Текст книги "Надежда мира (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

С тех пор и пошло. Оказалось, что у нее прелестное произношение, почти незаметный акцент и невероятное обаяние. Контракт был подписан, и фирма сманила Женю в штат. Через два месяца она сняла квартиру, проигнорировав мамины истерики («После всего, что я для тебя сделала!»), и родителей навещала не чаще раза в месяц, всякий раз привозя разные вкусности или мелкие подарки. А потом был ББ и последующая райская жизнь в собственной квартире.

Оказалось, что они, допив вино, уже лежат в кровати, голова Жени покоится на не шибко мускулистом плече Риэля, а его рука ласково гладит ее волосы. Почему у нее никогда не было брата? И почему она даже не мечтала о брате? Наверное, потому что у школьной подружки Верочки старший брат был совершенный придурок, и завидовать такому счастью не было никакого резона.

– И больше у тебя не было романов? – спросил он не очень внятно.

– Романы – были. Немножко. То есть несколько. Такие ни с чего не обязывающие… то есть ни к чему не годные… то есть ни к чему не обязывающие отношения. Я напилась.

– Я тоже, – шевельнулось плечо. – А разве не этого мы хотели? Женя, а больше ребенка ты не хотела?

– Хотела. Но не могла. То есть Олег так постарался, что у меня детей больше не будет. И не надо меня утешать, это уже давно переболело. Все переболело. Мне было так хорошо, так спокойно… И тут этот чертов Тарвик со своим дьявольским очарованием.

– Это – да. Хорош.

– Он тебе тоже понравился?

– Спаси создатель, – серьезно сказал Риэль. – Но он знал, что я… Смотрел на меня… ох, не думаю, что на тебя кто-то так смотрел. Женя, почему человека можно так презирать только за то, что он ночи проводит не так, как ты? Кому это мешает? Если получилось так, что я не могу любить женщин, а могу – мужчин? Я не веду себя непристойно, не соблазняю незнакомцев и не развращаю мальчиков… Я просто… Да у меня после Матиса…

Он замолчал, и Женя погладила что под руку подвернулось. А ведь и правда – что? У нее самой только демонстративное поведение вызывало раздражение… но ведь точно так же ее раздражало и демонстративное виляние Милочкиного зада, особенно перед носом чужого мужчины.

– Я понимаю твою мать, Риэль. Тоже… из сил выбивалась.

– Не понимаешь. То есть тебе было трудно, только ты все равно не бросала ребенка. И не выставила бы его за порог, потому что у тебя появились и другие дети. Интересно, какими они выросли?

– А давай сходим в твой город. Тарвик говорил, что здесь легко переходить границы.

– Особенно менестрелям. А давай сходим. Все уже так давно перегорело…

– А если твоя мама умерла?

– Не должна бы, – неуверенно произнес он. – Она не старая совсем… наверное, лет пятьдесят. Вот отчим мог, он был ее намного старше… Ну так и даже если умерла? Я же не мальчик.

Они говорили еще долго, каждый о своем. Забавно получалось: рассказывал Риэль, Женя слушала, как-то комментировала или нет, и начинала о своем, он слушал, комментировал или нет – и так без конца. Но что удивительно, в этом не было никакого пренебрежения или даже невнимательности, потому что оба понимали: им важно высказаться, а обсудить все можно потом, потому что впереди целая жизнь. И они обязательно пойдут в Санив, вот прямо отсюда и пойдут, отдохнут тут несколько дней, прибарахлятся, подзаработают – и пойдут, только обязательно мимо Каренского замка, там состязание менестрелей, грешно пропустить, да и шансы на победу есть, а там победить очень даже престижно… Ну да если и просто участвовать: кров и пищу обеспечивает хозяин, а-тан Карен.

Женя уже знала: тан – это вроде как господин, только Риэля никто таном не назовет, потому что он из простонародья, тан – это либо из мелкой знати, либо из богатеев, либо на службе короны, да высоко. Таан, то есть тот же тан, но с очень долгим «а», дольше, чем в фамилии Тарвика, – это еще выше, это уже члены магистратов, верхушки гильдий, большие начальники и родовитые аристократы. А-тан – человек с каплей королевской крови. А дальше уже высочества и величества, но это нам уж точно никогда не пригодится: Риэль – хороший менестрель, но до придворного ни за что не дотянет… ну, дотянет, но вот совсем не хочет сидеть на одном месте. Да и что делать бродячему поэту во дворце – сочинять хвалебные баллады? Вот что никогда у Риэля не получалось, так это писать на заказ. Петь – пожалуйста, а сочинять – никак. Хотя старался.

Утром в комнату постучалась служанка, Риэль спросонья крикнул «Да!», и она вошла, прежде чем он сообразил, что спит не один, и вряд ли кто поверит, что только спит. В прямом смысле. Правда, служанка наверняка и не такое видала, потому глазом не моргнула, поставила на стол тяжело груженый поднос – завтрак в подарок от хозяина, забрала пустые бутылки и исчезла.

– Зато все будут думать, что мы с тобой любовники, – проворчала Женя, посмотрев на его смущенную физиономию, – даже если кто-то и подозревает тебя…

– В мужеложстве, – подсказал он, – это так называется. Женя, а ты в бога веришь?

– Господи, конечно, нет, – отозвалась Женя, – потому что у нас был официальный атеизм, потом многие прозрели, а мне как-то не до того было. Ну, молилась неизвестно кому, когда ребенок болел, а проку-то? Мы ж эгоисты, нам бог нужен в качестве помощника и спасителя, а не так…

– Спасителя? Хм… Проку от него как от помощника и правда… Я, в общем, тоже… В Сайтане с этим построже, а здесь полная свобода, хочешь – ходи в храм, не хочешь – не ходи, но потом не жалуйся. А здесь стоит сходить.

– Сходим. Только ты мне заранее скажи, что там делать надо. А ты прав был – никакого похмелья. И все помню, о чем говорили.

– Значит, помнишь, что мы начинаем новую жизнь без одиночества?

– Пробуем, – уточнила Женя. – А я в ванную.

Весь день они бродили по городу. Полкружки монет Риэль разделил на две части и одну ссыпал в Женину сумку, давно потерявшую первоначальную голубизну. Они купили еще одно дорожное одеяло, распугивающее насекомых, поменяли Женины туфли и дорогие брюки на симпатичное платье и платок в придачу, потратили немного мелочи на развлечения, послушали уличного певца – не путать с менестрелями! – и посмотрели на акробатов, зашли в особнячок сугубо делового вида – местный филиал Гильдии, где Риэль зарегистрировал две новые баллады, поболтал со знакомыми, представил Женю нескольким приятелям (и она правильно истолковала их удивленные взгляды, должно быть, в этой среде о склонностях Риэля знали) и отсыпал из своего кошелька приличную кучку – что-то типа необязательного, но желательного взноса: Гильдия помогала, если менестрель попадал в трудное положение.

Вечерами он выступал, причем не только в ресторане при той гостинице, где они жили, но и в более роскошных, таскал с собой Женю – вроде как она присматривала за флейтой, а на самом деле привыкала к новой жизни. Привыкала. Заставляла себя привыкать, потому что выбора все равно не было. Либо пойти утопиться – видела она во время прогулок подходящий мост, либо приспосабливаться. Было в тысячу раз легче, чем в юности, потому что не за кого было отвечать, ничем не попрекали родители, соседи и участковая докторша, зато был человек, предложивший руку. Не одна – и этакой мелочи было так много, что Женя уверилась: она приживется здесь, потому что здесь живут не только расчетливые мерзавцы Тарвики, но и легкие на подъем и протянутую руку Риэли. Как, собственно, и дома. Только дома больше не будет. В ту пьяную ночь Риэль рисовал перед ней картины будущего, незатейливого и никак не радужного: дорога, постоялые дворы, песни, а надоест или встретит мужчину, с которым захочет провести годы, останется с ним, будет жить в маленьком домике, потому что очень богатые люди редко женятся на очень бедных девушках. А Риэль станет навещать их раз-два в год, потому что он-то на месте долго усидеть не может: дорога зовет, и так замечательно, что он умеет петь, а то был бы не менестрель, а просто бродяга…

Женя с нежностью смотрела на его склоненную над виолой светлую голову. Волосы падали на глаза, и он вряд ли видел ее взгляд. А если бы и видел? Какие чувства может вызвать мужчина, способный подумать о том, что спутнице понадобятся тампоны? (А они буквально на следующий день понадобились.) Посетители ресторана, они же слушатели, ее взгляды оценивали совсем неправильно, и эта неправильность ее более чем устраивала. Из них получилась красивая пара, между прочим. Гармоничная. Эстетически почти совершенная. Оба высокие, но Женя со своими ста семьюдесятью двумя сантиметрами (при сорок четвертом размере) доставала ему до уха, так что в нем было не меньше ста восьмидесяти пяти. Она не прятала волос и даже уже не заплетала, и завистливые взгляды женщин радовали ее сердце.

Нравы здесь, слава богу, было нормальные, то есть общество не требовало непременного законного брака, и уж тем более от менестреля, но вот девицы откровенного поведения не ошивались по приличным заведениям. Для них заведения были строго определены, и вне их пределов работать им было нельзя вплоть до сурового наказания. Женя все больше склонялась к предположению Риэля о будущем, которое мог ей устроить Тарвик. Нет, лучше дорога… Оказалось, что это не так уж и страшно – целыми днями идти и ночевать под открытым небом. Погода здесь круглый год была теплой, Риэль говорил, что на зиму он просто покупает палатку, а весной ее снова продает, чтоб не таскать лишний груз, и этой палатки вполне хватает, потому что морозов здесь не бывает, про снег он только слышал, а от дождя палатка вполне спасает. Спешить было некуда, поэтому длинноногий Риэль подстраивался под Женины темпы.

Слушая его, она подумывала о пополнении его репертуара большим количеством песен Земли. Конечно, никакие Витасы тут не годятся, хотя бы потому, что Жене не по силам вывести эти истошно высокие ноты, но вот все тот же Басков или, скажем, Погудин – это самое то. Она уже видела, как легко складывает стихи Риэль, причем стихи-то получались очень даже достойные, и почему бы ей не обеспечить его идеями и мелодиями? Романсы, например, здесь стали бы популярны…

Они прожили в городе долгие три недели, и Риэль, жалобно посмотрев на Женю, предложил отправляться в путь. Конечно, ее куда больше устраивала комната с удобствами, но выбирать не ей. То есть если выбирать между комнатой с удобствами и одиночеством и ночевками в поле, но прижимаясь к его спине, то выбор был очевиден.

Он не давал ей грустить. Не веселил, не тормошил, но обязательно начинал что-то рассказывать или просто обнимал и утешающе поглаживал волосы, и Женя думала: ну какого черта, что у тебя осталось там – комфорт, работа и Люськины откровения? Вот счастье-то… Она заставляласебя так думать. Во всем следует искать хорошие стороны, а ей и искать не надо, вон она, сторона, умолкает, освещает лицо улыбкой, от которой окрестные дамы начинают мелко дышать, и берет в руки смычок. Полжизни он провел в дороге, таская неудобные футляры, так же доставая смычок, когда уставало горло, так же приветливо и благодарно кивал, когда в кружке звякала новая монета или крестьянка ставила банку со свежевыдоенным густым и сладким молоком. Как мало нужно человеку от жизни! Он бы не стал вкалывать до посинения, чтобы купить скромненькую квартирку, и уж точно не гордился бы собой по этому поводу, как втайне от всех гордилась Женя. Она просто упивалась сознанием своей самостоятельности, самодостаточности, самоуспокоения и всего прочего «само». Так и тянуло приводить себя в пример любителям поныть и пожаловаться на трудности российской действительности, все растущую усложненность российского бардака и абсолютную ненужность российской интеллигенции… А Женя не интеллигентка, у нее профессия была…

Сейчас, всего два месяца спустя, это казалось не просто далеким, но смешным. Машину она купила без помощи любовника! На квартиру заработала, потому что у нее повышенная работоспособность и талант к языкам, потому что вовремя она добавила к своему английскому, которого только ленивый не знает, редкий и сложный японский. Уловила, так сказать, конъюнктуру рынка. Вот и где теперь та конъюнктура, если полное и всеобъемлющее знание местного языка в ее голову записали за несколько часов. Вместе с буквами и правописанием. Писать еще, правда, не приходилось, но вывески Женя читала легко. То есть смотрела и видела, что написано, и только потом уже начинала на буквы разбирать, причем буквы совершенно незнакомых очертаний: кружок, например, перечеркнутый двойной палочкой означал «р» раскатистое, перпендикулярной, вроде фиты, – грассированное слегка, а со смещенной влево и загнутой книзу – сильно грассированное, как во французском. Букв был едва ли десяток, а вот палочек, точечек и крючочков – просто бездна. И ничего, читала. Записали в голову. И никакой тебе утомительной долбежки, никаких проблем с произношением: язык сам выворачивается, как ему мозг командует. Во многом благодаря большой практике бесконечных разговоров с Риэлем («р» раскатистое, то есть похожее на родное русское, очень четкое «и», очень глубокое закрытое «э» и итальянски полумягкое «ль» – обалденно красивое имя и такое… менестрельное).

Здесь Жене довелось пообщаться и с другими. Она пугалась, потому ее сочли диковатой и очень застенчивой, особенно не приставали, однако и со служанкой она поболтала, узнав много полезного из мира местной моды, потому что служанка собиралась переквалифицироваться в модистки и уже даже место нашла хорошее, и научилась затейливо обматывать вокруг головы полученный в придачу к платью платок цвета пожухлой листвы, чем поразила Риэля в самое сердце: он считал эту дурацкую моду очень красивой.

А платье было и правда симпатичное и практичное, тускло-коричневое, но словно бы плохо прокрашенное, и не сразу можно было рассмотреть контуры листьев на ткани. Фасон был самый что ни на есть классический: обтягивающий лиф с блестящими пуговками и свободная юбка. Пыли на платье видно не было совсем.

В дорогу она опять надела местные брюки с блузкой, купленные Тарвиком, а Риэль аккуратно сложил серебристую рубашку и сунул в рюкзак до лучших времен. Жене он тоже купил рюкзак, потому что жутко дорогая сумка для поездки за город этой самой поездки не выдержала: была вся в пятнах зияла парой дырок, так что ее решили выкинуть где-нибудь подальше от города, да и нести рюкзачок было легче. И полезнее для осанки.

До Каренского замка дойти без приключений не получилось. По дороге они ненадолго задержались в небольшом процветающем городке, расположенном в стратегически страшно выгодном месте: на перекрестке главных дорог Комрайна. Промышленности в городке не было никакой, кроме, так сказать, туристского бизнеса: гостиницы, рестораны, лавки, магазины, салоны и бордели. Раздолье для менестрелей, и Риэль решил не упускать возможности подзаработать. Гостиницы он выбирал почти профессионально: чтобы недорого, но с удобствами, пусть комнатка будет крохотной, а ресторан через улицу, лишь бы водопровод. Здесь его знали, сразу наприглашали в разные престижные места повыступать, даже деньги обещали, помимо ужина и того, что дадут слушатели, и он, вопросительно поглядывая на Женю, соглашался. И так было хорошо и приятно, что он интересуется ее мнением, и ведь скажи она «нет» – улыбнется и откажет, наскоро сочинив уважительную причину. Только зачем кочевряжиться, портить репутацию и лишаться заработка? Каждый вечер Женя тщательно стирала серебристую рубашку и начищала башмаки, и Риэль не спорил уже, только благодарил и в отместку покупал то необычные лакомства, то полезные мелочи, то мелочи бесполезные типа очаровательного футлярчика для ниток и иголок, которые до того таскал просто в маленьком кожаном конвертике.

Когда он пел в самом шикарном ресторане, Женя скромненько сидела за маленьким столиком в углу. Публика слушала и порой даже переставала жевать, потому что Риэль, никогда особенно не халтуривший, сегодня очень уж расстарался, и голос его так звучал в просторном зале, что у Жени, слушавшей его почти каждый день, наворачивались слезы.

Тут он к ней и пристал. Без разрешения сел за столик и начал говорить комплименты. Таких Женя видала просто пачками на разного рода тусовках, на которых она бывала либо по долгу службы, либо с каким-нибудь кавалером. Уверенные в неотразимости себя и своих денег самцы, завоевавшие мир, считали, что вместе с этим миром они завоевали и всех женщин, и каждая только и мечтает оказаться с этим вот кривоногим сокровищем в постели…

Это сокровище было не кривоногое, наоборот, весьма стройное, подтянутое и выхоленное, по местным понятиям, элегантное до невозможности, то есть одетое в рубашку из батинского шелка изумрудного цвета и некоторое подобие смокинга. Женя вежливо и равнодушно улыбнулась, безразлично кивнула, но более чем прозрачные намеки товарища не расхолодили. Иногда ей очень хотелось быть страшненькой, как Машуня Зарецкая, или хотя бы обыкновенной до оскомины, как Зинка Ворохнина. А Машуня с Зинкой изо всех сил завидовали Жениной способности быть не просто хорошенькой, но и сногсшибательно красивой. Вот и сегодня она сдуру (и впервые в этом мире) подкрасилась и за неимением бигуди битый час накручивала волосы на пальцы с активной и веселой помощью Риэля. Так что или выглядела она просто обалденно, или местные зеркала льстят. Женя сделала вид, что усиленно слушает Риэля и вообще глаз с него не сводит, а этот все не унимался, зудел, нудел, потом начал хватать на руки, и Женя положила руки на колени. Тогда он передвинул стул и начал хватать ее за колени.

– Если не уберешь лапы, – очаровательно улыбаясь, тихо произнесла Женя, – отобью яйца.

Кавалер поперхнулся на полуслове, вряд ли поверил – а напрасно! – и продолжил бы, но к столику приблизился Риэль и очень уважительно объяснил, что это его место и его подруга. Ухажер встал. Ростом он был примерно с Женю, но на высокого менестреля смотрел сверху вниз, с таким презрением, что Женя действительно едва не отбила ему то, что обещала, но он бросил неизвестное слово, заставившее Риэля на секунду опустить глаза, и отошел.

– Обидел?

– Да ну его, козла, – отмахнулась Женя. – А ты сегодня на высоте.

– Очень старался. Два золотых и еще вот, – он побренчал монетами в мисочке… нет, это была вазочка. Или креманка. Или еще какая-то фигня, без которой вполне обходятся вменяемые хозяйки, но жить не могут снобы вроде Жениной матери. В общем, штуковина была красивая, не особенно глубокая, но наполненная монетками крайне привлекательного достоинства. На вид их было не меньше чем на четыре золотых, а за недельное проживание в гостинице Риэль заплатил один золотой, и это еще было дорого, зато включало завтрак в номере, стирку белья и услуги легкомысленных особ обоего пола. Так и было написано в прейскуранте гостиницы. Так что Женя могла не возиться с его «концертной» рубашкой, но не хотелось доверять ее чужим рукам. Или, вернее, хотелось сделать для него хоть что-то. – Ужинать будем или пойдем? Я закончил.

– Ты поешь, а я уже наужиналась, боюсь, пуговицы поотрываются.

Он утомленно покачал головой.

– Не хочу совсем. Вино презентовали, хорошее, по дороге купим какого-нибудь печенья… или здесь возьмем, поваляемся в комнате… Не бойся, я не сопьюсь. Хотя наш брат часто спивается, если честно. Постоянно угощают ведь.

– Вместе сопьемся, – хихикнула Женя. Она видела, что Риэль умел отказывать, и делал это твердо и необидно. Слава богу, он был из тех мужчин, с которыми вопль русской души «ты меня уважаешь?» не прокатывает. Они посидели еще с четверть часа, просто из вежливости, потом Женя пошла в дамскую комнату, какая обязательно была в каждом хорошем ресторане, а от привычных отличалась тем, что там стояли коробки с пудрой общественного пользования, лежали стопочки маленьких носовых платков, салфетки и коробочки с тампонами. Сервис, однако… Женя, конечно, не смогла не воспользоваться местной пудрой и оценила: ложится ровно, незаметна, но цвет лица явственно улучшает. И пахнет вкусно.

В коридоре ее подстерегал ухажер.

– Ты, девка, кончай выкобениваться.

Женя заслушалась. Давно ей не встречались трамвайные хамы в батинском шелке.

– Я, господин, не выкобениваюсь. Но и не продаюсь.

– Все продаются, – заявил он.

– И почем вы? – поинтересовалась Женя тихонько, изображая на лице несчастную улыбку, но с джентльменами здесь был напряг: расправивший было плечи вышибала как-то очень быстро ссутулится и исчез. Ну не бить же его в самом деле по обещанному месту… Ох, Риэль…

– Простите, господин, у вас есть какие-то вопросы к моей подруге?

– Уйди, бродяга, не раздражай меня.

– Мы и собираемся уходить.

Спектакль тут им. Публика мнется в сторонке и поучаствовать в действе не стремится. Да чтоб ваших жен да дочерей вот так зажимали в угол, а к вам даже не поворачивались. Риэль положил руку на плечо франта.

– Позвольте нам уйти, господин.

Его серые глаза были непривычно холодными. Ухажер стряхнул его руку, не глядя ткнул локтем назад. Риэль увернулся и не без грубости оторвал нахала от Жени и сильно толкнул. Зрители ахнули.

– Стража! – завопил франт, выкатив глаза. Вот скотина, даже не упал ведь. Вместо стражи прискакал хозяин заведения, начал выплясывать вокруг наглеца, что-то приговаривать, а тот орал, что требует немедленного ареста и доставки в суд негодяя, осмелившегося поднять на него руку. И тут Жене стало плохо, потому что хозяин называл ухажера а-тан Гейт. А-тан. Человек с каплей королевской крови. А с этим тут строго.

Кто-то услужливо вызвал стражу, она же полиция, она же патрульные, она же омон и группа захвата. В этом городке стража просто кишмя кишела, тем более в таком престижном районе. Выслушав рассказ, стражник сочувственно посмотрел на Риэля и велел пройти, ну точно как родной мент.

– Но позвольте! – взмолилась Женя, а Риэль ее остановил:

– Я готов. Женя, возьми инструменты, пожалуйста.

Женя послушно сбегала за футлярами и едва догнала их на улице. Риэль шел между двух стражников, третий брел сзади, а пострадавший гордо шествовал впереди. Вели их недолго. Собственно, на Женю никто не обращал внимания, она шла сама по себе, кипя от ярости и сильно жалея, что не успела свою угрозу претворить в жизнь. Риэля заперли в самом натуральном «обезьяннике», пообещали а-тану, что жалоба его будет рассмотрена сразу, как только придет судья, а случится это в аккурат как колокол пробьет в первый раз, так что а-тан может спокойно почивать. Женя заявила, что боится преследований и никуда отсюда не пойдет, и если им это не нравится, пусть выгоняют ее силой, но она будет сопротивляться, и тогда пусть ее тоже запирают в клетке. «Ну иди, посиди с ним, там лавка широкая», – сказали ей и пустили к Риэлю.

– Это правильно, – одобрил он. – Не стоит одной по улицам ходить, столько наглецов развелось, ну чисто разбойники.

Носитель королевской крови почему-то принял это на свой счет и еще какое-то время разорялся, и его терпеливо слушали и ни словом не возражали.

В клетке (обычной деревянной, на взгляд Жени, больше символической) действительно стояла широкая и длинная скамья. Риэль сел, прислонившись к решетке, и сказал:

– А ты приляг. Устала ведь. Давай, ложись, не спорь.

Женя прилегла на скамью, положила голову ему на колени и грустно спросила:

– А что теперь будет?

Со смачным зевком ей ответил стражник:

– Судья у нас справедливый и разумный. Хотя накажут, конечно, нельзя рукоприкладством заниматься… к этаким персонам. А ты, девушка, правильно что не ушла, у нас в городе, конечно, порядок, однако кто ж с таким связываться будет. Я вот вам сейчас одеяло дам, промозгло у нас. А ты менестрель, стало быть?

– Менестрель. Хочешь, поиграю? Петь не стану, устал, горло беречь надо.

Он нагнулся, прижав животом Женину голову, достал из футляра флейту – первый раз, кстати говоря, – и долго развлекал то ли их, то ли себя. Жене было грустно, очень хотелось плакать, и она немножко поплакала, совсем чуть-чуть, промокая глаза прихваченным в дамской комнате платком. Хорошая тушь, совсем не размазывается… А потом не заметила, как уснула, и спала, пока стражник не загремел ключами. Женя испуганно вскочила, разбудив Риэля, так и спавшего сидя. Он сонно улыбнулся:

– Не бойся.

После некоторой возни с утренним туалетом (стражник просто открыл клетку и махнул рукой: вот туда) Риэля отвели в суд. Женя, конечно, пошла за ним, повесив на плечо оба футляра – ох и неудобные они были. Там уже суетился народ: пара свидетелей, пострадавший и судья. То есть судья вовсе не суетился, он спокойно сидел за столом канцелярского вида и слушал сбивчивый и пафосный рассказ а-тана Гейта. Надо признать, тот не врал. Самым искренним образом он говорил, что звал в гости девку, а этот менестрель его оттолкнул. Свидетели, позевывая, подтверждали. Судья скучно спросил Риэля, и тот тоже подтвердил, уточнив, правда, что никак не мог знать о королевском происхождении господина, потому что по его поведению это трудно было заподозрить.

– Дерзок ты на язык, я смотрю, – констатировал судья. – А ты, девушка, что скажешь?

– Он ко мне приставал еще в зале, хотя я вполне недвусмысленно отказала, – пробормотала Женя, сопроводив слова взглядом обиженной невинности. Он у нее всегда хорошо получался, и окружающим становилось стыдно. Судья тоже поерзал на стуле.

– Кем ты приходишься менестрелю, девушка?

– Ученицей.

Глаза Риэля на секунду расширились.

– Петь учишься? Ну-ка давай, – усмехнулся судья, – вот и проверим, правду ли ты говоришь. Спой-ка нам куплет.

А вот вам, мстительно подумала Женя, во мне бездна скрытых талантов. Не знали, что ни одна вечеринка, хоть корпоративная, хоть домашняя, не обходилась без романсов в исполнении Евгении Ковальской? Она запела щемяще грустную балладу из серии «в общем, все умерли», и глаза Риэля расширились еще больше, но он немедленно склонил голову, и скрыл удивление под своими патлами.

– Хорошо поешь, – одобрил судья. – Душевно. Ну что ж, а-тан Гейт, девушка – спутница и ученица менестреля, а не продажная девка, так что вы не должны были продолжать… приглашать ее в гости.

– А менестрель не должен был ко мне прикасаться, – заявил Гейт. – Я требую, чтобы с ним поступили по закону. Требую, чтобы ему отрубили руку.

Риэль вздрогнул, а у Жени подогнулись колени, и она села прямо на пол около футляров. Кто-то начал ее поднимать, а ноги не слушались, и под нее подсунули табурет.

– Руку? Хм… Менестрель Риэль, я приговариваю тебя к наказанию плетьми и штрафу в размере десяти дин. Есть у тебя десять дин?

– Да, судья.

– Значит, платишь штраф, получаешь двадцать плетей и покидаешь город.

– Я требую! – заорал Гейт.

– А требовать у суда не положено, – спокойно ответил судья. – Менестрель не ударил вас, а только оттолкнул, так что между наказаниями есть выбор. К тому же, отрубив ему руку, мы делаем его совершенно нетрудоспособным, а значит, короне придется платить ему пожизненное содержание, он еще молод, так что платить придется долго. А я поставлен здесь для охраны интересов короны. Вы, а-тан, можете обжаловать мое решение в суде высшей инстанции. Приговор привести в исполнение немедленно.

У Жени так отчаянно кружилась голова, что она боялась шевельнуться, но когда Риэля повели к дверце за судейским столом и народ потянулся следом, она нашла силы встать и даже поднять футляры.

– И быстренько уводи его из города, – услышала она еле уловимый шепот, бредя мимо судьи, – если деньги есть, садитесь в дилижанс, через полтора часа отходит. Гейт мстительный.

Женя тупо кивнула. За дверью оказался задний дворик, уставленный всякими приспособлениями для наказаний. Включая огромный камень с прислоненным топором на длинной ручке. Риэлю что-то сказали, он послушно снял рубашку и повесил ее на колышек, поднял руки, и их закрепили на уровне плеч. А потом отчаянно зевающий упитанный и плешивый мужичок взял в руки плеть и начал охаживать его по спине, отчетливо считая удары. Кто-то поддержал Женю под руку.

– Ты смотри, девушка-то какая чувствительная…

– Так известно, менестрели, они ж не грубые… Ты не переживай, девушка, не страшно, через пару дней поправится…

Женя с ужасом смотрела, как вспыхивают рубцы на белой коже Риэля, как он вздрагивает, слышала, как судорожно втягивает воздух сквозь зубы.

– Не кричит, – одобрил чей-то голос, – а говорили, Риэль – слабак…

– Кто говорил-то – Торкис? Он тебе наговорит, если у него голос как у козы недоеной, а у Риэля – ну чисто посланца Создателя.

Плешивый палач подождал, когда Риэль снимет рубашку с колышка, и повесил на ее место плетку.

– Мы проводим, – сказали Жене на ухо, – в компании-то веселей. И не пристанет никто… Из Риэля сейчас заступник-то не очень.

Риэль приблизился, слегка пошатываясь. Лицо у его посерело, губы подергивались. Его тоже взяли под руки и быстро повели прочь из суда, кто-то нес инструменты, потом, уже в гостинице, где Риэль без сил рухнул на стул, очень симпатичный и очень молодой парень помог Жене собрать вещи, а второй, который вел-тащил Женю, сбегал к аптекарю за какой-то целебной мазью, сунул ее Жене в руку и торопливо проинструктировал:

– В дилижанс садитесь, но как миль десять отъедете, вылезайте прям посреди дороги и сворачивайте в лес. Скот-то этот точно следом рванется, да он в Кород поскачет, а вы в сторону – и ищи менестреля в дороге!

Женя наконец взяла себя в руки. В дилижанс их посадили эти же парни, и у одного Женя заметила на запястье татуировку, как у Риэля. Коллеги, наверное. Риэль привалился к ней плечом, прикрыл глаза и изо всех сил старался делать вид, что все в порядке, но губы в него так и подергивались. А я запомню это скотину с королевской кровью, уверенно подумала Женя, и обязательно устрою ему какую-нибудь каверзу. Подлость не может оставаться безнаказанной.

Дилижанс вовсе не походил на те, что Женя видела в кино. Это была просто рейсовая телега неимоверной длины, запряженная огромным количеством лошадей. Бизнес класс был крытый и с мягкими креслами, а эконом, в который она наспех купила билеты, просто затянут тентом от солнца, а для сиденья предназначались садовые скамейки со спинками. Выждав часа два, Женя решила, что десять миль они уже проехали. С математикой у нее отношения не складывались, задачи «из пункта А» вызывали нервную дрожь, и определять расстояние посредством умножения лошадиной скорости на время она не умела. Она попросила остановиться, и кучер послушно натянул сложную систему вожжей, откинул трап, то есть лесенку в три ступеньки и даже галантно принял у нее весь груз, а потом поклонился, взгромоздился на свое место, и междугородная телега двинулась дальше. Риэль стоял, покачиваясь, и растерянно на нее смотрел. Женя обвешалась багажом: оба рюкзака, футляры с инструментами и еще какой-то мешок, умудрилась взять Риэля под руку и решительно повлекла его в глубь леса. Идти было невероятно трудно, юбка считала своим долгом зацепиться за каждый куст, а распущенные волосы – за каждую ветку, и Женя всерьез начала опасаться, что к концу пути станет лысой, но через полчаса мучений обнаружилась очень симпатичная полянка, и Женя с облегчением сбросила груз и помогла Риэлю сесть на траву.