия не имел, что это за цветок василек, какие именно цветы среди примятых – васильки, как не знал и того, что мять и давить их запрещено.
Однажды поздней летней ночью машину Свимона Кеванишвили остановила приезжая узбечка. Не попала в гостиницу и надеялась устроиться хотя бы на турбазе. Свимон не растерялся и предложил отвезти ее к себе, уверяя, что жена его примет ее как положено. Врал, понятно. Семья его давно жила на даче. Ехать к нему женщина отказалась, но в такси все же села – доехать до турбазы, поскольку городской транспорт уже не работал, а города она не знала. Свимон решил, что дело на мази, раз она села в машину, просто поломается малость, не станет же сразу вешаться ему на шею. Но женщина все его домогательства решительно отвергла. Свимон обозлился и вместо турбазы повез ее за город и оставил одну с чемоданом в безлюдном, пустынном месте, а сам укатил обратно. Женщина успела записать номер машины. Пожаловалась на него. Была снова выделена комиссия для разбора дела, но… Но ведь он брат Гиорги… И дело замяли.
Говорят, Гиорги не ведал об этой истории.
Может быть, может быть – вечно занят, все время на трассе…
…Антиподисты закончили свой номер и намеревались уйти под аплодисменты, но инспектор манежа остановил их. Антиподисты вернулись на арену и, довольные, смущенные, закивали зрителям. Инспектор манежа заставил их еще раз вернуться на арену. На этот раз они искренне улыбались зрителям.
Когда они скрылись, на манеже появился Жора. Он долго чистил барьер в одном месте, а сел совсем в другом – плюхнулся в опилки. Дети дружно засмеялись. Тем временем униформисты натянули проволоку на высоте трех метров над ареной.
Инспектор объявил следующий номер:
– Танцы на проволоке!
…Важа и Арчил нисколько не походили друг на друга; дети одних родителей – и ничего общего! Важа – долговязый, сухопарый, рыжий, Арчил – низенький, пузатый, волосы – цвета ржавчины, длиннорукий. Братья чуть ли не состарились в доме, где жил Гиорги Картлишвили, но никто во всем доме, даже их жены, понятия не имели, чем они занимаются. Знали, что они работали в какой-то артели. В ту пору слово это было в ходу. Все разъезжавшие на собственной машине, имевшие собственные дачи, занимавшие четырех-пятикомнатные квартиры и набивавшие их антикварными вещами, скрывавшие драгоценности в сейфах, замурованных в стены, да запиравшиеся по такому шифру, что сам инспектор Мегрэ растерялся бы, – все они работали в артели. Ну, а почему Важа с Арчилом должны были составлять исключение?! К остальным обитателям дома они относились с какой-то жалостью и не скрывали этого. Ко всем, от мало до велика, обращались на «вы». Одного только Гиорги Картлишвили почему-то фамильярно называли Жорой [6]6
У грузин сокращенная форма имени Гиорги – Гоги, а не Жора.
[Закрыть] . Приятели могли, разумеется, называть его Жорой вместо Гоги, однако между Гиорги и братьями Мартирозашвили никогда не было приятельских отношений – ни в детстве, ни позже. Но ведь Гиорги не был Свимоном Кеванишвили, чтобы шуметь по такому поводу и возмущаться: почему-де зовете меня Жорой вместо Гиорги или Гоги. Братья Мартирозашвили были старше Гиорги. Важа – на пять лет, Арчил – на три. В детстве такая разница очень заметна, а когда перевалит за сорок – пятьдесят, не разберешь – кто старше, кто младше. Впрочем, Важа выглядел лет на тридцать, его рыжие волосы седина не брала.
