Текст книги "Надежда мира (СИ)"

Автор книги: Тамара Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– Умница, – обрадовался он. – Не зря я тебя люблю. А почему не ешь хлеб? Он очень неплох.

– Не знаю, как упаковку снять. Тарвик, у меня большая просьба. Не говори мне о любви, хорошо?

– Почему? Если я действительно тебя люблю? Женечка, просто я прагматик… ну и сволочь, это ты правильно заметила. Допивай чай и пойдем. А упаковку снимать не надо. Это вообще-то вид приправы, она только на ощупь кажется пластиком, попробуй.

Женя послушно откусила. Странно было: словно полиэтилен в рот пихаешь, а вкус оказался очень даже ничего, словно маслом помазано. С травками. Тарвик дождался, когда она закончит, и приглашающе открыл дверь. Женя была в джинсах и местной блузке – сочетание оказалось вполне ничего, напялив это случайно, Женя разглядела себя в зеркале и осталась довольна. Кокетство – тоже способ отвлечься от свербящих слов: что будет дальше.

Тарвик привел ее в помещение, сразу вызвавшее ассоциации с лабораторией сумасшедшего ученого, потому что в нем было очень много приборов непонятного назначения, хаотично сваленных книг, рукописей и даже свитков. Человек, обнаружившийся в этих залежах, на сумасшедшего походил не больше, чем Тарвик или Женя. Был он не особенно молод и не особенно стар, что-то вокруг полтинника, в меру лохмат, в меру расхристан. Тарвику он обрадовался не очень. Женя не понимала их диалога, но очевидно было: Тарвик на него давит, а тому деваться некуда. Хотя Тарвик вроде бы и говорил с улыбочкой, а тот вроде бы и не хватался судорожно за разные тяжелые предметы. Потом Женю провели в другую комнату, маленькую, идеально аккуратную и с устройством, напоминающим комфортабельный электрический стул. Тарвик ее на этот стул посадил и еще в щеку чмокнул ободряюще:

– Ради бога, не бойся. Чем поклясться, что….

– Своим счетом в банке, – мрачно посоветовала Женя, и Тарвик неожиданно согласился:

– Клянусь своим счетом в банке и надеждами на обеспеченную старость, что это не больно и поможет тебе.

Ученый разразился монологом, спокойным, словно рассказывал о планах работы… с объектом, а потом начал задавать вопросы (а Тарвик отвечал подробно, не забывая улыбаться Жене), и вот это дикое непонимание, даже неузнавание ни единого слова и даже не единой интонации пугало больше всего. Потом на нее водрузили шапочку, на мгновение повергнув в дикий ужас, и ученый этот ужас увидел и ласково погладил по плечу.

Потом Женя проснулась. Ее тошнило, кружилась голова, очень хотелось кофе, которого здесь не было. Она лежала на диванчике, узеньком, но мягком, а ученый что-то внимательно читал рядом.

– Ты уже проснулась, – обрадовался он. – Очень хороший признак. Голова сильно болит? Вот выпей-ка чаю.

Голова не болела вовсе, о чем Женя и сказала, но как-то странно… Ой. Я его понимаю. Я говорю на его языке. Мне записали язык.

– Тебя зовут Женя, верно? Очень красивое имя. А меня ты можешь звать Фир. На самом деле я Тафирмас, но это ж ужас, а не имя, правда?

– Ужас, – согласилась Женя. Языку было непривычно так двигаться, губам – так складываться, но отвечала она автоматически не по-русски. – Вы научили меня говорить на вашем языке.

– Научил, – грустно согласился он.

– А почему? Ведь получается, я здесь никому не нужна.

Он помолчал, глядя на нее одновременно и печально, и с любопытством, и с оттенком какой-то брезгливости, что, конечно, Жене не понравилось совершенно. Она сюда не рвалась. Совсем наоборот. Так что лучше бы презирал Тарвика со всем пылом, однако…

– Я Тарвику должен, – родил наконец Фир. – Причем столько, сколько никогда не смог бы отдать, почти двенадцать тысяч. Для техника это просто фантастические деньги.

– И он предложил вам скостить долг?

– Простить. Знаете, милая девушка, это удивительно для Гана. Он, видите ли, редкая сволочь, но надо признать, сволочь, не лишенная обаяния.

– Женщины просто тают, – согласилась Женя, – мы это уже проходили. Равно как и сволочизм. И что?

– В его стиле было бы просто вывести вас за ворота и попрощаться. Понимаете, о чем я? Вы ему больше не нужны, а ненужные предметы он выбрасывает без сожаления.

– Вы тоже побоялись быть выброшенным?

– Побоялся, – уныло кивнул он. – Ему достаточно было сказать шефу, что я должник, и меня бы выставили на улицу, причем ненадолго… Знаю много, понимаете ли. Как всякий техник. Ну как, привыкаете? Давайте поговорим, чтобы язык стал для вас естественным. Это совсем нетрудно, особенно если вы имеете опыт в иностранных языках.

– Я вообще-то дома была переводчицей, – буркнула Женя. Фир обрадовался.

– Не зря я записал вам полную программу.

– А объяснить?

Ох, до чего же фанатично увлеченные работой технари любят рассказывать! Женя слушала, кивала и, что удивительно, понимала существенно больше, чем когда сисадмин Коля пытался вложить в ее голову ненужную информацию по настройке компьютера и сети. Половину Колиных слов она не понимала, будь то термин или крутой программерский жаргон, а с Фиром будто на одном курсе успешно училась.

Сама по себе процедура записи языка не шибко сложна, когда программа уже готова и отработана, а она отработана, потому что в Вике Женя никогда не заподозрила бы даже москвича и уж тем более инопланетянина. Просто есть цена и стоимость, стоимость невелика, зато цена – ого-го, от пяти тысяч за минимальный словарный запас на уровне неграмотной крестьянки или городской посудомойки до двенадцати вот за то, что сейчас в голове у Жени. Полный лексикон. То есть полнейший, и не только Тарвик, но и сам Фир половины того, что сейчас знает Женя, не поймет никогда. То есть в ее голову заложены не только сами по себе слова, но и их смысл, и при случае она сможет запросто понимать не только обычного человека, но и ученого любого направления, хоть философа, хоть мага, хоть оружейника. Пока слово не произнесено, оно дремлет, но услышав его, Женя немедленно поймет, о чем речь. Записана понятийная система, если Женя понимает, что это такое. Вообще, полная программа используется впервые, так что Женя почти подопытный кролик, но никаких препятствий Фир не увидел: головка у нее светлая, импульсы ровные, здоровье хорошее, нервная система крепкая, что просто фантастично, если учитывать ситуацию. Может быть, это ей поможет адаптироваться к Гатае или хотя бы к Комрайну, потому что записать ей чье-то сознание Фир никак не может: это одноразовая штука, и каждая запись на учете. Оно и хорошо, потому что девушка должна понимать: ни к чему ей сознание шлюхи или пьяницы, потому что… знает девушка, что случается с теми, чье сознание списывают? Ну вот а кого не хватятся никогда, кроме как шлюху или бродягу? В общем, постепенно к ней придет и некоторое знание мира, особенно если девушка будет осторожна…

Пожалел он ее или просто возжаждал рассчитаться с Тарвиком поосновательнее, было неясно, но он потратил много времени и энергии, однако это несущественно, хороший техник (не без самодовольства) всегда изыщет резерв энергии, и никто никогда об этом не узнает. А Тарвик страшнее красного паука (и Женя вдруг поняла, что знает, как выглядит красный паук: жутковатое создание с кулак величиной, алого цвета с черными мохнатыми ногами общим числом двенадцать штук, черными мохнатыми жвалами, укус не смертелен, но парализует жертву, и паучиное семейство устраивается поодаль и лопает свежатинку живьем, пока она сама от шока не помрет, а случиться это может через месячишко, потому что паучиный яд притормаживает жизненные процессы, не лишая жертву сознания). Кажется, такой обаятельный, приятный, мужественный… ну, не трус он безусловно, потому что трусы искателями не бывают, но и люди, не лишенные порядочности, тоже на этой службе не задерживаются. Именно потому и странно, что Тарвик готов простить такой крупный долг.

Тарвик с интересом послушал рассказ о себе, потом засмеялся, и Фир залился такой бледностью, что Женя кинулась его по щекам похлопывать.

– Не дрейфь, дружище, – хмыкнул Тарвик. – Я и не думал, что ты питаешь ко мне дружеские чувства. Ну что, Женечка, ты меня понимаешь? Славно. Фир, какую программу ты ей записал?

– П-полную.

– Да? – удивился Тарвик. – Мило. Спасибо.

– М-мы в расчете?

– Ты мне больше не должен, – кивнул Тарвик после паузы, и техник начал обретать нормальный цвет лица. – И сам понимаешь, в наших общих интересах об этом помалкивать, верно? А, понял… Расписку вернуть? Держи. Сожги сразу, а то у тебя хватит ума сохранить ее на память. И больше никогда не садись за карточный стол. Идем, дорогая.

Женя послушно пошла за ним. Голова почти не кружилась, но все еще поташнивало. Тарвик приобнял ее за плечи.

– Теперь уже легче будет.

– А нет ли у тебя должника возле портала?

– Должник есть, но втихаря использовать портал невозможно. Слишком большой расход энергии. И если Гильдия магов еще может сквозь пальцы… или сквозь определенные услуги посмотреть на использование порталов «Стрелой», то сама «Стрела» никогда не простит «левого» включения. Если бы я мог вернуть тебя обратно, вернул бы.

– Да, я помню, что деньги ты любишь гораздо больше, – кивнула Женя. – Обнимать меня необязательно, я хорошо себя чувствую, и голова не болит. Все, что говорил Фир, я прекрасно понимала и…

– Ну и славно, – перебил Тарвик, не собираясь ее выпускать. – Но пусть уж лучше встречные думают о моих нежных чувствах, тогда хоть не станут удивляться внезапно вспыхнувшему великодушию.

– Мне, наверное, лучше делать вид, что я не понимаю по-вашему?

– Лучше. Для Фира. Он же не сделал тебе ничего плохого? Пообедаешь со мной? Закажем два стандартных обеда… пока я не хочу выводить тебя за ворота. Я еще не придумал, что с тобой делать.

Женя промолчала. «Поживи у меня, дорогая» – это ему и в голову не пришло. Очень у него специфическая любовь. Ведь казалось бы, самый простой вариант – поселить у себя собственную же любовницу, а Жене деваться некуда, пришлось бы любить… Или он опасается? Да ну, вряд ли, ничего он о ней не знает и теперь уж никогда не узнает. А согласилась бы она жить у него? Разве что на уровне «куда деваться». И в постель бы исправно ложилась, а он бы начал ее постепенно за это презирать, потому что нравилась ему Женя с характером, а не бессловесная и покорная красотка.

Она давилась супом и мясом вместе со слезами, но главное, глаза оставались сухими, поддерживать беседу она могла. Информации у него по-прежнему было мало, от ордена остались жалкие ошметки, прячущиеся по углам, а по этим углам бегали ретивые оперативники из Гильдии или тайной полиции и производили классическую зачистку. Никаких сведений о связи ордена и «Стрелы» не было, и если даже за «Стрелой» и ее сотрудниками присматривали, то так профессионально, что никакому Тарвику Гану не засечь – ну что делать, девочка моя, магии нет вовсе…

В Комрайне все спокойно – и в столице, и в стране, население практически не заметило ликвидации еще одной тайной организации, ну это уж как водится, если государство не хочет, чтобы народ что-то знал, народ и не знает. Тем более что здесь диссидентство не в моде. Страна процветает, народ живет неплохо, хлеб вкупе со зрелищами имеет в достатке, а что еще надо для счастья? Недовольные, разумеется, есть, как не быть, только ведь единицы. А активных недовольных и того меньше. Уж поверь, страна не хуже России и даже не хуже Швеции какой-нибудь. Правозащитников нет, но суды большей частью вполне справедливы, потому что за ними приглядывает Гильдия. Что это такое, не спрашивай. Тоже… тайная организация в явной. Официально Гильдия магов просто объединяет людей, наделенных даром, и регламентирует их жизнь, а неофициально… в общем, «Стрела» отдыхает. Конфликтов с ней стоит избегать любым путем. Это совет на будущее. Правда, надо отдать должное, конфликт с отдельными магами никогда не означает проблем с Гильдией, проведут следствие и, если свой виноват, разберутся с ним без особой гуманности.

Женя смотрела в яркие коричневые глаза, слушала обалденный голос и думала, что влюбилась в этого мерзавца так безоглядно, что он даже не кажется ей мерзавцем. Что, поддаваясь его обаянию, она сама думает: работа есть работа, он просто эту работу выполняет со всем тщанием, и наплевать ему на то, что объект влюблен. Почему он умеет убедить ее, далеко не бесхарактерную и тем более не наивную, в том, что его поступок имеет кучу оправданий? Потому что старается сделать для нее хоть что-то здесь? Хельсинский синдром своего рода? Ах, наплевать, что ты меня сюда притащил, главное, что ты стараешься облегчить мне жизнь здесь, создаешь иллюзию заботы… Иллюзионист. Надо было отдать его Люське.

Он даже не оправдывался. Не считал себя виноватым. Или понимал, что оправдываться глупо. Или… Записали ей только язык, но не менталитет, и какой он тут, можно только гадать. Словно подслушав, Тарвик улыбнулся.

– Люди везде люди. Разные. И что удивительно, какие-то непреложные правила в твоем и моем мире чаще всего совпадают. Но есть и разница, конечно. Не диаметральная. Привыкнешь. Тем более что Фир тебе изрядно помог, я не ждал, что он на это пойдет. Ты сможешь понять и разнорабочего в порту, и тонкого интеллектуала. А я где-то посередке между обоими. Почему ты не спрашиваешь, хочу ли я забрать тебя к себе?

– Потому что если бы ты хотел, забрал бы и не спрашивал, – отрезала Женя. – Не стану себе льстить, будто бы ты меня боишься, но обуза такая тебе точно не нужна.

Он ничего не сказал, посмотрел внимательно – о, этот взгляд чуть исподлобья! убью гада! – и завел разговор о том, какие мелочи надо принести, чтобы Женя чувствовала себя получше.

Потом он ушел и пропал еще на три дня, и Женя опять не выходила из комнаты, потому что боялась неизвестно чего. Боялась показать свое знание языка, боялась, что вернется – а комната закрыта, боялась расставаться с немногими вещами. Сумка с мелочами – все, что осталось от прежней жизни. Косметика, щетка для волос, заколки, кошелек с ненужными наличными и кредитной карточкой, ненужные ключи с забавным брелочком, ненужные туфли на каблуках и дорогие брюки, игрушечная собачка и бумажные носовые платки… Ничего. Ничего. И никого. Женя никогда не страдала избытком друзей, собственно, друзей у нее не было вовсе, но если вдруг становилось совсем уж одиноко, можно было позвонить Люське, пойти посидеть в кафе и позволить за собой поухаживать какому-нибудь парню посимпатичнее, можно было попить чайку с соседкой тетей Клавой. Одиночество от этого не исчезало, но отступало. А у Жени с ним были особые отношения. Своего рода договор. Она позволяла ему быть неотступно рядом, иногда даже охотно в него погружалась, понимая, что бороться с одиночеством в одиночку невозможно. Можно только сосуществовать. Они не расставались, но его никто не видел, а значит, никто и не пытался ее жалеть.

Здесь же оно обнаглело, стало настолько всепоглощающим, что Женя ждалачеловека, сломавшего ее жизнь. Нет, даже не сломавшего. Лишившего ее жизни. Пропадающего на несколько дней, словно заставляя ее привыкать: придет день, и он исчезнет навсегда, и Женя боялась этого дня больше, чем смерти. Больше, чем одиночества. Боялась, но знала, что это произойдет, что это неминуемо, только вот так хотелось оттянуть этот проклятый день, когда она останется совсем одна.

Тарвик пришел, озабоченный, рассеянный, и Жени екнуло сердце: это симптом, в следующий раз он будет еще более отстраненным, а следующего может и не быть, и тогда ее просто выкинут в чужой мир. Картинки рисовались устрашающие. И самой доброй и оптимистичной была работа где-нибудь посудомойкой и исправным выполнением любого каприза хозяина. И хорошо если просто посудомойкой. А если здесь безработица? А если начнут интересоваться биографией? Выбрать на карте любой город и ткнуть в него пальцем? или придумать деревню… да какая, к черту, из нее селянка – с ее-то нетрудовыми холеными ручками, кто поверит, что она мотыгу или грабли в руках держала… Потерю памяти имитировать? Дурочкой прикидываться? Ну вот дурочку-то как раз всяк будет пользовать, и этого не хотелось категорически, и в то же время понятно было: а куда ты денешься…

Когда еще через день дверь открылась, Женя, разумеется, ждала Тарвика, но это был его начальник собственной персоной. Женя обмерла.

– Ты говоришь на этом языке? – спросил он на хорошем английском. Женя кивнула. Значит, начальство не знает, что ее тут уже обучили. – Очень хорошо. Тарвик говорил, что нашел тебя в другой стране. Боишься? Не нужно, я не ем хорошеньких девушек. Пришел сам… ну просто потому что не хочу афишировать твое присутствие здесь. На всякий случай. Дело в том, что через час возвращается со сложного задания агент, и тебе придется освободить комнату. Не падай в обморок, девушка. Погуляешь в городском парке, пока не вернется Тарвик. Он должен вечером быть.

– И что Тарвик? А если он не придет? – с истерическими нотками воскликнула Женя. Начальник сел на стул и заставил ее сесть на кровать. За руки еще взял.

– Мы, конечно, не самые заботливые люди, – сказал он, акцентируя честность в голосе. – Но просто так тебя не бросим, хотя бы потому что это невыгодно нам. Мало ли что взбредет тебе в голову. Даже если Тарвик не явится сегодня, я пошлю за тобой доверенного человека, найдем мы тебе угол еще на несколько ночей. Тарвик же обещал заняться твоей здешней жизнью. Он, конечно, как и положено, мерзавец, но в нарушении обещаний замечен не был. Пока. Собирай вещи, я провожу тебя. Пожалуйста, надень шляпу.

Женя послушно собрала вещи и потащилась следом за начальником. Вел он ее другой дорогой, выпустил через другую калитку, рядом с которой не было кованых ворот.

– Вот вход в парк. Не заблудишься. Сразу сворачивай налево, там место тихое, люди заходят редко, посидишь до вечера. И не бойся раньше времени. Не собираюсь я подсылать к тебе тайного убийцу, уж куда проще было бы отравить тебя прямо в комнате. Иди. Придет Тарвик или мой человек. Он по-вашему не говорит, но ты его узнаешь: у него нет левой руки. Иди.

Калитка бесшумно закрылась, хоть бы петля скрипнула, хоть бы металл лязгнул. Женя посмотрела на часы. А зачем? Она даже не знала, сколько часов здесь длится день и сколько дней тянется год. Ее часы исправно показывали новосибирское время. Вот смешно, если совпадает… Проснулась Женя с рассветом, а часы показывали половину шестого. Сейчас был полдень. Ровно. Секунда в секунду. Люська уже выключает комп и собирается обедать и сплетничать. Очень может быть, что о Жене. Надо же: пропала бесследно, и красавчик этот ее на крутой тачке, наверное, придушил ее на пикнике…

А интересно, ищут ли? Наверное, вяло, потому что взрослая, самостоятельная, уехала с любовником – и все дела… Так, пожалуй, маме и заявили. Женя посочувствовала тому менту, который так сказал. Не знал он ее маму.

Все равно не найдут. Разве что пустую машину посреди леса. И покосившуюся дверную раму, если только Тарвик не включил ее самоуничтожение. Тогда – все… А можно подумать, что в каком-то другом случае не все. Вот уж точно – не найдут, спишут в архив, ББ повздыхает, потому что не так уж много переводчиц одновременно владели японским и итальянским, и не так много было фирм в городе, одновременно имевших партнеров в Токио и Генуе.

Женя дотащилась до входа в парк, автоматически свернула влево. Было действительно тихо. Эта часть была условно дикой, то есть не стояли скамеечки и не было клумб, однако трава была прочесана и подстрижена. Ножничками. Маникюрными. Женя бесцельно побродила кругами, свернула к журчанию воды и уселась возле декоративного водопадика высотой в полметра: ручеек стекал в прудик. Все было миниатюрное, аккуратное, и даже мелкие рыбки плавали в прудике. Женя обняла руками колени. Вот и все. Все. Никакой безрукий не придет, разве что горло ей перерезать или что тут практикуется. Ну обнаружит стража труп. Тоже репу почешут, обнаружат, что никто рыжей женщины не терял и спокойно спишут на… в общем, на что тут списывают. И комната отдыха никакому агенту не занадобилась, потому что очень сомнительно, что в таком домище она одна. И Тарвик не придет. Он сделал все, что мог, и умыл руки.

И пусть. Хоть к одному концу. Все равно ей не выжить одной. То есть выжить-то, наверное, можно, варианты уже продумывались. За великое счастье – место уборщицы с ублажением хозяина. Кому нужна странная особа, не понимающая самых простых вещей? Чокнутая. Одинокая. Скорее всего, тут, как и практически везде незамужняя женщина не первой молодости считается в чем-то ущербной, а мужики уверены, что такая просто счастлива будет, если они изволят на нее благосклонно посмотреть. А оно Жене надо? Жить ради жизни, ради существования? А ну их к черту, пусть что хотят, то и делают…

Может, он все-таки придет…

Как только эта мысль появлялась, Женя резко себя обрывала. Бабы дуры. И она почти чемпионка. Как можно надеяться на него сейчас? Как вообще можно на него надеяться? Мало он сделал? Суперблагородный поступок совершил: долг списал знакомому… заведомо понимая, что знакомый этого долга никогда не вернет. Для того и держал, наверное. Есть люди, которые обожают, когда им кто-то чем-то обязан. И умеют это сделать. Он ведь даже Женю убедил, что она ему обязана. Как же! Теперь разные слова понимает. Может, даже буквы.

За временем она следила по воде. Тень от дерева скользила слева направо, постепенно укорачиваясь. И это давило. Женя вспоминала. Кусками, отрывками: юность, счастье, горе, отчаяние. Молодость: работа, работа, работа… Пустота. Одиночество. И больше никогда не будет тойпустоты и тогоодиночества. Не будет родителей, не будет Люськи, Виталика, ББ и тети Клавы. От целого мира осталась игрушечная собачка и блестящие карие глаза. Угораздило же влюбиться в мерзавца… Судьба?

И наконец Женя расплакалась. Почему нет? Столько лет не позволяла себе пореветь вдосталь, вообще ничего себе не позволяла, но она ж не Штирлиц, она баба просто, которую мужик не просто бросил, а бросил изощренно и извращенно… Она самозабвенно рыдала, обхватив колени руками, всхлипывала, постанывала, потом на это уже не было сил, а слезы все лились, словно все эти годы копились внутри и только дожидались момента слабости. Она судорожно вздыхала, потому что не хватало воздуха, брюки на коленях были мокрые, рукава рубашки мокрые…

– Все не может быть так плохо, – сказал сзади мужской голос. Женя в ответ только протяжно вздохнула. С подвывом. – Что я могу для тебя сделать, девушка?

– Ничего, – буркнула Женя в нос.

– Так не бывает.

– У меня все равно выхода нет, – сообщила Женя.

– Выхода нет? Так не бывает.

Шлюзы снова открылись. Женя заревела с новой силой, но при этом она еще и вываливала на невидимого собеседника свою историю, путаясь, сбиваясь, наплевав на великую тайну, на орден, «Стрелу», свою судьбу, а также судьбу вселенной. Пусть он просто шел мимо, пусть он пожмет плечами и пойдет дальше, посмеиваясь над сумасшедшей, но первый человек за последние десять дней, в голосе которого было сочувствие.

Он не перебил ни разу, слова не сказал, и Жене было наплевать, даже если он тот самый однорукий и сейчас хрястнет ее по затылку камнем и вернется докладывать о выполненной работе. На все было наплевать. Выговорившись, она почувствовала нечто вроде облегчения.

– Я могу предложить тебе как минимум один выход, – после паузы произнес голос.

– Тут мелко, я не сумею сама утопиться.

– Это второй вариант, и он мне не нравится. Все проще. Я могу предложить тебе свой дом. А мой дом – дорога. Пойдешь со мной?

– Куда?

– Куда-нибудь. Куда захотим.

– Отвали, козел, – по-русски сказала Женя. Легкая рука легла ей на плечо.

– Разве тебе есть что терять? Разве ты оставляешь здесь что-то дорогое? – Женя помотала головой. – Тогда дай мне руку.

Что я теряю, подумала Женя.