Текст книги "Змей книги бытия"
Автор книги: Станислас де Гуайта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)
Мы вовсе не отрицаем возможность вступать в связь с Высшими Разумами, блаженными душами: но всё это лишь вторичная Магия, инициация второй степени.
На третьей ступени духи исчезают… остается один только Дух, лучезарный, безличный, бурлящий в вечных глубинах Бесконечности, которая не есть Пространство; преисполненный божественной Любви, божественной Жизни, Света, Надежды и Красоты; одаривающий душу невыразимым всеведением, которое опьяняет ее и которым она никогда не сможет пресытиться.
Эгоистическая личность растворяется, исчезает и угасает на горизонте Конечного, который оставила душа. В Боге, как и в Натуре-сущности (вечной Натуре Бёме), всё прекрасно, приятно, явно, возвышенно – и грозно, как поцелуй, от которого словно бы умираешь, утопая в жизни!..
Посмотрите, как Авраам-иудейописывает, под эмблемой, обманчивость которой мы обнаружили, свершение этой тайны: «Тогда ты увидишь, что хорошо использовал прошедшие месяцы; ибо, если ты искал подлинную Мудрость Господа, то твой Ангел-хранитель, Избранник Господень, появится внутри тебяи обратится к тебе со словами столь нежными и дружескими, что ни один человеческий язык никогда не сможет выразить эту нежность…» (La Sagesse divine d’Abraham le Juif, dediee a son fils Lamech, mss. XVIII siecle, traduit de lAllemand (1432), 2 vol. petit in-8°, tome II, page 76).
ПРЕДИСЛОВИЕ К «ЗАНОНИ»
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
С первых же страниц настоящей книги мы упоминали «Занони» Бульвер-Литтона– произведение исключительной важности, которое под современной формой романа скрывает великую эзотерическую и идеалистическую эпопею.
«Занони»,напечатанный по-английски в 1842 году, был переложен на наш язык благодаря заботам одного искусного переводчика [140]140
Г-н Шелдон.
[Закрыть], а затем изящно опубликован издательством «Ашет» (1867, 2 тт. in-12). К сожалению, по причинам, которые нам неизвестны, создатели французского издания сочли возможным опустить Предисловие, представляющее собой не только литературное введение, но и магический ключ ко всему произведению.
Мы придаем этим нескольким пропущенным листкам такое огромное значение, что, не задумываясь и с согласия правопреемников, исправляем ошибку первого переводчика. Каким бы странным ни могло показаться представление Публике предисловия отдельно от текста, который его обосновывает, вот перед вами эти предварительные страницы, поясняемые несколькими существенными примечаниями.
Определение соответствующих частей истины, символизма и вымысла, как в пределах самого Предисловия, так и в перипетиях романа – вопрос личного мнения; мы не позволяем себе никаких догадок на этот счет.
Как бы то ни было, Бульвер-Литтон неоднократно предупреждает вас, Читатели, интересующиеся оракулами Магии, «вы, до кого дойдут эти сивиллические страницы, отягощенные множеством мрачных и таинственных загадок» [141]141
Zanoni,tome I, page 50.
[Закрыть]: не стоит верить слишком буйному разгулу воображения. Внешность бывает обманчивой…
Непосвященная Публика питает отвращение к обнаженной Истине или презирает ее. Истина возмущает Тартюфов, которые, истово крестясь, закрывают лица, и вызывает смех у скептиков, которые позволяют себе в ее присутствии неподобающие шутки или преступные взгляды. И если наивысшая Мудрость порой вынуждена надевать маску и шутовской колпак Безумия, то не для того ли, чтобы лучше укрыться от ядовитых плевков всевозможных фанатиков, равно как и от оскорбления непристойным безразличием?
«Запопи»– книга, полная откровений и тайн. Под покровом ослепительной фантазии автор скрывает секретные традиции Розенкрейцеров, вплоть до далекой сокровищницы наиболее древних и при этом оккультных братств, последним продолжением которых служит Орден, учрежденный Розенкрейцем:
«Почтенное общество, столь священное и столь мало известное, вы, чьи секретные и ценные архивы предоставили материалы для этого рассказа: вы, хранившие из века в век всё то, что пощадило время от почтенной и величественной Науки; именно благодаря вам сегодня мир впервые узнает, пускай не полностью, о мыслях и поступках одного из членов вашего Ордена, титулы которого не являются ни фальшивыми, ни заимствованными. Немало самозванцев приписывало себе честь принадлежать к вам; немало лживых претендентов числилось в ваших рядах в силу педантского невежества, которое до сих пор вынуждено из-за своего бессилия признавать, что ему ничего неизвестно о вашем происхождении, обрядах и доктринах и даже то, существует ли еще на земле место, где вы обитаете.
Только благодаря вам – я, единственный сын своей страны, которому в этом веке позволено выло войти недостойной стопой в вашу таинственную академию,я получил от вас властьи наказсделать доступными непосвященным умам некоторые лучезарные истины, которые сверкали в великой Шемайехалдейской мудрости и даже отбрасывали яркие отблески сквозь затемненную Науку ваших новых учеников, когда они пытались, подобно Пселлу и Ямвлиху, вновь разжечь огонь, горевший в Гамарим Востока. Правда, с нами больше нет граждан старого, остывшего мира и секрета того имени, которое, согласно древним оракулам Земли, устремляется в миры бесконечности; но мы можем и должны сообщить о возрождении прежних истин в каждом новом открытии астрономов и химиков. Законы притяжения, электричества и еще более таинственной Силы великого жизненного Принципа – который оставил бы могилу вместо вселенной, если бы он из нее исчез: все эти законы были кодексом, где древняя Теургия черпала правила, из которых она составляла собственные законодательство и науку.
Когда я пытаюсь воссоздать с помощью несовершенных слов фрагменты этой истории, мне кажется, будто я в торжественной ночи прохожу по развалинам огромного города, от которого остались лишь могилы. Из урн и саркофагов я призываю духа, угасшего Факела, и этот призрак так разительно напоминает Эроса, что временами я не знаю, кто из вас двоих меня вдохновляет… О любовь!.. О смерть!..» [142]142
Zanoni, tome I, page 130–131.
[Закрыть]
Тщетно мы пытались установить, с какой ветвью Братства Розенкрейцеров был связан Бульвер-Литтон; его очень близкое знакомство с секретными традициями Ордена позволяет нам, однако, утверждать, что эти связи были прямыми. Желая получить как можно более полные сведения по этому вопросу, мы обратились к особе, которая, как мы знали, жила в самом тесном контакте с романистом-каббалистом; но этот очевидец повседневной жизни Учителя не смог удовлетворить наше любопытство по главному пункту нашего запроса. Тем не менее, он пожелал указать нам на некоторые детали, представляющие основной интерес – и наилучшим завершением данного Предуведомления будет несколько строк из его ответа, которые мы здесь приводим: «…Я уже отмечал с сожалением пропуск Предисловия во французском переводе «Занони», опубликованном «Ашет», и с радостью узнал, что вы намереваетесь исправить это упущение… Я не могу сказать вам с уверенностью, в какой степени Бульвер-Литтон был знаком с адептами Розы 
Креста и какое значение он придавал их доктрине. Над мистической стороной его ума, впрочем, весьма сильной, всегда преобладала его практическая сторона и простой здравый смысл, который делал его столь несходным, если можно так выразиться, с мистиками его эпохи, что мне было бы [143]143
Zanoni,tome I, page 130–131.
[Закрыть] трудно определить его отношение к ним и их учениям. Его личность также была очень сложной. Я мог бы сказать, что в нем уживалось несколько людей (мистик, резонер, художник, светский человек), мало похожих друг на друга. Полагаю, что его занятия астрологией оставили его довольно безразличным, если не сказать скептически настроенным, по отношению к этой науке, в том виде, как она существует сегодня…
По причинам, которые слишком долго объяснять, он больше доверял Геомантии.
Порой я слышал, как он посмеивался над некоторыми современными каббалистами. С другой стороны, он, несомненно, был хорошо осведомлен в литературе и традициях всех оккультных наук и всех мистических философий.
Он глубоко изучал некоторые области Магии, и я могу сказать, что он обладал некоторыми природными дарованиями, настолько необходимыми для занятий магией, что без них любые формулы не приносят никакой пользы …
(24 января 1891 года)»
С. де Г.
Некоторые из моих читателей, возможно, знакомы со старой книжной лавкой, еще несколько лет назад существовавшей в окрестностях «Ковент-Гардена». Я говорю «некоторые», ибо в этих драгоценных книгах, которые упорно скапливались в течение целой жизни на пыльных полках моего старого друга Д***, разумеется, не было ничего такого, что могло бы привлечь множество посетителей. Там не нашлось бы ни популярных трактатов, ни занимательных романов, ни историй или рассказов о путешествиях, ни «Библиотеки для народа», ни «Развлечений для миллионов». Но ни в одном другом месте во всей Европе любопытные не могли бы найти более удивительной коллекции произведений алхимиков, каббалистов и астрологов, когда-либо собранной энтузиастом. На покупку этих непродажных сокровищ хозяин дома потратил целое состояние. Впрочем, старик Д*** вовсе не собирался их продавать… У него сжималось сердце, когда какой-нибудь посетитель заходил в его лавку. Он следил за движениями самонадеянного и непрошеного гостя своим мстительным взглядом; он бегал вокруг него, сохраняя бдительность, полную беспокойства; и когда невежественные руки вынимали его идолов из их ниш, он стонал и хмурился. Когда какая-нибудь из «султанш» этого волшебного «гарема» привлекала вас и обозначенная цена не казалась вам непомерной, он часто удваивал сумму. Если вы колебались, то он с внезапным наслаждением вырывал древнюю «прелестницу» из ваших рук. Если же вы уступали, то он становился олицетворением отчаяния. И часто в глухую полночь он стучался в вашу дверь, умоляя вас продать ему обратно, на ваших условиях, книгу, которую вы купили у него по столь фантастической цене. Ярый последователь Аверроэса и Парацельса(1), он не менее ревностно, чем философы, которых он изучал, стремился скрыть от непосвященных накопленные им знания.
Так уж случилось, что несколько лет назад, в пору моих первых шагов в литературе и в жизни, меня охватило желание познакомиться с подлинными истоками и принципами необычной секты, известной под названием Розенкрейцеры(2). Поскольку я был не удовлетворен скудными и поверхностными сообщениями, которые можно найти в соответствующих трудах, мне представлялось вполне возможным, что библиотека г-на Д***, столь богатая готическими инкунабулами и манускриптами, могла включать в себя более точные и подлинные документы этого знаменитого братства, написанные – кто знает? – одним из членов Ордена и подтверждающие, авторитетно и детально, те притязания на мудрость и добродетель, которые Брингарет (3) приписывал этим преемникам Халдеев и Гимнософистов. Поэтому я отправился в то место, которое, как я со стыдом должен признаться, было одним из моих любимых. Но нет ли в летописях наших дней заблуждений и ошибок, столь же нелепых, как заблуждения и ошибки алхимиков древности? Наши газеты покажутся нашим потомкам столь же исполненными иллюзий, какими представляются нам книги алхимиков; и, тем не менее, пресса служит самим воздухом, которым мы дышим, к тому же весьма мглистым воздухом!
Войдя в лавку, я был поражен почтенной внешностью посетителя, которого я никогда раньше здесь не встречал. Но еще больше меня поразили те знаки уважения, которые расточал ему презрительный коллекционер.
– Сэр! – наконец, воскликнул он выспренним голосом, пока я листал страницы каталога. – Вот уже сорок пять лет я занимаюсь этими изысканиями, но из всех людей, которых я встречал, вы – единственный, кто действительно достоин быть моим посетителем. Но где и как в этот легкомысленный век вам удалось приобрести столь глубокие познания? И это величественное Братство, доктрины которого, едва намеченные древнейшими философами, остаются тайной для новейших; скажите мне, существует ли на земле книга или манускрипт, откуда можно узнать их открытия и догматы?
Едва ли нужно говорить, что слова «величественное братство» пробудили мое внимание, и я стал жадно прислушиваться к ответу незнакомца.
– Я не думаю, – произнес пожилой Господин, – что Учителя Школы когда-либо раскрывали миру свои подлинные доктрины, если не считать темных намеков и мистических притч. И я не стану осуждать их за эту скрытность.
Он умолк и, похоже, собрался уйти, и тогда я внезапно обратился к коллекционеру:
– Господин Д***, я не вижу в этом каталоге ничего связанного с Розенкрейцерами.
– Розенкрейцерами! – воскликнул пожилой Господин, и теперь уже он сам посмотрел на меня с нарочитым удивлением: – Кто другой, кроме Розенкрейцера, мог бы объяснить розенкрейцеровские тайны? Не думаете ли вы, что член этого Братства, самого ревностного из всех тайных обществ, когда-либо согласился бы поднять покров, скрывающий от мира Исиду их Мудрости?
«Ага! – сказал я самому себе. – Значит, это и есть то «величественное Братство», о котором вы только что говорили? Хвала небу!.. Я, несомненно, наткнулся на одного из членов братства! »
– Но, сэр, – возразил я, повысив голос, – где же я смогу почерпнуть сведения, если не в книгах? В наши дни нельзя опубликовать ничего, не сославшись на авторитетный источник; невозможно даже цитировать Шекспира, не указывая на полях главу и стих. Мы живем в век фактов – фактов, сэр!
– Что ж, – ответил старик с вежливой улыбкой, – если нам доведется встретиться вновь, возможно, я смогу направить ваши поиски к подлинному источнику информации.
И с этими словами он застегнул свой длинный сюртук, свистнул своего пса и вышел.
Ровно четыре дня спустя после этой краткой беседы в лавке г-на Д*** я опять повстречал пожилого джентльмена. Я спокойно скакал в сторону Хайгейта, как вдруг у подножия классического холма увидел незнакомца; он ехал на черном пони, и впереди бежал его пес, который тоже был черным.
Если вы встречаете человека, с которым хотите познакомиться, едущего верхом в самом начале длинной дороги, ведущей в гору, где, если только он не одолжил любимую клячу своего друга, он не может, из приличествующей гуманности по отношению к грубому созданию, ускакать от вас далеко, то боюсь, вы сами будете виноваты, если не продвинетесь в достижении своей цели, прежде чем взберетесь на вершину холма. Одним словом, я добился такого успеха, что, добравшись до Хайгейта, старик предложил мне остановиться в его доме, который находился немного в стороне от деревни; и это был превосходный дом – маленький, но удобный, с большим садом и окнами, откуда открывался вид, который Лукреций рекомендовал Мудрецам: шпили и купола Лондона, отчетливо различимые в ясную погоду; здесь – Приют Отшельника, а там – Mare Magnum [144]144
Великое Море (лат.)
[Закрыть]мира.
Стены главных покоев были украшены картинами редкостного достоинства, принадлежавшими к той высокой школе искусства, которую так плохо понимают за пределами Италии. Я с удивлением узнал, что все эти полотна принадлежали кисти их владельца (4). Мое нескрываемое восхищение пришлось по душе моему новому приятелю и склонило его к разговору, который показал, что он был столь же возвышенным теоретиком, как и практиком. Нам не хотелось бы утомлять читателя неуместной критикой, но необходимо сообщить в двух словах об одном наблюдении, которое может пролить свет на замысел и характер того произведения, введением к которому служат эти страницы. Мой хозяин точно также настаивал на взаимосвязи искусств, как один выдающийся автор настаивал на синтезе наук; он утверждал, что в любом плоде воображения, выраженном словами или красками, художник, принадлежащий к самым возвышенным школам, обязан проводить четкое различие между Реализмом и Истиной (5); другими словами, между подражанием действительной жизни и облагораживанием Природы в Идеале.
– Первый характерен для голландской школы; другая – для греческой.
– Сэр, – сказал я, – голландская школа сейчас в моде.
– Да, возможно, в живописи, – ответил мой хозяин, – но в литературе..
– О литературе я и говорил. Все наши молодые поэты выступают за простоту и Бетти Фой; и наивысшая похвала, которой наши критики могут удостоить плод воображения, состоит в том, что его характеры в точности соответствуют обыденной жизни. Даже в скульптуре…
– В скульптуре! Нет, нет! ЗДЕСЬ-TO, по крайней мере, возвышенный Идеал необходим!
– Извините, но я боюсь, вы не видели Саутера Джонни и Тэма О’Шэнтера.
– Ах! – вздохнул пожилой Господин, качая головой. – По-моему, я слишком отстал от жизни. Полагаю, и Шекспиром перестали восторгаться?
– Напротив, восхищение Шекспиром служит оправданием для нападок на любого другого художника… Но наши критики обнаружили, что Шекспир – подлинный РЕАЛИСТ!..
– Реалист? Поэт, не изобразивший ни одного характера, который встречается в действительной жизни, и никогда не снисходивший до описания страсти, которая была бы фальшивой, или персонажа, который был бы реальным!
Я собирался очень строго возразить на этот парадокс, как вдруг заметил, что мой спутник теряет самообладание. Если хочешь «поймать» Розенкрейцера, не следует мутить воду. Поэтому я решил перевести разговор на другую тему.
– Вернемся к нашим баранам, – сказал я. – Вы обещали просветить меня относительно Розенкрейцеров.
– Хорошо !— ответил он довольно сурово. – Нос какой целью? Быть может, вы хотите проникнуть в храм лишь для того, чтобы поглумиться над его обрядами?
– За кого вы меня принимаете? Если бы даже я был склонен к этому, участь аббата де Виллара служит достаточным предостережением для всех, кто праздно рассуждает о царствах Саламандр и Сильфов. Кто не знает о таинственном конце этого изобретательного человека, заплатившего жизнью за остроумные насмешки (6) своего «Графа де Габалиса»?
– Саламандры и Сильфы! Я вижу, вы впадаете во вульгарное заблуждение (7), буквально переводя аллегорический язык адептов мистицизма.
И пожилой джентльмен удостоил меня одним из самых любопытных и, на мой взгляд, самых ученых рассказов о догматах Розенкрейцеров. По его словам, некоторые из них дожили до сего дня и в величайшей тайне продолжали свои глубокие изыскания в области естественных наук и оккультной философии.
– Но это Братство, – заключил он, – каким бы почтенным и добродетельным оно ни было (я говорю «добродетельным», поскольку нет ни одного монашеского Ордена, где христианская вера была бы более пламенной и где нравственные заповеди исполнялись бы более строго), это Братство служит лишь ответвлением других братств, еще более трансцендентных с точки зрения способностей, которыми они обладают, и еще более славных с точки зрения их происхождения. Вы знакомы с Платониками?
– Однажды, – ответил я, – я заблудился в их лабиринте. Признаюсь, эти джентльмены довольно трудны для понимания.
– Тем не менее, их самые сложные проблемы пока еще не опубликованы; их самые возвышенные произведения существуют лишь в рукописях и представляют собой инициатическое учение не только для Розенкрейцеров, но и для других, еще более величественных Братств, о которых я упоминал. Но еще торжественнее и возвышеннее то знание, которое можно почерпнуть у их предшественников, Пифагорейцев, и в частности, в бессмертных шедеврах Аполлония (8).
– Аполлония, обманщика из Тианы? До нас дошли его сочинения?
– Обманщика? – возмутился мой хозяин. – Аполлоний – обманщик!
– Извините, я не знал, что он был одним из ваших друзей. Если вы ручаетесь в его честности, то я готов поверить в то, что он был весьма уважаемым человеком, который говорил правду, когда хвастал своей способностью находиться в двух местах одновременно…
– Неужели это так трудно? – произнес пожилой Господин. – В таком случае, вы никогда не видели снов (9).
На этом наша беседа закончилась; но после нее между нами завязалось знакомство, которое продлилось вплоть до того момента, когда мой почтенный друг ушел из жизни. Мир его праху! Это был человек своеобразных привычек и эксцентричных взглядов; но большую часть своего времени он уделял мирным и скромным добрым делам. Он с восторгом исполнял обязанности Самаритянина; и подобно тому, как его добродетели смягчались под влиянием весьма любезного человеколюбия, так и его упования были основаны на самой преданной вере. Он никогда не говорил о своем собственном происхождении и истории, и мне никогда не удавалось проникнуть в тот мрак, которым они были окутаны. По-видимому, он прожил долгую жизнь и, в частности, был очевидцем Французской революции (10), о которой рассказывал красноречиво и поучительно. В то же время он не рассматривал злодеяния этой бурной эпохи с той философской снисходительностью, с которой просвещенные мужи (имеющие «голову на плечах») склонны в наши дни относиться к бойням прошлого: он говорил не как студент, который читал и рассуждал, а как человек, который видел и страдал. К тому же этот старик казался совершенно одиноким, и я не знал ни одного его родственника, пока его душеприказчик, состоявший с ним в дальнем родстве и живший за границей, не известил меня об очень щедром наследстве, которое отказал мне мой бедный друг. Оно состояло, во-первых, из суммы, о которой я считаю благоразумным умолчать, предвидя возможность нового налога на движимое и недвижимое имущество; и, во-вторых, из нескольких ценных рукописей, которым данный том обязан своим появлением на свет.
Полагаю, что эта последняя часть завещания объясняется одним визитом, который я нанес Мудрецу, если мне позволено его так называть, за несколько недель до его кончины.
Несмотря на недостаточное знакомство с современной литературой, мой друг, с присущей его доброй натуре любезностью, милостиво позволял мне советоваться с ним по поводу различных литературных замыслов, которые вынашивало безудержное честолюбие молодого и неопытного студента. В то время я спросил у него совета насчет одного плода воображения, призванного изобразить воздействие энтузиазма на различные виды характеров. Со своей привычной терпеливостью он выслушал мой проект, довольно тривиальный и прозаический; затем, задумчиво повернувшись к своим книжным полкам, он разыскал там один старинный том и прочитал мне, сначала на греческом, а затем в английском переводе, несколько отрывков в таком духе:
«Платон выделяет здесь четыре вида Экстаза (11) [145]145
В английском оригинале: mania.
[Закрыть](под которым я понимаю восторг и вдохновение Богов): во-первых, музыкальный экстаз; во-вторых, телестический, или мистический; в-третьих, пророческий; и, наконец, в-четвертых, экстаз, относящийся к любви…»
Утверждая, что в душе существует способность, превосходящая Интеллект, и доказывая, что наша природа заключает в себе различные энергии – одна из которых позволяет нам раскрывать и схватывать теоремы и знания едва ли не с интуитивной быстротой, а другая способствует созданию произведений высокого искусства, как, например, статуй Фидия, – цитируемый автор далее заявлял, что «Восторг в подлинном смысле слова наступает в тот момент, когда часть души, превосходящая интеллект, возносится к Богам и черпает оттуда свое вдохновение».
Затем автор, продолжая свой комментарий к Платону, отмечает, «что одного из этих экстазов (в особенности относящегося к Любви) может быть достаточно для того, чтобы возвратить душу к ее изначальной божественности и блаженству; но что между всеми этими состояниями существует тесная связь и что душа, при своем нормальном развитии, проходит, во-первых, музыкальный экстаз; во-вторых, телестический, или мистический; в-третьих, пророческий; и, наконец, любовный».
Пока мой смущенный рассудок пытался сосредоточить свое непослушное внимание на этих запутанных и возвышенных рассуждениях, мой советчик закрыл книгу и удовлетворенно сказал мне:
– Это эпиграф к вашей книге и тезис для вашей темы.
– Davus sum, non Ӕdipus [146]146
Я – Дав, а не Эдип (лат.). Латинская поговорка. В античной комедии Дав был образцом честного и преданного, но простоватого слуги. Мудрый Эдип, разгадавший загадку Сфинкса, составлял полную противоположность простаку Даву. (Прим. перев.)
[Закрыть],– воскликнул я, с досадой покачивая головой. – Возможно, всё это в высшей степени красиво, но, да простят меня Небеса, я не понял ни слова. Тайны Розенкрейцеров и оккультных братств – «детский лепет» по сравнению с жаргоном Платоников.
– И все же, пока вы не поймете этого отрывка, вы не постигнете высших теорий Розенкрейцеров и еще более величественных Братств, о которых вы говорите столь легкомысленным тоном.
– Что ж, если дело обстоит подобным образом, то я в отчаянии сдаюсь! Но коль скоро вы так хорошо осведомлены в данном вопросе, почему бы вам самим не написать книгу под этим эпиграфом?
– А если бы я написал книгу на эту тему, могли бы вы подготовить ее к публикации?
– С превеликим удовольствием, – ответил я необдуманно.
– Ловлю вас на слове, – сказал пожилой джентльмен. – Когда меня не станет, вы получите рукописи. Судя по тому, что вы рассказали мне о вкусах, царящих в литературе, я не стану тешить вас надеждой на очень большой успех данного предприятия. И скажу вам заранее, что работа будет весьма трудоемкой.
– Это роман?
– И да, и нет. Это истина для тех, кто способен ее постичь, и полный абсурд – для всех остальных.
Наконец, ко мне прибыли рукописи с короткой запиской от моего покойного друга, в которой он напоминал мне о моем опрометчивом обещании.
С печальным интересом и одновременно горячим нетерпением я раскрыл пакет и зажег лампу. Вообразите же себе мое разочарование, когда я обнаружил, что весь текст написан непонятным шифром. Представляю читателю его образец:
И так далее, на протяжении девятисот сорока бесконечных страниц огромного формата! Я не мог поверить своим глазам: на самом деле, мне показалось, что моя лампа вспыхнула странным голубым светом, и дурные предчувствия о греховной природе знаков, которые я нечаянно извлек на свет, вкупе со странными намеками и мистическим языком пожилого господина, проникли в мое расстроенное воображение. Разумеется, всё это выглядело ЗЛОВЕЩЕ, если не сказать большего! Я уже собрался поспешно засунуть все эти бумаги в ящик стола, приняв благое решение больше никогда к ним не возвращаться, как вдруг мой взгляд упал на книгу, аккуратно переплетенную в голубой сафьян, которая в первое мгновение ускользнула от моего внимания. Я раскрыл этот том с величайшей осторожностью, не зная о том, что же явится моим очам; и – представьте себе мой восторг! – обнаружил в нем ключ, или словарь, к этой тайнописи (12). Дабы избавить читателя от рассказа о моих трудах, достаточно будет сказать, что, в конце концов, я почувствовал в себе силы расшифровать эти знаки и всерьез приступил к делу. Задача оказалась не из легких, и прошло два года, прежде чем я добился заметных успехов. Тогда, в порядке эксперимента, мне удалось опубликовать несколько разрозненных глав в одном периодическом издании, о которым я имел честь сотрудничать в течение нескольких месяцев. Они вызвали намного больше любопытства, чем я ожидал, и с более легким сердцем я вновь принялся за этот тяжелый труд. Но меня подстерегала новая неприятность: продолжив работу, я обнаружил, что автор сделал две копии своего произведения, причем одна из них была более продуманной и подробной; я же натолкнулся на более раннюю копию; и мне пришлось переделать весь свой труд и заново перевести уже расшифрованные главы. Помимо нескольких периодов, посвященных более неотложным занятиям, я могу сказать, что мое злополучное обещание стоило мне, в общем и целом, нескольких лет упорного труда, прежде чем я смог полностью его выполнить. Трудности усугублялись тем, что стиль оригинала представлял собой своего рода ритмизованную прозу, тате, словно бы автор желал продемонстрировать свой поэтический замысел. Мне не удалось отдать должное этой особенности, и в своей попытке перевода я буду часто нуждаться в читательском снисхождении. Мое инстинктивное уважение к причудам пожилого Господина и двусмысленный характер его Музы должны служить моим единственным оправданием, если порой язык, не достигая всего богатства стиха, заимствуету него цветы, едва ли присущие прозе. Истина обязывает меня признать, что, несмотря на все свои усилия, я не могу поручиться в том, что всегда передавал истинный смысл шифра; более того, пропуски в повествовании или неожиданное появление нового шифра, ключа к которому у меня не было, заставляло меня прибегать к собственноручным вставкам, конечно же, легкоразличимым, которые, я надеюсь, вносят диссонанса в общий замысел. Это признание подводит меня к заявлению, которым я хочу закончить: если в этой книге тебе, читатель, что-нибудь понравится, то это, несомненно, принадлежит мне; если же тебе что-нибудь не понравится, то вини в том пожилого джентльмена!
Эдвард БУЛЬВЕР-ЛИТТОН
Лондон, январь 1842 г.
