Текст книги "Гномики в табачном дыму"
Автор книги: Тамаз Годердзишвили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)
– И когда смоет фрески, возведут тогда купол… Тихо, Муриа [27]27
Муриа – кличка собаки.
[Закрыть], своих от чужих не отличаешь? Дождь идет… Да, батоно, дождь.
– Осень, вот и льет. Что за осень без дождя.
– «Листья осени боятся, только листья…
От печали и от горя так желтеет лист осенний,
Что и легкий ветерочек без труда его срывает…
И бессильем удрученный лист поникнет и поблекнет…
И не выдержит страданья, горько, горестно заплачет…
Прилетит к нему из дали мама – тенью, легкой тенью,
Приласкает нежно сына, душу сыну отогреет…
Знает, вынес бы страданья, если б не был сиротою,
Если б не был одиноким…»
– Здорово, дядя Амонасро, сильное стихотворение!
– Послушай, а ты не боишься называть меня дядя Амонасро, дядя Амонасро!
– Чего мне бояться? Случайно вырвалось, первый раз.
– Ты знаешь, что я дочь замуж выдал?
– Какую дочь?!
– Аиду, мою Аиду. Мой зять двадцать таких, как ты, свяжет и бросит в Нил. Так-то, любезный. Советую призадуматься. А когда не веришь, порасспроси о Радамесе в нашем квартале. Если есть тут хотя бы один в здравом уме, объяснит тебе, что за парень Радамес. Вот пристали!..
Он надел шляпу, старательно натянул перчатки и, вскинув голову, пошел в дождь.
1983
БАКАША
Не знал Бакаша, как быть: сказать генеральному директору пару крепких слов или молча повернуться и уйти. Правда, он сознавал, что взбешенный, побагровевший Псхулухия не так уж и не прав. Чувствовал Бакаша свою вину, но не в этом была суть. Не об этом думал он сейчас, невольно вытянувшись перед генеральным директором и нащупывая средними пальцами швы на брюках. Бакаша размышлял о своих парнях – почему они не вышли на субботник? Ни один не явился, хотя он приказал им убрать двор. А Псхулухия бушевал:
– Слышь, Бакашвили! Если не способен управлять базой, нечего было браться, нечего занимать должность директора, любезный! Всего пятнадцать шоферов под твоим началом! С пятнадцатью работниками не можешь управиться, фронтовик, командир! А еще генералом был, говоришь! – Последнюю фразу Псхулухия повторял уже в четвертый раз, и окружавшие его подхалимы угодливо расхохотались и хохотали до упаду, кое-кто даже утирал слезы.
– Я не был генералом… Я подполковник… – в четвертый уже раз ответил Бакашвили на грубую, бестактную остроту.
– Какая разница? Тебе пятнадцать гусей не доверишь… Подполковник – маленький, что ли, чин, а?! Какая разница, генералом был или подполковником?!
Бакашвили понимал, что генеральный директор в самом деле не соображал, что нес. В 1941 году Псхулухия, избегая отправки на фронт, раздобыл такую справку о здоровье, что если б сказанное в ней соответствовало истине, костей бы его давно не было, а родные успели б позабыть о нем… Эта справка ему даже карьеры стоила. Чтобы не обвинили в дезертирстве, он и после войны очень долго, каждые два года, проходил комиссию, которая «подтверждала» диагноз. Вот почему он достиг лишь поста генерального директора одного из разбросанных по всему городу учреждений. И Псхулухия уверял всех, грустно улыбаясь, что здоровье подкачало, не то занимал бы должность посолидней. Как знать. Так, вероятно, и было бы…
Вот о чем думал, стоя перед ним, Бакашвили, – директор всего «пятнадцатишоферной» автобазы, как пренебрежительно говорил Псхулухия.
А генеральный директор гремел:
– На что похожа территория базы! Как показать ее комиссии?! Не можешь работать, не умеешь – не надо, никто не неволит!
…Батальон готов был к атаке. Бойцы затаив дыхание слушали командира. Бакашвили ободрял их перед боем, перед трудным боем, но не повышал голоса, не бил себя кулаком в грудь, говорил, как обычно, спокойно, словно с одним человеком. И ни слова, ни звука не пропустили солдаты, влюбленно глядя на «Деда». А было «Деду» сорок три года…
Утром Бакашвили пораньше пришел на автобазу. Все пятнадцать машин были там, но ни одна – на своем месте, шоферы оставили самосвалы где кому вздумалось. Захламленный двор базы и вправду выглядел неприглядно.
Бакаша достал из сейфа запасные ключи и аккуратно поставил машины в ряд, потом предупредил механика не выдавать наряды – всех шоферов направить к нему.
Наконец заявились на работу и водители.
– Почему вчера на субботник не вышли, львы мои? Просил же вас, – деликатно поинтересовался Бакашвили.
– Не начинай, Бакаш-джан! Один выходной у нас и то работать заставляешь? – опередил других бригадир.
– А то мало работаем.
– С семьей побыть не дадут, детям порадоваться.
Водители зашумели.
…Если не заставим умолкнуть дзот, не пройдем дальше!
– Кто пойдет, львы мои? – спокойно спросил Бакашвили.
– Я уже пошел, что тут толковать! – откликнулся любимец командира Шалва Эскванджия.
– Иди!
– В момент заткну ему глотку, так его перетак… – И Эскванджия во мгновенье ока выкатился из окопа, короткими перебежками приблизился к дзоту.
В глазах остальных бойцов была обида и недовольство.
– Не могу же я всех послать? – сказал Бакашвили политруку и, передернув плечами, примиряюще добавил: – Чего коситесь? Мы все пойдем в атаку.
Эскванджия, не попав гранатой в амбразуру, закрыл ее грудью.
– Вперед! – скомандовал командир. – Вперед, львы мои! – И первым кинулся в атаку.
Приказ был ни к чему.
«Что-то изменилось, что-то происходит с людьми, – подумал Бакаша. – Чем иначе объяснить такое – ни во что не ставить старшего! Просьбу старшего не то что по его положению, по возрасту и то следует уважить, если не абсурдная, конечно…»
– Вы не явились на субботник, зато вместо вас заявился генеральный директор и при всех крыл и поносил меня. Пятнадцать гусей, говорит, не вверил бы тебе – посмел мне сказать. За что вы так со мной, львы, почему подвели?..
– Брось! Нашел из-за кого переживать, – снова опередил товарищей бригадир. – Не знаешь, что он за подонок!
– Ладно, львы мои! Уберем территорию сегодня! Иначе не получите наряда.
Шоферы притихли, переглянулись.
– Сначала работа, потом уборка… С цементного звонили, возмущаются, почему машин до сих пор нет, – сказал бригадир.
– Не уберете, наряды не получите. И машины чтоб вот так, на свои места ставили, в последний раз предупреждаю. Для чего расчертила нам двор инспекция!
– За простой самосвалов Псхулухия еще сильнее взгреет тебя!
– Я сказал, не уберете, не дам наряда. Ясно?
– На заводе нас ждут!
– Мне мебель перевозить. Ты же обещал!
– Сначала работа – потом уборка, и двор расчистим, и машины поставим в ряд, – пообещал бригадир.
Шоферы оглянулись на него и сразу все смекнули.
– Хорошо, верю вашему честному слову!
Стемнело, Бакаша покинул автобазу, хотя ни одна машина не вернулась. Потому еще ушел, не дождался шоферов, что боялся: пристукнет кого-нибудь, не выдержит. Ушел от греха подальше. Знал, до утра остынет, отходчивое было у него сердце. Но как быть с порядком, с дисциплиной?! Во всем и везде нужен порядок. Если сам не разумеешь, пусто в башке – оглядись, прислушайся – радио, телевидение, газеты кричат о дисциплине, о порядке! А на улицах? На улицах, по которым носятся его славные шоферы, его львы? Плакаты красуются, и все о том же: порядок, дисциплина – везде и во всем! Эх, львы, львы!
Утром на территории автобазы он застал привычный беспорядок. И снова предупредил техника, чтобы послал к нему всех водителей. Не скоро, но появились наконец.
Бакашвили молчал – не знал, с чего начать. Молчали и шоферы. Ни один не извинился. И тут, как назло, зазвонил телефон.
– Почему задерживаешь машины, Бакашвили! Почему?! – орал в трубке Псхулухия.
– Дело было. Я должен был…
– Дело! На заводе цемент ждет, братец! Когда я втолкую тебе, что каждая минута задержки равносильна измене.
…Рапорт.
Заснул на посту – в караульной будке. Не слышал, как пробрались мимо него немецкие разведчики. Проснулся от взрыва склада боеприпасов… Нанесен большой материальный урон… Потеря живой силы. Передать дело в военный трибунал…
Бакашвили разорвал рапорт. Почувствовал на себе изумленные взгляды комиссара и других офицеров.
– Расстрелять! – отчеканил он.
Тот выстрел и по сей день звучит в ушах. В какой адский грохот не попадал он после того – и в зоне артподготовки оказался, и рядом с грохочущими «катюшами» стоял. Но тот одиночный выстрел из винтовки по сей день не дает покоя…
Шоферы воспользовались замешательством директора и пошли к машинам. Самосвалы один за другим прогрохотали через ворота.
Бакашвили постоял во дворе, огляделся по сторонам и принялся убирать. Что только не валялось в ремонтных ямах! Каждая была свалкой изношенных шин, всякого хлама. Ребята из соседних дворов в «партизаны» играли в этих канавах. В них не то что гестапо, черт не сыскал бы маленьких партизан.
Бакаша выгреб утиль из одной ямы, потом из другой. В третьей находился «штаб», и ребята стали просить дядю Бакашу не трогать ее, но он разъяснил им, что местоположение штаба следует менять, а то враг засечет их, и они перебрались куда-то еще.
Когда он вычистил третью яму, сердце у него колотилось. В последнее время оно не раз напоминало о себе, но Бакаша не обращал внимания. Глянул на часы – было уже пять. Почувствовал голод. Умылся. Устало посидел немного у письменного стола, подремал. Потом встал, отправился домой. По пути зашел в магазин. Увидев длинную очередь в кассе, хотел было повернуться и уйти, но вспомнил, что и жена весь день занята. К тому же устал очень и проголодался сильно. И решил воспользоваться своим правом. Достал из кармана удостоверение.
– Еще одному без очереди?! – выкрикнул кто-то за его спиной. – Чего тогда отступали, если вас столько было?!
Бакаша обернулся. Безошибочно распознал сболтнувшего. Посмотрел на него в упор – и столько мерзкого вычитал в водянистых глазах, что его чуть не стошнило. «Хорошо, что в моем полку его не было». И вдруг ощутил, как заныла правая рука, глянул на свою кисть, ухватившую лацкан пиджака. Нет, рука, его рука средних размеров, сгребла, оказывается, в горсть все, что было на подонке! Сам поразился, как ему удалось. Разжал пальцы, отвернулся от струхнувшего, обмочившегося водянистоглазого типа и пошел к выходу, вытерев руку о брюки сзади. «Да, зажрались люди, заплыли жиром. Режиссеры для фильма о концлагере натуру найти не могут», – подумал Бакаша и свернул к рынку.
Утром следующего дня, хотя и было воскресенье, Бакаша пошел в гараж.
Картина там была прежняя – самосвалы в привычном беспорядке, как попало стояли у стен… «И не заметили, верно, что все три ямы расчищены».
В проходной будке дверь была настежь, сторож сладко спал на удобном ложе, сооруженном из мягких сидений старых машин. «Соображают, когда хотят, хватает ума и умения сделать полезное». Но особенно поразило Бакашу другое: мальчишки играли в войну – трещали автоматы, грохотали орудия, завывали снаряды, крики «Ура!» сотрясали воздух, а сторожу хоть бы что, посапывал себе преспокойно.
А ведь был на посту. Да, воцарился мир, и если уж кто погрузился в сон, того не добудишься.
Мальчуган, игравший роль немца, плакал, не хотел, видимо, быть фашистом, но его, самого маленького, принудили, сказали, хочешь играть, будешь немцем, а нет – катись домой! А что знал этот малыш о фашистах! Не хочет быть мальчик немцем! Даже отца его, наверное, миновала война. Дедушка – да, из того поколения, конечно… У него самого внук, сверстник вот этого сорванца… Но Бакаша ошибся, мальчуган плакал из-за чего-то другого, так как едва из подвала мастерской донесся шум, он утер слезы и крикнул:
Мальчишки в подвале играли в гестапо,
Зверски замучен наш сторож Потапов!
Бакаша невольно заглянул в распахнутую дверь караулки. Сторож и не думал просыпаться. А из подвала и вправду доносился шум. Бакаша метнулся туда, но не успел достичь входа, как на крыше мастерской два «партизана» выкатили самодельный пулемет и навели его на Бакашу. «Огонь!» – раздалась команда и потонула в оглушительных взрывах: из-за ограды летели и лопались перегоревшие лампы. Как «взрываются» лампочки, вы, надеюсь, все знаете и представляете.
Мальчик в овраге нашел пулемет —
Больше в деревне никто не живет! —
крикнул пулеметчик.
Бакаша рванулся к бочке из-под масла, стремительно вскочил на нее, а оттуда разом махнул на крышу мастерской. Маневр его оказался для ребят столь непредвиденным и невероятным, что они побросали оружие и кинулись наутек. Бакаша схватил пулемет – разнести на куски, но откуда-то донеслись голоса:
– Не ломайте, дядя Бакаша!
– Не уносите, дядя Бакаша!
– Мы с трудом его сделали!
«Что со мной?! Что со мной творится! Не соображаю, что делаю!»
– Сами говорили – двора у вас нет, играйте тут, когда машины уйдут.
– Пожалуйста, дядя Бакаша… Не ломайте, дядя Бакаша…
– Что мы такого сделали…
– Ну, простите…
«Беспризорные они, что ли?.. Не смотрят за ними, не учат их ничему?!»
– Верните, дядя Бакаш… – И самый маленький снова заплакал.
– Простите, больше не будем…
– Посмотрите, что вы тут натворили! И без вас черт ногу сломит, такой беспорядок…
– Мы уберем, уберем!
– Знаю вашу уборку… Бакаша заглянул к сторожу.
– Что случилось? – спросил его успевший проснуться сторож.
– Ничего… Отдыхай, отдыхай. Пошел я… – И медленно направился к воротам.
Всю ночь проворочался без сна. «Забыли они что-то… Что-то главное. И эти шоферы и мальчишки… Хотя при чем тут дети! Со взрослыми что произошло? А какая, собственно, разница между шоферами и этими мальчишками?! По-моему, никакой…»
С трудом уснул под самое утро.
Жена вошла в комнату в тот момент, когда он прикреплял к парадному кителю, где-то у живота, сорок шестую награду.
Не дав ей изумиться, подполковник в отставке предупредил:
– Не начинай теперь… Сама знаешь, без нужды не достаю их. – И Бакаша нежно, трогательно приложил ладони к орденам и медалям. Их тяжесть оттягивала китель, и воротник давил на тощий затылок исхудавшего за последнее время подполковника.
По улице он шел с таким видом, что прохожие невольно останавливались. Правда, люди глазели бы, даже если бы он старался пройти незаметно, – а как не подивиться человеку, который в будний день, с утра пораньше, украсил грудь боевыми наградами!
Бакаша не спешил. Впервые за все время работы опаздывал, но не торопился. Знал, с какой целью опаздывает.
– Здравствуйте, дядя Бакаша! – первыми заметили его мальчишки-партизаны.
Бакаша ответил улыбкой. Ребята гурьбой увязались за ним, подбежали другие, окружили – со всего квартала сошлись, Бакаша не ускорял шага.
А разъяренный Псхулухия в десятый раз звонил в гараж – жаловались с цементного завода: опять нет с утра машин! А машины не выйдут в рейс, пока Бакаша не подпишет наряды…
Псхулухия бросил трубку, сел в свою белую «Волгу» и, грозясь: «Все, в последний раз предупрежу!» – поехал на автобазу.
Шоферы, собравшись в круг, рассказывали анекдоты. При виде Псхулухии умолкли.
– Все еще нет его?! – взбеленился генеральный директор.
– Нет, – отозвался техник.
– Пусть только заявится, покажу ему! Десять часов! Министры так не задерживаются! – Псхулухия уселся за стол Бакаши.
Шоферы снова принялись за анекдоты и весело хохотали, забыв обо всем. Когда скрипнули ворота, они разом оглянулись на шедшего к ним военного, интереса, однако, не проявили. А когда за блестящим офицером проследовала ватага мальчишек, они узнали своего директора и, онемев от изумления, обступили Бакашу.
– Все еще не появился? – прогремел Псхулухия из директорского кабинетика.
Шоферы расступились, и взору Псхулухии предстал сверкавший орденами и медалями Бакаша.
Все замерли, непривычную тишину нарушали лишь шаги генерального директора.
Псхулухия почему-то подходил на цыпочках, словно побаивался.
Какое-то время все продолжали молчать. Водители, как бы не веря глазам, притрагивались к орденам и медалям. Наконец один, преодолев растерянность, смущенно промямлил:
– Что это за орден?
– А этот? – осмелел и другой.
Бакаша спокойно ответил им. И посыпались вопросы. А уж ребят ничто не могло унять. Они впервые видели так близко боевые награды.
– Постой, постой, а почему у тебя орден Суворова? – злорадно, будто уличая в обмане, вопросил Псхулухия. – Им только командующего армией награждают!
– Верно, орден Суворова первой степени первым получил маршал Жуков 28 января 1943 года после Сталинградской битвы.
– Что он получил, это известно. Тебе почему дали, тебе?
– Заслужил, значит.
– А орденом Невского награждают за героизм… Да? Может, ошибаюсь? – заметил один из водителей.
– Не ошибаешься, так и есть! – ответил бригадир.
– Да ты генералом был, друг, или… – начал было Псхулухия, но его грубую шуточку оборвало глухое молчание.
– Подполковником я был! И все на мне мое – и ордена, и медали, и погоны! – усмехнулся Бакаша. – А вы, ребята, посмотрели и хватит, марш в школу!
Ребята разлетелись, как стайка воробьев.
Водители молча сели в свои машины, незаметно смылся и Псхулухия.
Бакаша раздал наряды.
Трудовой день, хотя и с опозданием, но начался.
На следующее утро Бакаша пришел на работу рано, как обычно. Вы скажете: это банально, но что поделаешь – так и было. Двор оказался убран, машины вымыты, начищены до блеска, и стояли на своих местах, сверкая чистотой, самосвалы. У техника наряды были уже готовы.
Бакаша быстро подписал их, и машины без задержки одна за другой выехали из ворот. Автобаза опустела. Душа радовалась – такой кругом царил порядок.
В директорской комнатушке зазвонил телефон. Трубку успел взять техник.
– Кого? Нет у нас такого, – и опустил трубку на аппарат.
– Кого спрашивали? – поинтересовался Бакаш.
– Какого-то Георгия…
Телефон зазвонил снова, и снова техник перехватил трубку.
– Это Псхулухия говорит, – услышал техник в трубке.
– Слушаю, батоно!
– Повторяю, мне нужен батоно Георги…
– Нет у нас такого…
– Как это нет?! Ты лучше меня знаешь? Дай мне Бакашвили! Бакашвили!
Да, с самого начала хотел сказать и забыл: Бакашвили звали Георгий.
1983
