Текст книги "Голос дороги"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Грэм находил, что князь обошелся с дочерьми нечестно. Гата, правда, выглядела не слишком огорченной, но впоследствии, полагал Грэм, когда дело дойдет до свадьбы, она может сильно пожалеть, что не принесла мужу приданого побогаче. Но сделать уже ничего было нельзя.

На несколько дней Грэм заперся в комнате и попытался осознать себя наследником огромного состояния. Было ему очень нехорошо. Из самовольного заточения его почти силой вытащил князь – затем только, чтобы сообщить, что пришла пора княжичу выезжать в свет.

К этому времени Грэм из уличного сорванца превратился в воспитанного, изящного и со вкусом одетого юношу с холодноватым спокойным взглядом. В его образовании зияли еще огромные пробелы, но он научился их скрывать. Оказалось, это не так уж трудно, главное, как он уяснил для себя, поменьше разговаривать. Из-за молчаливости и холодного взгляда он мог показаться высокомерным и надменным, на самом же деле он просто страшно смущался и изо всех сил пытался этого не показать.

Когда он впервые попал в многочисленное общество высокородных нобилей, приятелей и друзей отца, то ощутил себя главным блюдом на княжеском столе. На него смотрели как на диковинку, только что не подходили поближе, чтобы пощупать. По отношению к нему вельможи вели себя не очень-то воспитанно, они шептались за его спиной и почти тыкали в него пальцами. Его бесила такая бесцеремонность; когда какой-нибудь разряженный в пух и прах нобиль подходил к нему и заводил вежливую беседу, он едва удерживался от грубости, потому что буквально минуту назад этот же человек бессовестно глазел на него и шептался с какой-нибудь дамой. Впрочем, оскорблений и насмешек он в свой адрес не слышал. Его историю сочли скорее забавной, нежели неприличной, и все в один голос поздравляли князя с нежданным-негаданным появлением наследника.

Шло время. Грэму быстро надоели приемы, охоты и балы, но избежать участия во всех этих светских мероприятиях он не видел никакой возможности – положение обязывало. Гате тоже приходилось выезжать в свет, где она отчаянно скучала. Разве только на охоту она ездила с удовольствием. Грэм без особого удивления узнал, что в своем кругу она считается лучшей охотницей, причем не только среди женщин.

Утомившись светской жизнью, Грэм стал равнодушен и к тому, какое впечатление он производит в обществе. Он поставил себя так, что вскоре прослыл невыносимым гордецом, дерзким и острым на язык. Такая репутация, впрочем, вовсе не отпугивала от него барышень моложе пятнадцати лет, которые так и таяли при его появлении. Это, в свою очередь, поставило в интересное положение родителей этих барышень. С одной стороны, они считали юного княжича высокомерным выскочкой, с другой же, они не могли не принимать во внимание весьма внушительное количество нулей в сумме его предполагаемого наследства. Матримониальные планы, которые строились вокруг особы Грэма, очень его развлекали. Ложной скромностью он не страдал; знал, какое впечатление производит на молоденьких дурочек его необычная внешность, и с тем большим удовольствием доводил бедняжек до слез своими язвительными колкостями – ни одна из этих девушек его нисколько не привлекала. Князь, спохватившись, попытался было поставить его на место, но Грэм уже вошел во вкус. Он бросал вызов всему свету.

И все-таки в возрасте пятнадцати с половиной лет он вдруг осознал, что становится жуткой сволочью, и если так пойдет дальше, то он превратится в человека того типа, какой сам больше всего ненавидит. Пора было остановиться, иначе он перестал бы уважать себя. Взять себя в руки после года абсолютной свободы оказалось нелегко, и для начала он сам поместил себя под домашний арест и перестал ездить на приемы. Он засел в отцовской библиотеке, чем страшно удивил князя и учителя, знающих о его нелюбви к чтению. Но он сам счел, что книги – единственная альтернатива его теперешним занятиям и единственное, что сможет удержать его от окончательного превращения в великосветского хама. В библиотеке ведь не было людей, которым можно нагрубить, а были одни только молчаливые книги.

Полгода Грэм просидел в библиотеке безвылазно. Он глотал книги одну за другой, и думал, как жить дальше и как себя вести. Если он примет роль богатого наследника, общества нобилей не избежать, а там его снова понесет. Да и атмосфера в замке становилась вовсе уже невыносимой, даже княгиня начала открыто выказывать неприязнь. Грэм начинал попросту задыхаться в нарядных гостиных Ваандерхельма.

Последней каплей стало столкновение с Виктором, женихом Нинели. Этот надменный юноша терпеть не мог Грэма, прекрасно зная, что из-за этого выскочки из рук Нинели уплыла изрядная часть приданого; Грэм платил ему сторицей. Виктор при каждом удобном случае принимался задирать княжича; а тот, хотя и дал себе слово больше не хамить, просто не мог сдержаться и промолчать, хоть на куски его режь. Он еще мог бы снести оскорбления в свой адрес, но когда Виктор, глумясь, начинал поливать грязью его мать, он зверел. В два месяца юноши довели друг друга до такой степени раздражения, что в один прекрасный день сошлись на мечах прямо в большой зале замка. На шум прибежала Нинель; перепугавшись, она бросилась за отцом. Тот немедля пришел и только с трудом сумел разнять разъяренных юношей, успевших уже поранить друг друга. У Грэма на левой руке красовался глубокий кровоточащий порез, а Виктор был ранен в бедро. К счастью, легко.

Впервые за все время князь изругал Грэма, после чего перевязал рану и отправил сына в комнату, чтобы он хорошенько подумал над своим поведением. Грэм честно думал весь оставшийся день, потом всю ночь и весь следующий день, а на следующую ночь, решив, что хватит с него унижений, ушел в чем был, не думая о надвигающейся зиме. Из вещей он взял только оружие и несколько безделушек, подаренных отцом (расстаться с ними оказалось выше его сил). Прощаться он ни с кем не стал, даже с князем, хотя сердце мучительно сжималось. Ночью Грэм выбрался в окно своей комнаты, и к утру покинул владения князя. Измученный быстрой ходьбой, он свалился без сил на опушке осеннего леса, прямо на мерзлую траву, покрытую инеем. И долго лежал на спине, пытаясь отдышаться и глотая неудержимо текущие по лицу слезы, которые даже не старался утереть.

С этой ночи и началась вторая часть бездомной жизни Грэма.

Первым делом он постарался уйти подальше и поскорее от владений отца. И найти место, где он мог бы добывать себе пропитание, и где его не отыскали бы. Он, правда, не думал, что его станут искать всерьез, и полагал, что все обитателя замка после его ухода вздохнут с облегчением. Поразмыслив, он решил отправиться на юг, в Медею, где тогда еще не было войны. Граница Наи и Медеи проходила в какой-нибудь сотне миль южнее Ваандерхельма, однако следовало поторопиться: зима уже была на носу, и Грэму пришлось бы солоно, если бы она застала его в пути. Это он понимал.

Проплакав всю ночь и замерзнув до полусмерти, поутру Грэм направился на юг. Поначалу он еще таился и старался не показываться на глаза людям, но вскоре голод заставил забыть об осторожности. Октябрьский лес не так щедр, как августовский, но найти в нем пропитание можно; только вот Грэм не знал ничего о том, как выжить в условиях дикой природы. В грибах и ягодах он не разбирался, а охотиться не мог, потому что не взял с собой лук. Через два дня, наголодавшись, он рискнул приблизиться к глухому лесному хутору и пустил в дело свои прежние навыки, от которых его так долго и старательно отучал Брайан – говоря попросту, украл немного еды.

Через неделю, когда выпал первый снег, он был в Медее. Весь дворянский лоск с него уже слетел, и теперь это был просто осунувшийся, оголодавший бродячий мальчишка. Его одежда, впрочем, еще не успела износиться и могла выдать своего владельца, так же как и меч. Были при Грэме и кое-какие дорогие безделушки: перстень-печатка со знаком князей Соло (подарок отца на пятнадцатилетие), и тонкая золотая цепочка на шее. Эти вещи можно было задорого продать, но Грэм не решался. Во-первых, ему было жаль с ними расставаться, особенно с перстнем, а во-вторых, его могли обвинить в воровстве, ибо откуда еще у бродяжки могло оказаться золото?

Зимы в Наи, как и на севере Медеи, были суровые и начинались уже в октябре. Снег падал и падал, и через два дня все вокруг было завалено сугробами. Грэм стучал зубами от холода и уже серьезно собирался замерзнуть насмерть. Особенно тяжело приходилось ночью, а еще Грэм очень боялся встретить волков. Он знал, что от стаи ему не отбиться.

Заприметив однажды между деревьями отблеск костра, Грэм пошел прямо на огонь. Он едва держался на ногах и думал только о том, что может найти там тепло; а что за люди разожгли костер среди зимнего леса, ему и дела не было. На поляне вокруг огня он увидел веселую компанию человек из десяти; они громко разговаривали и пили вино, передавая друг другу по кругу мех. Люди эти очень удивились, когда из леса к ним вышел парень, посиневший от холода, с запавшими щеками и голодными дикими глазами. Грэма засыпали вопросами, но он не мог выговорить ни слова; тогда его закутали в попону, усадили у костра и принялись отпаивать горячим вином и откармливать хлебом и мясом. Он с благодарностью принял и пищу, и тепло; когда он отогрелся и утолил голод, один из мужчин проводил его в землянку, вырытую тут же, под поляной, и устроенную так искусно, что ее ни за что нельзя было заметить, даже если пройти прямо по ней. Грэм так устал, что без единой мысли повалился на подстилку на земляном утоптанном полу и уснул. Проснулся он оттого, что чьи-то руки шарили по его одежде. Он потянулся к поясу, но не нашел ни кинжала, ни меча. Тогда он ударил просто кулаком – наугад, потому как в землянке было темно, хоть глаз коли, – и попал по чьему-то лицу. Скинув с себя обмякшего воришку, Грэм успел встать, но на него накинулись сразу несколько человек, повалили на спину и прижали к земле. К его горлу приставили клинок, а к лицу поднесли горящий факел. И то, и другое, держал мужчина лет тридцати, с роскошной гривой черных волос. Взбешенный Грэм, не выбирая выражений, высказал все, что думает о людях, которые сначала привечают гостя, а после беззастенчиво его грабят, попирая все законы гостеприимства. Черноволосый мужчина засмеялся и ткнул его под подбородок кончиком его собственного кинжала.

– Ух ты, какой храбрый птенчик! А взять-то с тебя и нечего, кроме гонора… Что же с тобой делать?

– Примите меня к себе, – нахально сказал Грэм, глядя в глаза черноволосому. Он уже понял, кто эти люди и почему они отсиживаются в лесной землянке.

– Принять к себе? А ты кто такой будешь, птенчик, и как тебя сюда занесло?

– Отпустите меня, я все расскажу…

Черноволосый расхохотался и убрал кинжал. Грэма отпустили и позволили сесть, правда, накрепко связали ему руки за спиной. Грэм тут же сочинил историю, не слишком далеко отступившую от правды; рассказал, что он незаконный сын одного вельможи, "на всякий случай" жил при отце, потом у вельможи появился законный наследник, и его попросили со двора. Он ничем не рисковал: практика с воспитанием незаконных сыновей "про запас" была весьма распространена среди не имевших наследников нобилей.

– А звать-то тебя как? – спросил черноволосый, и Грэм понял, что вопрос о принятии его в лесную шайку решен положительно.

Черноволосого мужчину звали Тило, он был родом из Касот и, как самый старший, возглавлял пестрое сообщество, состоявшее, помимо него, из семерых парней и двух девушек. Как они собрались вместе, Грэм никогда не узнал, да его это и не интересовало. Его приняли в компанию легко и без оглядки – как видно, почуяли родственную душу.

Зимой новые товарищи Грэма пробавлялись тем, что совершали короткие набеги на близлежащие деревеньки и отлавливали проезжающих через лес путников. Зверств особых не чинили и людей почти не убивали – за всю зиму зарезали пятерых. Грэм никогда еще не сталкивался с убийством, но с удивлением обнаружил, что вид кровавой расправы нисколько его не трогает; после побега из отцовского замка в нем как-то разом погасли все чувства, как будто на покрытой инеем поляне он выплакал саму душу. Все вокруг стало ему безразлично. Однако же, через некоторые внутренние запреты он по-прежнему не мог переступить. Так, он равнодушно глядел, как его товарищи убивают ни в чем не повинных крестьян, но сам он еще не был готов убить. Однажды в деревушке случилась стычка со стражниками, и пришлось драться. Грэм тоже взялся за меч, но исхитрился никого не убить, а только виртуозно разоружил троих противников. Его самого, правда, серьезно ранили в бедро, и из деревни его, истекающего кровью, уносили на руках.

– Почему ты не убил их, дурень? – накинулся на него Тило после, когда опасность миновала. – Из-за тебя мог погибнуть кто-нибудь из наших! Ручки боишься замарать? Ты не думай – если попадемся, угодишь на виселицу вместе со всеми, твое чистоплюйство ни от чего тебя не убережет!

– Оставь его в покое, Тило! – вмешалась Рита, добровольно взявшая на себя обязанности сиделки при раненом. – Ведь все обошлось же… А в следующий раз Грэм будет решительнее. Правда, ведь, Грэм? – промурлыкала она, умильно заглядывая ему в лицо. Грэм промолчал и отвернулся.

Рита вызывала в нем смешанное чувство изумления и гадливости. Этой касотской девчонке было всего пятнадцать, но она успела побывать в постели у каждого парня в шайке; для полноты коллекции ей не хватало только Грэма, которого она добивалась с такой настойчивостью и откровенностью, что он только диву давался. Но именно ее настойчивость и откровенность его и отталкивали. Он еще не знал женщин, он желал и ждал тайны… но, насмотревшись на кокетливых и манерных дворяночек, а после – на Риту, начинал уже думать, что никакой тайны не существует… или же Анастейжия – единственная на свете девушка, которой эта тайна все-таки ведома.

Пока Грэм оставался в постели и залечивал рану, Рита успела ему надоесть хуже горькой редьки, и он, позабыв про гордость, попросил Тило убрать ее куда-нибудь от него.

– Она настолько плохая сиделка? – спросил Тило.

– Не в этом дело.

– Ты совсем ее не хочешь?

Грэм отчаянно покраснел, и Тило понимающе усмехнулся.

– Ладно. Скажу ей, чтобы не приставала к тебе больше.

Он сдержал обещание, а Рита крепко обиделась на Грэма и за следующий месяц не сказала ему ни слова, чему он был невероятно рад. Правда, потом все началось сызнова.

С наступлением весны и приходом тепла банда оживилась. Снег больше не мешал передвижениям, и область набегов расширилась. Лесная компания терроризировала окрестные деревни, нисколько не беспокоясь об облавах, хотя причины для беспокойства имелись веские – властям надоели разбойничьи забавы, и за головы Тило и его подопечных назначили вознаграждение. Но даже это не смогло заставить Грэма задуматься над тем, что же он делает. Разгульная жизнь, не требующая соблюдения никаких приличий, захватила его полностью и подчинила себе.

Однажды банда Тило заглянула в деревню Теплые Берега. Деревня была большая, богатая, а еще в ней имелась замечательная таверна, которая и была целью лихой компании. Ребята засиделись в лесу, им хотелось цивилизации и пива. Приезжали они в Теплые Берега не впервой, местные их знали и вели себя соответственно, то есть старались не перечить. Они знали, что если разбойников не задирать и не грубить им, они только пошалят немного и уйдут.

А еще местные прекрасно знали, что в этот раз лесных ребяток поджидает засада.

С хохотом и криками компания пронеслась галопом по центральной улице, едва не затоптав нескольких человек, и ссыпалась с седел около таверны. Все были верхом, на великолепных конях. Одеты все были пестро и богато: не бандиты, а молодые нобили на отдыхе.

Громко переговариваясь, они ввалились в таверну. Грэм шел следом за Тило; перешагнув порог, он мельком оглядел полупустую залу и вдруг шарахнулся назад, едва не сбив с ног Риту и касотца Гуго.

– Сдурел, что ли? – сердито крикнул Гуго.

– Я, пожалуй, не пойду с вами, – хрипло сказал Грэм. – Лучше погуляю.

– В одиночку? – Гуго захохотал, обнял его за плечи и потащил в залу. – Совсем рехнулся, друг? Да что с тобой? Никак призрака увидел?

– Пусти-и-и! – зашипел Грэм яростно, дергаясь к двери, но Гуго был сильнее и не отпускал.

От накатившего страха спина покрылась холодным потом, а сердце колотилось в горле. Грэм смотрел и не мог оторвать взгляд от мужчины в темном дорожном плаще – тот сидел, склонив светловолосую голову над тарелкой, и ел вяло и явно без всякого удовольствия. Мне кажется, спрашивал себя Грэм, или он и впрямь постарел и осунулся?.. С жадностью он вглядывался в дорогое лицо – и больше всего на свете боялся, что черные глаза поднимутся от стола и отыщут в зале – его…

И они таки поднялись. Князь, отвлеченный от своих мыслей громкими голосами новых посетителей, выпрямился и повел рассеянным взглядом по зале. Грэм встретился с ним глазами и обмер. Только не подай виду, что знаешь меня! – умолял он мысленно. Но князь уже поднимался, и лицо его просветлело.

– Грэм!

Парни разом замолкли и повернулись к нему. Тило внимательно поглядел на князя, потом на побелевшего Грэма, и решительно обнял юношу за плечи.

– Грэм, мальчик мой! – повторил князь, как будто ничего не заметив.

– Что это за хрыч? – громко спросил Тило.

Грэм с трудом разомкнул губы.

– Не знаю… Наверное, он меня с кем-то спутал.

– Спутал тебя?! – Гуго расхохотался, а Рита, вперив в князя нахальный взгляд широко открытых карих глаз, подошла к нему вплотную и поинтересовалась:

– Ты кто такой, дядечка? И чего тебе надо от нашего Грэма?

В черных глазах князя впервые промелькнула тревога.

– Что происходит, Грэм? Кто эти люди?

– Уходите, – сказал Грэм. – Уходите отсюда, и быстрее. Ребята, пропустите его. Пусть он уйдет.

Парни уже плотно обступили князя, оттерев в сторону Риту.

– Уйде-ет? – протянул Тило, нехорошо улыбаясь. – Нет, он не уйдет, пока не скажет, что ему, в самом деле, от тебя надо.

– Грэм, – очень тихо сказал князь. – Неужели ты заодно с этими людьми? Не может быть, чтобы ты…

– Что такое? – возмутился кто-то из парней. – Чем это мы не хороши для него?

– Ребята! – осенило вдруг Тило. – Да это же его папаша! Вы только гляньте на их рожи!

– И правда! – воскликнул Гуго под аккомпанемент удивленных возгласов остальных. – Две капли воды!

Грэм взглянул князю в глаза и зажмурился. В истории, которую он рассказал Тило, князь был выставлен не в лучшем свете.

– Тило, – сказал он, открыв глаза. – Отпусти его. Пусть он уйдет.

– А чего ты так о нем беспокоишься? – скривился Тило. – Ну да ладно, пусть будет по-твоему. Он может убираться, только пусть сначала вывернет карманы. Оружие, кстати, тоже пусть отдаст. Тогда я его отпущу. Ну?

Князь смотрел мимо него, пытаясь поймать взгляд Грэма, но тот отвернулся.

– Хорошо, – сказал князь. – Можете забрать все. Но только один я не уйду. Грэм, пойдем со мной. Не знаю, как ты сошелся с этими людьми, но тебе среди них не место.

Парни захохотали.

– Нет, – ответил Грэм. – Я с вами не пойду. Мое место именно здесь, а не… у вас.

– Какая трогательная сцена, – вмешался Тило. – Слушай, князь, тебе уже сказано – вали отсюда… пока я добрый.

– Грэм, прошу тебя, пойдем.

– Ты разве не слышал, что он сказал? Не хочет он с тобой идти!

Князь молча шагнул к Грэму, и в ту же секунду с легким шелестом из ножен вылетело десять клинков – и все они были направлены в сторону князя.

– Прекратите! – крикнул Грэм, сам не зная, к кому обращается – к отцу или приятелям.

Тило, не глядя, толкнул его в сторону.

– Уйди, без тебя разберемся.

– Тило!

Грэм рванулся к князю, но Тило легко перехватил его одной рукой и с силой отшвырнул прочь, так что юноша не устоял на ногах и повалился на пол. Еще прежде, чем он поднялся, князь выхватил оба своих меча – и на него разом бросились трое. Грэм закричал и вскочил на ноги, но кто-то заступил ему дорогу; кто именно, он не разглядел, он уже не различал лиц. Оставалось только одно. Грэм обнажил меч и ринулся на приятелей, пытаясь прорваться к князю. Его встретили три клинка; удары посыпались со всех сторон, и Грэм закрутился, как уж на сковородке – большую часть атак он просто не успевал отбить, оставалось только уклоняться. Князь вдруг пошатнулся и упал, – Грэм только чудом увидел это и почти потерял голову; в эту же минуту в таверну ворвались солдаты (Двенадцать знают, почему именно этот момент офицер счел благоприятным для перехвата; быть может, кто-то сообщил ему, что бандиты передрались между собой?). Бывшие приятели Грэма бросились врассыпную, а он рванулся к князю и упал рядом с ним на колени.

Князь был жив, но на его груди расплывалось кровавое пятно, дыхание было затрудненным, а изо рта шла кровь. Грэм, стискивая зубы, чтобы не расплакаться, наклонился над ним. Князь смотрел перед собой стеклянными глазами. Когда над ним оказалось лицо Грэма, взгляд его немного прояснился, и князь проговорил, с трудом переводя дыхание после каждого слова:

– Грэм… мальчик мой… что же случилось?.. Почему?..

– Молчи, – только и смог выговорить Грэм, не замечая, что впервые в жизни говорит князю «ты». Его трясло от сдерживаемых рыданий. – Пожалуйста, молчи.

– Я искал тебя… кто же знал… что так… мой сын…

– Прости меня… – выдохнул Грэм сквозь стиснутые зубы. – Прости… отец…

Князь улыбнулся окровавленными губами и стиснул холодными пальцами руку Грэма. И замер.

Когда подошли солдаты, он все еще стоял на коленях рядом с телом князя, с остановившимся взглядом, сам словно мертвый. Одной рукой он сжимал ладонь князя, а второй стискивал рукоять окровавленного меча (весьма красноречивая картина – так впоследствии сочли судьи). Он не сопротивлялся, даже когда ему стали заламывать за спину руки.

Что было дальше, он помнил плохо. Его протащили через всю деревню, едва ли не волоком, потому что ослабшие ноги подгибались. Потом были допросы – он молчал, глядя в стену, и не реагировал ни на окрики, ни на угрозы, ни даже на побои. Ему было все равно, пусть хоть насмерть забьют. Поскольку он ничего не отрицал – хотя и не подтверждал тоже, – на него повесили убийство князя, тем более, что все приятели (те, которые остались живы) дружно показывали на него. Судьи, правда, сначала сомневались, что это его рук дело: сходство юноши с убитым слишком уж бросалось в глаза. Но все свидетели – в основном жители Теплых Берегов, – и вся банда в один голос утверждали, что он тоже состоял в шайке, и был ничем не лучше остальных. Масла в огонь подлил Гуго, который вспомнил историю, рассказанную Грэмом, и поведал ее на одном из допросов. Картина в головах у судей сложилась самая живописная, и долго раздумывать они не стали.

Грэма ждала пожизненная каторга, но тогда он не смог оценить всей прелести приговора. Он стоял на коленях перед возвышением, на котором разместились судьи, и опустив голову, тупо рассматривал свои закованные в кандалы руки и пытался сообразить, где же это он успел ободрать в кровь кулаки. И почему саднит правая щека, опухшая и стесанная, словно его провезли лицом по камням. Он не помнил ничего, что могло бы привести к таким последствиям.

Сразу после суда его прилюдно клеймили каленым железом как разбойника и убийцу. Он и бровью не повел, когда повторно зачитали приговор, и встрепенулся только, когда к его груди прижали раскаленное железо. Запах горелого мяса и резкая боль ненадолго отрезвили его, и все-таки он не издал ни звука, только зрачки стали как булавочные головки и вздулись желваки на скулах. Потом его загнали на корабль, идущий в Самистр с партией таких же, как он, кандальников.

Эту историю Грэм и рассказал в Карате Брайану шесть лет спустя. О том, что было после, он никому никогда не рассказывал.

3

После разговора с Роджером Грэм подумывал, не проведать ли заодно и Илис, но все-таки решил, что сумасшествия с него, пожалуй, довольно. И просто расспросил о самочувствии Илис капитана. Тот поведал, что девчонка сидит тихая и мирная, вроде даже погруженная в меланхолию, и не пытается ничего нехорошего выкинуть. Грэм только подивился такой покладистости Илис, а паче всего – неожиданному приступу меланхолии. Раньше за ней вроде бы такого не замечалось. Впрочем, подумал Грэм, что я о ней знаю? Может, у нее приступы активного буйства перемежаются приступами печали. Всякое бывает…

Слегка успокоенный, Грэм вернулся к себе на весла в наивной надежде, что теперь им все-таки удастся доплыть до Лигии без неприятностей. Оба возмутителя спокойствия были изолированы, и ничто больше не нарушало размеренную жизнь команды. Большая часть пути была уже пройдена, до берегов материка оставалось плыть дней шесть или семь.

Только вот не знал он, что в данный момент корабль идет недалеко от берегов Самистра, иначе его спокойствие сильно пошатнулось бы. Здешние воды кишели пиратами, которые поставляли рабочую силу в обширные каменоломни и рудники Самистра. С их точки зрения, любой проплывающий корабль был ничем иным, как большим бесхозным контейнером с рабочими, которых можно было выгодно продать, и оставалось только прибрать этот контейнер к рукам.

По пути из Истрии на материк было почти невозможно обойти эти опасные места, если только не делать очень большой крюк. Все капитаны, решившие рискнуть, усердно молились Эфферду, чтобы их пронесло, пока не покидали опасную территорию.

Берек решил рискнуть.

В прошлый раз, когда Грэм плыл из Наи, корабль прошел гораздо севернее Самистра. А вот "Белую птицу" несло прямо в пекло, только он об этом пока не знал. Если бы знал, то не поленился бы уговорить капитана Берека сделать тот самый большой крюк и пройти стороной.

Началось все с того, что на горизонте показался корабль, который, как скоро обнаружилось, на всех парусах несся прямо на истрийское судно. Офицеры встревожились, а когда неизвестный корабль подошел настолько близко, что стало возможным рассмотреть его флаг, живо загнали всех гребцов на весла и быстро изменили курс. Встречный корабль шел под одноцветным черным флагом. Такой флаг был только у пиратов.

Однако было ясно, как день, что истрийцам от самистрян не уйти. Пиратский корабль мчался с бешеной скоростью, без труда нагоняя "Белую птицу" истрийцев, с явным намерением брать их на абордаж. Вооружение на "Белой птице" было слабенькое, да и развернуться они не успевали. Пираты же подошли настолько близко, что стали видны их мощные баллисты. Однако, стрелять они не собирались, а вместо этого шустро подгребали к истрийцам бортом с абордажными мостиками наготове. Капитан понял, что боя не избежать, и велел гребцам бросать весла и вооружаться.

Грэм, немедля, рванул в капитанскую каюту за своим мечом, а по дороге подумал, что надо бы выпустить Роджера, чье умение драться теперь очень пригодилось бы. Оставалось только надеяться, что он достаточно нормален и не выкинет какой-нибудь фокус.

Грэм ворвался в каюту Берека и с порога рявкнул Илис, которая печально сидела над расстеленной на столе картой:

– Илис, быстро, помоги найти наше оружие! – и сам распахнул крышку ближайшего сундука.

– А что случилось? – слегка удивилась Илис. Она не двинулась с места и только перевела взгляд с карты на Грэма. Вид у нее был заинтересованный, но не обеспокоенный. – Опять Роджер взбесился?

– Хуже, – ответил Грэм. Он отыскал свой меч и теперь торопливо пристегивал его к поясу, за который уже засунул кинжал. – На нас напали.

– Кто напал? – оживилась Илис.

– Пираты. Безымянный, где мечи Роджера?

– Зачем они тебе? Своего не хватает? Э! Ты что, его выпустить собираешься?

– Ага. О, вот они.

Илис вскочила из-за стола.

– Он же опять буянить начнет!

– Сейчас ему будет не до того. Если только не хочет попасть в рудники.

– Ты сказал – пираты? – задумчиво спросила Илис. – Интересно… Ни разу живых пиратов не видела.

– Тебе же будет лучше, если и не увидишь… живых. Сиди тут и не высовывайся.

– Так ты здесь, что ли?.. – осенило вдруг Илис. – А…

– Бэ, – ответил он и выскочил на палубу.

Веселье начиналось. За фальшборт уже зацепились крючьями, и пока их пытались снять, к истрийцам по мостику перебирались первые гости. На пиратской стороне рядом с мостиком стоял разряженный тип, который весело орал что-то на всеобщем языке с сильным шипящим самистрянским акцентом. Грэм прислушался и ругнулся сквозь зубы.

– Аллё! – надрывался тип. – Капитан! Эгей! Давай порешим все миром! Вели своим людям сдаться без боя, и я оставлю им жизнь! Обещаю!

– Как же, – буркнул Грэм и побежал к каюте, в которой сидел Роджер.

До него донеслась громкая тирада Берека, обращенная к разряженному типу. Его ответ был гораздо длиннее и эмоционально насыщеннее, чем фраза Грэма, и гораздо неприличнее.

Замок все так же висел на двери. Вряд ли кто помнил сейчас о Роджере, неразберихи на борту и без него хватало. Грэм, опять ругнувшись на наи, бросил мечи приятеля на пол, вытащил кинжал и склонился к замку. Едва он наклонил голову, в дверь, на том уровне, где только что были его глаза, воткнулся арбалетный болт. Значит, мирные переговоры отменялись.

Пока Грэм ковырялся в замке, ему пришла в голову мысль, что сейчас с другой стороны двери может стоять Роджер с чем-нибудь тяжеленьким наготове, ожидая гостей. Он-то не знает, что произошло, и кто к нему идет, тоже не знает.

– Роджер! – заорал Грэм в дверь. – Роджи! Слышишь меня?!..

– Слышу, – отозвался Роджер сразу, как будто нарочно его ждал. – Чего еще стряслось?

– Сейчас сам увидишь… Подожди, я дверь открою… только не кидайся на меня, хорошо?

Через секунду дверь распахнулась, и на пороге возник Роджер. Он удивленно уставился на Грэма, потом увидел царящий на палубе хаос и улыбнулся – или, вернее, оскалился.

– Славно! – сказал он. – Просто здорово! Надеюсь, ты прихватил мои мечи?!

Грэм ногой подтолкнул к нему перевязь, отметив про себя, что его шальной приятель просто в восторге от увиденного. Роджер наклонился, выхватил из ножен мечи, не утруждая себя надеванием перевязи, еще раз обвел взглядом поле битвы, ухмыльнулся и спросил:

– А где Илис?

– В капитанской каюте. Я велел ей не высовываться, – отозвался Грэм, не слишком удивившись вопросу. Чего-то подобного он и ожидал после недавней беседы.

– Хорошо, – кивнул Роджер, закрутил мечи и шагнул в гущу схватки.

Никогда раньше Грэм не дрался на корабельной палубе и очень надеялся, что впредь этот опыт не повторится. Такие пляски были не для него – с его-то ногой, на которую никогда нельзя было положиться. Ему пришлось бы совсем туго, если бы рядом не обнаружился вдруг Роджер, который очень грамотно и надежно прикрывал его спину. Это открытие поразило Грэма. Скоро они дрались спиной к спине, и выходило совсем неплохо. Роджер управлялся со своими изогнутыми длинными мечами так, словно они были продолжением рук.