Текст книги "Змей книги бытия"
Автор книги: Станислас де Гуайта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
У всех народов нет ничего более обыкновенного, чем эти очень часто плодотворные любовные легенды, беспорядочно смешивающие богов и смертных; во все времена Сыны Неба – отверженные или нет – проявляли определенное рвение, для того чтобы обольстить дочерей Земли. Нет нужды обращаться за примерами к Книге Бытия: кто из нас не читал у Светония необычное предание, заимствованное из Θεολογούμενα мендетского Асклепиада, о рождении Октавиана?
Отправившись ночью на торжественное жертвоприношение в честь Аполлона, Атия (мать будущего императора) велела поставить свои носилки в храме, где уже дремали другие матроны, а затем уснула сама; внезапно к ней подползла змея и через несколько минут покинула ложе. После пробуждения Атия должна была подвергнуться положенному очищению, поскольку она зачала; но на ее теле само собой запечатлелось изображение змеи, словно бы ее там нарисовали, пишет Светоний, velut depicti draconis– стигмат, который впоследствии так и не исчез, почему она была вынуждена навсегда отказаться от посещения общественных бань… Девятьмесяцев спустя родился Август, которого все поспешили провозгласить сыном Аполлона [205]205
«In Asclepiadis libris lego, Atyam, quum ad solemne Apollinis sacrum media nocte venisset, posita in templo lectica, dum caeterae matronae dormirent, obdormisse; draconem repcnte irrepsisse ad earn, pauloque post egressum; illam expergefactam quasi a concubitu mariti purificasse se, et statim in corpore ejus extitisse maculam, velut depicti draconis, nec potuisse unquam eximi; adeo ut mox publicis balneis perpetuo abstinuerit; Augustum natum mense decimo, et ob haec Apollinis filium existimatum». (Suet., Duodecim Caesares: Octavianus, XCIV.)
«У Асклепиада Мендетского в «Рассуждениях о богах» я прочитал, что Атия однажды в полночь пришла для торжественного богослужения в храм Аполлона и осталась там спать в своих носилках, между тем как остальные матроны разошлись по домам; и тут к ней внезапно скользнул змей, побыл с нею и скоро уполз, а она, проснувшись, совершила очищение, как после соития с мужем. С этих пор на теле у нее появилось пятно в виде змеи, от которого она никак не могла избавиться, и поэтому больше никогда не ходила в общие бани; а девять месяцев спустя родился Август и был по этой причине признан сыном Аполлона». (Светоний, «Жизнь двенадцати цезарей», Кн. II, Божественный Август, 94. Перев. Μ. Л. Гаспарова.)
[Закрыть].
Приключение Паулины и римского всадника Мундуса представляется не менее необычным. Историк, который в нем ручается, не относится к числу тех, чьи свидетельства можно легко отвергнуть [206]206
Flavius-Josephe, Antiquites des Juifs, livre II, chap. IV.
[Закрыть]. Впрочем, речь идет не о мифе или легенде, а о подлинной и весьма показательной истории; не демонстрирует ли она, до какой степени было распространено в Риме во времена Тиберия убеждение в возможности брака с Бессмертными? Более того, из нее можно заключить о частоте подобных приключений, поскольку никто и не подумал удивиться тому, что Невидимый пожелал соединиться в любовных объятиях с супругой Сатурнина.
Факты таковы. Юный распутник Мундус безумно влюбился в добропорядочную матрону; но его ухаживания стоили ему лишь горьких обид. В отчаянии и по совету Иды, одной из его вольноотпущенниц, он решается подкупить жрецов Анубиса, которые тотчас же прибегают к святотатственному обману, чтобы предать в его руки излишне доверчивую Паулину. Они вызывают ее и объявляют ей, что в нее влюбился бог и что Анубис страстно желает обладать столь прекрасной и столь добродетельной женщиной; но необходимо ее добровольное согласие. Хотя Паулина весьма польщена, она – супруга и не решается брать на себя ответственность без разрешения мужа. Последний же, сенатор Сатурнин, сам весьма гордый выбором, который сделал Анубис, становится сводником из благочестия. Он не только позволяет, но советует и даже приказывает своей жене провести ночь в храме. Там, под покровительством Бога, далекого от того, чтобы помешать жертвоприношению, вся слава которого достанется ему, Мундус наслаждается целомудренной Паулиной и бесчестит горделивую добродетель, отнесшуюся к нему с таким презрением… Но успех подобной хитрости опьяняет счастливого любовника, побуждая его выдать тайну этого беззакония; однажды ночью он позволяет себе обратиться к своей любовнице с циничной просьбой: зачем отказывать ему впредь в счастье, которое он уже познал? Безрассудный Мундус! Он обманулся, рассчитывая на молчание жертвы: негодование придало этой новой Лукреции смелости открыто заявить о своем позоре. Она взывает к отмщению, обращаясь к императору Тиберию, который ограничивается тем, что изгоняет виновного принципала, безумная любовь которого, похоже, смягчает преступление; но храм Исиды разрушен по его приказу, а статуи богини и Анубиса сброшены в Тибр. Что же касается вероломных зачинщиков святотатственного адюльтера, то вольноотпущенница Ида и ее сообщники-жрецы умрут на кресте.
Перечисление всех рассказов, как исторических, так и легендарных, в которых, говоря языком Аристотеля, Эвдемоны и Какодемоны играли свою небольшую роль, превратилось бы в нескончаемый и во всех отношениях утомительный труд. Поскольку мы вновь вынуждены делать выбор, то опустим первые века христианской эры: сумерки дикарской цивилизации уступают место сгущающемуся сумраку еще более жуткого варварства. Дорогу нам преграждает зловещее потешное пугало: это призрак средневекового дьявола… Тем не менее, прежде чем встретиться лицом к лицу с шумным стадом одержимых и разъяренной сворой демонологов, интересно будет показать, с помощью каких уловок Сатана, всегда и всюду выступающий «обезьяной» Бога, противопоставляет в народном воображении божественной аскезе – дьявольскую, а Искупителю – Антихриста.
Плачевно привитая к догматическому древу католицизма, манихейская доктрина о Демоне, сопернике Бога [207]207
Я говорю «соперник» Бога, а не равный Богу или совечный Ему.
[Закрыть], должна была, в качестве первого следствия, вызвать в представлении дьявольское Слово – в противовес Слову божественному; и инфернального «Мессию» – в противовес Мессии небесному.
В Апокалипсисепространно говорится о двух чудовищных зверях, один из которых порожден волнами Океана, а другой – недрами Земли; затем о лжепророке, своего рода зловещем и величественном маге, являющемся человеком Зверя, которому дана грозная способность ко лжи и злу. Он обольщает людей и подчиняетсебе народы… В главе 19 св. Иоанн так описывает окончательное поражение вестников ада:
Ст. 19. – И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные, чтобы сразиться с сидящим на коне и с воинством Его.
Ст. 20. – И схвачен был зверь и с ним лжепророк, производивший чудеса пред ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклоняющихся его изображению: оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою;
Ст. 21. —А прочие убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст Его ИТ.Д… [208]208
Сравните эту цитату из Апокалипсиса с той, что мы уже приводили выше. В первом тексте обычно видят падение восставшего Ангела; а во втором – окончательное поражение Антихриста. Одна сцена открывает цикл времен в глубине минувшего, а другая завершает этот цикл на исходе неизмеримого грядущего.
[Закрыть]
Возможно, когда-нибудь при истолковании иоаннитской традиции нам будет позволено приподнять тройную завесу, скрывающую от взоров непосвященных столь грозные тайны. Как бы то ни было, для успешного завершения подобной задачи понадобилась бы особая широта значений. Апокалипсис, построенный по метрическому эталону дорического синтеза, со своими двадцатью двумя главами, составленными с бесконечным мастерством на основе оккультного счисления циклических тернера, септенера и дуоденера – столь же глубокая каббалистическая книга, как Берагиит и Сифра д'Цениута; в этом приспособленном «атаноре» глубоко дышит Дух: сколько слов – столько и арканов.
Здесь же эти комментарии были бы неуместны; достаточно назвать Апокалипсис изначальной «колыбелью» знаменитого мифа об Антихристе.
Ученый понтифик первых веков [209]209
Конец VI-го и начало VI 1-го (540–604).
[Закрыть], перефразируя прекрасное определение горячо любимого апостола: «Антихрист – тот, кто разделяет Христа», – св. Григорий Великий раскрывает глубинный смысл символа: существует, говорит он, две любви, два духа, делящих людей на два класса, синтезируя отдельно эти классы в два различных тела; существует два мира, два общества или, говоря словами св. Августина, два града. Один из этих градов, один из этих миров и одно из этих тел будет называться Христом; другое – Антихристом; но между ними есть существенное различие: глава божественного тела уже явилась, это Иисус Христос; его члены, постепенно формирующиеся и растущие, образуют его церковь. Тело же Антихриста, наоборот, образовано из отдельных частей [210]210
Именно в этом смысле св. Иоанн возвещал, что, начиная с эпохи Мессии, Антихрист уже был в мире: Et nunc jam est in mundo (лат., «[дух антихриста]… и теперь уже есть в мире», 1 Иоан. 4:3).
[Закрыть]; но его глава появится только в конце времен.
Один анонимный мистик прошлого века сравнивает Антихриста с драконом, который родится, показав сначала свой хвост, а затем проявит свое тело, и чья глава родится последней [211]211
L'Avenement d’Elie, s. 1., 1734, tome II, page 135.
[Закрыть].
Это сравнение следует признать весьма удачным: оно идеально согласуется, как мы увидим далее, с эзотеризмом мифа. Но большинство современных теологов довольствуются лишь буквальным и совершенно антропоморфным толкованием.
Означает ли это, согласно тезису, который им так дорог, что в конце времен должен появиться человек из плоти и крови, наделенный неодолимым могуществом и инфернальной злобой? Многие Отцы Церкви в это верили; двусмысленность определенных текстов даже привела некоторых из них к мысли, что Антихрист появится дважды: по этой версии, во время его первого пришествия против него выступят воплотившиеся Илия и Енох; но, поскольку победа будет ему обеспечена, эти двое людей Божьих умрут от его руки. Во время его второго появления Христос придет лично, чтобы сразиться с ним и уничтожить его.
Не правда ли, любопытно наблюдать, до какой степени эти предания об Антихристе служат точной, но обратной копией преданий, относящихся к Искупителю? Это похоже на образ, чье перевернутое отражение проступает на поверхности бескрайнего моря. Нам возвещают о двух пришествиях Мессии тьмы, подобно двум пришествиям Мессии света; с той лишь разницей, что, в силу уже отмеченного закона инверсии, Антихрист во славе (если можно так выразиться, не богохульствуя) появляется первым, а казнь Антихриста страждущего должна в точности обозначать в конце времен окончательную победу Христа во славе.
Я не знаю, измерил ли автор «Пришествия Илии» осознанным взглядом тайную глубину своего упомянутого выше сравнения: посвященным известно, что оккультный смысл слова глава (по-древнееврейски Реш, ראש) в сравнительной степени – Потен־ иальная способность к воссоединению, а в превосходной – Принцип живого единства; они без труда понимают, что одно лишь мистическое тело Христа (или его Церковь) обладает однородностью сущности и реальностью архетипа: поэтому его глава (его потенциальная сущность, или принцип) предшествует развитию его тела и эта глава – Иисус Христос. Что же касается Антихриста, то его мистическое тело, представляющее собой совершенно искусственное привнесение и совокупность, изображено безглавым, то есть лишенным собственной сущности и коренного принципа. На самом деле, эта глава, возникающая с опозданием по окончании веков, являясь лишь результатом и продуктом тела, изображает синтез случайный, а не абсолютный, обобщенный, а не коренной, последующий, а не предшествующий объединенным в нем элементам.
Ведь вечный символ раздора, раскола и отрицания – будь то Дьявол или Мессия Дьявола, будь то Сатана или его Антихрист – ни под каким видом не мог бы стать принципом единства. Он понимается только как абстрактный тип случайного и переходного состояния или, под другим углом зрения, как относительный синтез злых существ, рассматриваемых в качестве злых, а не в качестве существ.
Антихрист, пророчествуют нам некоторые наиболее просвещенные богословы, был зачат Беельзебутом в лоне религиозного святотатства. Та же самая параллель по контрасту с Иисусом Христом, зачатым Святым Духом в утробе непорочной девы…
У лжемессии вместо тела будет лишь флюидическая или призрачная видимость, и он будет говорить на всех языках. Боге добавляет, что он будет постоянно воевать и преследовать праведников; наконец, он совершит самые удивительные чудеса и пометит своих приверженцев знаком на лбу и на руке.
Наш друг Жуне в своей прекрасной эзотерической поэме «Сорат» так обращается к Антихристу:
Мимоходом подчеркнем эти два стиха, обладающие действительным оккультным значением. Поэту «Черных лилий» удалось высечь из скалы живой источник; но это далеко не всегда случалось с мистиками, говорившими о «Христе тьмы» – и мы не станем собирать все их пророчества, зачастую нелепые и противоречивые. Интересующиеся могут обратиться к сочинениям Абделя, Рабана-мавра и Мальвенды – шедеврам этого жанра.
Разумеется, никогда на мировой сцене не появлялся ни один ересиарх и ни один смелый новатор, приводивший людей к заблуждению или увлекавший их потоком слишком внезапной истины (признанной поэтому преждевременной, рискованной и неуместной), без того, чтобы антропоморфисты ортодоксии не завопили об Антихристе.
Среди прочих, это категоричное обвинение предъявлялось Симону-волхву, Аполлонию Тианскому, Маркиону, Мани, Валентину, Арию, Лютеру, Цвингли и Кальвину [213]213
Ересиархи и их сподвижники вскоре дали отпор, назвав папу истинным Антихристом, а политический католицизм ватиканских Цезарей – зверем Апокалипсиса. Поучительный обмен взаимными любезностями!
[Закрыть]. Исходя из прекрасного определения св. Иоанна – spiritus qui solvit Christum [214]214
«[всякий] дух, который не исповедует [в Вульгате доел.: разделяет, раскалывает] Иисуса Христа» (1 Иоан. 4:3).
[Закрыть], – можно сказать, что все эти взгляды, несомненно, лихорадочно бескомпромиссные, заключают в себе часть истины: читатель увидит, что мы в определенной мере подписываемся под ними, в главе II.
Этой оскорбительной чести удостоился даже Магомет – знаменитый цивилизатор Африки, Моисей Измаила, посланник Всевышнего, почти Сын Божий.
То же самое подозрение падало, с другой стороны, на множество политических личностей, например, на Юлиана Мудрого (прозванного Отступником), Фридриха Великого, Робеспьера, Наполеона I и даже Наполеона III. Невероятное количество брошюр было опубликовано в поддержку двух последних тезисов [215]215
У меня есть одна весьма любопытная брошюра, озаглавленная «Тысячелетие» (Millenaire, Francfortsur-le-Mein, 1866, in-8). Этот памфлет – произведение некоего доктора Зимпеля, умственные способности которого, похоже, расстроены. На розовой обложке помещена двойная гравюра, изображающая Зверя Апокалипсиса с семью головами, одна из которых принадлежит Наполеону I. Верхний эстамп показывает нам Зверя, медленно шагающего справа налево; головы и хвост опущены; юное божество (вероятно, образ Свободы и Цивилизации) сидит у него на спине: его правая рука, вооруженная скипетром, опирается о семь голов; левая держит кубок, откуда выглядывают пергаментные свитки. Нижний эстамп демонстрирует нам ту же молодую женщину, лежащую на земле; Зверь развернулся и теперь устремляется слева направо. Из шеи животного, подобно наросту, внезапно высовывается до пояса какой-то человек: это Наполеон III, очень похожий на самого себя: он гневно сжимает левый кулак, а правой рукой, вооруженной копьем, ранит в бок поверженную богиню.
[Закрыть].
Литераторы, философы и ученые тоже не смогли укрыться от подозрений: Вольтер, Руссо, Дидро, д’Аламбер и Гольбах, в особенности, изобличались в XVIII веке, и я был бы весьма поражен, если бы какой-нибудь славный представитель духовенства, уже в нашем веке, не расшифровал на лбу Дарвина или почтенного Литтре этот стигмат осуждения!
Во все времена амбициозной манией наиболее ортодоксальных теософов было читать осуществление древних предсказаний в «зеркале» современных фактов…
Одним словом, Антихриста искали и находили повсюду, даже там и, прежде всего, там, где его вовсе не было; но кому приходило в голову видеть его там, где он находился со всей очевидностью: под бареттой инквизитора, капюшоном экзорциста и докторским колпаком демонографа?..
Все трое внушали ужас при совершении своей соответствующей работы – отвратительной и мрачной.
Роль экзорциста ограничивалась истязанием бедных больных, но не столько ради их исцеления, сколько в смутной надежде услышать, как они, во время приступа безумия, обвинят какого-нибудь несчастного в том, что он наслал на них порчу.
Задача инквизитора была более чудовищной: она состояла в том, чтобы завладеть телом, душой и духом обвиняемого с помощью постепенно возрастающих, изобретательных пыток, коварных, медоточивых обещаний и хитроумных, лукавых допросов, вплоть до того рокового момента, когда сердце обвиняемого будет готово замереть и искусно вырванное признание слетит, наконец, с его уст.
Но работа демонографа была, несомненно, самой варварской и наиболее отвратительно-действенной! Не он ли в самом начале, с помощью заразительных нелепостей, излагаемых под прикрытием богословской серьезности, творил в изобилии колдунов и ведьм? Не он ли, опять же, указывая на жертв предприимчивой свирепости судьи, обрекал их на неизбежность так называемой искупительной смерти? Ведь его половинчатая и педантичная юриспруденция (запутавшаяся в казуистике и смердящая ложным богословием) называла колдуна злодеем, столь достойным осуждения, что, увы, одно лишь искупление костром считалось достаточным для того, чтобы смягчить гнев Небес в отношении виновного и таким образом милосердно спасти его от вечного адского пламени!
Обратимся по этому вопросу к юридическим авторитетам XVII столетия.
Во-первых, Пьер де Ланкр, утонченный и светский королевский советник при Парламенте Бордо; несколько строк, вышедших из-под его пера, поведают нам, в чем состоит преступление колдуна и какого наказания он заслуживает: «Непристойно плясать, шумно пировать, дьявольски сношаться, мерзко содомировать, постыдно богохульствовать, коварно мстить, бегать за всеми ужасными удовольствиями, грязными и грубо извращенными, заботливо хранить жаб, гадюк, ящериц и всевозможные яды; пылко любить смрадного козла, любовно ласкать его, уединяться и спариваться с ним ужасно и бесстыдно: не это ли распутные черты несравненного легкомыслия и мерзкого непостоянства, которые невозможно искупить иным огнем, кроме того, что божественная справедливость поместила в аду?» [216]216
Inconstance des demons, Paris, Buon, 1612, 4e aduertissement, in fine. Таким образом, Ланкр в своем предисловии не признает даже костер достаточным искуплением. Тогда зачем же сжигать? По какому праву узурпировать роль Провидения, предвосхищая отмеченный им час?.. Но в другом месте этот судья сам же себе противоречит: он присоединяется к общему мнению об искупительных свойствах костра и тоже готов сжигать «по доброте душевной».
[Закрыть]
Обратимся к Боге, верховному судье из Сен-Клод в графстве Бургундия, который приказал сжечь женщину, потому что крест на ее четках зазубрился, и он якобы увидел в этом верный знак договора с демоном. Спросим его, следует ли миловать раскаявшегося колдуна? «Что касается меня, то я всегда буду придерживаться того мнения, что при малейшем основании их следует предавать смерти, даже если нет иных причин, кроме той, коей я неоднократно касался, а именно, что они никогда не меняют своего образа жизни» [217]217
Discours des Sorciers. Lyon, 1610, in-8, page 405.
[Закрыть].
Двух этих примеров достаточно для того, чтобы дать нам представление о демонологах. Добавим, что это еще умеренные выражения, по сравнению с теми, которые употребляют Бодены, Шпренгеры и Михаэлисы; я уже не говорю о Ремигии, судье по уголовным делам из Лотарингии, который был еще более жестоким оттого, что боялся тех, кого осуждал. Он сам хвалится тем, что в течение нескольких месяцев отправил на костер более восьмисот женщин, обвиненных в колдовстве; что же касается мужчин, то он их не считает.
Обвинение в одержимости было не менее зловещим и не стоит того, чтобы на нем останавливаться. Разумнее ограничиться беглым наброском одной из этих сцен истеро-демонопатии [218]218
Выражаясь языком д-ра Кальмеля.
[Закрыть] , приукрашенной экзорцизмами – словно масло, подлитое в огонь! Чтобы пересказать их все, понадобился бы целый том, настолько они размножились, всегда оставаясь одинаковыми, начиная со средних веков и, особенно, в XVII столетии, когда их ближайшим следствием стала знаменитая серия костров, вспыхивавших один за другим в различных точках Европы и, в частности, во Франции.
Эти инфернальные трагикомедии почти всегда сопровождались смертными приговорами, выносившимися по статье о колдовстве, и в главе IV скоро будут представлены публике другие рассказы того же рода. Впрочем, все эти сцены, как мы уже говорили, кажутся рабски скопированными одна с другой…
В какой степени свободная воля активных участников или даже расчеты организаторов, заинтересованных в выгоде или славе, могли сознательно воздействовать на уже известную театральную канву? Я предоставляю выяснить это другим.
Если я выбрал среди множества дел, возможно, слишком банальное дело урсулинок из Лудена [219]219
Я отношу эго запутанное дело к статье «Одержимость» и, следовательно, к главе I, озаглавленной «Дьявол». С другой стороны, я отсылаю столь же запутанные и схожие дела Гофриди, Пикара и Жирара к главе IV: «Человеческая справедливость». Чем вызвана эга кажущаяся странность? Всё очень просто: для меня три последних были колдунами низшего пошиба, и я верю в невиновность Юрбена Грандье.
[Закрыть], то лишь потому, что оно показалось мне наиболее полным примером такого рода: одержимость осложняется здесь категорическим обвинением в колдовстве, процессом и казнью; мы увидим здесь совпадение господствующего суеверия, государственных интересов и личной злобы, совместно погубивших человека, который сам остается загадкой, поскольку многие люди были сильно заинтересованы в том, чтобы с ним разделаться.
Кюре де Сен-Пьер из Лудена и при этом один из самых легкомысленных светских мужей, красноречивый богослов, добившийся еще большей популярности благодаря слухам о своем богатстве, нежели своим громким речам, Юрбен Грандье, как нам представляется бесспорным, был страстно увлечен если не магией, то необычными исследованиями различных вопросов богословия и науки; Церковь же во все времена испытывала некоторое отвращение, наблюдая за тем, как верующие посвящали себя их изучению.
Следует напомнить, что среди бумаг различного характера, конфискованных у Грандье– не принимая во внимание мнимый договор [220]220
Чудовищным представляется не столько сам факт подписания договора Грандье – мы увидим, что колдуны имели обыкновение их писать, – сколько предъявление судьям и подключение к процессу в качестве вещественного доказательства так называемого дубликата, написанного и подписанного князем тьмы. Документа, составленного в невероятных выражениях, с пометкой в углу: «Подлинник находится в аду (Extractum ex inferis)». В Национальной библиотеке хранится также письмо демона Асмодея к экзорцистам! Смертный приговор был вынесен на основании этих поразительных документов.
[Закрыть], явно апокрифический, дело рук его врагов и, возможно, судей, – был сожжен манускрипт, направленный против целибата священников, смелое произведение, если бы мы могли до него добраться (г-н Люзарш недавно издал его (1866) по копии из коллекции Жаме, подлинность которой, к несчастью, представляется весьма сомнительной); наконец, было обнаружено два стихотворения, по меньшей мере, двусмысленного содержания, «темноты» которых были признаны грязными и непристойными.
С другой стороны, несколькими годами ранее стали появляться различные пасквили [221]221
Пасквиль, вызвавший скандал, был озаглавлен «Луденский сапожник».
[Закрыть], более чем оскорбительные для кардинала Ришелье. Известно, что всемогущий министр, натура язвительная и злопамятная, с трудом выносил, когда чье-либо превосходство громко заявляло о себе за пределами той просвещенной элиты, которую он собрал вокруг себя. Не склонный по складу характера и в силу политических причин к забвению обид и пренебрежению насмешками, на которые не скупилась для него определенная партия, он поднял на ноги всю свою полицию, чтобы отыскать автора этих резких памфлетов; но когда все поиски оказались тщетными, его злоба должна была удовлетвориться решением Парламента, который не постыдился отправить на виселицу владельца типографии за отсутствием самого памфлетиста.
Жалкая месть! Правда, в Лудене общественное мнение, или скорее молва целого городского клана, изобличало Юрбена Грандье: ввиду этих улик Ришелье ждал лишь предлога, чтобы погубить предполагаемого пасквилянта…
Удобный случай не заставил себя ждать. Он представился уже в 1633 году.
Дьявол обосновался у луденских урсулинок. Этот монастырь, издавна пользовавшийся дурной славой, представлял в это время возмутительное и чрезвычайное зрелище: большинство монахинь, включая настоятельницу Жанну де Бельсьель, извивались в судорогах, одержимые злым Духом. Столь поразительные чудеса, характерные для состояния бесноватости, проявлялись там во всей их оккультной необычности.
Известно, что требники выделяют четыре определяющих признака, по которым можно отличить действительную одержимость от мнимой: 1) понимание прежде незнакомых языков и говорение на них; 2) раскрытие будущих или удаленных событий; 3) проявление сил, превосходящих человеческую природу; 4) подъем на воздух и повисание там безо всякой опоры. Эти феномены проявлялись (вперемежку с трюками) у некоторого числа монахинь: при проверке были обнаружены все указанные симптомы. Согласно самому определению, данному богословием, и под гарантией критериев, предлагаемых требниками, одержимость была неоспоримой. Завывания, судороги, непристойные позы и речи, эротическое исступление проявлялись безо всякого стеснения – ни один вид бесстыдства не был чужд бесноватым. То был пандемониум, где беспрепятственно разыгрывались все разновидности цинизма, поскольку они относились на счет Лукавого… Экзорцизмы проводились ежедневно, но от них не было никакого проку.
Кроме того, феномены временами усиливались, отличаясь такой достоверностью и поразительной подлинностью, что их вид стал причиной внезапного обращения знаменитого неверующего, советника при Парламенте Бретани, приехавшего из своей провинции, чтобы потешиться над экзорцизмами: монахини, обращаясь по имени к господину Кериоле, сразу же потрясли его такими откровениями, что он замер в оцепении на пороге. Затем, проникнув в его самые сокровенные мысли, они «бросили» ему в лицо его прошлые грехи, последние остатки которых, как он полагал, были погребены в самых глубинах его сердца. Приехав в надежде вволю насмеяться, старый безбожник растрогался до слез: Луден стал его «дорогой на Дамаск», он исповедался и пообещал исправиться. Одним словом, дьявол обратил его к вере в Бога, причем так успешно, что, после сурового покаяния этот дворянин, открыто заявлявший, что он ни во что не верит, посвятил остаток своих дней самым экзальтированным аскетическим практикам.
Insidit in Scyllam, cupiens vitare Charybdim [222]222
«Пытаясь избежать Харибды, угодил в Сциллу» (лат.). Латинский стих, часто приписываемый Горацию или Вергилию. На самом деле принадлежит Готье из Лилля по прозвищу Шатильон, жившему в XV веке. Он автор поэмы в 10 песнях под названием «Александреида». Речь идет о 301-м стихе 5-й книги, где поэт обращается к Данию, который, убегая от Александра, попал в руки Бесса:
Quo lendis inertem
Rex per iture, fugam? Nescis heи! perdite, nescis
Quern fugas; hostes incurris dum fugis hostem,
Incidis in Scyllam cupiens vitare Charybdim.
«Царь, который должен погибнуть, куда устремляешься ты в своем бесполезном бегстве? Увы, несчастный, ты не ведаешь, от кого тебе следует бежать. Чтобы избавиться от одного врага, ты бросаешься под удары другого, дабы избежать Харибды, ты попадаешь в Сциллу» (лат.). (Прим. перев.)
[Закрыть].
Однако одержимые, столь проницательные с господином Кериоле, упорно изобличали в лице кюре де Сен-Пьера волшебника, виновного в наведении порчи…
Тем временем Лобардемон, подручный кардинала, находился в Лудене и наблюдал за разрушением замка, слишком пригодного для того, чтобы служить убежищем протестантам в те смутные времена… Он позаботился сообщить Ришелье обо всех этих необычных событиях и даже отлучился в Париж, дабы убедить своего господина наказать виновников; вскоре он вернулся, наделенный неограниченными полномочиями и императивным мандатом для ареста и привлечения к суду Юрбена Грандье. Мало-помалу начался процесс; Лобардемон попросил помощи у нескольких соседних судей-бальи, старательно отобранных для оказания содействия в его работе; приговор, который он вынес, был заранее объявлен верховным, и обжалованию не подлежал.
Несчастный кюре де Сен-Пьер был заранее обречен. С самого начала он весьма необдуманно, с привычной откровенностью заявил о своей принадлежности к тем, кто изо всех сил противился сносу замка. С давних пор подозреваемый в связях с политическими вождями гугенотской партии, он сверх того– во время очень серьезных распрей с епископом – обратился непосредственно к королевскому правосудию, так, словно бы министр-кардинал не был всем и вся в государстве. Последний был тем более задет, что король, возможно, польщенный тем, что обратились к нему, счел своим долгом удовлетворить просьбу.
Почти в это же время кардинал де Сурди, архиепископ Бордо, со своей стороны, оправдав Юрбена, издал постановление о его окончательной реабилитации. Кюре де Сен-Пьер, немного тщеславный и хвастливый по натуре, не сумел сохранить в тайне свое намерение унизить своих врагов. Выйдя победителем одновременно перед гражданскими и религиозными властями, он позволил себе дерзкое возвращение в Луден в позе античного триумфатора, с лавровой веткой в руке.
Но и это еще не всё; похоже, бедняге Грандье доставляло истинное удовольствие совершать одну глупость за другой. Любимый проповедник и весьма популярный исповедник дам [223]223
У Юрбена Грандье была возлюбленная, которую он нежно любил. Из-за этой юной девушки по имени Мадлен де Бру он написал свой трактат против целибата священников. Мадлен обманули; судьи не скупились на посулы и угрозы, чтобы добиться от нее каких-либо разоблачений. Но эта мужественная девушка черпала в своей любви стойкость, необходимую для того, чтобы победоносно выйти из всех этих ловушек. Она скорее позволила бы четвертовать себя, чем сказала бы хоть слово, которое могло скомпрометировать кюре де Сен-Пьера. Судьям пришлось отказаться от стремления выудить у нее хоть что-нибудь.
[Закрыть], он восстановил против себя урсулинок, наотрез и с высокомерным видом отказавшись от управления монастырем, который ему предложили. Своеобразным монастырем, как я уже сказал; нравы и образ жизни в нем были не очень-то поучительными. Урсулинки, возмущаясь поведением презрительного кюре, в конце концов, вызвали его в астрале и рассмотрели его. Он оказался, по словам сестер, опасным магом: являлся по ночам, при закрытых дверях и окнах, и большинство из них бесстыдно обвиняли самих себя в том, что они с тех пор ни в чем ему не отказывали. Так, галлюцинация, соединенная со злопамятством, побудила их к тому, чтобы предъявить бедняге Грандье обвинение в колдовстве, столь грозное в XVII столетии.
Безвыходное положение! Один лишь Лобардемон мог бы спасти кюре де Сен-Пьера; но этот комиссар с вероломным и, прежде всего, двуличным нравом был не из тех, кто упускает свою добычу.
Напрасно Грандье, считая процедуру незаконной, подавал апелляцию в Парламент: решение Государственного совета признало его жалобу недействительной. Напрасно честные и мужественные граждане направляли Людовику XIII ходатайства и протесты, подписанные именами самых уважаемых и почетных жителей города. Напрасно они разоблачали болезненный фанатизм урсулинок и пристрастность судей, которым было поручено расследование: Лобардемон принудил к молчанию сторонников Грандье и запугал весь город, обнародовав ряд королевских указов, подобных которым тот поистине никогда не видел.
Между тем обвиняемый подвергался в своей темнице последним притеснениям: у него не было даже кровати. Мы читаем, как в письме к матери он настойчиво просит кровать, поскольку, если тело не отдыхает(пишет он), дух изнемогает; он умоляет, чтобы ему доставили также Библию и св. Фому, для утешения.
Лишь 14 апреля 1634 года состоялась первая очная ставка Грандье с монахинями, беспощадно обвинявшими его в течение стольких месяцев: между тем как посредством непрерывных экзорцизмов, то публичных, то при закрытых дверях, которым их подвергали то всех вместе, то каждую по отдельности, духовенство пыталось обострить их недуг и усилить их отчаянное упрямство путем каждодневного повторения одних и тех же упражнений в фантастической клевете и набожных проклятиях.
Экзорцисты Барре и Миньон долгое время были главными вдохновителями этих небольших ежедневных скандалов, затем настала очередь капуцинов Лактанса и Транкиля.
Кюре де Сен-Пьеру показывали различные договоры и зелья, состоявшие из свернувшейся крови, обрезков ногтей, золы и других, неизвестных, веществ. Наконец, в довершение иронии, его заставили надеть епитрахиль и взять кропило, чтобы самому подвергнуть экзорцизму одержимых монахинь. Жанна де Бельсьель и ее подруги воспользовались этим для того, чтобы осыпать его самыми грубыми оскорблениями, – и когда ему взбрело в голову задать им вопрос по-гречески, дабы уличить дьявола, Лукавый ответил устами настоятельницы: «Ну и хитрец же ты! Ты прекрасно знаешь, что одно из условий договора, заключенного между тобой и нами, состоит в том, чтобы не отвечать по-гречески!»Все эти так называемые потусторонние разоблачения считались достоверными фактами, несмотря на весьма странные перерывы в ясновидящем состоянии пациенток, поскольку было признано, что Дьявол не в силах противостоять авторитету Церкви.
Забавная деталь, водевильная черта в этой мрачной драме: Лобардемон признавал с закрытыми глазами, принимая на веру утверждения экзорцистов, непреложную правдивость демонов, прошедших соответствующие ритуалы. И случилось так, что один из них открыто заявил устами монахини, подвергнутой надлежащему экзорцизму, что господин Лобардемон – рогоносец.Последний не имел обыкновения перечитывать протокол и, ничтоже сумняшеся, важно подписался внизу страницы, добавив своей рукой: Удостоверяю, что это – правда.Этот бурлескный, но подлинный документ, где судья ручается в своем супружеском позоре, фигурирует в досье по этому делу (см. рукопись № 7618 Французского фонда).
Но не будем вдаваться во все эти детали. Достаточно сказать, что экзорцисты вызывали такой безудержный смех, что Лобардемону пришлось огласить указ, еще более невероятный, нежели предыдущие: он грозил серьезными преследованиями [224]224
«…Десять тысяч ливров штрафа и другая, еще большая сумма и телесное наказание, в случае необходимости…» (Из текста Указа.)
[Закрыть]всякому, кто участвовал в порицании или высмеивании монахинь и святых отцов… Таким образом, были приняты все меры предосторожности, для того чтобы и те, и другие могли спокойно вызывать ненависть или смех.
Но здесь произошел инцидент, которого никто не предвидел: над бесноватыми внезапно повеял ветер раскаяния; настоятельница урсулинок и две другие монахини в момент просветления бросились к ногам обвиняемого, а затем – комиссаров, признаваясь, что навлекли на себя проклятие ложью, и громко крича о невиновности Грандье! Их заставили замолчать; угрызения совести, вызванные их неблаговидным поступком, были сочтены новой хитростью нечистого Духа, стремившегося спасти мага от костра, который его уже поджидал.
Бедный священник был приговорен к смертной казни; его сожгли заживо в день ареста (18 августа 1634 года).
Судьи не скупились на унижения, оскорбления и всё более изощренные пытки, обычные и чрезвычайные, чтобы вызвать у него признание… Но всё было напрасно: он умер благородно, кротко и безропотно, оставшись несломленным.
Уверяют, что во время самой казни Лактанс протянул ему для поцелуя металлическое распятие, раскаленное на огне. Святой отец полагал, что неожиданная боль от ожога заставит его запрокинуть голову: так, чтобы народ, слишком поспешно признавший его невиновным, больше не мог сомневаться в том, что он умер нераскаявшимся, судя по тому, как он резко отвел губы, изображая отказ.
