Текст книги "Змей книги бытия"

Автор книги: Станислас де Гуайта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

Материя – вечный феникс, который один возрождается из пепла. Душа – последовательность чувств и мыслей; Мысль и Чувство, эти эфемерные сублимации органической материи, умирают вместе с ней. В момент смерти мозг перестает выделять эти летучие сущности… Бессмертие? Химера. – ШИН! Любовь? Глупость или безумие… Жертвовать собой? Роль для дураков».

О Земля, о Земля, внемли: таковы богохульства твоих чад! И вот последнее, подчеркивающее их и подводящее им итог:

– «ТАВ! Мир плох, и если его сотворил Бог, то это Бог, возжелавший зла. Если же он возжелал зла, то это Бог «наоборот»: его имя – не ЙОД-ХЕВЕ, а ХЕВЕ-ЙОД, то есть Шатан!»

* * *

О Земля, ты услышала богохульства своих чад. Так восклицают Сыны Проклятого, позор твоей утробы. Выводы их человеческой логики сверкают зловещими молниями и гремят проклятиями Небу.

И Небо предает анафеме человеческий разум. Всевышний Бог отрекается от нижней Богини, Богини Разума… На утесе своей гордыни человек построил мятежную крепость. Огонь Небесный должен обратить во прах этот нечестивый храм, где восседает идол, соперничающий с Господом…

Но ты сама, земная Супруга, не восхваляла ли ты в своем бреду плод неискупимого блудодеяния: этот мысленный призрак, это дыхание дня – человека разумного? Противопоставив славе божественного Логоса бессвязную суетность человеческого глагола, не упивалась ли ты кощунственной надеждой? О Земля, не возжелала ли ты сравняться с Небом?

Тщетная надежда! Греховная мысль… Ты говорила себе: «Я сублимировала цветок своей виртуальной энергии; я дистиллировала эликсир своей собственной сущности; я породила Человека – этот живой Разум – единосущный Богу!

Но вот Человек разумный, проявив свой Разум, для того чтобы подтвердить эту химерическую личность, доказал, что Бога нет и что он сам не обладает сущностью, будучи становлением… С тех пор Небо и Земля нивелировались в равенстве небытия!

О Земля, вот твой шедевр – Человек! И ты, Человек, плачевная и дорогая иллюзия падшего сознания и упраздненного божества; ты, Человек, вот твоя неправедная матка – Земля!.. Внемлите мне оба!

Ты ошиблась, Земля, когда захотела выработать свою сущность по образцу небесного идеала. Возвращайся к своему инстинкту: спи и грезь!

Что же до тебя, Человек, которому лучше было бы не рождаться в иллюзии сознательной объективности; раз уж ты здесь, ложь низшей Натуры, жалкая подделка Эмпирея, то возвращайся к своему инстинкту. Кем бы ты ни был, наконец, возвращайся в Бессознательное: спи и грезь!

Видишь этот эфирный поток, бурный и ласкающий, грозный и спокойный, чье жидкое золото сверкает, неся через миры коллективное упоение потопленных существований? Приветствую сладострастный прилив безличной Жизни; приветствую универсальный растворитель искусственных существ. Погрузись в него. Постарайся в нем утонуть. Это освобождение! Это блаженная жизнь грезы, или греза о счастливой жизни!

* * *

Кто я, по-твоему? Голос, пришедший неведомо откуда, завораживающий и утешающий… в любом случае, вестник надежды!.. Если я – Иллюзия, то я всё же приношу неполноценной Реальности утешение грезой; если же я – Реальность, то затмеваю болезненные кошмары сатанинской Иллюзии.

Придите ко мне, страждущие и отчаявшиеся! И я убаюкаю вас нескончаемым сном, исполненным света и благоухания… Сон! Он иллюзорен лишь потому, что исключителен в земной жизни. Предположим, что бодрствование стало исключением, а сон – привычным, стало быть, нормальным состоянием… Тогда он был бы самой Реальностью, единственно верной и единственно длительной; тогда земная жизнь показалась бы лишь случайным и мимолетным кошмаром.

Ко мне, все безутешные, исстрадавшиеся и несчастные… ко мне! Ибо я несу жизнь Грёзы, или же Грёзу о жизни!

* * *

Голос Сатаны-Пантея изменчив и многообразен, подобно этой физической Веселенной, душой которой он является. Он говорит с каждым на знакомом ему языке: с художником он говорит об искусстве, об оккультизме – с мистиком и об интригах – с деятельным человеком. Но о чем бы он ни говорил – когда он глаголет – все эти смешанные понятия делают исступленную душу добычей одного-единственного убеждения, гложущего ее, словно рак: всё напрасно, ни в чем нет уверенности… И из этого хаоса неопределенности исходит последний повелительный, категорический концепт: настоятельная необходимость индивидуального нравственного отречения.

Что же, в конечном счете, утверждает этот голос? Отрицание, небытие человеческого глагола – вот что он доказывает; регресс к инстинкту – вот что он предлагает; апофеоз бессознательного [593]593
  Согласно эзотерической традиции, земной человек, индивидуальное Сознание, помещается между двумя видами Бессознательного: высшим Бессознательным, или вселенским Духом, и низшим Бессознательным, или Коллективным инстинктом. В зависимости от того, вступает ли он в контакт с тем или с другим, человек получает: свыше – божественное Вдохновениеили снизу – физическую Интуицию.Таким образом, каждый волен усваивать то г или иной «напиток» по мере своих способностей; но вовсе не следует погружаться или растворять свое «Я» во вселенском Духе либо в коллективном Инстинкте. Впрочем, вселенский Дух называется Бессознательным(высшим) только в противоположность индивидуальному Сознанию; его можно было бы назвать также «He-Я»(высшее), в отличие от индивидуального «Я».Означает ли это, что он лишен «в себе» сознания или бытия? Выводить подобные заключения – значит играть словами. В данном конкретном случае речь идет лишь о низшем Бессознательном.


[Закрыть]– вот что он прославляет. И в качества средства достижения этого ложного идеала, губительного для души, он советует погрузиться в безбрежный и бездонный поток вселенской физической жизни.

В этом самоубийстве состоит «альфа и омега» Гоэтии (см. гл. III, стр. 195). Поэтому, чтобы подтолкнуть нас к нему, Сатана-Пантей – также являющийся Сатаной-Протеем – ухитряется скрыть свое приглашение под самыми неожиданными и наиболее притягательными формами. Гоэтия не ограничивается грубо-выразительными делами вульгарного колдуна; мы определили ее как использование во зло скрытых сил природы: готовая проникнуть, подобно неуловимому вирусу, во все видимые и невидимые сферы, – повсюду, где человек проявляет свою энергию, эта «чума» сеет опустошения.

И в самом деле, искусства, литература, философия и даже богословие во все времена были в той или иной степени пропитаны едкой «закваской» пессимизма, которую великий Искуситель «прививает» поколениям как самое верное средство для того, чтобы заставить их внять своему голосу, подстрекающему к нравственному самоубийству.

Способный к всевозможным «переодеваниям», Сатана-Пантей неустанно преображается во Христа во славе – и даже в Будду. Разве мы не видели, как недавно в Индии он заимствовал чары экзотического квиетизма последнего и всю магию его вековых традиций, для того чтобы околдовать неискушенные взоры коварными миражами и сбить с пути эти души, день ото дня всё более многочисленные, которые, испытывая отвращение к трясине материализма и устав от узких горизонтов университетского эклектизма, пытались ориентироваться по едва заметному проблеску мистического идеала? Некая теософия, в действительности, извратившая самые возвышенные понятия эзотеризма, очевидно, постаралась перемешать искры истины и «блуждающие огоньки» заблуждения. Так, многие так называемые толкователи загадочных Махатм распространяли полезные учения; но можно было видеть, как другие братья искажали понятие Абсолюта и даже делали из него основу атеистического синтеза, сводя бездонную Парабрахму к небытию. И, дабы их мораль была достойна их теодицеи, они превозносили под видом альтруизма самоубийство истинной личности: таким-то образом они интерпретировали Нирвану (состояние дольных человеческих единиц, реинтегрированных в божественное Единство), так что на пути к этому виселичному идеалу вместе со своей когортой избранных они напоминали мясников, проходящих со своим стадом по дороге на бойню!..

Итак, определенная литература, подобно определенной философии, определенному мистицизму и определенному искусству, относится к Гоэтии непосредственным или опосредованным образом. Это означает, что мода, в которой осуществляется деятельность человека, вовсе не требует, чтобы сатанизм не был способен наводнять и пропитывать; подобно тому, как она не требует, чтобы божественное Вдохновение не могло наделять силой и облагораживать. Глубинная причина этого кроется в сущности человеческого Слова, демиургического и срединного Агента между абсолютным и относительным, между духом и материей, между Богом и Сатаной.

Магическое Могущество – доброе либо злое – заключается на этом свете целиком в человеческом Слове.Человеческое Слово предстает промежуточным и обращаемым агентом: связующим звеном между землей и небом, средним термином всех крайностей, универсальным субстратом отношения.

В своих взаимоотношениях с Абсолютной Истинойчеловеческое Слово выражает себя в виде активной добродетели: Веры.В своих взаимоотношениях со случайной реальностьюон проявляется в виде пассивной добродетели: Знания.В своих же взаимоотношениях с божественным Словомчеловеческое Слово выражает себя в способности отождествления относительного с абсолютным, конечного с бесконечным, дольной единицы с единством: в Сознании, которое нейтрально, то есть активно по отношению к Знанию и пассивно по отношению к Вере.

Человеческое Слово, узнающее себя в собственном зеркале, – таково Сознание [594]594
  В активной форме Сознание может пользоваться своим критерием, которым является Рассудок; в пассивной же форме оно этого не может. И вот почему Рассудок (критерий Сознания) компетентен в вопросах Науки, но некомпетентен в вопросах Веры. Ведь если по отношению к Вере сознание проявляется лишь в пассивной форме, то оно не может воспользоваться своим человеческим критерием, которым является рассудок; отныне он должен подчиняться божественному критерию (sensorium coeleste), который можно было бы назвать «Логикой Абсолюта».


[Закрыть]. Стало быть, его ориентация на Знание или на Веру открывает перед индивидуальным человеком двойную сферу деятельности – позитивную и мистическую – для проявления своих потенциальностей; каковы бы ни были склонности индивида, как в одной, так и в другой сфере – к правильности или к извращенности, к Добру или ко Злу.

Провозгласив эти принципы, мы лучше поймем, что у Искусства тоже есть своя магия, темная или светлая, пагубная или благотворная; поскольку Искусство – не что иное, как адаптация человеческого Слова, модализированная по образцу каждого индивида и расходящаяся в виде эманаций, которые воплощаются в адекватных формах, символически выражающих этот индивидуальный глагол.

Всякое произведение искусства представляется, на первый взгляд, лишь воплощением мысли.Пусть будет так; но правда ли, что эта мысль замирает, становится бесплодной и угасает при своей фиксации? Правда ли, что форма, в которую она заключена, служит ее последним завершением? Что, создав себе эту «корку», она исчерпала свою виртуальную энергию? Ошибочно было бы так полагать. В общей физике есть закон, по которому сила преобразуется и никогда не исчезает. Мысль не умирает в силу того, что она принимает определенную форму. Подобно душе, она, наоборот, воплощается лишь для того, чтобы утвердиться на материальном плане; она облекается в осязаемый образ лишь для того, чтобы воздействовать на чувства; в пластичную и объективную форму – для того чтобы приобрести «права гражданства» в пластичном и объективном мире. Сама эта форма служит ей «медиумом», оболочкой и инструментом для проявления своей энергии в новой сфере. Стало быть, любое произведение искусства чревато скрытой способностью реализации, которая рано или поздно неизбежно приведет к реальным результатам, соответствующим ее врожденному принципу: эти произведенные результаты будут магическим выражением идеи, вложенной в данное творение.

Из чего можно заключить, подводя итог: всякое произведение искусства – магическое деяние, хорошее либо дурное; идеал, который является его «душой», склоняет его потенциал одесную или ошую; скрытая в нем способность реализации представляет собой магический агент его детерминизма, к добру или ко злу. В конце концов, всякий художник – маг или колдун, – чаще, увы, колдун, нежели маг.

Маги чистого искусства и Гоэты искусства нечестивого! Теургия или Некромантия пера, музыки и кисти! Какую прекрасную книгу можно было бы написать на эту трансцендентальную тему! Однако подобный труд оказался бы нам не по силам во всех отношениях [595]595
  Наш друг Эмиль Мишле, автор замечательного очерка об «Эзотерике в искусстве», очевидно, избран для того, чтобы когда-нибудь выполнить эту задачу, достойную поэта-платоника, близкого к модернизму


[Закрыть]. Но если бы нас попросили набросать хотя бы в общих чертах синтетическую схему искусства с этой точки зрения, мы охотно позаимствовали бы у мифологии Эллады четыре различных типа, символизирующих (как нам кажется) четыре «семьи» искусств, которые можно считать первичными. Эти типы – благодаря своим сочетаниям, – и эти «семьи» – благодаря своим соединениям – представят план, разделенный наподобие шахматной доски и пригодный для систематических классификаций, по образцу генеалогического древа.

Нельзя ли различать, например: – 1. Искусство Аполлона, Хризо-поэты (почти всё великое искусство; в частности, Орфей, Вергилий, св. Иоанн, Ламартин и Виньи; Рафаэль и Микеланджело; Бах, Моцарт и Россини). – Астрологические референции: и ; соответствующие галеновые препараты: солярные крепкие вина; – 2. Искусство гекаты, Чародеи (демономаны: Ремигий и Боден; головокружительные мистики: например, Бёме и Сведенборг; По, Гофман, Бодлер и Роллина; Рембрандт и Калло, Сальватор Роза; Шопен, Берлиоз: «Осуждение Фауста»). – Астрол. рефер.: и ; соотв. гален.: опиум и, особенно, кокаин; – 3. Искусство эроса, Эротики (Анакреон и Сапфо, Катулл, Тибулл и Петроний, Кребильон-сын и маркиз де Сад, Мюссе: стихи; многие граверы XVIII столетия; Прудон: papiers bleus; Ропс: офорты; Холмс; Масне в «Эсклармонде»). – Астрол. рефер.: и ; соотв. гален.: опиум со шпанской мушкой; —4. Искусство атропос, Нигилисты (Лукреций: «De natura rerum», Вольтер: «Кандид», Жан-Жак, Дидро; Гёте: «Вертер»; Байрон: «Каин» и «Манфред»;,Стендаль: «Красное и черное»; Мюссе: «Исповедь сына века»; Ришпен: «Богохульства»; Гойя, Сурбаран). – Астрол. рефер.: и ; соотв. гален.: Дурман, Conium, Hyosciamus.

Достаточно; любые детали, которыми мы могли бы усложнить эту таблицу, не в силах оправдать ее глубинного несовершенства – и даже неточности, поскольку для того, чтобы точно определить приписываемую каждому художнику ячейку, следовало бы расширить приведенный выше крошечный план и раскрыть его для всеохватывающего нагромождения очень сложных подразделов, о которых мы уже говорили. Да и как разместить по ящичкам с ярлыками универсальных гениев: Шекспира, Леонардо, Бетховена? Как закрепить на подпорках эти исполинские художественные натуры, чья безудержная жизненная сила, бьющая через край во всех смыслах, невзирая на разделительные рейки, покрыла бы всю шпалеру гроздьями многокрасочных цветов? Одна мысль об этом была бы безумием… Означает ли это, что слегка намеченные выше типы искусства – иллюзорны? Мы так не думаем. Да будет нам позволено сравнение с прекрасной «Теорией темпераментов» гг. Польти и Гари: аналогия очень близкая, так как речь для нас идет о художественных темпераментах. Так вот, не составляет ли исключение, – если он вообще возможен, – субъект, безусловно воплощающий в себе один из четырех первичных типов (В, L, N или S), за вычетом трех других? Тем не менее, каждый из этих четырех основных элементов, которые следовало отбирать и на ходу конструировать – вначале путем аналитической диссоциации, а затем путем абстрактного синтеза, – обладает собственной ценностью и отнюдь не произволен; так что их классификация в порядке преобладания позволяет при первом же осмотре вывести физиогномическую формулу субъекта. Вероятно, мы могли бы подобным же образом составлять формулы, основываясь на систематическом сочетании четырех художественных типов: Аполлон, Геката, Эрос и Атропос. Мы не будем продолжать дальше это отступление, поскольку хотели лишь обозначить один из возможных путей.

Мы надеемся, что вы теперь можете распознать некоторые произведения, которые мы разоблачили как коварные, под эмблемой «цветов бездны». Это не литературная обработка оккультных теорий в рамках поэмы, рассказа или романа, как, например, «Влюбленный дьявол» Казотта, «Странная история» Бульвера или столь увлекательные новеллы Лермина; ни, тем более, волшебные легенды Востока или «Сказки Матушки Гусыни». Если даже эти «цветы» собраны на краю бездны, то следует признать, что они не выделяют яда; их тонкий аромат ни у кого не вызывал головокружения черных глубин… Нет, мы никогда не стали бы осуждать чудесное в искусстве.

Мы всегда испытывали слабость к болтовне пращуров: рискуя «пасть» в глазах порядочных людей, мы признаемся в этом без обиняков, ибо это так. О, дивные фантазии поэта Перро! Но фантазии ли это?.. Царство фей и гениев, несомненно, должно существовать на какой-нибудь милой и далекой планете, или блуждающие грезы нашего детства солгали нам! Мы не можем этого принять: как грустно, когда греза обманывает! Только реальность должна обладать правом на ложь. Вы разуверились в жизни, разочарованный молодой человек, чью душу ранил реальный мир? Так, по крайней мере, не отрекайтесь от грез вашего детства; пусть они будут для вас убежищем, где спадает вал грубого столетия. Как приятно и утешительно их воскрешать; как полезно вдыхать их светящуюся мглу!.. В восемнадцать лет мы попытались воплотить эти излюбленные грезы; они согласились довольно неохотно: воплощение оказалось недостаточным; так что они сохранили туманный облик и призрачный вид. Неопределенные, неясные очертания колебались. Поэтому мы решили с тех пор забыть об этой бессильной попытке, этом неудачном произведении, бесцветном и невыразительном. Не советуя никому отведать недозрелый плод нашей поэтической неопытности, мы скажем лишь, что недавно, когда мы перечитывали эти «Фантастические рифмы» [596]596
  Oiseaux de passage, Rimes fantastiques, Rimes d'ebene, par Stanislas de Guaita. Paris, Berger-LevrauIt, 1881, in-12.


[Закрыть]– а рифмуются они, увы, плохо, – нас поразило и почти взволновало чувство, преобладающее в этих стихах, чье единственное достоинство – искренность: смутное, но вполне реальное осознание потустороннего мира сквозит там в каждой строфе.

Неужели милые феи так далеки?

– Бабушка, ты такая хорошая рассказчица! Поведай же нам еще одну историю о былых временах! Мы – взрослые дети, и наши уши, оглушенные грохотом современного города, все же могут воспринимать, нежные и внимательные, тишайшее журчание чудесных источников; и вздрагивать от восторга при звуках музыки, которую всякий слышал лишь сквозь надтреснутый голос старух-сказочниц, – как слышим мы неясные мелодии сквозь глухой грохот экипажа, катящегося по мостовой. Мы прольем слезы над воображаемыми несчастьями, хотя наши глаза остаются сухими при душераздирающем зрелище реальных бед. Наше мертвое сердце может вновь воскреснуть к искусственной жизни, благоговейно приоткрытое для любви к прелестной Спящей Красавице!

Заставь же нас еще раз улыбнуться и расплакаться – нас и даже тех, чьи губы побледнели, а глаза потускнели от сплина, – заставь нас еще раз улыбнуться и расплакаться, наивная легенда, приходящая к нам из темного прошлого, на богатом и банально расцвеченном языке, наследственном языке неразумных старух!.. Нас охватывает ностальгия по фантастическим краям, нас охватывает любовь к тем, кто жил только в белом пологе над спящим ребенком, кто шептал лишь в ветерке идеальной весны, к кому нас приводят ребяческие и суеверные сожаления: сожаления, напоминающие о стране, населенной грезами, – которая хорошо знакома нашему мечтательному неведению…

Увы, увы! Мы остаемся равнодушными к взволнованному голосу девственниц, взывающих к любви, куртизанок, предлагающих ее видимость, и к голосу любящих супруг. Но проливаем настоящие слезы и осыпаем искренними поцелуями фантомы, возникающие в лунном луче при звуках твоего надтреснутого голоса, бабушка!

N. В.

Первый Септенер окончен; два других будут основаны не на историях, фактах и легендах, а на теориях герметической науки и оккультной философии. За «Храмом Сатаны»последует «Ключ к Черной магии»;а затем «Проблема Зла»завершит эту серию

Андре БИЛЬИ
СТАНИСЛАС ДЕ ГУАЙТА

Кем же был на самом деле маркиз де Гуайта: аристократом от оккультизма, практиком-колдуном, отравителем, самозванецем или философом, занятым изучением проблемы Добра и Зла? Как случилось, что его книги оказали столь сильное влияние на развитие оккультизма XX века? Россия была (да и сейчас находится) под мощным воздействием духовного импульса, связанного с этой загадочной личностью.

Папюс, чьи опусы который год переиздаются немалыми тиражами, – его прямой ученик и соратник; брат Каббалистического ордена Креста+Розы выполнял весьма неблаговидную миссию при дворе императора Николая II. И, судя по всему, небезуспешно.

Г.О.М. – руководитель наиболее значительной сети оккультных групп и обществ в Петербурге (а затем и в Ленинграде!) – был генеральным представителем ордена, созданного Гуайтой.

Другой известнейший российский автор оккультных книг В.А. Шмаков (между прочим, руководитель московских розенкрейцеров), находился под сильнейшим впечатлением работ философа-каббалиста Гуайта (собственно, по обильным цитатам в книгах Шмакова российский читатель и составлял себе представление об оккультной школе Гуайта).

Судя по всему, деятельность загадочного маркиза оставила весьма разнообразные семена, которые дали всходы. Хотелось бы разобраться в истоках, прояснить личность Гуайты.

К сожалению, о многом можно только строить догадки. И читатель, вслед за Бильи, шаг за шагом следует по запутанному пути исторического расследования: письма, цитаты, воспоминания – все это создает несколько туманную картину жизни маркиза, в которой, тем не менее, достаточно надежно угадывается его истинный облик. В книге упомянуты – в разной связи – более 200 персоналий! Многие из которых – известнейшие деятели французской культуры. И если развитие оккультизма в XX веке нельзя понять без знания этого направления эзотерической мысли, то влияние личности Гуайта на многих деятелей литературы и исскуства, дает, как минимум, новые представления о скрытых причинах различных течений.

Книга дополнена кратким биографическим справочником, а также статьей В. Карпца «Французский эзотеризм глазами историка».