Текст книги "Голос дороги"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Тебе этого не понять, – угрюмо огрызнулся Грэм.

– Это точно. Я бы уж не стал терять времени и терзаться угрызениями совести из-за того, что не могу ответить на ее высокие чувства.

– Не сомневаюсь.

– Дурак ты… Даже хуже – принципиальный дурак. Шел бы ты в храмовники, что ли, со своими принципами, – зло бросил Роджер и ушел, оставив Грэма в крайнем замешательстве.

Грэм ожидал еще и третей беседы – с Тарнисом, но, к счастью, обошлось. Лис только поинтересовался, когда и куда они отбывают, и спросил, правда ли, что Марьяна уезжает с ними. Грэм заколебался, стоит ли об этом говорить, но пока он раздумывал, Тарнис сделал какие-то выводы, и, не дождавшись ответа, кивнул и ушел. Сначала Грэм ждал последствий, хотя бы в виде выражения неодобрения со стороны бывшего учителя или вообще от сумеречной братии, а то и визита разгневанного дяди Марьяны, – но ничего не дождался.

Через день они вчетвером уже были на палубе медейского торгового парусника, который направлялся в порт Обооре. Грэм был рад, что, наконец, может ехать обычным пассажиром.

К несчастью, у Марьяны неожиданно началась морская болезнь, и поэтому девушка почти всю дорогу колодой лежала в своей каюте, зеленая, как водоросли. Ей в самом деле было очень плохо, и Грэму пришлось взять на себя роль сиделки. Хотя бы этим он мог отблагодарить Марьяну за все, что она для него сделала. Он почти не поднимался на палубу; ему удавалось подышать воздухом только когда Марьяне становилось получше, и она засыпала. Но было так холодно, что особого желания прогуливаться он не испытывал.

Роджер и Илис в этот раз вели себя необычайно тихо. Даже Роджер никого не задирал и с офицерами разговаривал вежливо. Те, впрочем, все равно от него шарахались, причиной чему была его устрашающая внешность, особенно перекошенный нос.

Наблюдая за ними, Грэм все крепче убеждался, что Роджер пропал. Трудно было сказать, чем Илис так привлекает этого головореза; вероятно, причиной всему была, как ни странно, ее взбалмошность, ехидство, дурной характер и полное пренебрежение к персоне своего добровольного охранника. К тому же Роджера заело, что Илис сумела сперва сбежать от него, а затем в драке взяла над ним верх. Пусть Илис победила с помощью магии, но результат-то был на лицо… и даже на лице.

Роджер проявлял невероятное терпение и даже кротость по отношению к ней. Ехидная Илис издевалась над ним, подшучивала и иронизировала, а он все сносил, только порыкивал, но рук больше не распускал, даже за мечи не хватался. Грэму очень хотелось знать, какие мысли бродят в его бритой голове, и какие чувства зарождаются в душе. Но Роджер, конечно, не спешил ни с кем делиться своими переживаниями.

Наконец, Марьяне стало намного лучше. К ней вернулся аппетит, и она, наконец, стала выходить на палубу. Улучшению ее самочувствия надо было бы радоваться, но Грэм, напротив, впал в тоску, поскольку Марьяна, оправившись, ощутила потребность в собеседнике. Быть может, она с удовольствием поболтала бы и с Илис, но та вечно где-то пропадала, и поток ее красноречия обрушился на Грэма. Марьяна не была такой уж болтушкой, но, поскольку они давно не виделись, у нее накопилось много такого, о чем она хотела бы узнать и о чем хотела бы поведать сама. У Грэма, однако, вовсе не было настроения углубляться в воспоминания, о чем он всеми силами давал ей понять. Увы, Марьяна не могла – или не хотела – его понять и говорила, говорила, говорила. Она успела рассказать, как жила в Ите прошедшие годы, как ей надоела Сумеречная гильдия и постоянный строгий надзор дяди, в последнее время ставший вовсе уж невыносимым, а потом, когда воспоминания ее иссякли, началось самое страшное. Марьяна приступила к расспросам.

– А где ты побывал за это время? Чем занимался?

Они стояли на палубе, облокотившись на поручень, и могли беспрепятственно любоваться зимним морем. Было холодно, но Марьяна утверждала, что совершенно не мерзнет в теплом меховом плаще, и вообще на свежем воздухе чувствует себя гораздо лучше.

– Всем понемножку, – отозвался Грэм, не поворачиваясь. Холодный ветер пробирал до костей, поскольку его одежда была гораздо легче, чем Марьянина.

Думал он совсем о другом. О том, что скоро наступит его двадцать второй день рождения, а значит, исполнится шесть лет с тех пор, как он ушел из отцовского замка. Уже шесть лет…

– То есть?.. – не унималась Марьяна. – Подожди, я вроде бы видела у тебя кольцо, – она взяла Грэма за руку, на мизинце которой блестело серебряное цеховое кольцо, и поднесла его ладонь почти к самым глазам. – Раньше его не было. Серебряное. Уважают тебя собратья, да? Где ты его получил?

– В Наи, – ответил он и не отнял руку.

– Давно?

– Да года полтора, наверное…

– Ты до сих пор официально числишься в гильдии? – Марьяна обхватила его ладонь двумя руками и стала почти неощутимо, очень нежно ее поглаживать.

– Ну… да, наверное. Марьяна, что ты делаешь? – до него, наконец, дошло, что происходит что-то не то.

– Прости, – покаянным голосом сказала Марьяна, но ладонь не отпустила. – У тебя такие холодные руки… Ты замерз?

– Нет, я…

– Когда ты уплывал на материк, – перебила она, словно не слыша, – я думала, я была уверена, что ты не останешься в этой грязи. Ты не такой человек, чтобы путаться с ворами. Я ошиблась, когда привела тебя к Фексу…

– Не понимаю, к чему все эти разговоры, – сказал Грэм и отобрал руку.

– К тому, что незачем тебе оставаться в гильдии. Это не для тебя.

– Двенадцать и Безымянный! – Грэм расхохотался и впервые за весь разговор взглянул на Марьяну. – Уж не хочешь ли ты наставить меня на путь истинный? Ну, так это не удастся. Честная жизнь не по мне. Я свой путь уже выбрал.

– Мой бедный, – прошептала Марьяна, приникая к нему. Грэм попытался отстраниться, но она уцепилась за его одежду, словно утопающий – за спасательный круг. – Мой любимый. Прости, я обещала, что буду молчать и никогда не заговорю о своих чувствах… но я не могу. Я знаю, что умру, если не прикоснусь к тебе. Знаешь, когда ты уплыл, я долго не могла успокоиться. Я думала, что жизнь окончена. Я не знала, жив ты или нет, ведь ты был такой шальной, постоянно искал неприятностей. Я представляла тебя мертвым и без конца плакала; если ты мертв, думала я, тогда и мне лучше умереть. Представляя тебя мысленно с другими девушками, я задыхалась и сходила с ума от ревности. Дядя считал, что все это пустое увлечение, что это пройдет. Я тоже так думала, пока ты был в Ите, поэтому и отпустила тебя с легким сердцем. Если бы я знала, что это не пройдет, ты бы так просто не уехал. Теперь я смотрю на твою подругу… и завидую ей…

– Завидуешь? – удивился Грэм. – А она тут причем?

– Глупый! Разве не видишь, как Роджер на нее смотрит? Ясно как день, что он любит ее.

– А как он на нее смотрит? – как последний дурак, спросил Грэм. Ему-то казалось, что Роджер смотрит на Илис как обычно – с тихой яростью.

– Вот я и говорю – глупый, – вздохнула Марьяна. Она прижалась еще сильнее, обхватила его руками за пояс и все пыталась заглянуть ему в глаза. – Ну неужели в тебе не осталось ни малейшего чувства ко мне? Ни капельки? Грэм, тебе даже не нужно будет ничего делать, я все сама… только позволь мне быть с тобой.

Грэм понял, что еще пара минут, и разговор закончится где-нибудь в укромном уголке. Причем ему и впрямь не придется ничего делать, все сделают за него. По телу уже неудержимо разливался жар, он начинал терять над собой контроль. Он чувствовал горячее тело Марьяны даже через толстый меховой плащ, а она раскраснелась, и руки ее проникли под его одежду. Грэм подумал, что через мгновение не сможет вырваться из ее объятий, и вспомнил слова Роджера, брошенные за пару дней до отплытия из Иты. Марьяна действительно вешалась ему на шею, а он не то чтобы не находил сил, у него просто пропадало желание отталкивать ее.

– Нет, – через силу выдохнул он, когда тело его содрогнулось от острого предвкушения блаженства; пальчики Марьяны добрались-таки туда, куда стремились. Это неожиданно отрезвило его и снова вернуло дар речи. – Нет!.. Прекрати, Марьяна, пожалуйста.

– Почему? – ее дыхание было учащенным. – Тебе же хорошо, я знаю… – пальцы ее и не подумали останавливаться.

– Да хватит же… – прошипел сквозь зубы Грэм, стараясь не застонать. Но сил отстраниться самому или хотя бы отвести руки девушки не было. Он только крепче вцепился в поручень.

– Пойдем со мной… – Марьяна устремилась куда-то в сторону, увлекая его за собой. Повторила: – Позволь мне быть с тобой. Только в этот раз.

Что ж, подумал Грэм, а это даже приятно, когда тебя соблазняют. Остается только послать к Безымянному свои принципы и сдаться на милость победителя.

Это ведь так просто.

– Что, соблазнила тебя все-таки твоя подружка?

Таким вопросом, ухмыляясь, приветствовал Грэма Роджер, когда они встретились утром. Полночи Грэм провел с Марьяной, а потом оставшееся время гулял на палубе и медленно приходил в себя, стуча зубами от холода и жадно вдыхая ледяной воздух, Поначалу, когда он только сбежал, его трясло от смешанного чувства возбуждения и стыда, но к утру он успокоился.

– И тебе доброе утро, – хмуро ответил на своеобразное приветствие Грэм.

– Нет, правда, – не унимался Роджер. – Я видел, как она тебя заманивала, а ты упирался.

– Наверное, было очень интересно смотреть.

– Ну и болван же ты! Просто редкостный. Вот если бы меня девушка так уговаривала, я бы не стал ломаться.

– Роджи, заткнись, – теряя терпение, попросил Грэм. – Илис свернула тебе нос в одну сторону, а я, если не уймешься, могу исправить это и свернуть его в другую. Хочешь?

– О Рондра, какие мы злые. До моего носа тебе не дотянуться – ручки коротки. И не волнуйся ты так… лучше скажи, хорошо было?

Резким движением, без замаха Грэм заехал Роджеру раскрытой ладонью в лицо. Точнее, только собирался заехать, потому что Роджер вдруг оказался за его спиной и от души пнул его под колено. Грэм не удержался на ногах и рухнул на доски палубы, успев сказать только одно короткое, но очень емкое по смыслу слово на наи.

– Вот именно! – Роджер присел рядом на корточки и заглянул ему в лицо. – Никогда не пытайся так сделать, понятно? И хватит изображать из себя оскорбленную невинность, достало уже. Тоже мне, дитятко, красная девица… Святоша, – добавил он с отвращением, поднялся и ушел.

Куда бы деваться с корабля? с тоской подумал Грэм, встав на ноги и перегнувшись через борт. Влюбленные девицы, сумасшедшие побратимы, и все пытаются пнуть, ударить побольнее… В море, что ли, прыгнуть?

– Опять страдаешь? – раздался за спиной жизнерадостный голос Илис. Еще одна, подумал Грэм, не оборачиваясь. Косяком идут. – Роджи довел? Стукнул бы ты его разок для острастки… и мне бы польза была, а то надоел хуже горькой редьки. Ну, что, совсем загрустил?

Грэм только дернул плечом. Но от Илис так просто было не избавиться.

– Хочешь, порадую? – поинтересовалась она у спины Грэма. – Честное слово, тебе понравится.

– Ну, чего тебе? – не выдержал Грэм. – Говори быстрее.

– Там вообще-то земля на горизонте. Скоро будем в Обооре… или как его там? Варварское какое-то названье.

– Слава Эфферду! – выдохнул Грэм и обернулся к ней. – Неужели? Я уж думал, мы никогда не доплывем. Меня уже тошнит от моря, от кораблей… и от вас с Роджером.

– Вот и приноси после этого хорошие новости, – насупилась Илис. – Даже спасибо не скажет… И между прочим, ты не одинок, не надейся. Меня тоже от Роджера тошнит.

– Значит, будем мучиться вместе. Беги, дитя, порадуй и его тоже. Дай я хоть пару часов отдохну от вас ото всех.

Что ж, подумал он, когда Илис убежала, полдела сделано. До материка мы ее довезли. Ну, почти довезли. Только вот что дальше? Надо ее куда-то пристраивать, а куда? Не лишним будет спросить, какие у нее самой-то планы. А то ведь как получается: больше месяца они путешествуют вместе, и до сих пор ни Грэм, ни Роджер не удосужились побеседовать с Илис, поинтересоваться, сама-то она чего хочет, чем намеревается заняться… да вообще ни разу не поговорили по душам. Они так и не узнали, кто она и откуда, как она относится к своим магическим способностям, мешают ли они ей или нет. Нехорошо получилось… Илис, понятно, не начинает разговор первой, но они-то с Роджером могли бы и спросить. А то тащат ее, как груз, не интересуясь ее мнением.

А теперь нужно думать еще и о Марьяне. Грэм сомневался, что, ступив на берег, она попрощается с ними и пойдет своей дорогой. Ведь на материке у нее нет ни одного знакомого! Не может же она уйти в неизвестность. Да Грэм ее и не отпустил бы…

Неожиданно его мысли обратились к поместью, которое должно было перейти к нему по завещанию шесть лет назад. Он ездил туда однажды с отцом. Это было тихое, спокойное место, до ближайшего города – полдня пути верхом. Вот где Илис могла бы пожить, ничего не опасаясь, хотя бы некоторое время. И знакомых в Наи много, можно попросить кого-нибудь присмотреть за ней. Будет жить как деревенская аристократка, лениво и размеренно… а Роджер останется при ней в качестве охранника.

Грэм представил себе это неторопливое, спокойное существование, и ему нестерпимо захотелось самому пожить так хотя бы пару недель. Выспаться, отдохнуть. А ведь ничего неосуществимого нет, подумал он с воодушевлением. Завещание князя никто не отменял, и ныне Грэму принадлежало не только малое поместье, а вообще все княжеское имущество. Полное наследство ему даром было не нужно, но вот небольшой дом… свой дом… Эта неожиданная идея нравилась ему все больше и больше. Загоревшись ею, он решил обсудить ее со спутниками, как только представится возможность.

6

Связь Грэма с реальностью понемногу стала восстанавливаться уже после суда, на корабле, который вез его в Самистр. Медленно, очень медленно он начинал соображать, в какой переплет попал.

Даже десять лет каторжных работ в Самистре означали, в сущности, отсроченную смертную казнь. Мало кому удавалось выйти из каменоломен на своих ногах хотя бы через пять лет. Освободившиеся становились калеками. Смертность на многочисленных рудниках и каменоломнях Самистра была очень высокой, но и рабочей силы поставлялось с избытком. Сюда ссылали особо опасных преступников со всех королевств. Здесь они и умирали лет через пять-шесть.

Грэм осознал, что, вероятнее всего, до двадцати пяти лет не доживет, а вообще-то большой удачей будет дожить и до двадцати. Но пока еще он не испугался. Он был слишком придавлен горем и отчаянием, и никакие чувства не могли сквозь них пробиться. Слишком свежи были воспоминания о гибели отца. Он еще даже не понял, что за смерть князя осудили именно его.

В колонне закованных в цепи людей его притащили на корабль и запихнули в трюм. Он долго сидел там, где его оставили, уставившись невидящим взглядом себе под ноги и опустив голову так, что длинные перепутанные волосы полностью заслонили лицо. Кто-то пытался заговорить с ним, но он ни на что не реагировал, и его оставили в покое. Мысленно он все еще был в Теплых Берегах, рядом с умирающим отцом, который шептал алыми от крови губами: "кто же знал, что так… мой сын". Самым горячим желанием Грэма было умереть там же, в Теплых Берегах и остаться рядом с князем. Только сейчас он понял до конца, как же все-таки любил этого человека, своего отца. И вот, по сути, своими же руками убил его, хотя так просто было сказать: "Конечно, отец, я пойду с тобой", – отвернуться от приятелей… и впрямь уйти с князем. Однако Грэм предпочел остаться в банде, ему важнее было потешить гордость – мол, раз ушел из дома, как можно вернуться?.. Теперь его, в наказание за гордыню, терзало невыносимое чувство вины и горе, глубокое настолько, что он с трудом сдерживал рвущийся из груди крик отчаяния и подступающие к глазам слезы. Почему, думал он, меня не отправили на виселицу? Так было бы милосерднее.

Однако постепенно отупение проходило, Грэм смог отвлечься от горьких мыслей о прошлом и задуматься о настоящем. Первым делом он осмотрел себя и увидел, что на руках и ногах надеты тяжеленные кандалы, скрепленные между собой толстой цепью. Грэм изучил их и понял, что освободиться, даже с его навыками, не получится: замка попросту не было, кандалы были намертво заклепаны (а он и не помнил, когда и кто его заковал). Он осторожно покрутил кистью, и обнаружил, что тесные браслеты кандалов успели натереть до крови саднящую кожу; каждое движение причиняло боль. Пошипев сквозь зубы и выругавшись шепотом, Грэм продолжил осмотр. Никакой специальной одежды преступникам не полагалось, и платье Грэма со дня ареста претерпело сильные изменения. Богатая рубашка из тонкого батиста, отделанная старинными кружевами, превратилась в грязные лохмотья. Хорошая куртка из замши с редким дорогим мехом исчезла, так же как перчатки и сапоги, вместо которых на ногах оказались старые полуразвалившиеся башмаки. Не было на пальцах дорогих перстней, пропали и массивные золотые серьги, под которые Грэм прокалывал уши пару месяцев назад. Обнаружив это, он не слишком огорчился, но тут же привычно схватился за ворот, вспомнив о дареном отцом перстне, который носил на цепочке. Ни перстня, ни цепочки тоже не было, и эта потеря резанула его по сердцу, он даже всхлипнул сквозь сжатые зубы.

Расцарапанные руки все еще были покрыты засохшей кровью, а на теле места живого не было. Кто и где его бил, Грэм не помнил. Он только смутно припоминал, что, когда колонну будущих каторжников перегоняли на корабль, охрана была вооружена кнутами. Их без колебаний пускали в ход, но ему ни разу не досталось. Бить его тогда было не за что. Он не буянил, не противоречил приказам, и вообще вел себя как кукла, послушная чужой воле. По дороге он едва ноги переставлял и постоянно спотыкался. Он упал бы, пожалуй, если бы старший из охранников, видя такое состояние мальчишки, самого младшего в группе каторжников, не приказал идущему рядом с ним человеку поддерживать его под руку. Но это Грэм помнил уже совсем как сквозь туман – жесткую, горячую руку, крепко ухватившую его за локоть.

Воспоминание о человеке, который помогал ему идти, направили размышления в несколько иное русло. Грэм отвлекся от мыслей о собственном неблагополучии и осмотрелся по сторонам. На корабле он был впервые, и первое впечатление оказалось гнетущим. Вместе с ним в трюме находились еще несколько десятков мужчин разных возрастов. Темное, влажное помещение было набито битком, и запах стоял ужасный: пахло кровью, потом, почему-то – протухшей рыбой и еще разнообразной гадостью. Было очень душно. Грэм, вдохнув поглубже, с трудом сдержал приступ рвоты и с ужасом подумал, что такую вонь придется терпеть весь долгий путь до Самистра.

Сам он сидел у стены, почти впритирку с ним сидели еще люди. Везде, куда ни кинь взгляд, можно было увидеть скорчившихся, полуголых, потных людей. Почти все молчали, слышался лишь звон цепей, надрывный кашель, да кто-то неразборчиво бубнил на неизвестном Грэму языке. У всех этих несчастных он увидел клейма, выжженные у кого на груди, как у него, у кого – между лопаток, а у кого и вовсе на лбу. Он вздрогнул, представив, как раскаленное железо прижимается к лицу… и до конца жизни, пусть ты сбежишь, – хотя, имея такую отметину, планировать побег – настоящее безумие! – пусть тебя освободят, что еще менее реально, это клеймо навсегда останется на лице, от него не избавиться…

– Эй, – вдруг тихо, но отчетливо сказал кто-то с ним рядом. – Эй, парень.

Грэм не знал, к нему обращаются или нет, но инстинктивно дернулся на голос, и на расстоянии вытянутой руки увидел парня лет тридцати, с горбатым носом и хмурым прищуром темных глаз. Длинные, почти полностью седые волосы спадали на широкие плечи, прикрытые изодранным в клочья тряпьем. На лбу, уродуя жесткое ястребиное лицо, красовалось клеймо. Сумрачный и темный взгляд молодого человека был устремлен прямо на Грэма.

– Ты… – хрипло выдавил тот и замолк. Голос его не слушался. Он сглотнул и начал снова, старательно выговаривая слова, словно ребенок, который только учится разговаривать. – Ты ко мне обращался?

– Ага, значит, я не ошибся, – сказал седой, внимательно его рассматривая. – А я-то уж думал, что показалось.

– Показалось?..

– Что ты вроде как соображать начал.

– А тебе-то что за дело? – ощетинился Грэм.

– Да никакого, – все так же спокойно сообщил седой. Теперь Грэм заметил в его речи незнакомый акцент. – Просто, не хотелось бы тащить тебя еще и с корабля. Ты, знаешь ли, не легонький.

– А… Так это был ты?.. Ну… спасибо.

– Всегда пожалуйста, – усмехнулся парень. – Только ты погоди благодарить. От смерти под кнутами охранников я тебя, может, и спас, но тебя ждет кое-что похуже. Еще успеешь вспомнить меня недобрым словом.

– Ты-то откуда знаешь?

– Я-то как раз знаю. А вот ты – еще нет. Первый раз идешь.

– Откуда ты знаешь? – тупо повторил Грэм.

– Вижу, – седой немного придвинулся, зазвенев цепями, протянул руку и коснулся пальцами незажившей еще раны на груди Грэма. Руки у парня были загрубевшие и почерневшие от грязи, с обломанными, а то и сорванными ногтями. – Клеймо совсем свежее. Ого! – сказал он, присмотревшись. – Убийство! Разбой! Из молодых, да ранний!

– Я никого не убивал, – хрипло сказал Грэм, впервые отрицая свою вину.

– Да, конечно. Все так говорят. Кого здесь ни спроси, никто ничего плохого не совершил, никто не виновен.

– Я никого не убивал! – повторил Грэм уже громче, поскольку до него, наконец, дошло, кого он, по мнению суда, убил, за кого его отправили на пожизненную каторгу. Кровь бросилась ему в лицо, и он даже не заметил, что на него начали оглядываться отнюдь не дружелюбно.

– Уймись, – сказал седой, ухватив его за плечо твердыми, словно железка, и очень горячими пальцами. Ему пришлось подвинуться почти вплотную, и теперь они с Грэмом оказались лицом к лицу. – Заткнись, идиот. Даже если это правда, какой толк теперь вопить об этом? Невиновность свою раньше надо было доказывать. Теперь приговор никто не отменит. Пойми это, мальчик, и смирись.

– Но я не убивал, – выговорил Грэм помертвевшими губами, едва слышно, и посмотрел в глаза седого безумным взглядом. – Нет. Они ошиблись… Я не мог этого сделать!

– Тихо, парень, – молодой человек сильно встряхнул его, внимательно посмотрел ему в лицо. – Тихо. Без истерик. Слышишь меня? – спросил он, продолжая равномерно встряхивать Грэма, поскольку глаза того оставались безумными, зрачки расширились во всю радужку, а губы побелели почти до синевы. – Да что с тобой?

Он наотмашь, без замаха, хлестнул Грэма ладонью по щеке, и взгляд его, наконец, прояснился. Юноша судорожно вздохнул.

– В чем дело? – спросил седой. – Ну же, парень! Запоздалое раскаяние?

– Нет, я… – Грэм не договорил и уронил голову на скрещенные руки. Шепотом сказал: – Оставь меня в покое.

– Очень ты мне нужен был, – фыркнул седой и замолк, отодвинулся.

Сколько времени Грэм просидел, не поднимая головы, он не знал. Его мысли снова сменили направление, плакать больше не хотелось; горе и отчаяние немного отступили, а их место заняла злость на бывших товарищей по банде и на законотворцев, что вынесли приговор, не потрудившись разобраться в деле. Сильнее всего его жгло то, что отмстить настоящим убийцам отца он не мог. Он не знал точно, что стало с подельниками, но был уверен, что их тоже арестовали, а значит, судьба их ждет такая же незавидная. Грэм встрепенулся было посмотреть, нет ли здесь, в трюме, кого-нибудь из бывших приятелей, но почти сразу сообразил, что в полумраке ничего не разглядит. Поднимая голову, он на мгновение встретился взглядом с седым парнем, который не отрываясь смотрел на него. Грэм ничего не сказал, только недовольно дернул плечом, сжал губы и опять опустил голову на руки.

Он принялся обдумывать, можно ли сбежать с корабля, но его отвлек поднявшийся шум. Грэм снова распрямился, с удивлением обнаружив, что ноги уже затекли, и увидел, что сидящие вокруг люди зашевелились, сползаясь к центру помещения. Там, где с потолка свисал тусклый, чадящий фонарь, был прорезан люк, и теперь в него опускалась огромная, по виду тяжелая, корзина. Грэм предположил, что в ней еда. Непохоже было, чтобы ее собирались делить по справедливости; уж наверное, кусок урвут самые сильные или же те, кто окажется ближе.

Вокруг спустившейся корзины с едой началась свалка, поначалу тихая, но все более ожесточающаяся. Грэм очень хотел есть; но лезть в толпу и толкаться за свой кусок хлеба – или чем кормили преступников, – он не собирался: гордость не позволяла. Равнодушно понаблюдав за усиливающейся толкучкой, он снова уткнулся носом в коленки и невольно стал прислушиваться к возрастающему шуму. Раздавались вскрики, кажется, кого-то уже били. Затем шум стал стихать, а Грэма чувствительно пихнули под ребра. Он распрямился, ища обидчика, и наткнулся взглядом все на того же седого парня. Грэм только раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, в чем дело, как тот молча кинул ему на колени кусок хлеба и пару сушеных рыб.

– Что это? – Грэм клацнул от удивления челюстью.

– Совсем плохой, что ли? Ешь.

– Не хочу. Зачем ты?..

– Чтобы не подох раньше времени, – грубо пояснил парень. – Ешь, кому говорят.

– Спасибо, – тихо сказал изумленный Грэм и принялся за еду, сдерживая себя, чтобы с жадностью не накинуться на нее.

Седой парень с нескрываемым интересом наблюдал за тем, как он поглощает хлеб, потом не выдержал и спросил:

– Ты из богатеньких, что ли, будешь?

– С чего ты взял? – чуть не подавился Грэм.

– Не знаю… Так, видно. Ведешь себя как-то не так…

– Как это – не так?

– Ну, не так, как обычный разбойник.

– А как, по-твоему, должен себя вести обычный разбойник? – очень серьезно спросил Грэм.

– Не знаю, но не так, как ты, – усмехнулся седой. – А ты языкастый парнишка. Смотри, как бы не укоротили тебе язычок-то на каторге.

– Руки не дотянутся.

– Дотянутся. Не бросайся в другую крайность, парень. Лучше будь тихим, как мышка.

– Сам-то ты, гляжу, не больно тихий.

– А мне уже терять нечего, – отозвался седой. – У нас в Истрии люди знают, что делают, клеймят не как у вас, а так, чтоб все на виду… Мне уже свобода не светит.

– А мне? – невольно вырвалось у Грэма.

Глаза его собеседника насмешливо сощурились.

– Тебе? Ну, если ты быстро соображаешь, и если удача будет на твоей стороне… И если тебя не засекут до смерти за дерзкий язык раньше, чем подвернется случай… Ну, ты понял меня, да? Но отсюда бежать даже не пробуй.

– Почему?

– Подумай головой, парень. Даже если ты собьешь цепи, то куда потом денешься? Корабль, что ли, захватишь? Кругом – море, на тысячи миль. Подумай об этом.

Много позже Грэм понял, что к жизни его тогда вернул именно тот седой парень, который не переставал теребить его, не позволял утонуть в мрачных мыслях. Звали его, как узнал Грэм вскоре после второго разговора, Клодом. Он был истрийцем и носил на лбу клеймо уже больше десяти лет. Осудили его за убийства и разбой, как и Грэма, только он своих преступлений не отрицал и нисколько не раскаивался. Клод оказался своеобразным человеком: почти треть жизни он провел в цепях, но до сих пор с этим не смирился; долгое время ходил гребцом на галерах, однажды чуть было не утонул, несколько раз переходил из рук в руки, пока в конце концов один капитан не отпустил его на свободу за то, что во время нападения на галеру Клод согласился сражаться за него. Свободная жизнь его длилась недолго, спасибо отметке на лбу. Его поймали охотники за беглыми каторжниками; Клоду нечем было доказать, что он действительно свободный человек, и он снова попал на каторгу, на этот раз в шахту. Он сумел убежать, некоторое время прятался, даже из Самистра уехал, снова был пойман – уже в Наи, и теперь его везли обратно. Терять ему действительно было нечего, надеяться – не на что, поскольку с такой отметиной на лице свободы ему было не видать до конца жизни, и он мог позволить себе роскошь дерзить, грубить и не подчиняться приказам охраны. Ни запугать, ни прельстить чем-либо его было нельзя. Грэм заподозрил, что если бы его засекли насмерть за непослушание, он только спасибо сказал бы, потому что это было предпочтительней жизни в цепях. С другой стороны, мыслей о самоубийстве у Клода тоже не возникало. Он словно собирался продолжать жить, пока может, и себе, и другим назло.

Клод не был склонен к болтовне и историю своих злоключений рассказал весьма сжато. Грэм тоже кое-что поведал о себе, не увлекаясь подробностями и старательно обходя все моменты, касающиеся отца. Он боялся не удержать себя в руках.

Вскоре Грэм обнаружил, что у каторжников, этих отбросов общества, тоже существует своя, и довольно жесткая иерархия, успевшая образоваться за несколько дней пути. Возможно, со временем Грэм сумел бы доказать, что чего-то стоит, но раньше, скорее всего, его просто задавили бы. Однако Клод, дравшийся жестоко и никому не дававший спуску, выручил его и здесь, взяв под свою защиту. Видя, что Клод благоволит мальчишке, не трогали и Грэма, который никак не мог понять, за что удостоился такого внимания.

После случая в первый день плавания Грэм не позволял больше доставать для него еду. В нем снова проснулась задавленная было гордость; не так унизительно было самому включиться в борьбу за выживание, как принимать подарки – как бы не подачки, – пусть и из рук Клода. Имея прикрытый тыл, Грэму удалось поставить на место нескольких зарвавшихся типов, и его стали воспринимать всерьез.

Клод был единственным человеком, с которым Грэм разговаривал на протяжении долгого пути в Самистр. С остальными пришлось познакомиться волей или неволей, но именно разговаривать – долго, часами, как он беседовал только с Брайаном да отцом, не торопясь, медленно роняя фразы – получалось только с Клодом. Вернее, только истрийцу удавалось разговорить его. Содержание этих разговоров Грэм почти не запомнил, за исключением нескольких, особо эмоциональных. Помнил только одно – Клод никогда не утешал его, не говорил ничего вроде: "не дрейфь, все будет хорошо". Он считал так: раз попался – будь добр отвечать за свои поступки; а если есть охота выпутываться, выпутывайся сам. И вообще особого тепла или заботы Грэм от него не видел. Клод всегда и во всем полагался лишь на себя, и ему советовал поступать так же. Он был очень жестким человеком, даже, пожалуй, чересчур жестким, напрочь лишенным сострадания и сочувствия. И все же Грэму было немного легче жить, имея такого товарища. Совсем невмоготу становилось лишь ночью. Спать он почти не мог: мешали цепи, мучила духота и донимали тоскливые мысли. Несколько раз он даже плакал.

Грэм взялся было обдумывать план побега, но скоро понял, что занятие это безнадежное, поскольку убежать с корабля действительно невозможно, а что ждет на самистрянском берегу – неизвестно. Неизвестность по-настоящему страшила его. Впрочем, еще больше он боялся потерять человеческий облик, поскольку условия, в которых находились каторжники, подходили для скота, но не для людей. Клод только посмеивался над ним и говорил, что не нужно бояться стать животным – ведь так намного проще.