355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тамара Воронина » Надежда мира (СИ) » Текст книги (страница 5)
Надежда мира (СИ)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 00:14

Текст книги "Надежда мира (СИ)"


Автор книги: Тамара Воронина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

РИЭЛЬ

Он был молодой, высокий, стройный, но уж никак не атлет. На первый взгляд он напомнил Жене персонаж японского мультика: там аномально глазастому герою волосы тоже падали на глаза неровными прядями. Женя опустила голову, пробормотала «минуточку» и торопливо умылась в прудике. Вода была… даже не холодная, как в ней только рыбки выживали, может, они искусственные. Рожа красная, нос опухший, глаз не видно. Зрелище для закаленных. И дышать получается только ртом. Женя натянула шляпу поглубже и подхватила сумку. Передумал?

Он протянул руку.

– Меня зовут Риэль.

Женя представилась, а он руку не выпустил, повернулся и пошел, и Женя пошла следом, а потом рядом. Как ребенок с папой за ручку, хотя папа был помладше ребенка. Он ничего не говорил, а Женя и подавно молчала, только исподтишка поглядывала на него, да у широких полей шляпы был существенный недостаток: они не только ее уреванную физиономию скрывали, но и рассмотреть что-либо не позволяли. Тонкий, как не сказать худой, ростом заметно выше Жени, сто восемьдесят с хорошим хвостиком. Объемный рюкзак на спине, к которому еще и какие-то ящики приторочены, а идет, словно по канату, – легко и изящно. И довольно быстро. Женя порадовалась, что гимнастикой до изнеможения занималась, а не валялась бесцельно на кровати, иначе не выдержала бы этакого темпа. Только по городу они шли часа два, миновали заставу, где дремавший стражник едва голову соизволил поднять, чтоб равнодушно на них глянуть. Никакой пропускной системы. А зачем они тут сидят тогда?

Дорога была гладкой, засыпанной чем-то вроде гравия, но так плотно утрамбованного, словно по ней каждый день асфальтовый каток проезжал. Мимо катились разные экипажи, от роскошных карет до обыкновенных телег почти родного российского вида. На одной телеге их подвезли: дядька, восседавший на скамеечке, сам предложил, и Риэль не только согласился, но и охотно поддерживал с дядькой беседу, а тот с воодушевлением рассказывал, как славно отторговался и все нужное для дома выгодно закупил. Потом дядьке пришлось съезжать на битую проселочную дорогу, и дальше они опять шли пешком, пока не начало основательно смеркаться. Риэль свернул с тракта, в лесочке осмотрелся и скинул рюкзак.

– Привал, – объявил он. – Устала? Посиди, я сейчас костер организую. Чаю хочется.

Женя почти рухнула на траву, тупо наблюдая, как он бродит вокруг, собирая какие-то хилые прутики. Очень молодой. Лет двадцать пять. Очень светлые волосы, пушистые, прямые, не особенно длинные, не особенно короткие, непослушные. Симпатичный, как не сказать красивый. Но не Тарвик. Совсем не Тарвик. Никакой дьявольщины в улыбке, никакой чертовщины в глазах. Наоборот скорее. Такой нормальный парень вроде Виталика. Разве что вдвое тоньше.

Он сложил затейливую конструкцию из веточек, разжег огонь. Через пять минут же прогорит, какой чай… Но Риэль подвесил над костром кастрюльку с водой, высыпал в нее травку, закрыл плотно пригнанной крышкой. Прутики горели.

– Почему они не гаснут?

– Это ж гарта, – удивился он, – гарта чем и хороша, что горит долго и тепло дает ровное. Ночь теплая, так близко от города хищников нет, на ночь огонь не нужен… Ой, прости, я забыл, что ты… Ты и правда из другого мира?

Женя кивнула.

– Слышал я о чем-то таком, – задумчиво проговорил он, вытаскивая из рюкзака сверток. – Но не думал, что встречусь когда-то. Джен Сандиния, значит… И правда, лучше об этом не говорить.

– А ты слышал о ней?

– Сказки в основном. Но сказки не то чтоб запрещенные, однако не рекомендованные. Никогда б не подумал, что кто-то может интересоваться старыми легендами всерьез. И уж тем более что на это будет обращать внимание государство. Впрочем, может, эти два события никак не связаны. Как ты назвала искателя – Тарвик? Тарвик Ган?

– Ты его знаешь? – обомлела Женя. Риэль неопределенно покачал головой.

– Встречались… Да и наслышан. Тарвик довольно известная личность в Комрайне. Забудь. Просто вычеркни. Считай, что ты сегодня родилась и сразу выросла. Начинай новую жизнь. У меня небогато – сыр, хлеб и немножко пива. Ты как относишься к пиву?

– Откуда я знаю, как отношусь к вашему пиву? – вздохнула Женя. – А зачем тебе это надо?

– Что?

– Возиться со мной.

– Почему возиться? – засмеялся Риэль. Смех у него был еще красивее улыбки, и опять же никакого демонического очарования. Обычное человеческое. – Ты вполне бодро передвигаешь ноги, я даже не ожидал, что ты выдержишь такой темп…

– Ты хотел отойти подальше от города? А до встречи со мной…

– Собирался остановиться в гостинице, – закончил он. – Ну и что? Не остановился, зато деньги сэкономил. Я свободный человек, Женя. Хочу – иду налево, хочу – останавливаюсь, хочу – возвращаюсь. Почему бы тебе не идти рядом со мной?

До определенного момента Женя считала, что в людях разбирается. Впрочем, не могут же ей на каждом шагу попадаться Тарвики Ганы. Так не бывает. Парень казался искренним. Женя банально подумала: «Будь что будет» – и вцепилась зубами в предложенный бутерброд. Чай оказался вкусным, пиво – не очень, но в любом случае после этого Женя вдруг поняла, что туалета не посещала очень давно. Когда она молча отошла в сторону, Риэль крикнул вслед:

– Не отходи далеко, уже стемнело, можешь потеряться.

Она покраснела, но послушалась, вспомнив заодно Тарвиковы ботанические экскурсы. Мало ли во что тут сядешь… Риэль тоже отлучился ненадолго, налил ей еще чаю – кружка у него была одна, так что он пил пиво прямо из бутылки. Здесь делают бутылочное пиво. Он сел в ту же позу, что и Женя, обняв руками колени, и уставился в огонь. Интересно, какие у него глаза? При дневном свете не рассмотрела, боялась показать свою малопривлекательную после слез физиономию, а в нестойком свете костра они казались то светлыми, то темными.

– Почему ты спешил уйти подальше?

– Инстинкт, наверное. Не хотелось, чтобы твой Тарвик все же пришел. Прости, конечно, не твой.

– Пришел бы он, как же…

– Мог. Я не слишком хорошо его знаю, но знаю, что своего он не упускает.

– Он уж не чаял как от меня отделаться.

– Конечно. Я думаю, он бы и правда нашел тебе место в нашем мире. Ты красивая, и он вполне мог предложить тебя какому-нибудь борделю.

– А тебя бы это безмерно расстроило, – буркнула Женя.

– Да.

Он ответил коротко и внятно, и Женя почему-то поверила. Может, это вызывало в нем некие неприятные воспоминания, и он готов был избавить от подобной судьбы незнакомую женщину. Может, просто был альтруист. Может, Жене просто повезло. А может, он вообще извращенец какой, только выбирать не из чего…

Он был молчалив, то ли по природе, то ли давай ей возможность немножко прийти в себя… Нет, если бы был молчалив по природе, не заговорил бы в парке. Почему не получается думать, что он хороший и бескорыстный?

Женя уставилась в костер.

– Тебе идет огонь, – как-то очень поэтично произнес Риэль. – Волосы сияют и глаза золотые. Ты такая красивая, что хочется просто смотреть на тебя.

Ну-ну. Начало обнадеживает. Сначала хочется просто смотреть, потом просто потрогать ее необыкновенные волосы, потом поцеловать глаза… Женя постаралась, чтобы на лице ничего не отразилось. В дамских романах мужчина непременно оказывался рыцарем и не позволял себе притронуться к даме, с которой свела судьба, зато в реальной жизни рыцари повымерли чуть позже прекрасных дам. Ничего. Он симпатичный.

Он продолжал «просто смотреть», светлые волосы отливали странным блеском… Интересные у него волосы, очень светлые, ну очень-очень, такой выраженный блондин, без русого или золотистого оттенка, ближе к белому… Выгорели, наверное. На нем-то никакой шляпы.

Новая жизнь? Родилась вот только что? Новая жизнь с тобой, Риэль, или благодаря тебе? Или что ты вкладываешь в эти слова? И так легко поверилось в его предположение… Тарвик действительно мог устроить ее судьбу подобным образом. Легко. И Женя вроде не брошена, вроде не одна, она хорошенькая и умеет быть очень красивой, так что о ней бы заботились, и у него совесть чиста: на работу определил, не одну в чистом поле оставил…

Риэль расстелил одеяло на траве и буднично сказал:

– Ну что, пора спать? Давай спина к спине ляжем, теплее будет.

Женя послушно легла на левый бок, Риэль… и лег на правый бок. Спиной к ней. И буквально через десять минут задышал медленно и ровно. Он святой? Благородный рыцарь? Не перевелись еще? Импотент?

Удивительно, но Женя заснула быстро, подозрительно просыпалась несколько раз, но ничего не менялось, Риэль крепко спал, от его спины шло тепло. Утром он разбудил ее запахом чая.

– Вот есть нечего, – радостно сообщил он, – но не беда, здесь деревни встречаются часто. Потерпишь немного?

Женя потрясла головой. Я только что дрыхла на голой земле, привалившись к мужской спине, и этот мужчина никаких таких поползновений не обнаруживал… С ума сойти. Она охотно выпила чаю – утром стало холодно, и ее трясло.

– Ты привыкнешь, – пообещал Риэль. – Здесь почти всегда тепло. Я одеяло-то стелю, чтоб насекомые не досаждали. А, ты же не знаешь… В него добавлены нити, сделанные из травы, отпугивающей насекомых. Причем всех.

– Даже красных пауков?

– Они здесь не водятся. Это гораздо севернее. Здесь ядовитых пауков вовсе нет. Только все равно мало радости, когда они по тебе топают по ночам. Желтый паук наступит – мало не покажется, он безобидный, но здоровенный – вот.

Он показал два сложенных кулака. Кулаки не внушали, но общаться с пауками такого размера не хотелось. Женя умылась в ручье, почистила зубы, причесалась, и за этим занятием ее застал Риэль. Правда, он деликатно окликнул из-за дерева: «Можно?» – и, только получив разрешение, подошел.

– Осенняя смерть, – сказал он, осторожно прикоснувшись к ее волосам. Женя замерла, но продолжения не последовало. – Видел я этот цветок несколько раз – что-то потрясающее. Но твои волосы лучше. Ты всегда их заплетаешь?

– Мне говорили, что у вас рыжие – редкость.

– Редкость, – согласился он. – Расскажешь мне о своем мире?

Весь день, измеряя шагами дорогу, они попеременно рассказывали друг другу о своих мирах, и Риэль слушал с детским любопытством, словно сказку, а вот Женя все старалась запомнить полезное. Риэль смеялся и уверял, что не стоит напрягаться, все придет само. Он был удивительно легким. К обеду, когда бурчание в животах уже почти перекрывало голоса, у Жени было впечатление, будто они в один детский сад ходили. Она наконец разглядела его поосновательнее. Волосы и правда были почти белыми, а глаза – серыми, без добавок голубого или зеленого, не металлическими, но и не графитными, просто – серыми. И красивыми. Ресницы и брови были потемнее волос, но свидетельствовали о том, то он натуральный блондин. Он был весьма хорош собой. Весьма.

– Вот и деревня. Есть хочется почти смертельно.

– А кто нас будет кормить?

– У меня деньги есть, во-первых, а во-вторых, заработаю, – засмеялся он.

– Как? То есть чем ты зарабатываешь на жизнь?

– Я менестрель. И даже неплохой.

– Это, – Женя постучала по ящикам, – инструменты?

– Ну да. Виола и флейта.

Наверное, они назывались иначе. Женя поднапряглась и сравнила слова. Привычная «виола» была и вовсе «скана». Понятийная система. Чужой язык за считанные дни «вписался» в ее мозг, и название музыкального инструмента легко ассоциировалось с чем-то подобным. Словно она знала, о чем говорит Риэль.

У старой крестьянки он купил молоко, хлеб и две миски горячей каши, которую они тут же навернули, прямо на крыльце. Другая охотно продала круг сыра, мягкого, ароматного и почему-то ядовито-зеленого. До вечера они пробездельничали на берегу озера, а когда солнце покатилось к закату, вернулись в деревню, и Риэль устроил концерт на главной площади.

Он был очень неплохой менестрель с тенором, которому бы обзавидовался Коля Басков. Виола была «скана», то есть виолой в Женином воображении стала только потому, что была струнным инструментом, но на ней можно было играть не только смычком (смычок в футляре имелся), но и как на гитаре – пальцами. Вот в основном пальцами он и играл, и звук был куда богаче, чем гитарный. Устав петь, Риэль поднял виолу к плечу и взял смычок, и оказалось, что играет он еще лучше, чем поет. И звук был чуть ниже, чуть глуше, чем у скрипки, скорее, альтовый, но душу рвал точно так же. Их пригласили в дом старосты, основательно накормили. Спать уложили, правда, в сарае, где хранилось сено, но выдали пару подушек и одеяло.

И опять Риэль не прикоснулся к ней. Странно. Ни единой попытки…

И не успев додумать, Женя уснула крепче, чем когда-либо спала на любимом диване дома. Сено пахло лучше любых французских духов, и эта ароматерапия ее и усыпила.

Очень ранним утром, наскоро умывшись возле сооружения, ностальгически напомнившего Жене умывальник в пионерлагере, они поели черт знает чего, получили с собой корзинку с едой и отправились дальше.

– Давай я хоть корзину понесу, – предложила Женя. – Или твои инструменты. А то ты нагружен, как вол, а я тут налегке с сумочкой…

– Инструменты не дам, – улыбнулся он. – Не зря ж я их на рюкзаке тащу – очень неудобно иначе. А корзинка тяжелая, не поскупились.

Женя все равно отобрала у него корзину. Тяжелая? Не смертельно, особенно для бывшей советской женщины. Если когда-то умел таскать на пятый этаж сумки с картошкой и банки с огурцами, никогда не разучишься. Быть обузой совсем не хотелось.

Он отвлекал ее от дурных мыслей, от тягостных воспоминаний, не давал задуматься о будущем – и не прикасался. Женя начала сомневаться в своей привлекательности. Если честно, то она ничегошеньки не имела бы против того, чтоб он не поворачивался к ней спиной для тепла, а согревал самым традиционным способом, но он даже смотрел на нее без малейшего желания. Было даже немножко обидно, и через несколько дней эта обида все-таки прорвалась слезами. Собственно, не эта. Отвлечение отвлечением, но горечь скапливалась в подсознании, вылезла в грустном сне о доме, о подушке с вышитым тигром, о привезенной из турпоездки венецианской маске и старой любимой кружке, из которой Женя пила кофе, и проснувшись посреди ночи с мокрым от слез лицом, Женя продолжила плакать, тихонько, без хлюпания носом, отчаянно жалея свою загубленную жизнь.

Риэль все-таки услышал, повернулся на другой бок, обнял ее и, дыша в шею, заговорил ласково и успокаивающе о новой жизни, о будущем, которое все-таки есть, даже если кажется, что его не будет, о надежде и радости.

– Мне нечего предложить тебе, кроме дороги и кроме своей дружбы, Женя, – почти шептал он, – но ты теперь не одна, и у нас есть весь мир…

«У нас». У нас… Мир или дорога, старое прожженное одеяло, отпугивающее насекомых, и чай из кастрюльки, сеновал и мытье в речке, сваренная в той же кастрюльке рыба, которую поймал Риэль и почистила Женя, душистое мыло, которое он протянул, когда она сгребла одежду для стирки – и свою, и его, незнакомые высокие деревья, чужие яркие цветы, жаркое солнце и прохлада леса, чахлые прутики, способные гореть всю ночь, страшно кричащие ночные птицы, обволакивающий запах рассвета…

Наверное, рассветом пахло и дома, только самая дикая природа, на которой Жене доводилось просыпаться, была дачным домиком родителей Милочки из аналитического и турбаза на Алтае. Жить в палатках она никогда не рвалась… а почему Риэль даже в утешение не поцеловал ее и обнимал совершенно по-братски?

Одно предположение на этот счет забредало в голову, но Риэль настолько уж не походил ни на Фредди Меркюри, ни на Элтона Джона, что Женя предположение отложила. Почему она приняла протянутую руку? Ну, с этим все более-менее понятно, когда тебе протягивается единственная рука, да еще в минуту, когда все кажется совсем плохим, невозможно не вцепиться в нее изо всех сил. И будешь стараться, чтобы не прогнали.

Женя пыталась быть полезной. Искала прутики гарты, мыла посуду (для нее он купил в деревне кружку, а ложку довольно ловко вырезал из дерева) и стирала белье. Риэль, правда, смущался: ну разве ж я сам безрукий, не постираю – но Женя не особенно его слушала и самозабвенно терла весьма натуральные ткани в ручейках или речках. Он перестал протестовать, как показалось Жене, поняв ее стремление. С ним вообще было легко. Легко говорить и легко молчать. Накатывало на нее вечерами, и тогда Риэль садился рядом, обнимал за плечи без всякого сексуального подтекста и либо сочувственно молчал, либо говорил, поразительно для мужчины понимая ее состояние.

А состояние улучшалось. Свежий воздух действовал лучше любого психотропа. Жару она переносила легко, ей и раньше казалось, что она по ошибке родилась не в тропиках, а в Сибири, а в Комрайне были не тропики. По ощущениям, градусов под тридцать. Риэль закатывал рукава рубашки, а Женя заботилась о том, чтоб рубашка сохраняла белизну. Нельзя сказать, чтобы он постоянно улыбался, но улыбка была такая хорошая, что Женя нарочно рассказывала что-нибудь смешное, чтобы ее вызвать.

Они уходили все дальше. На перекрестках он предоставлял ей право выбора, и шли они действительно неизвестно куда. У менестреля не было цели. Если бы где-то проводили состязание, можно было бы пойти туда, но сейчас затишье, вот через пару месяцев аристократы начнут выделываться друг перед другом, тогда можно будет попытать счастья. Свои баллады он в основном сочинял сам и без ложной скромности признавался, что многие становились популярными. Нет, конечно, никто их себе не приписывает, кто-то объявляет, что поет песни Риэля, кто-то нет, но каждый менестрель знает, кому они принадлежат. И каждый нормальный менестрель регистрирует свои сочинения в Гильдии: оставляет запись текста и музыки, так сказать, оформляет авторские права. Иногда случается, что какому-то богачу так нравится песня, что при встрече с автором он щедро платит.

Порой приходится выступать за еду и ночлег, порой удается заработать довольно много, порой специально приглашают на праздники, и тогда цену можно назначать самому. Случается ложиться и на голодный желудок, случается после хорошей попойки. На жизнь хватает, а на черный день откладывать – это не для него. Настанет – тогда и подумаем.

– Сколько тебе лет? – спросила Женя и расхохоталась, когда он ответил:

– Тридцать два.

Риэль нахмурился.

– Что-то очень смешное?

– Мне тоже тридцать два.

Он поразился:

– Серьезно? Никогда не дал бы больше двадцати пяти, честно. А я умею определять возраст.

– И я считала, что ты совсем еще молодой. А тебе волосы не мешают? В глаза ведь лезут.

Он наставительно поднял палец:

– Менестрель должен быть непременно романтичен и привлекателен. Для этого необходимо либо глаза завешивать, либо локоны завивать. Мою солому никогда и ни в какие локоны не завить, остается второе. А вообще вот, – он убрал волосы со лба, и Женя поняла, какая тут романтичность. – Пока до лекарей добрался, уже начало заживать, а на переделку не было денег.

– Чем это тебя так?

– Не присматривался. Кастетом, вероятнее всего. Искры из глаз летели долго, и вместе с ними улетучилось желание сопротивляться. Я музыкант, а не боец. И не смотри на кинжал, в дороге без ножа невозможно… Ну, от одного безоружного нахала я отбиться, возможно, и смогу, но вот если их несколько… уж прости, я скромно подниму руки и отдам все, что есть.

– А инструменты?

– Инструменты не забирают. Разбойничья этика или сложности со сбытом. Как правило, это ручная работа, инструменты мы тоже регистрируем в Гильдии, если они того стоят. А если не стоят, невелика и потеря. У меня очень хорошая виола, старой работы, А флейта обычная.

– Ты учился музыке?

– Да, с детства. Пел, сколько себя помню. Мать шутила, что петь я начал раньше, чем говорить.

– У тебя было счастливое детство?

Он молча покачал головой. Женя не стала расспрашивать, но вечером, помешивая в кастрюльке сооруженный Женей супчик из разных остатков, начал сам.

– Я отца не помню. Честно говоря, мне кажется, что мужа у матери просто не было, а может, он действительно умер, когда я был совсем уж маленьким. Или ушел. Женщине одной вообще трудно, а с маленьким ребенком… Одного оставлять нельзя, могут наказать, причем сурово: и ребенка отнять, и саму на несколько месяцев в тюрьму отправить. Няньку нанимать – дорого. А жить на что-то все равно надо. Мать получала пособие, но это сущие гроши, только и хватало, что за нашу халупу платить, а есть что, одеваться во что? Она работала урывками: где полы помоет, где постирает, где еще что, а со мной сидела глухая соседка. Вот ей я и распевал целыми днями.

– Мать тебя не любила?

– Когда маленький был, любила. Заботилась обо мне, я всегда был такой образцовый ребенок: чистенький, аккуратненький, меня всегда мальчишкам в пример приводили, а они меня так и норовили за это в лужу толкнуть во время игры. Когда я начал ходить в школу, стало полегче: мать могла работать целых полдня, и, по крайней мере, голодными мы уже не бывали… Собственно, я и не бывал, мать всегда отдавала все лучшее мне. А потом она познакомилась с мужчиной, который предложил ей поехать с ним в другой город, она согласилась и, представляешь, не прогадала. Он оказался богатым купцом и не просто взял ее в свой дом, но женился на ней.

– Она была красивая?

– Очень. Каждому ребенку кажется, что его мама самая красивая, но моя и правда…

– Ты на нее похож?

– Похож. Только у нее волосы были волнистые, а глаза голубые. Ты подумала, что у меня был злой отчим? Ничего подобного. Он меня принял, заботился обо мне ну точно так же, как о своих детях, ничего для меня не жалел. Я окончил полный курс школы, что не так уж и часто даже в купеческой среде, я учился музыке, у меня были хорошие инструменты, были игрушки, книги. Просто он меня не любил, вот и все. И мать тоже. Когда у них начали рождаться дети, я не то чтоб лишним стал, но отошел назад.

Он помолчал, поворошил прутики, взметнув ворох голубых искорок. Женя положила голову на колени и приготовилась ждать продолжения. Похоже, он нечасто рассказывал историю своего детства.

– Я старался быть полезным и был. Возился с малышами, помогал матери по дому, помогал отчиму в лавке, но ты знаешь, прежде всего я должен был сделать уроки. Если вдруг у меня успеваемость ухудшалась, меня переставали допускать до домашних дел, и мне становилось так стыдно, что учился я всегда хорошо. Очень хорошо. С малышами у меня разница была очень уж большая: первого мать родила, когда мне было почти девять, а потом пять лет рожала по ребенку. Отчим был счастлив. Знаешь, он ее любил по-настоящему, а она поначалу просто спасалась от нужды, но со временем, я думаю, очень к нему привязалась. Ей повезло.

– А ты был помехой разве?

– Не был. Очень старался быть полезным… вот как ты стараешься быть полезной мне. Женя, не спорь, я же вижу. Выкинь из головы, я тебя не прогоню, даже если ты перестанешь стирать мои носки. Отчим приучил меня к организованности: я всегда все успевал – и учиться, и музыкой заниматься, и помогать им, и по улице с мальчишками побегать. По-моему, готово. И пахнет вкусно. Мне бы не пришло в голову все вот так в одну кастрюлю свалить.

– Я умею готовить из ничего, – похвасталась Женя, устанавливая кастрюльку между ними на одеяле. Они обходились без тарелок: зачем таскать за собой лишний объем и вес? Есть вполне можно и из кастрюли и с тряпочки, в которую завернут хлеб. Супчик и правда получился недурственный. Они опустошили кастрюльку, Женя сбегала к ручейку ее помыть и набрать воды для чая. У них имелся десерт: приличных размеров кусок пирога, который Женя скорее назвала бы кексом: суховатое рассыпчатое тесто, напичканное кусочками фруктов.

– Когда я окончил школу, мать сказала, что мне уже хватит сидеть у отчима на шее, – грустно сказал Риэль. – Сейчас-то я уже большой и умный, понимаю, что она просто заботилась о собственных детях – о его детях. Не нужен я был в лавке. Мало ли… Тут прямые наследники есть. А тогда я обиделся крепко, вещи собрал и ушел. Медленно шел, все надеялся, что догонят, вернут. Не стали догонять. С год я бродил один, зарабатывал тем, что пел на ярмарках да просто по деревням, пока мне пара менестрелей не объяснили: если хочешь петь – вступай в Гильдию. Мне это, правда, удалось сравнительно легко: явился, продемонстрировал свои таланты… Денег на взнос, конечно, не было, однако меня все равно приняли, знак дали, – он продемонстрировал Жене маленькую татуировку на запястье. Наверное, здешний вариант скрипичного ключа. Нотной грамоты Жене вместе с языком, увы, не записали.

– И что с твоей семьей, ты не знаешь?

Он покачал головой.

– Я не из Комрайна родом. Больше не возвращался. Сначала обида мешала, а потом… потом просто привык. Если вдруг встречал кого из того города, спрашивал. Но уже лет семь не интересовался. Братья и сестры меня давно забыли, малы были, а мать с отчимом и подавно.

– Грустно?

– Давно уже нет. Не может же взрослый человек жить детскими обидами, правда? В общем, детство у меня было никак не хуже, чем у других. Ну, не любили. Но и не обижали ведь. Знаешь, я думаю, что отчим не знал о том, что мать меня выставила из дома. Или она сказала, или он подумал, что я сам такое решение принял. Он был человек порядочный и наверняка бы позаботился о моей судьбе.

– За прилавок бы поставил, – поддакнула Женя. – Не в менестрели же тебя отдавать, верно.

Риэль засмеялся, и Женя поверила, что ему действительно не грустно. Просто давно не вспоминал. Полжизни в дороге. От кого он уходит? От чего?

С чего вдруг родилась эта мысль, переходящая в уверенность? Ни себя, ни Риэля Женя спрашивать не стала. Зато лишний раз подумала о его тактичности. Он не задавал ей вопросов. Вообще. Женя подумала и рассказала ему о знакомстве с Виком и самом потрясающем романе в своей жизни. Он улыбался, когда она в лицах изображала Люську и Милочку, становился серьезным, когда она описывала последний пикник.

– Ты его все равно любишь, – заключил он. – Может, и пройдет со временем. Но пока – любишь. Это не значит, что простишь. Я понимаю, что тебе здесь плохо…

– Не понимаешь, – перебила Женя. – Погоди. Дай мне высказаться. Риэль, мне было даже не плохо, мне было ужасно, но вот уже несколько дней… мне не ужасно. Почему ты все-таки позвал меня с собой? Пожалел?

Он кивнул.

– Ты меня только не благодари, хорошо? Я не столько о тебе подумал, сколько о себе. Увидел тебя и понял, насколько же ты одинока. Даже не знал еще, что ты плачешь. У тебя была ужасно одинокая спина. Словно ты сидишь не на берегу искусственного пруда, а посреди огромной пустыни совершенно одна. – Он уткнулся лбом в колени и продолжил глухо. – И я один. Я знаю, что такое, когда никого нет, когда мир сам по себе, а ты сам по себе и никому не нужен. Умри – и никто не заметит. А когда ты еще и рассказала…. Я подумал, что вдвоем нам может стать легче. Я устал от одиночества, Женя. Очень устал. А избавиться от грустных мыслей помогает дорога, потому я никогда не останавливаюсь. Ты не забудешь того, что было, но оставить в прошлом можешь.

– Просто встретились два одиночества… – тихонько пропела Женя. Риэль заинтересовался, и ей пришлось старательно переводить с русского полузабытую песенку. – А может, ты сочинишь эту песню? или сочтешь плагиатом?

– Еще чего! – засмеялся Риэль. – Я думаю, на меня никто жалобу не подаст. Так что чего б и не сочинить? Я не знаю, Женя, разгорится ли наш костер. Не люблю загадывать, не умею и учиться не хочу. Я живу только сегодня, что будет завтра – не знаю. Что было вчера – уже прошло. А сейчас ты не одна и я не один.

Женя собралась с духом и спросила:

– Ты предпочитаешь мужчин?

Он не отвечал так долго, что мог бы и не отвечать вовсе. Но, так и не поднимая головы, он глухо сказал:

– Да. – И через несколько минут: – И что?

– Ничего, – удивилась Женя. – Просто я начала сильно сомневаться в своей привлекательности. А все просто.

– Ты не просто привлекательная, – произнес он все так же в колени. – Ты очень красивая. Настолько, что тобой хочется любоваться. Так что дело никак не в тебе. Презираешь?

– Это почему?

– Ты неискренна.

– Так. Риэль, чем поклясться, что я тебя не презираю? Я удивлена – да.

– В твоем мире таких, как я, не презирают?

– Всяко, – честно сказала Женя. – Смотря кто, смотря где. Мне, если честно, все равно, никогда даже и не задумывалась. Посмеивалась просто, когда видела мужчину, который ведет себя, как женщина…

– Как женщина? – Он так удивился, что наконец посмотрел на нее. – Зачем?

– Не знаю. Мне смешно, когда мужчина кокетливо поводит плечиками и стреляет глазками. Ты не похож…

– Женя, я не понимаю, зачем поводить плечиками и стрелять глазками, – перебил он. – Это если только в борделях для богатых, но я так лишь предполагаю, потому что не бывал.

Женя придвинулась вплотную и обняла его. Надо сказать, не без облегчения, потому что как бы ни был он симпатичен и даже, пожалуй, красив, ей не хотелось близости с ним. И ни с кем другим. Слишком свежи были в памяти поцелуи этой сволочи Тарвика.

– Я клянусь всем, что для меня дорого, Риэль, что ни в коем случае тебя не презираю. Мне даже легче стало, потому что я все ждала, когда ты…

– Потребую платы? – снова перебил он с горькой усмешкой. – Я не потребую. Наверное, я мог бы тебе соврать, но вот не захотел.

– В моей стране когда-то даже в тюрьму сажали за это. Потом перестали…

– В тюрьму? Ничего себе. На Гатае я о таком не слышал. Официально это не преследуется. А неофициально могут… в общем, зависит от многого. Так что редко кто афиширует. Хотя я не понимаю, кому какое дело, с кем взрослый мужчина проводит ночи.

– Никому, – согласилась Женя. – Ты извини, что я спросила.

Он пожал плечами:

– Рано или поздно ты все равно узнала бы, так лучше от меня. Тебя это обижает? Ну, что я не хочу тебя?

Женя стукнула его по лбу. Дурак. Знал бы он, какое облегчение она испытала! Значит, платить не придется. Вот если бы он был традиционал, пришлось бы рано или поздно. Ему бы все равно захотелось, а она ни за что не стала бы отказывать. Как же еще она могла поблагодарить его за протянутую руку? Рубашки стирать? С этим он как раз легко справлялся сам. Но как же все-таки замечательно, что благодарить придется именно стиркой рубашек! Женя обняла его и от души поцеловала в щеку.

С этого вечера их отношения словно перешли на новую стадию. Женя ни сама не была склонна к излишней откровенности, ни от других этого не ждала, и они с Риэлем не изливали друг на друга подробности своих жизней. Не стали. Но понимали, что могут и что будут поняты. «Ну и гей он – и что с того, даже легче», – так рассуждала Женя. «Она понимает и уж точно не станет навязываться», – так рассуждал он. То есть Жене так казалось. В дружбу между мужчиной и женщиной она никогда не верила, потому что пробовала пару раз, и мужчины уверяли ее в том, что они только друзья, а потом у друзей тяжелел взгляд и их руки начинали обнаруживаться в самых неподобающих местах. А Риэль так и будет просто обнимать ее за плечи и целовать только в щеку, и это замечательно. Замечательно, потому что сволочь Тарвик не желал убираться из ее сердца.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю