Текст книги "Гномики в табачном дыму"
Автор книги: Тамаз Годердзишвили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– Мало ли что сочиняют люди! Выдумки все! – бросила Людмила, укладывая рюкзак.
– Никакие не выдумки. Так все и было, как рассказал. Одному дивлюсь: сколько лет живу в этих краях, а нигде не попадались ни желоба, ни ванны, ни пепелище – должно же было что-то остаться?! Диву даюсь, клянусь японским богом, куда все девалось?
Не ведал Глеб Симагин, какое доброе дело сделал для несчастных людей! Моих собратьев по недугу! Если у них были видения, какие сопутствуют иногда мне… Неужели в самом деле не осталось следов пепелища? Где могли находиться эти деревеньки? Надо найти какие-нибудь следы… Страшно подумать, но если у меня с ними одного рода видения – месторождение руды найдено.
– Как по-вашему, где все же находились деревни? – допытывался я.
– Не знаю. Чего не знаю, того не знаю. – Старик поднялся. – Вроде бы где-то у Черных скал. И куда упрятал жеребенка японский бог… Идете, нет? – спросил погодя.
– Идем, идем, – ответила Людмила и снова стрельнула в меня взглядом.
Мы молча прошли ущелье. Когда наши группы воссоединились у вершины водораздела, техник сообщил, что содержание «элемента» незначительно, но неуклонно возрастает вдоль ущелья.
– Знаю, – сказал я спокойно, как если б давно был уверен в этом.
– Знаете?! Откуда? Прибор ведь у меня был!
– Нам японский бог покровительствует, – я кивнул на старика. Они поздоровались.
Мы молча двинулись вдоль по гребню, к Медвежьему перекрестку, где ждал нас вездеход.
– У Медвежьего перекрестка тоже деревня была, дважды затопляло ее, – сказал старик, – ну и покинули люди гиблое место, переселились отсюда.
– Давно? – поинтересовалась Людмила.
– Несколько лет прошло. Разобрали дома, увезли с собой.
От деревни оставалось несколько печных труб, сиротливо торчавших там и сям. Все вокруг было разворочено, разрушено, как после побоища.
Мы забрались в вездеход. Рядом со мной что-то рассказывали, чему-то смеялись. Я ничего не слышал. Оцепенел. Страшная история, рассказанная стариком, потрясла меня. Кажется, надо откровенно выложить все Александрову и Пельменеву о моих приступах и видениях… Если тот же недуг… Я попросил старика поехать со мной в лагерь. Японский бог должен быть рядом – мы сообща представим бесспорные доказательства! Не подозреваете, какая новость ждет вас, Юрий Александров и Михаил Пельменев! Старик и мой недуг укажут путь к месторождению. Аргументы веские.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – встревожилась Людмила.
– Хорошо, как никогда. Но мне нужен твой супруг – немедленно.
– Все шутишь.
– Правда, Людмила, срочно нужен!
– Заседание триумвирата?
Людмила остановила вездеход и отправила за Пельменевым одного из рабочих.
Уже смеркалось, когда мы вернулись в лагерь. Я поспешил к Александрову, Людмила – за мной. И тут-то все и случилось…
Дождь лил сплошным потоком. Я брел по пояс в воде. Со всех сторон грозно надвигались ледяные потоки. Дремучая тайга захлебывалась, задыхалась. Все было залито водой. Ее неверная бурлящая поверхность ломала дрожащие отражения полузатопленных елей. Ели стояли недвижно, оцепенели, не шевелилась ни одна веточка, но в воде, в неуемной воде тайга качалась, металась, будто ураган хлестал и трепал ее. Я продвигался вперед, к солнцу. Медленно, невесомо. Вода была уже по грудь, я с трудом удерживался на ногах. Неожиданно очутился в широком заливе. Над пустынной водой возвышался бугор, а посреди него стояло разбитое дерево. Я направился туда, тащился из последних сил, изнемог, выдохся. Мышцы онемели. Выбрался наконец из воды и растянулся на спине. Бугор оказался глыбой льда, но дерево на нем было обуглено. Над черными ветками расплывались струйки дыма. На один сук опустилась вдруг черная ворона и подмигнула. Потом ворона побелела, обратилась в седую косматую ведьму. Не вся – одна голова у нее стала ведьминой.
– Прошел-таки по волосяному мосту, Адиханджал? [1]1
Адиханджал – герой грузинской сказки. Перейти волосяной мост – значит одолеть препятствие, справиться с очень трудным делом.
[Закрыть] – спросила старая.
– А ты что думала! Назло тебе перешел!
– Подыхать не собираешься?
– Не дождешься, ведьма, не собираюсь!
– Это почему еще?
– Какое время умирать, столько дел впереди!
– Только потому?
– Мать должен пережить, не дам ей видеть горе!
Услыхала это ведьма, улетела. Исчезло и дерево, исчез бугорок, а я снова погрузился в ледяную воду…
– Если его слушаться, дождемся – на руках у нас умрет! – прозвучал голос Пельменева.
– На каком вездеходе отправим?
Это голос Александрова…
– Сердце матери гибель твою чует.
– Слыхал я про эту сказку!
– Не боишься, значит?
– Чего?
– Смерти.
– Не дождешься, говорю тебе, ведьма.
– Сляжешь, сляжешь, а как тяжко будет – пташка твоя приезжает!
– Какая еще пташка?!
– Инка-секретарша! Молоденькая, хорошенькая, глупенькая.
– Инка работать приезжает.
– Ох и тяжко тебе будет умирать! Наташа сына родит.
– Наташа… Наташа…
– Сердце матери гибель твою чует.
– Не дам ей видеть горя, хоть на день, да переживу.
– И ляжешь потом с ней рядом, да?
– Не дождешься, карга, слышишь, не дождешься! Если не врешь, если правда сын родится, ничего уж тогда меня не убьет!
– Убьет, мраморная ванна убьет.
– Спасибо – остерегла! Не лягу в мраморную ванну.
Я вскочил, убежал. Впереди пылал висячий мост. Мост через глубокую пропасть. Кинулся в огонь, перебежал на другую сторону.
– Перешел-таки мост, Адиханджал?! – настиг меня хриплый голос.
– А ты что думала! Назло тебе перешел!..
Вездеход тарахтит, потряхивает. Нестерпимо долго ползет куда-то. Зарокотал вертолет. Неужели мне так плохо?! Вертолет в исключительных случаях вызываем.
Я приподнял голову – на большее меня не хватило. Ребята осторожно понесли меня к вертолету.
– Связались с Шакино? – спросил летчика Пельменев.
– Да, ждут уже, – ответил тот.
– Зачем вызвали вертолет? Не понимаю, чего испугались. – Я говорил спокойно, словно в самом деле не понимал.
– Лежи, лежи. – Пельменев опустил руку мне на плечо.
– Никуда я не поеду! – Я попытался приподняться. Ребята силком поместили меня в вертолет и надежно замкнули дверцу. Вертолет оторвался от земли. Люди и вездеход на земле уменьшились, исчезли из виду. Под нами морем простиралась тайга.
Летчик обернулся ко мне и, увидав, что я пришел в себя, пошутил:
– Может, вернемся?
– Выпить не найдется?
– При исполнении служебных обязанностей не пью.
– А вообще много пьешь? Сколько осилишь за раз?
– Семьсот – восемьсот.
– Ого!
– Не веришь?
– Поверни-ка свой драндулет и спусти меня прямо над лагерем, слышишь! А то выпрыгну.
– Тебе отдохнуть нужно. Не помешает. Заодно диагноз поставят.
– «Диагноз»! Диагноза московские врачи не поставили! Пойми, со дня на день комиссия из министерства нагрянет.
– Я выполняю приказ.
Приказ! Знаю, милый, знаю! Не приказ, а любовь ко мне движет тобой! Ничто не заставит изменить курс. Будто не знаю, сколько раз нарушал ты и приказы и дисциплину! Когда требовалось, мы и приказ меняли с тобой, и курс. Забыл, как носились на твоей «стрекозе» по нашему хотению, по нашему разумению. Не начальства боишься! Знаю, друг, чего опасаешься.
– Лети назад, слышишь!..
– Потерпи чуток, вот-вот будем в Шакино.
Вертолет медленно пошел на посадку.
Нас встретил секретарь Шакинского райкома партии, прикатил на аэродром в своей черной «Волге». В этих краях всего месяца полтора можно ездить в машине, а в остальное время такой снег, что любой предпочитает сани или просто лыжи. Но секретарь райкома решил – и на эти месяц-полтора нужна машина. Дела у него в районе налажены, и пошли ему навстречу, выделили «Волгу» по первой же просьбе.
– Переночуете у меня, а завтра на моей «Волге» отправим вас в центр. – Тон был непререкаем, а слова «на моей «Волге» прозвучали с ударением.
– Здравствуйте, уважаемый Всеволод Сергеевич.
– Здравствуйте, здравствуйте… – смутился он. – Извините, как вас по батюшке?
Секретарь отлично знал и мое имя, и отчество, и фамилию тоже, просто не захотел оставаться в долгу.
– Зовите просто Гурам, уважаемый Всеволод.
– И ко мне можете обращаться просто, без этого «уважаемый», – улыбнулся он.
Попрощались с летчиком, уселись в «Волгу» и покатили, взбивая пыль на шакинском шоссе.
– До отдыха ли, когда такая погода для работы! – возмутился я.
– Осмотрит вас в центре врач и решит – отдыхать или работать.
– У нас времени в обрез, понимаете? Комиссию ждем из министерства.
– Понимаю, туго придется вашим без вас. – Помолчал, потом сказал вдруг: – Знаете, давно собираюсь спросить, да забываю всякий раз при встрече. Как вы, грузин, переносите наш климат, как привыкли к нему? Если не ошибаюсь, вы двенадцать лет в наших краях, верно?
– Да, тринадцатый год пошел – несчастливый. К климату привыкнуть работа помогла – любимая работа, сибирские пельмени и разбавленный спирт.
– Разбавленный? Спирт водой разбавляете?! – поразился секретарь и перекинулся взглядом с шофером. Дюжий сибиряк выразительно ухмыльнулся.
Замелькали окраинные дома Шакино.
– Вот и доехали, – успокаивая меня, сказал секретарь.
Машина остановилась перед двухэтажным домом. У входа нас поджидала пышнотелая, дородная супруга секретаря в розовом платье.
– Добро пожаловать, здравствуйте. – Голос был неожиданно тонюсенький, никак не соответствующий комплекции. – Вот вы какой, оказывается, «таежный волк»! Не обижаетесь? Все тут вас так называют или просто «грузином». Верно, и сами знаете.
Да, это-то я знал, но вот почему щуплым, невзрачным мужчинам любы дородные – не могу уразуметь. Видимо, существует в человеке стремление к антиподу.
Я смущенно улыбнулся хозяйке и представился.
– Евдокия Македоновна, – представилась и хозяйка. – Можно просто Доки.
– Неудобно, уважаемая Евдокия.
– И без «уважаемой», пожалуйста. Сева не выносит… – Женщина испуганно приложила палец к губам, искоса глянув на мужа, и просто, как члену семьи, сказала шоферу: – Заходи.
В прихожей шофер стал на куски войлока и, заскользив, будто на коньках, понесся прямо к письменному столу, заваленному газетами и журналами.
– Обед готов? – спросил хозяин дома, не обратив внимания на слова жены.
– Стол накрыт. Не знаю только, что подать гостю – сухое или…
– Ничего, – прервал ее муж. – Гостю – ничего!
– Это почему?! Чем я провинился? Видите – здоров, прекрасно себя чувствую.
– Ни капли, и точка!
– Сказал, значит – все, приговор окончательный, обжалованию не подлежит! – разъяснила мне Евдокия, расплываясь в улыбке, и пригласила в просторную столовую на верхнем этаже.
Стол действительно был накрыт для пиршества: пельмени сибирские, соленые белые грибы и прославленный байкальский омуль. Глаза мои поедали соблазнительную закуску, а мысли были на аэродроме – сбежать бы как-нибудь, пока там летчик. Мне в самом деле хорошо, а когда случится следующий приступ, никому не ведомо! Может, и вовсе не случится.
– Не угодно руки помыть? Заговорилась, забыла предложить.
Хозяйка снова провела нас в нижний этаж и распахнула передо мной широкие двери в ванную. Не только двери, но и сама ванна были слишком велики для сравнительно небольшого помещения.
– Не люблю маленькие ванны, сами видите, какая я, не вмещаюсь. Митенька, – Евдокия кивнула на шофера, стоявшего рядом, – раздобыл где-то вот эту огромную ванну, и пришлось переделать двери, не проходила ванна, – объяснила хозяйка и ушла в столовую.
Передо мной была ванна из белого мрамора!
Грубо высеченная ванна из белого мрамора!
Ванна из белого мрамора!
Я онемел.
– Входите, полотенце справа висит, – пробасил шофер.
– Митенька, откуда вы притащили эту ванну?
– Издалека. Слыхали про Черные скалы – оттуда. Давняя история.
– Сумеешь указать на карте то место?
– Сумею, понятно. Я в топографическом техникуме учился, между прочим, это потом в шоферы подался…
– Митенька, слушай внимательно. Мы сейчас улизнем отсюда. Летчик еще на аэродроме. Пометим на карте то место и вернемся назад.
– А как же… Неудобно… Всеволод Сергеевич…
– Будь другом, не возражай, не трать слов. Пошли.
И я буквально поволок его к выходу.
К аэродрому мы неслись на бешеной скорости. Прохожие озадаченно поворачивали головы вслед. Митенька ворчал: «Евдокия убьет, голову мне оторвет», но я успокоил его, заверил, что он совершает общественно полезное дело на благо всему человечеству.
Летчик спал в комнате отдыха. Мы разбудили его, попросили карту. Митенька приблизительно очертил место, где в 1952-м по заданию комсомола вел поиски беглого военного преступника. Место это оказалось километров на сто севернее нашего лагеря.
– Значит, в верном направлении ищем! – вырвалось у меня.
– Там золото? – удивился Митенька.
– Да, Митенька, да! Самый ценный металл!
Я расцеловал от радости шофера и повернулся к летчику.
– Готовь свою «стрекозу»!
Летчик попытался было возразить, но, видя, как я возбужден, махнул рукой, сообразил, что я не отступлю.
Еще полчаса шумного разговора в кабинете начальника аэродрома, и нам разрешили вылет.
Митенька брел за нами и ныл, словно медведь с больным зубом: «Убьет меня Доки, убьет». Проводил до вертолета, пожелал успеха и, буркнув: «Черт с ним, что будет – будет», затрусил к черной «Волге».
Вертолет взревел.
– Посадишь «стрекозу» точно в тот квадрат, который пометил Митенька, – велел я летчику. – Говорит, там осталось еще несколько ванн, если только не растащили. Но сначала сделаешь два-три круга над ним, осмотрим сверху.
– Полетаем, как в старину? Сколько лет минуло с той поры!
– Сколько? Лет десять – двенадцать!
– Горячее было время! Славное!
– А чем сейчас плохо? Разведучасток определился, и вертолет нам больше не нужен. Не так мотаемся, хотя ходьбы и теперь хватает.
– Каждый со своей колокольни смотрит. Меньше стало полетов – меньше и зарплата.
– Брось пить, хватит тебе твоей зарплаты.
– Давно бросил.
– С чего это?
– Почки пошаливают, взялся за ум, сам знаешь, какое у нас требуется здоровье.
– Знаю, знаю. Я и сам давно б загнулся, не будь таким здоровым.
– Да, здоровья тебе не занимать… – Летчик глянул мне в глаза. – И здорово освоился в тайге, комары и те признали своим, не трогают, – и засмеялся.
– Ты смеешься, а они в самом деле меня не кусают – им моя кровь не по вкусу!
Не по вкусу… Не нравится им моя кровь. Неужели отличают здоровую от… Ничего, наступит конец их раздолью тут…
– Представляешь, какой тарарам подымется в лагере, когда свалишься им на голову!
– Это точно – ошалеют!
Немного погодя штурман сообщил, что мы подлетаем к намеченному квадрату. Стали снижаться. Летели совсем низко, над самой тайгой, но сколько ни вглядывались, ничего особенного не заметили.
– Давай опускайся вон на ту поляну, – я указал летчику место.
Поляна была размером с небольшой стадион, вся в цветах. На краю ее у опушки заметно выделялась прямая темно-зеленая полоса. Мы пошли туда и обнаружили широкий прогнивший деревянный желоб, весь заросший высокой травой, мхом. Желоб тянулся к лесу. Как колотилось сердце, сами можете вообразить. Летчик обогнал меня и бежал вдоль желоба, отбиваясь от комаров. Внезапно я обернулся, как от толчка, и увидел продолговатую глыбу, какое-то подобие саркофага под зеленым саваном. Не успел я заорать: «Вот они!» – как летчик уже впрыгнул в разбитую ванну, полную хвои и палой листвы. Чуть поодаль заметил еще одну зеленую глыбу, вернулся к ней – и она тоже оказалась ванной! Деревянный желоб соединял ее с первой. Мы пустились вдоль желобов. Сравнительно узкие, они соединялись, сходились к одной большой деревянной трубе, а та привела нас к высоким скалам. По пути попалось несколько источников, вероятно минеральных, каждый показывал высокое содержание «нашего элемента».
У летчика был прибор. У скал прибор буквально трещал – шкала не была рассчитана на такое содержание элемента.
– Что за допотопный у тебя прибор? – разозлился я, словно летчик был виноват.
– Такой, какой положен по инструкции.
– Ладно, не все ли теперь равно, – бросил я почти безразлично. Возбуждение разом улеглось.
Летчика озадачил мой тон. Мне бы кричать, орать от радости, а я стою себе, будто ничего особенного не произошло!
Странно все-таки устроен человек… Как ждал этого часа! А теперь, дождавшись, думаешь, ну и что, так и должно было быть. Рано или поздно, я ли, другой ли – кто-то добрался бы до этих скал.
Передохнув немного, я стал скалывать образцы, сделал нужные записи. Весь взмок, по лицу струился пот. Усталость навалилась внезапно.
– Плачешь от радости? – улыбнулся летчик.
– Нет, лью трудовой пот, – усмехнулся я.
Мы двинулись к вертолету.
Взяли курс к нашему лагерю.
– Слушай, тебе доводилось сбивать вражеский самолет?
– Я не был на фронте.
– Чем же занимался в войну?
– Новые самолеты испытывал.
– А что ты чувствовал, когда приземлялся после испытания?
– Выпить хотелось.
– Потому-то и уволили.
– Нет, не пил тогда.
– Может, скажешь, и сейчас не пьешь! Брось заливать! И вообще!.. – и захлестнула радость – я стиснул летчика в объятьях.
Вертолет дернулся, рванулся в сторону, и я мгновенно пришел в себя.
– Извини.
– Ты что – спятил?! – заорал летчик и тут же сообразил: – Наконец-то прорвало тебя!
– Парашют есть? Спрыгну над лагерем!
– Веревочная лестница к твоим услугам – спустишься как Ромео!
– Ладно, спущусь как Ромео.
Смеркалось, когда вертолет пролетел над лагерем, но я видел, как наши выскакивали из палаток и неслись к ближайшей поляне. Поляна завалена была валунами, поэтому вертолет повис над ней метрах в десяти.
– Всего хорошего, Монтекки! Скоро увидимся, наверное! – сказал я летчику, прощаясь.
– До свидания, Ромео. Желаю успеха!
– Спасибо! Плюнь через плечо на черта! – потребовал я озорно, помахал на прощанье и стал спускаться.
Я боялся смотреть вниз – слишком свирепые были лица у Пельменева и Александрова. Они держали нижний конец лестницы, как держат в цирке для воздушных гимнастов.
– Может, не стоит спускаться? – спросил я с лестницы.
– Что случилось?! – крикнул, не вытерпев, Александров.
– Что случилось?! Почему возвратился! – Пельменев грозил мне кулаком.
– Последний раз в этом сезоне! Знаменитый эквилибрист на батуте! – закричал я и, спрыгнув, перекувыркнулся несколько раз, раскинул руки: «Алле гоп!»
Мне дружно захлопали.
Вертолет сделал над нами два круга, что означало: «Желаю счастья» и, жужжа, устремился в небо.
– Ну, выкладывай, не тяни! – сердито потребовал Пельменев.
– Конец нашим мучениям! – заявил я. – Собирайте пожитки. Опять переносим лагерь! – и зашагал к рабочей палатке.
Александров с Пельменевым последовали за мной. Триумвират заседал недолго. Мое сообщение было кратким.
Я не успел досказать все, как Александров вышел из палатки.
– Подъем ровно в шесть! Выступаем чуть свет! – Голос его гремел на всю тайгу.
Вслед за ним вышел Пельменев, а немного погодя явился с Людмилой и пригласил нас отметить долгожданное событие. Александров позвал Светлану. Я кинулся в свою палатку за копченой рыбой. Проходя мимо геологов, услыхал звон стаканов.
Прошел мимо рабочих. Те тоже пили. Тогда я громко воззвал ко всем:
– Чего пить порознь! Выходите, вместе отметим!
На зов откликнулись – весь лагерь собрался в большой столовой палатке. Мы поздравляли друг друга. Пили за мое здоровье, я возглашал здравицу за других, но старался не пить. Людмила взялась за гитару. Кто-то запустил белую ракету. Хмель быстро одурманил головы. Среди шумного, бурного веселья я незаметно покинул товарищей, не терпелось забраться в спальный мешок. Измотался за день, наволновался, и стакан спирта сделал свое дело – я давно не пил. Заснул мгновенно.
Пробудился поздно – часы показывали девять. Усомнился – работает ли будильник, может, остановился вчера вечером? Выглянул наружу. Все палатки убраны, все уложено на машины. Выходит, готовы сняться с места и ждут, когда я проснусь! Попробуй не расчувствоваться…
Я выскочил из палатки и тут же угодил в руки притаившихся по сторонам ребят. Подхватили и торжественно понесли к реке, осторожно опустили на землю – совершить утреннее «омовение». Потом, как я ни противился, таким же манером доставили назад к палатке, накормили и напоили чаем. Пока я завтракал, свернули мою палатку, сложили вещи. Кто-то подкрался сзади и закрыл мне глаза ладонями. Оказалось – летчик. И тут-то я заметил на поляне, которую успели очистить от камней, вертолет!
Я понял – сопротивляться бесполезно.
Меня усадили в какое-то подобие кресла, увитое цветами и гирляндами шишек. Собрались все члены экспедиции. Долго прощались.
– Пишите хоть раз в неделю, не ленитесь! – попросил я.
– Не беспокойся, забросаем письмами! Обо всем будем сообщать! – дружно заверили ребята.
– Не только писать, звонить будем в госпиталь. Твои советы понадобятся.
– Там уже знают? – спросил я, нерешительно двинув головой в сторону столицы.
– Сообщили, понятно.
Еще раз попрощались и разошлись. Мы с летчиком направились к вертолету, остальные расселись по своим местам на машинах, продолжая махать мне рукой и кричать: «Поправляйся, Гурам! Скорей возвращайся! До скорой встречи!»
Вертолет взмыл в небо. Лагерь на колесах стал отдаляться и скоро совсем скрылся из глаз.
Под нами расстилалась бескрайняя тайга.
Мы неслись к солнцу.
«Дорогой наш Гурам!
Обещала часто писать, а сдержать слово не удалось. После твоего отъезда тут такое завертелось, минутки выкроить не могла. Знаешь ведь Александрова! Черные скалы, те самые, где ты ванны обнаружил, обследовали до конца. Миша поставил новую буровую – результаты отличные, лучше и не надо! Сам понимаешь, как это нас окрылило, работаем, как говорится, не покладая рук, без выходных. Особых новостей нет. Хотя есть: рядом стоит знакомая тебе девочка и просит оставить ей полстранички – приписать несколько строк. Оставлю, конечно, страдает, бедняжка! Береги себя, не падай духом. Что думают врачи, не пора ли отпустить тебя назад в тайгу?
Дружески обнимаю и целую. Людмила. Привет от всех наших. Ждут тебя с нетерпением, уверяют, что не могут без тебя, велят энергичней лечиться.
Кланяется тебе Михаил Тимофеевич, все справляется, как ты, да поможет, говорит, ему японский бог.
Людмила».
«Гурам, мой добрый Гурам!
Еле упросила Людмилу Пельменеву оставить мне место. Догадываешься, кто пишет? По почерку не узнаешь, никогда ведь не писала тебе, хоть и очень тянуло. Все вспоминаю тот вечер, вспоминаю твой грустный взгляд. Вспоминаю потому, что благодаря тебе по-другому взглянула на жизнь, на отношения между людьми. Знаю, кажусь тебе глупой дурочкой, но все равно благодарна тебе, восхищаюсь тобой! Можешь поздравить, я уже студентка-заочница. Как только Пельменев согласился взять меня на работу, тут же начала готовиться к экзаменам. Целый месяц провела в Новосибирске. Конкурс был большой, но я прошла! Очень, очень тебе благодарна. Не будь тебя, вряд ли сумела бы изменить свое положение.
Спасибо. Тысячу раз спасибо.
Твоя Инка.13 сентября».
«Милая моя Людмила!
Удостоила-таки меня письма! Давно могла бы порадовать хорошими результатами, знаешь ведь – переживаю вместе с вами. Лечение идет успешно. Чувствую себя прекрасно и при каждом обходе донимаю профессора просьбой отпустить в тайгу, а он смеется, предлагает потерпеть еще немного. Я терплю – что мне остается, как не терпеть! Лишь бы вылечили. Очень соскучился без вас. Надоело лежать в белоснежной комнате – в палатку бы, в спальный мешок! Живу надеждой скоро увидеть вас. Что касается Инки, передай – благодарить меня не за что, ничего исключительного я для нее не сделал. Экзаменов за нее не сдавал, а подыскать работу в партии и другие могли. Видно, толковая девушка. Возьми ее под свою опеку, влияй и воспитывай. Может, станет похожей на тебя! Потерпите еще немного, скоро буду с вами. Обнимаю и целую всех. Гурам.
P. S. Миша и Юра считают писание писем женским занятием, и все же скажи, пусть нацарапают несколько строк и пусть не беспокоятся, разберу их каракули. Раз уж сделал приписку, пользуюсь случаем и еще раз обнимаю и целую.
20 сентября».
«Брат мой, Гурам!
Только вчера уехала комиссия. Пишу подробно, понимаю, как тебе все интересно. В составе комиссии были ответственный работник из Центрального Комитета, заместитель министра, директор нашего института, академик Ларин, секретарь Шакинского райкома. Рассмотрели все данные, пешком обошли разведучасток – район Черных скал, даже полевые дневники изучили. За «секретную» буровую еще выдадут, и, надеюсь, тебя не обойдут! Результатами остались довольны. Не говорю – были в восторге, я суеверный, но ты и сам можешь сообразить это. Ожидаемые запасы руды Черных скал вдвое превышают промышленные потребности. Теперь слово за Игорем Озеровым и обогатителями. Недавно отправили Озерову еще полторы тонны руды, а он придумал еще один новый способ выделения металла. Первые два способа его, видите ли, не удовлетворили!
Заместитель министра сначала пропесочил нас как следует, а потом обещал премию по результатам квартала. Сначала отчитал за нашу буровую, а потом распорядился составить проект установки еще двадцати одной. Сетку расположения буровых будешь делать ты. Пельменев, наверное, приедет к тебе для консультации. Судя по всему, мы скоро закончим здесь свою работу. Наше «скоро» значит два-три года, как сам понимаешь. Жаль уезжать, прирос к этим местам!
Как твои дела? Слышал, еще месяц продержат, но ты, конечно, времени даром не теряешь. Напиши, над чем работаешь, чем занята твоя голова? Как себя чувствуешь, не нужно ли чего, обязательно пиши, не стесняйся «беспокоить» нас.
Твой брат – Александров Юрий.5 октября».
«Юра!
Сетку расстановки буровых уже сделал, не надо приезжать Пельменеву. Врачи не разрешают работать, очень уж оберегают, можно подумать, что я тяжело больной.
Обо мне не тревожьтесь, мне ничего не надо, все есть.
Недавно был тут корреспондент «Известий». Сфотографировал. Очерк собирается писать о нашей экспедиции. Сохрани фото, может, последним окажется… Шучу, Юрка, знаешь ведь, не люблю красоваться перед объективом. Учтите, никому больше не стану «позировать» – не шлите репортеров, морочат голову нелепыми вопросами да еще так держатся, словно мы о них пишем очерки. А от работников «местной прессы» просто спасения нет. Говорю им: чем со мной беседовать, лучше раз побывать па месте, увидеть все своими глазами. Да разве решатся поехать так далеко? Если Пельменев приедет забрать сетку, направлю с ним одного корреспондента, узнаете, каково выдержать его.
Не надо ли сделать еще что-нибудь? Не стесняйтесь, изнываю от безделья. Я здесь совсем как в санатории, а мечтаю быть с вами, соскучился по всему тамошнему. Подумай – целый месяц я тут! Жду писем и новых заданий.
Брат твой – Гурам.12 октября».
«Мой запропавший грузинский брат!
Прежде чем потешать тебя столичными новостями, порадую – металл получен! Понимаешь, выделен металл! Не представляешь, какой чистый! А запасов руды больше чем надо, – это, конечно, тебе уже сообщили. Молодец ты, Гурам, сообразил найти «элемент» в таежной ванне!
А теперь здешние новости. Прошел слух, что министерство ходатайствует перед вышестоящими органами о присуждении премии. Нас-то вряд ли помянут, но тебя выдвинут, сибиряки постараются! Сегодня в центральной газете очерк о вашей экспедиции, вырезал и посылаю.
Из госпиталя тебе придется лететь прямо в Москву, верно ведь? Об остальном поговорим при встрече в «Волге».
Еще одна новость, и, пожалуйста, не убивайся, хоть и расстроишься: на твоей любимой незнакомой тебе и недосягаемой кинозвезде Светлане Голубовской женился наш замдиректора! Так-то! Взял ее за руку, повел к себе домой и усадил там – женой. Тебе никогда не проявить такой решительности, а давно бы следовало. Давно бы следовало закатить знатную грузинскую свадьбу! А может, вообще не намереваешься приглашать нас в Тбилиси на свадьбу? Пишу и от имени «трио блондинов», как ты именуешь наших научработников.
Обнимаем, целуем.
Игорь Озеров и трио блондинов.14 ноября».
«Дорогие мои друзья!
Пишет «позабытый» вами ваш, грузинский побратим! Столько времени никаких вестей от вас, хотя я мог бы раз десять получить письмо. Конечно, найдете оправдание, сошлетесь на «гигиенически» чистый металл, но при ваших способностях и трудолюбии вполне могли выкроить часок для письма.
Молодцы, ребята! Честное слово, поражен, как вам удалось выделить элемент в таком чистом виде?! Игорь, по-моему, ты кое-что держишь в секрете.
Хотел бы я знать, над чем теперь будете ломать голову? Чем заниматься, какую проблему разрешать бессонными ночами?! И как вы смиритесь с отдыхом по выходным дням и нормальным сном по ночам? На что станете расходовать силы, нет – «энергию» мозга, разрешив «проблему века»?
Что до обожаемой мной Светланы Голубовской, то разве можно так ошарашивать? Надо было подготовить меня, бережно, осторожно подвести к потрясающей новости, а ты взял и сразу обрушил на мою бедную голову весть о ее замужестве! Ладно, я устоял! А вообще спасибо – убедил, что не так уж сложно покорить и самую неприступную красавицу.
Прошу – пишите чаще, чтобы новости не устаревали, пока дойдут до меня.
Целую вас и обнимаю.
Солист Гурам и квартет медсестер.21 ноября».
«Мой дорогой!
Твои друзья упорно скрывали адрес, но я все равно раздобыла его. Не знаю только, верный ли он.
Как я соскучилась по тебе, по твоему голосу, глазам, рукам, по твоей ласке! Соскучилась по своему сумасшедшему, ревнивому Гураму!
Что с тобой стряслось? Чем болен? Целый месяц лежишь, и, говорят, еще месяц не дано будет тебя увидеть!
Мы и так уже целую вечность в разлуке.
Не сердись, что я улизнула в то утро. Причина уважительная, но бумаге ее не доверяю. Узнаешь, как увидишь меня, без слов станет ясно!..
Ты теперь в тысячу раз дороже мне и ближе, мой любимый, далекий, недосягаемый Гурамчик. Уверена, ты все выдержишь, одолеешь свою болезнь и вернешься здоровым! Правда ведь?
Ни о чем не беспокойся. Я здорова, чувствую себя очень хорошо – у меня просто нет теперь права не чувствовать себя хорошо.
Гурам, знаю, что ты меня любишь, а нравлюсь ли я тебе? Нравлюсь ли? Ты же сам сказал, что это разные понятия – любить и нравиться.
Напиши, нравлюсь ли тебе, очень ли нравлюсь? И все так же ли любишь?
Поскорей расправляйся со своей болезнью и приезжай. Жду тебя. Никто другой мне не нужен. Мой дом – твой дом. Приезжай и не забудь прихватить какую-нибудь пепельницу для моей коллекции.
Целую тебя крепко, крепко.
Твоя Наташа.29 ноября».
«Моя Наташа!
Моя умница!
Моя единственная, неповторимая Наташка!
Держу ручку и не знаю, что писать. Как всегда, пытаюсь избежать тех слов, что сами просятся на бумагу, потому что, прочитав их, ты подумаешь – расчувствовался Гурам! Мучаюсь, терзаюсь, по в конце концов прихожу к решению быть откровенным. И после этого скованности как не бывало, а понятие «самолюбие», так много значащее для нас, грузин, и удерживающее от откровенности, представляется нелепым. До самолюбия ли, когда душа вот-вот покинет тело, а время летит, истекает срок жизни. И невольно спрашиваешь, что ж нам остается, что остается мне и тебе? Мне – твоя любовь и благо, заключенное в ней (да, именно – благо, и оно так многообразно, наполняет меня такой гордостью)! А тебе? Что дает тебе мое безмерное чувство любви? Если бы ты могла ощутить хоть сотую долю его, оно бы свело тебя с ума, испепелило душу, сделало бы еще прекрасней!
Не представляешь, что происходит сейчас со мной. В душе боль, плоть задыхается. Если тебе доводилось испытывать подобное, поймешь, что творится со мной, а если нет, поверь мне на слово, моя маленькая, моя любимая!
Не смейся и не сравнивай меня с восторженными романтиками минувших столетий, но твой образ действительно связан для меня с цветом розы, а мое отношение к тебе, мое чувство напоминает голубизну неба.
Я не просто соскучился и хочу тебя видеть.
Я мечтаю о тебе! Не могу выразить, что я вкладываю в это слово, но это не жажда встречи после долгой разлуки. Я начинаю мечтать о тебе с минуты расставания. Где бы я ни был, невольно, подсознательно, всегда мечтаю о тебе, моя любимая.
Не слишком ли я откровенен? Думаю нет. Просто не стесняюсь тебя, больше, не смущаюсь. А значит, могу довериться любым словам, которые рвутся из души, потому что они правдивы. Поэтому не буду задумываться над ними, не буду выбирать выражения, сравнения… Не буду, не буду!.. Они сами идут из глубины сердца. Поверь мне, верь всему, что я говорю, не сомневайся в моих словах, любимая!
Что мне написать о себе?
Мне вспомнилось сейчас одно место из статьи, которую прочел недавно в каком-то иностранном журнале.
«Меняя образ жизни, вступая в связи с вещами, людьми, средой или теряя их, получая новую информацию, воспринимая новые идеи, мы адаптируемся, то есть живем.
При каждом изменении ориентации, при каждой адаптации наш механизм души и тела изнашивается. А наше свойство восстанавливать физические и духовные силы не безгранично!»
Да, действительно не безгранично! Убедиться в этом можно и на моем примере. Видно, износился уже механизм, износились «колесики» души и тела. Но сердце трепещет, бьется, как пойманная птица. Однако я не сдаюсь, не бросаю оружия. Скоро увидишь меня в столице, я еще покажу себя, такое там устрою!.. А если правильно тебя понял, то вообще не стану больше болеть. Не хотел я, чтобы ты подумала – расчувствовался Гурам, но ничего не вышло.
Несмотря на все, что со мной случилось и может еще случиться, ты все равно всегда будешь во мне, мой голубой цветок.
Твой Гурам.6 декабря».
«Здравствуйте, Гурам!
Составленная Вами сетка расположения буровых скважин оказалась безупречной. Все они пересекли рудоносную жилу. Рудоносный участок оконтурован, запасы определены. Скоро получишь весьма радостную весть.
Держись, Гурам! Разве время болеть?!
Твой дядя Гриша.12 декабря».
«Уважаемый Григорий Васильевич!
Спасибо, большое спасибо за внимание. Очень рад, если сделанное мной принесло пользу. Задание, которое я выполняю здесь, вызывает у меня сомнение. Я стал почему-то мнительным.
Ребята из нашей экспедиции пишут, что скоро нас перекинут на работу в другое место. Интересно, куда направите нас в этот раз?
У вас, конечно, уже новые идеи, новые планы…
Надеюсь, по-прежнему буду в «передовых рядах боевого отряда» ваших геологов.
Гурам Отарашвили.19 декабря».
«Сынок!
Прежде всего – желаю тебе здоровья, счастья. Почему не пишешь? Совсем пропал! Неужто хоть одно письмецо не можешь послать? Извелась вся, думая о тебе. Мало было места в родном краю, занесло за тридевять земель! Будешь брать отпуск, скажи начальнику, что не вернешься назад. Не отпущу тебя! Не сегодня завтра смерть за мной явится, так неужто последние дни мои не скрасишь?
Как ты, там? Здоров ли? Хорошо ли питаешься? Да и что вы там едите, в своей глуши?
Эх, сама виновата, зачем позволила уехать? Приедешь – надеру уши. Береги себя, не простудись. Здесь холодно, каково же там, в вашей Сибири? Кланяются тебе все наши.
Ждем с нетерпением, приезжай скорей.
К Новому году вышлю посылку.
20 числа месяца декабря».
«Мамочка!
Поздравляю вас всех с Новым годом. Желаю вам здоровья, много радостных, счастливых лет.
Обо мне не беспокойся, я здоров. Аппетит у меня отменный, и повариха готовит очень вкусно. Наша экспедиция перешла на новое место. Письма шли пока по адресу, что на конверте. Посылку посылать не надо, все тут есть. Разве что пришлешь соус-ткемали и гозинаки. Неужели вам еще не поставили телефон? Почему не сообщишь номер? Проучу тебя, пошли гозинаки и Наташе. Помнишь ее? Голубоглазую Наташу, которая повсюду ходила с тобой по Москве. Адрес ее в твоей записной книжке.
Еще раз поздравляю вас с Новым годом, мои хорошие. Как хотел бы я быть с вами! Целую всех и обнимаю.
Потерпи, мама, скоро увидимся! Береги себя.
Твой любящий сын Гурам.25 декабря».
Выписка из газеты:
