355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тамара Воронина » Надежда мира (СИ) » Текст книги (страница 27)
Надежда мира (СИ)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 00:14

Текст книги "Надежда мира (СИ)"


Автор книги: Тамара Воронина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– Просто? – так же тихо переспросила Женя. – Просто ему восемь лет жить с осознанием собственного предательства? Просто ему помнить, какумирал Камит? Просто ему переступать через себя и идти к Хайлану, ложиться в его постель и делать то, что тот требует, а потом еще принимать от него деньги? Эк тебя перекосило… Ну да, Хайлан дает ему деньги, и Риэль их берет и даже не раздает нищим, потому что и это он считает частью своей кары. Ты умный и сильный, и ты никогда не поймешь его. Никогда. А я понимаю. Давай прекратим, спор беспредметный, ты не переделаешь Риэля и не вынудишь меня думать о нем иначе.

– И не собираюсь, – обнимая ее, пробормотал Райв. – Я люблю тебя и за то, что ты способна нянчиться с Риэлем годами.

Женя вздохнула. Ни черта он не понимает. Ни черта. Не нянчится она. Скорее Риэль нянчится с ней, такой сильной и умеющей приспособиться. Зато как приятно лишний раз услышать «я люблю тебя». Райв не так чтоб щедр на признания, так что тем более приятно.

Все-таки он утащил ее из дома, водил по дамским лавкам, ресторанам и всяким экзотическим местам – в Комрайне было на что посмотреть. Ночью не давал покоя, утром, едва она проснулась, снова начал усердно отвлекать, и так старался, что Женя столь же усердно прикидывалась, будто отвлеклась и о Риэле вовсе не думает. А он это отлично понимал. А она отлично понимала, что понимает он.

Тарвик занимался какими-то своими делами, перед ними, естественно, не отчитывался, свежий синяк на скуле никак не комментировал, и Женя понадеялась, что он всего лишь ввязался в какую-нибудь свару. Заставляла себя надеяться.

Риэль вернулся через три дня, как и в прошлый раз. Он говорил, что на большее Хайлана не хватает. Ну надо думать, трое суток почти не вылезать из кровати – кого хочешь не хватит.

Был он… в общем, как ни странно, выглядел он почему-то лучше, чем в прошлый раз. Хотя бы живым. Конечно, белая кожа приобрела желтовато-серый оттенок, исчез нежный румянец, потускнели серые глаза, и странно выглядели на этой маске припухшие от поцелуев потемневшие губы, но он все же не казался мертвым. Никто не произнес ни слова. Риэль молча сел к столу – они как раз обедали, положил в дожидавшуюся его тарелку мяса с кашей из дорогущей крупы, сильно напоминавшей перловку, и даже прикинулся, что ест. Нет, он глотал, почти не давясь, но механически, не поднимал глаз, не поблагодарил, когда Райв налил ему вина. Может, ему дать возможность напиться? Пусть и не поможет, зато забудется хоть на какое-то время. Женя выразительно посмотрела на мужчин, и они послушно вспомнили о совершенно неотложных делах.

– Не надо, – отчетливо произнес Риэль. – Не надо изображать благородство.

– А чего б не изобразить? – хмыкнул Тарвик. – Говорят, я в роль вживаюсь хорошо, вот и порепетирую, как это – благородство изображать. А ты не изображай жертву, лучше поговори с Женькой или поплачь у нее на груди…

Увернуться он успел, но поймать летевшую в него тарелку нет, и ценный фарфор разлетелся от удара о стену. Райв сгреб Тарвика могучей рукой и одним движением выкинул в другую комнату, словно нашкодившего щенка, и сам вышел следом, будто ничего и не случилось. Риэль почти и не отреагировал. Допил стакан и задумчиво посмотрел на бутылку. Женя встала и принесла из буфета крепкую наливку, потому что напиться столовым вином не удалось бы и ей.

– Хочешь, я уйду?

– Нет. И они могли остаться.

– Зачем?

Риэль вдруг обнял ее и уткнулся лицом ей в грудь.

– А плакать уже не получится. Разучился, – глухо пробормотал он. – Женя, чем я прогневил Создателя? Зачем уродился привлекательным? И ведь не настолько уж я и хорош, почему Хайлан так запал…

– Ты для него совершенство, Риэль. И я его понимаю, – гладя мягкие-мягкие светлые волосы, вздохнула Женя. – А тан Хайлан – обыкновенная скотина, не привыкшая себе отказывать.

Риэль неохотно от нее оторвался, выпил наливки и вдруг отставил стакан.

– Не поможет. И даже не хочется. Чем занимались? Обо мне говорили?

– Конечно. То есть не все время. Райв таскал меня по магазинам, кофточку вот купил, туфли удобные… Но да, говорили…

Он усмехнулся. Нет. Это неправильная усмешка. Не его.

– Я знаю, что они говорили. Что я слаб, что я сам придумал себе наказание за несуществующую вину, что я впадаю в гордыню, отказываясь от их помощи, что веду себя недостойно мужчины… А ты ведь спорила – и зря, потому что я во многом с ними согласен.

– Я тоже. И что это меняет?

Он поднял усталые глаза.

– В твоем отношении – наверное, ничего. Ты понимаешь. Или просто сочувствуешь.

Женя подтащила тяжеленный стул и села рядом. Ему нравилось держать ее руку. И ей – тоже.

– Несуществующая вина… Почему сильные так в этом уверены? Я знаю, что виноват.

– И в чем?

– В том, что сделал горькими последние дни Матиса, – даже удивился он. – В том, что, умирая, он думал о том, как я был в постели с другим, да еще за деньги. Легче умирать, когда рядом любящий.

– А если Матис считал иначе? – спросила Женя. – Если он не хотел, чтобы ты видел его смерть? Те деньги, что вы скопили, остались у него или у тебя?

– Надеюсь, что у него. Только негде ему было взять остальное…

– Он не мог вылечиться, но мог облегчить себе последние дни. Мог поселиться в приличной комнате, нанять сиделку, принимать обезболивающее… Что с тобой, Риэль?

Он смотрел на нее во все глаза. Неужто самому в голову не приходило?

– Он так и сделал, – прошептал Риэль. – Так и сделал. Снял домик, заплатил хорошей сиделке… А лекарства не нужны. Умирающие от костной лихорадки не чувствуют боли. Они вообще перестают чувствовать. Тело умирает… Мне сказал Хайлан, что Матис так и сделал. Верить ему?

– Почему нет? Хайлан не унижается до лжи. Он любит тебя по-своему, хотя и не понимает, что любовь – это несколько другое.

– А что?

– Когда не для себя, а для любимого. Как Камит – для тебя. Как ты – для Матиса.

Риэль притянул ее к себе, усадил на колени, ткнулся лбом в плечо.

– В этот раз было не как обычно, – вдруг сказал он после очень долгого молчания. – Он был необычно ласков. Ни одного грубого слова, ни одного резкого движения… если ты меня понимаешь. Он не бил меня, как обычно к концу… Просил… помочь, а когда уже не выходило, просто отпустил. И… Женя он не стал давать мне деньги. Сам не стал. И сказал, что не может без меня, не представляет своей жизни без единственного источника света… – Он издал горький смешок. – Конечно, это не мешает мне его ненавидеть, а себя презирать. И пусть они думают, что хотят: что я сам придумал себе эту кару, что не хочу принимать их помощь…

– А почему ты не хочешь принять их помощь? – немедленно спросила Женя.

– Потому что они не могут отговорить Хайлана. Тарвик вообще может только убить, но Хайлан не сделал ничего, заслуживающего смерти. Да, восемь лет назад он велел своим людям меня держать, так ведь мне этого урока хватило, больше… больше никакого насилия не было, Женя.

– Ну а Райв, а Кастин?

– Кастин… Королю нет до меня никакого дела. Нет, он хороший король и хороший человек, насколько можно остаться хорошим за пятнадцать веков. Он справедлив. Действительно наказывает зарвавшихся высокородных… Только это не от сердца – от ума. Понимаешь? Нужна официальная жалоба… и очень может быть, что моя будет рассмотрена незамедлительно. Только ведь я не стану жаловаться. Да и не на что. Хайлана не за чтонаказать. По законам королевства – не за что. Да и мне… мне и так достаточно, не хочу, чтобы обо мне еще и такая слава пошла: а, тот самый Риэль, которого так любил один тан, что даже королю пришлось этого тана охолодить… А Райв… Райв сделает это от сердца – ради тебя. Только вот что? Опять же остается убить или… магия – это еще хуже. Магию применяют редко, потому что предсказать ее последствий не может никто. Предположим, что Хайлан забудет меня, но каким это его сделает? Нет, Женя, это… это моя судьба.

– Он не дает тебе забыть, и тебя, дурака, это радует! – выпалила Женя сердито. – Ри, ну зачем? Ты все равно никогда не забудешь ни Камита, ни Матиса, потому что невозможно забыть любовь. Ты никогда не забудешь вашего расставания с Матисом. Зачем лишний раз растравлять свои раны?

– Чтобы помнить, – просто ответил Риэль. – Помнить не как прошлое, а как реальность. Я не могу иначе. Вот тюрьму я бы хотел забыть, и даже, наверное, забуду. Это делал не я, это делали со мной. Я бы и тех разбойников постарался забыть, если бы они не убили Камита. Я думал, ты понимаешь.

– Нет, Ри. Я тебя не понимаю. Только какая разница?

Не отрывая лица от ее плеча, Риэль помотал головой.

– Никакой. Потому что ты, не понимая, не судишь. И… Женя, ты, пожалуйста, иногда зови меня так… Последним по имени меня называл Камит. Я уж и забыл, как оно звучит. Я очень люблю тебя, Женя. Ты даже не представляешь, как.

Отчего же. Женя очень даже представляла. Что же другое позволило менестрелю, никак не обладавшему железной волей, ничем не выдать ее под пытками? От искушения он мог бы удержаться, соблазн мог бы игнорировать, со страхом сумел бы справиться, но в пыточной героев нет. Кто угодно сломается. А он не сломался, чем потряс даже видавшего виды Тарвика.

Вместо ответа, Женя прижала его голову еще крепче. Ох, Хайлан, вот был бы здорово, если б ты умер своей смертью. От апоплексического удара, например. Или бы жена тебя отравила, чтоб ты от нее по мальчикам не бегал. Пусть ты помог нам – а ты помог, не побоялся всемогущей Гильдии, ты и вправду бесстрашен, только все равно: никакая твоя помощь не искупит того, что ты делаешь с Риэлем. Любишь, но для себя, а не для него. Так, как он, ты все равно не сумеешь.

Тарвик поежился. Единственное напоминание о «тройке» у него заключалось в том, что он начал остро чувствовать холод. Прочие хвори ушли бесследно. Первые полгода он шел медленно, осторожничал в еде, а сейчас ничего, резво топал, успевал сбегать в лес с арбалетом, чтоб обеспечить всех, а прежде всех себя, ужином, жрал все подряд с отличным аппетитом, ни спина больше не болела, ни легкие не беспокоили, только вот мерзнуть стал. Сам он едва замечал свою новую особенность, не считая ее чем-то стоящим внимания.  Становилось холодно – надевал куртку, носил свитер грубой вязки (на другой денег не нашлось), ночью стремился подкатиться к кому-то под бочок и посоветовал Риэлю купить палатку раньше, чем Риэль сделал бы это сам. Зато и таскал палатку Тарвик.

Наглые менестрели пели баллады о возвращении Джен Сандиния, но оглядывались: нет ли стражи поблизости, не ошивается ли маг и вообще… А стража, случалось, эти баллады слушала и денежки в раскрытый футляр бросала. Шутник Риэль тоже сочинил пару песен – для себя и для Жени, правда, очень лирических, очень поэтических, услышать в них крамолу мог, наверное, только особо ненавидящий Джен Сандиния человек… а таковых вроде не наблюдалось. Гильдия смирилась. Делать было нечего, даже если прямо здесь, на рыночной площади, удавить рыжую девицу со знаком Гильдии менестрелей на запястье, ничего не изменится. Надежда уже пришла в мир, и магам остается только скрипеть зубами и искать обходные пути борьбы. Почему автоматически приход Джен Сандинии (почти явление Христа народу) означал утеснение именно Гильдии магов, а не королевской власти, скажем, или, к примеру, снижения налогов, не знал никто. Наверное, даже Кастин. Наверное, даже Райв. Женя не интересовалась. Ей было куда важнее, что их оставили в покое, и если стража интересовалась, кто они такие и куда идут, то только потому, что положено было по службе. Как-то их даже доставили в участок для проверки личностей, но заинтересовали их не Женя с Риэлем, а Тарвик. Так уж случилось, что старательный стражник вспомнил, что кто-то похожий когда-то давно был в розыске. Их заперли в деревянной клетке и продержали там целые сутки, впрочем, не грубили, выпускали в туалет, и только Тарвика водили под конвоем, кормили незатейливо, но сытно и просили спеть чего-нибудь. Жене даже подумалось, что они нарочно проверяли так долго: ну разве плохо на халяву послушать самого Риэля? Да и эта рыженькая ничего из себя, есть на что приятно поглядеть, ну и мурлычет там чегой-то…

Личности Жени и Риэля были подтверждены быстро, а с Тарвиком возникли проблемы: если он тот самый Ган, которого клеймили, но потом король его амнистировал, то где клеймо? Ты хочешь сказать, тать и вор, что магия может убрать клеймо? Выжженное клеймо? А, только по королевскому прямому указанию…

Выпустили их без извинений, тут это не было принято: за что извиняться – что службу бдительно несут? Ведь никак не обижали, не грубили и вообще Женю яблоками угощали, мелкими, но сладкими, как пастила. Риэль отнесся к аресту философски: не первый раз, да и не последний, в морду даже Тарвику не давали, а менестрелям вообще от стражи нечасто достается, если, конечно, самому не просить. Что греха таить, спьяну и не то бывает. То есть бывало.

Женя знала от Симура, что до ее появления Риэль пил заметно больше, и хотя в драки ввязывался крайне редко по причине неистребимого своего миролюбия, случалось, что попадал в кутузку на срок «пока не проспится». Да и то редко, потому что он, при кажущейся общительности и приветливости, был все же одиночкой, выпить в компании мог, и даже изрядно, но не до безобразия, а надираться всерьез предпочитал наедине с собой – либо в комнате в гостинице, либо в чистом поле, прихватив с собой бутылку чего покрепче. Да и Женя, бывало, останавливала его во время повальных пирушек во время и после состязаний. Она не то чтоб спасла Риэля от алкоголизма – тоже не великая редкость среди менестрелей, но кто знает, что было бы с ним дальше.

Риэль посмотрел повнимательнее в спину Тарвика и озабоченно покачал головой. Заметил, что тот мерзнет даже в куртке. Женя, правда, тоже замерзла. Они опять забрались в северные края поближе к зиме, а все потому, что некий владетельный барон пригласил Риэля и его подругу выступить на свадьбе дочери и посулил такие деньги, что Риэль и Женя, переглянувшись, согласились. Менестрелей не обманывали, может, просто потому что к обманщику даже просто по дороге заходили неохотно, да и слухи о скупости расползались не только в среде музыкантов. Обжуливать менестрелей считалось у знати чем-то неприличным. Конечно, если менестрель был нерадив или вел себя нехорошо, то могли и вовсе не заплатить, да только среди тех, кто удостаивался специального приглашения, таких не обнаруживалось. А они даже аванс получили, доехали до города дилижансом, а вот нанимать коляску, чтоб доехать до имения, не стали – дорогое удовольствие. Да и пройтись перед выступлением Риэль любил. Природа его действительно вдохновляла. Они немножко сбились с пути, решив срезать петляющую дорогу, не заблудились, но до ночи не успевали. Лишняя ночевка в лесу их не смущала. Места были спокойные, потому как барон был человеком сурового нрава и разбойников в своих владениях искоренял беспощадно. Стража за каждого отловленного головореза получала не только денежный приз, но и бочонок вина (плохого, конечно, для челяди, зато дармового), а головорезы получали на полную катушку: и позорный столб, и публичную порку, и каторжные работы либо отсечение руки. На выбор. И что удивительно, почему-то все выбирали каторгу, хотя и знали, что со здешних рудников не убегал еще никто и никогда. По словам всезнайки Тарвика, барон был и справедлив, с короля, видно, пример брал: с каторжниками обращались строго, но не жестоко, кормили нормально и честно выпускали по отбытии срока.

Здесь пенсию назначали даже тем инвалидам, которые стали безрукими по приговору суда. Может, потому что за тяжкие преступления вовсе не руку отрубали, а голову. Пенсия была, конечно, мизерная, однако всяко лучше, чем ничего. А вот в случае Тарвика – не полагалось, потому что руку ему парализовали не по суду, а при задержании, значит, сопротивление оказывал – сам виноват. Посвящал ее во все эти тонкости именно Тарвик, а Риэль тоже порой головой покачивал, узнавая что-то для себя новое.

– Привал, – объявил вдруг Тарвик. – Здесь гарта есть, будет костерчик, погреться хочется. И не надо сверлить мне спину сочувственными взглядами. Может, и это пройдет. Я знаю, что вам не холодно…

– Мне – холодно, – возразила Женя. – Погодка та еще.

– И мне не жарко, – скидывая рюкзак, согласился Риэль. – Нет, ну до чего легкие футляры делают эльфы… Как они доводят дерево до такого состояния – и прочное, и легкое…

Тарвик уже возился с палаткой. Женя наломала гарты, выбирая засохшие веточки. Просто магический кустарник: расползается хуже сорняка, при этом ветки регулярно засыхают, новые отрастают – раздолье для бродяг. И ломается легко, можно даже без ножа обойтись. Риэль развел огонь, и Женя занялась женскими хозяйственными делами: начала разогревать остатки купленного в городе мясного пирога, кипятить чай, доставать кружки. Всегда ненавидела кухню и терпеть не могла ухаживать за гостями, а тут делала это с удовольствием. Разве это не признак счастливой жизни, когда мелкие хлопоты – и те в радость?

Барон оказался чересчур уж владетельным: замок его был даже не велик – огромен, и, как все огромные строения, весь пронизан сквозняками и промозглой сыростью. Наверное, даже в его личных покоях было не особенно уютно. Но им отвели не особенно большие комнаты, которые было куда проще прогреть. Комнат было две – спальня и гостиная с камином и диваном, который достался Тарвику. Постельное белье и одеяла им дали без разговоров: ну, раз у приглашенных менестрелей имеется спутник, пусть поживет, не объест, только чтоб носа не казал на господскую половину, ел на кухне или прямо в комнатах. Сказано это было прямо, Тарвик разумно не выказал никаких обид и послушно не казал носа. Свадьба была даже не русская, когда деревня неделю пьет: здесь гуляли десять дней по какому-то старинному обычаю. Кроме Риэля и Жени, был приглашен Гартус. Группа бродячих акробатов, жонглеры, фокусники, два небольших оркестра сменяли друг друга во время танцев, а вот за обедами-ужинами работали менестрели. Какой бы скотиной ни был Гартус, вкалывал он честно, сменяя даже Женю, чтобы она не сорвала голос. А может, сказывалась гильдейская солидарность: ведь она была уже не ученица, она была своя, а своих подставлять было нельзя. К тому же Женя польстила его самолюбию, сообщив, что петь в очередь с великим Гартусом – просто немыслимая для нее честь, и он смягчился, даже не очень пакостничал, но к Риэлю все равно вязался, а тот все равно не реагировал.

Помимо обещанной хозяином платы перепадало и от гостей: мужчинам – за талант, Жене – за красоту, потому что рядом с этими двумя она была… ну все равно что какая-нибудь ресторанная певичка по сравнению с Монтсеррат Кабалье. Вроде тоже звуки издает и не фальшивит, а сравнивать даже и в голову не придет.

Риэлем тоже можно было любоваться. Вроде бы он ничего не делал, чтоб стать покрасивее, разве что рубашка была не простенькая, а из переливающейся черно-серебряной ткани, и штаны были не из простой холстины, а тонкого сукна, но когда он выходил к своему месту, сдержанно кланялся слушателям (рубавшим в это время какие-нибудь деликатесы), присаживался на высокий стул, ставил ногу на скамеечку и склонялся над виолой, жевание прекращалось даже до того, как он брал первую ноту. «Красив же, собака, – ворчал недовольно Гартус, – вроде и незаметен, а как умеет себя подать… И ты ведь такая же… Парочка!»

Женя не знала уже, как отбиваться от поклонников, искренне жалея, что нет поблизости Райва, который одним своим присутствием отшибал всякое намерение строить ей глазки. Та же проблема была и у Риэля, причем к нему клеились не только дамы, то ли не знавшие о его склонностях, то ли считавшие, что уж они-то точно сумеют его соблазнить, но и мужчины, тоже вовсе не обязательно понимавшие, что некий шанс имеют…

И ведь одному удалось-таки. Они были знакомы и раньше, и Женя подумала, что очень близко знакомы – одна из тех немногих кратких и случайных связей, о которых неохотно упоминал Риэль. Он почему-то избегал знакомца. Женя пристала к нему и не давала разговор в сторону увести, пока он не признался, что ему просто перед ней неудобно, а так никаких неприятных воспоминаний, даже наоборот… Женя обозвала его дураком и велела на нее внимания не обращать, помня, что у нее есть все-таки Райв, с которым здесь никто и не сравнится…

В общем, однажды Риэль проводил ее до их комнат, а сам ушел, слегка смутившись. Тарвик сидел перед камином, ворошил угли и пил горячее вино. Был он странно задумчив.

– Хочешь выпить, Женя?

Женькой он ее называл, когда их никто не мог услышать. А здесь – ну мало ли. Он рассказывал уже, что такие старые замки сплошь усеяны тайными ходами, слуховыми отводами и тайными комнатами, так что никаких Джен Сандиния они здесь не поминали. Впрочем, не поминали и нигде. Женя приняла стакан и села в соседнее кресло. Он меня ждал. Или Риэля. Кого-то одного – даже стакан приготовил.

– Ты хочешь поговорить?

Он покачал головой.

– Не здесь. Старая привычка не говорить по душам там, где могут услышать. Где наш сладкоголосый? Неужто решился на приятную ночь? Не злись. Я за него рад. У него вообще кто-то был, кроме Хайлана, за последние годы? Ну вот именно. Пусть расслабится. Не пугайся. Ничего не случилось. Просто я вульгарно надрался в одиночестве. Даже встать боюсь. Спиртное мне не особенно действует на голову, но вот координацию движений я теряю… Ты пей. Это неплохой глинтвейн. И мне не обидно будет, когда Риэль начнет меня завтра пилить. Удивительный он человек.

–Он замечательный.

– И я о том же. Он очень изменился за время, проведенное с тобой. Стал… умиротвореннее, что ли. Ему стало легче, понимаешь? Да и ты тоже… не та. Вы нашли друг друга. Знаешь, если бы он был один, он не стал бы со мной возиться, уж точно не захотел бы, чтобы я его сопровождал. Будь ты одна – тем более не стала бы. То есть ты бы меня пожалела, но быть со мной рядом столько времени не захотела бы. Ты делаешь его тверже, он тебя – мягче.

– Можно подумать, ты о моей твердости знал, – фыркнула Женя.

– Пока… не показал тебе мандилу гигантскую, не знал. А потом ты открылась с другой стороны. Вы нашли друг друга… или я это уже говорил? Ради тебя он прошел такое, чего не выдержал бы прежде. Он бы сломался. Он хрупкий. И я научился понимать, что хрупкий и бесхарактерный – разные характеристики. Черт возьми, он легко бы мог избавиться от своего поклонника с моей помощью, и никто бы никогда ничего не заподозрил, так ведь не хочет. Принципиально. Потому что тот, видишь ли, не заслужил того единственного, что я могу с ним сделать. Жень, он не святой ли?

– Разве здесь есть святые?

Вино ударило в голову. Еще бы, ведь там, в зале, ей пришлось столько раз по чуть-чуть прикладываться к изящному бокалу, что суммарно вышло не менее кружки.

– А? Есть, конечно, только их не чтут. Тут и к Создателю отношение ровное. Создал – ну и спасибо, мы тебе благодарны, а что дальше-то? Хотя есть государства с очень жесткой религиозной основой, бывал я… Радикальный ислам покажется детской забавой. Регламентирован каждый шаг, куда там иудеи с их шестью сотнями заповедей. Женя, я не к тому. Как он может прощать такое унижение? Как он может быть уверенным, что это не заслуживает смерти? И ведь ты, кажется, начинаешь с ним соглашаться.

– Как тебе показался Хайлан? Ты же говорил с ним?

– Личность, – не стал скрывать Тарвик. – Неприятная, ну так сильные личности редко бывают приятными. Я вот, например… только вживаться в роль умею.

– Тебя обидели эти слова?

Женя не выдержала, потянулась и погладила темные волосы. Не Вик. Тот был стрижен коротко, ухожен, а этот слегка взлохмачен, небрежен… и нравился ей едва ли не больше. Там была игра, а здесь?

– Что? Нет, конечно. Просто они такие… концентрированные. Он прав. Я так вживаюсь, что начинаю верить в то, что делаю. Я верил, что любил тебя, например. Можешь дать мне по морде.

– Вот еще.

Тарвик кивнул, как-то весьма некоординированно. А он и правда хорошо пьян. Очень хорошо пьян. Похмелье завтра будет неслабое.

– Хорошая ты, Женя. Когда это все кончается? Два дня еще? Потом уходим? И знаешь… знаешь, я уйду с вами, но дальше наши дороги разойдутся. Не вышло.

Он замолчал, а Женя отчего-то побоялась спрашивать, что не вышло. Комната освещалась только неярким огнем камина. Дрова имели запах индийских ароматных палочек, от которого немного кружилась голова. Впрочем, голова могла кружиться и по более прозаической причине. Стакан-то выхлебала в довесок к сто раз по чуть-чуть. Тени колебались на стенах.

– Мне с вами хорошо. Только вот скучно безмерно, Женя. Я думал… думал, что раз в мир пришла надежда, почему бы… почему бы не… Я не умею мечтать или надеяться, я умею только действовать. Я не умею любить, не умею быть любимым. Я умею видеть людей насквозь, но не умею быть с людьми. Я одиночка, но дело в том, что это меня никогда не тяготило. Я надеялся научиться быть человеком.

Женя открыла было рот, чтобы возразить, но не стала. Пусть выскажется. Ведь с ним такого еще не бывало. Тарвик снова долго молчал, подносил к губам пустеющий стакан и неотрывно смотрел в огонь.

– Я надеялся научиться летать. Не дано. Вы птицы, а я ищейка. Я, конечно, могу поднять голову и посмотреть в небо, но мой удел – бегать по земле. Я не умею жить без дела. Не обижайся. Вы-то заняты. Вы поете, играете, сочиняете… Мне скучно. Даже если бы я умел петь или играть на флейте, мне было бы скучно делать только это. У нас разные пути, вот и все. Вам – лететь, мне – бежать. Правда, бежать некуда, никто меня не ждет.

– Неправда. Он тебя ждет.

– Наивная. Ждет, чтобы еще какое-нибудь поручение дать. Смотри на них обоих чуточку пореальнее. Невозможно за столько лет не утратить обычных эмоций. Не бойся. Не услышат. Я хорошо обращаюсь с артефактами. Да и кому бы надо было слушать пьяный бред спутника пары менестрелей. Гильдии? А Гильдия и так уже все поняла.

– Они тебя убьют.

– Рано или поздно. Искатели не умирают в старческом маразме. Ты видела – разве я боюсь смерти? Жень, ты не обижайся. У вас хороший путь. Правильный. Только не мой.

– Ты свяжешься с ним?

– Уже. Я решил уже… не скажу, что давно, но дней десять как… Почему ты не выбросила медальон? Я как подумаю, что могло бы случиться, если бы при аресте в него заглянули… Как напоминание о человеческой подлости?

Женя не ответила, а он и не ждал. Да, поначалу – именно так. Но разве испытывает она ненависть или даже неприязнь к этомуВику? Не за то, что он привел их к Кастину, а тот расставил точки над всеми буквами местного алфавита. Не за то, что бегал по лесам с арбалетом, снабжая их дичью в дороге. Не за то, что раскидывал разбойников. За то, что выдержал чудовищные пытки, выдержал то, на что не способен человеческий организм, лишь бы отвести от нее беду, за то, что вел их к Кастину, умирая и зная, что умирает. Черт тебя подери, Тарвик Ган!

– Тебе не нужно учиться быть человеком, Вик.

Он поморщился.

– Я люблю тебя, Женька. И Риэля – тоже. Только всегда найдутся… пятьдесят тысяч, которые я буду любить больше. Ты понимаешь? Ты понимаешь…

Когда Тарвик сказал Риэлю о своем решении, Женя не знала. Из замка они вышли вместе, и вместе отправились в город – но не тот, который миновали, чтобы добраться сюда. Женя настояла, чтобы половину платы хозяин перевел в банк на счет Риэля, а оставшееся они взяли наличными. Чтоб было чем ублажить разбойников, если они попадутся по дороге. Но разбойники не попадались. На привале Риэль спросил только: «Ты твердо решил?» – и после кивка Тарвика больше не заговаривал об этом. Может, они еще увидятся, может, и не раз. А может, и нет. Через год или пять они случайно узнают, что Тарвика больше нет, или снова увидят его на эшафоте, да только чудес больше не случится. Ведь Кастин и правда вряд ли станет его выручать. Не королевское это дело. За полторы тысячи лет один рационализм-то и останется. Конечно, могут еще вот женщины нравиться, как нравится Женя Райву, как, наверное, нравится какая-нибудь Мира или Тинна королю, да только все равно – дело им важнее. Им важнее то, что они считают важным в данную минуту. Увлечены борьбой с Гильдией…

А почему она думает о них так неприязненно? Даже о Райве? Ведь они, может, единственные понимающие, к чему может привести безраздельная власть магов. Как там у Стругацких: поняв, что может все, он понял, что не может ничего… Магия всегда имеет обратное действие. Заставить забыть о Риэле – заставить забыть что-то еще.

К костру довольно шумно приближался мужчина, ведя в поводу рогатого коня. Топает, чтоб не подумали, будто подкрадывается, и не вогнали стрелу.

– Не позволите ли путнику присоединиться…

Его голос странно угас. Изменился в лице Риэль, зато Тарвик, только что сидевший расслабленно, вдруг оказался рядом с путником и швыранул его в сторону от коня так, что он врезался спиной в дерево и притих. Конь завопил – лошади здесь не ржали, а кричали пронзительно, как ночные птицы, да Тарвик, видно, слово знал, удержал, успокоил, похлопывая по крупу, потом извлек из своих запасов веревку и привязал животное так, чтоб оно могло пастись, но вот к ним близко не подошло, и только потом подтащил к огню мужчину. И Женя поняла, почему замер Риэль. Это был один из «тройки».Тот, с жезлом кары. Тарвик ловко обыскал его, так же ловко раздел до пояса и связал, пока тот приходил в себя.

– Это судьба, не находишь? – дружелюбно спросил он. – Я обещал, что убью тебя? Вот только собрался заняться этим делом, отыскать тебя на бескрайних просторах Комрайна – а ты уже тут, сам в руки идешь… Так что теперь ты свою судьбу знаешь.

– Тарвик… – слабо произнес Риэль. Тарвик вскинул голову и холодно сказал:

– Я бы посоветовал тебе и Жене погулять, да ночь, кругом, так что сидите. При вас я с ним беседовать не буду, не бойтесь. Утром пойдете своим путем, а я… задержусь. И только попробуй попытаться его освободить – получишь так, что тюрьму вспомнишь, как мамины ласки. Женя, к тебе это тоже относится.

– А что Женя? – проворчала она, обнимая Риэля. – Слово надо держать.

– Нельзя…

– Можно, – жестко прервал Тарвик. – С ним – можно. Вот с тобой – было нельзя. Видишь? Напомнить, что это такое?

Короткая палочка невыразительного серого цвета. Жезл кары. Риэль напрягся.

– А ты, друг мой, с действием своего орудия-то знаком? – поинтересовался Тарвик, поднося жезл к носу пленника. – Не нравится? А чего ж? Другим, значит, можно и в глаз тыкать, и в пах, а как самому – так не нравится? Нет, ты с ним познакомишься очень близко и расскажешь все, что мне нужно. Расскажешь. Ничего нет у тебя, чтобы выдержать. Ни цели, ни любви… ни надежды. У мира надежда есть, у тебя – нет. Понял, о чем я? И о ком я?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю