Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

   – Яхонт, – кивнул головой Меншиков.

   – О том мне ничего не ведомо.

В этот день, 14 октября, обоз задержался в связи с важным делом изъятия орденов у опального Меншикова. Отправились в путь лишь утром следующего дня. Отделённая ото всех Варвара Михайловна была посажена в особую карету, которую тут же окружила стража, чтобы везти её в назначенный указом Александровский монастырь. Ни слезинки не пролила она, перекрестив всех родных, сказала:

   – Помоги вам всем Бог.

Подойдя к Александру Даниловичу, посмотрела ему в глаза, хотела что-то сказать, но он, обняв её, произнёс:

   – Спаси тебя Христос.

Стража торопила, прерывая горькое расставание. Варвара Михайловна, не оборачиваясь, подошла к карете, села, и та тут же тронулась в путь, навсегда увозя её и от сестры, и от Александра Даниловича.

Глава 14

Студёным серым ноябрьским днём необычный кортеж с опальными ссыльными прибыл в Ранненбург. Большой господский дом являл собой жалкое зрелище. Некогда белые колонны, поддерживающие балкон второго этажа, облупились и потемнели; ступени крыльца были выбиты, во многих окнах не было стёкол, и они зияли тёмными провалами, некоторые были наглухо заколочены досками.

Помещение, отведённое прибывшим, располагалось на первом этаже и было наспех приведено в порядок: полы вымыты, печи истоплены. Правда, почти совсем не было мебели, с трудом отыскались три поломанных стула да из простых досок сколоченный стол.

Оглядев приготовленное для них помещение, Александр Данилович улыбнувшись, сказал:

   – Ну что ж, это не дом на Васильевском, но жить можно.

Дарья Михайловна заплакала; она вообще не переставала плакать с самого отъезда из Петербурга. Александр Данилович, подойдя к ней, обнял её за плечи, прижал к себе, говоря:

   – Ничего, ничего, княгиня, всё ведь в наших руках, крыша над головой есть, дети, слава Богу, здоровы, остальное...

Он не договорил. Дарья Михайловна, ещё сильнее прижимаясь к мужу, шептала сквозь слёзы:

   – И за что только, Александр Данилович, свалилось на нас это горе? Чем же мы так Господа прогневили?

   – Ничего, ничего, княгиня, – повторил Меншиков. – Бог даст, устроимся и здесь.

Суматоха, поднятая слугами, разгружающими поклажу, отвлекла Дарью Михайловну от грустных мыслей. Отерев лицо платком, она вышла на крыльцо распорядиться выгрузкой привезённых вещей.

Их было так много: сундуков, сундучков, баулов, баульчиков, просто огромных узлов, – что скоро они заполнили собой всё свободное пространство.

   – Маша! – окликнул Александр Данилович старшую дочь. – Сундучок, сундучок, куда ты шахматы уложила, найди да подай мне. К вечеру мы со Степаном Мартынычем в шахматы играть станем.

   – Какие уж тут игры, – возразила Дарья Михайловна, услыхавшая просьбу мужа.

   – Обыкновенно какие, шахматные, не с курами же спать по вечеру ложиться.

Маша пошла туда, где дворовые люди князя выгружали оставшиеся вещи. Оглядев всё внимательно: и то, что ещё было на возах, и то, что уже грудилось в доме, – она не нашла заветного сундучка, куда вместе с французским гобеленом положила памятную пятирожковую вазочку и мешочек с шахматными фигурками. Шахматную доску не взяли, поскольку она была столешницей небольшого столика и снять её не было никакой возможности.

Она ещё несколько раз пересмотрела все привезённые вещи, но заветного сундучка так и не сыскала.

– Что, нашла его? – раздался рядом с ней нетерпеливый голос отца.

Маша взглянула на него с испугом, и он понял, что сундучка среди доставленных вещей нет. Он сильно разгневался. – Маша никогда прежде не видала его таким. Он кричал на всех: на неё, на жену, на людей, сразу притихших и присмиревших.

   – Ничего никому нельзя доверить! Всё самому надо делать! – выкрикивал он, раскрывая сундуки и выбрасывая из них поклажу.

Груды одежды, дорогих материй, белья, серебряной посуды оказались наваленными на полу. А князь всё швырял и швырял туда извлекаемые им из сундуков вещи. Он остановился внезапно, когда прямо перед собой увидел капитана Пырского. В его глазах князь заметил такой же жадный блеск, какой был тогда, когда царский курьер отбирал у них кавалерию[20]20
  Кавалерия – здесь: орденский знак.


[Закрыть]. Мгновенно придя в себя, князь кинул безмолвно стоявшей толпе слуг:

–Убрать всё!

Сам же, ни на кого не глядя, вышел из комнаты.

Ночь он провёл без сна, обдумывая своё теперешнее горькое положение. Милости от государя и от сильных мира сего он уже не ждал. Сам хорошо знал закон выживания при дворе: оступившемуся, впавшему в немилость никто никогда не протянет руки. Ни все награды, ни его прошлые заслуги, ни огромные богатства не смогли уберечь его от царского гнева. И снова простая мысль насторожила его. Богатство, именно его богатство явилось той причиной, по которой он сейчас терпит все невзгоды, свалившиеся на него.

И сейчас, лёжа без сна в доме, полном чужих запахов, он вновь и вновь припоминал тот день, когда следом за объявлением ему домашнего ареста к нему явились посланцы государя с требованием немедленно отдать им его кавалерии – ордена Андрея Первозванного и Александра Невского, щедро изукрашенные алмазами.

Хорошо, он согласен, ордена были пожалованы ему государем, но его собственный яхонт? Его драгоценный крупный камень, который он давным-давно сам купил у сибирского купца, заплатив огромные деньги? При воспоминании об этом камне Александр Данилович даже приподнялся на постели и, опершись рукой о её край, долго всматривался в непроглядную темень ноябрьской ночи за окном.

Уставшая рука подогнулась, он снова лёг, продолжая думать всё об одном и том же. Припомнив жадный блеск в глазах своего охранника, улыбнулся. Повернулся к стене и скоро забылся неспокойным, тревожным сном. Ему привиделось, что он вернулся в Петербург, на Васильевский остров, хотел найти свой дом, но на том месте, где когда-то он стоял, увидел груду ещё тлеющих углей.

Проснувшись, Александр Данилович долго думал о своём провидческом сне, где всё, что было ему дорого, заботливо собрано, превратилось в груду углей, в пепел, в ничто.

За окном уже показался поздний осенний рассвет, послышались голоса, шаги совсем рядом. Он лежал на спине, закинув руки за голову, всё ещё находясь под впечатлением ночного сна, как вдруг громкий, звонкий, заливистый петушиный крик вывел его из задумчивости. Первому петуху откликнулся другой, третий, и скоро петушиная разноголосица, прогнав тяжёлые думы князя, развеселила его.

– Хорошо, ещё не всё кончено, – проговорил Александр Данилович и, приняв какое-то решение, улыбнулся и встал с постели.

Напившись утром чаю, отдав кое-какие распоряжения по дому, он подошёл к Пырскому, который что-то писал в толстом, наполовину заполненном журнале. Увидев подошедшего князя, Степан Мартынович закрыл журнал, вопросительно глядя на Меншикова.

   – Вот что, Степан Мартынович, – начал уверенно Александр Данилович, – надо бы мне в городе побывать, разузнать, нет ли где поблизости токарной мастерской.

Пырский долго молчал, испытующе глядя на Меншикова, потом медленно ответил:

   – Никак этого сделать нельзя, Александр Данилович.

   – Да почему же нельзя? – начиная сердиться, проговорил Меншиков, не привыкший ещё к возражениям.

   – Никак нельзя, – упрямо повторил Пырский, опуская глаза и постукивая рукой по закрытому толстому журналу, – нет такого позволения.

   – Да у вас вообще никакого позволения касательно меня нет, – всё более и более сердясь, произнёс Меншиков.

   – Верно, нет, – согласился Пырский, вновь пристально глядя в глаза опального вельможи, – письменной инструкции, верно, нет, но на словах мне сказано было, чтобы вас от себя не отпускать.

   – Так в чём же дело? – сменив тон и улыбнувшись, спросил Александр Данилович. – Самим от себя не велено отпускать, так давайте вместе с вами в город поедем, а?

   – Вместе? – задумчиво повторил Пырский, всё так же глядя в лицо князя. – Что ж, вместе, пожалуй, можно отлучиться.

Токарную мастерскую они нашли быстро. Александр Данилович помнил, где какие заведения находятся, ещё с тех давних времён, когда он бывал здесь с государем Петром Алексеевичем, наблюдая за постройкой первых судов.

В большом помещении стояло до десятка токарных станков, за которыми трудились молодые и старые мужики. Меншиков и Пырский подошли к одному из них, остановившись, долго наблюдали за его ловкой работой, наконец Александр Данилович, тронув мастера за плечо, обратился к нему. Тот обернулся, увидев незнакомцев, остановил станок, положил деталь и обтёр запорошенные древесной пылью руки, с любопытством разглядывая подошедших.

   – Вот что, любезный, – сказал Меншиков, – можешь ли ты изготовить мне вот такие штуки?

И он развернул перед работником вытащенный из кармана небольшой листок бумаги, на котором были нарисованы шахматные фигурки.

Работник – молодой, сурового вида мужик, широколицый, низкорослый, с крепкими и широкими ладонями странно длинных рук, – взглянув, казалось, мельком на рисунок в руках Меншикова, спросил коротко:

   – Шахматы, что ли?

   – Шахматы, – подтвердил удивлённый Меншиков, – или знаешь такие фигурки?

   – А чего не знать? Чай, у нас ими тоже забавляются.

Только сейчас Меншиков и Пырский вдруг заметили, что в помещении, где совсем недавно стоял равномерный гул от работающих станков, стало совсем тихо, а вокруг них собрались все бывшие там работники, с интересом разглядывая небывалых посетителей.

   – Ваше сиятельство, Александр Данилыч, – вдруг раздался за спиной Меншикова чей-то удивлённо-весёлый голос.

Меншиков быстро обернулся и прямо за своей спиной увидел довольно молодого мужика с небольшой красивой круглой бородкой и густыми тёмно-русыми волосами, тронутыми уже частой сединой. Его серые большие глаза приветливо оглядывали пришедших.

   – Разве ты меня знаешь? – удивился Меншиков. – Откуда?

   – Да как же, ваше сиятельство, – улыбнулся мужик, обнажая крепкие крупные зубы, – изволили здесь бывать с государем Петром Алексеевичем.

   – Да, бывало такое, – всё ещё удивляясь, ответил несколько смущённый Меншиков.

   – Ну вот видите, ваше сиятельство, а я уже тогда в подмастерьях вот у него, у Трофимыча, вертелся, – указал он на мужика, с которым ранее беседовал Меншиков.

   – Да как ты узнал-то меня? – не скрывая явной радости, допытывался Александр Данилович.

   – Да нешто такое забудешь? Сам государь тогда вот у него, у Трофимыча, на евойном станке изволил чарку славную из чурбачка выточить, и вы при нём тоже здесь тогда были, всё высматривали да расспрашивали, – говорил словоохотливый давний знакомец.

   – Ну уж ты извини меня, – с улыбкой ответил ему Меншиков, – что тебя-то я не признал.

   – Да где там! – весело махнул рукой мужик. – Вы, почитай, в своей жизни тысячи таких людей повидали, где ж вам всех-то упомнить!

   – Повидал, повидал, – повторил Александр Данилович не то серьёзно, не то грустно.

   – Наслышаны, наслышаны про ваше несчастье, да вы не огорчайтесь особенно, – без жалости, но дружелюбно сказал мужик и, меняя тему разговора, спросил: – К нам-то зачем пожаловали?

   – Да вот хочу просить Трофимыча – так ведь тебя зовут? – обратился Александр Данилович к пожилому мужику, который разглядывал нарисованные фигурки.

Тот молча кивнул.

   – Вот хочу его просить, – повторил Меншиков, – такие фигурки выточить.

   – Можно ли поглядеть? – спросил словоохотливый мужик, протягивая руку к листу бумаги.

   – Глянь, глянь, – сказал Трофимыч, отдавая ему рисунок и, обратившись к Меншикову, добавил: – Лучше его никто такие мелкие вещицы не сработает, он у нас на этот счёт первейший мастер.

   – Сделаешь? – обрадованно спросил Меншиков. – Да звать-то тебя как?

   – Звать-то? – улыбнулся тот. – Люди зовут Павлом, а сделать можно, отчего ж нельзя, можно.

   – Вот и хорошо, вот и прекрасно, – несколько раз повторил Меншиков. – Сможешь быстро сработать?

   – А когда вашей светлости надобно?

   – А как сделаешь, так и приноси, играть научу.

   – Да он у нас хоть кого обыграет, – улыбнулся Трофимыч.

   – Играешь? – удивился Александр Данилович.

   – Маленько есть, – улыбнулся Павел.

   – Посмотрим, посмотрим, каков ты игрок, – развеселился Меншиков.

Заказав мужикам изготовить ещё целый ряд нужных в хозяйстве вещей, довольные Меншиков и Пырский вернулись домой.

Павел исполнил своё обещание и скоро появился в доме, где жили ссыльные, с новенькими, искусно сделанными шахматами, одна часть которых была покрыта тонким лаком, а другая оставалась светлой. Караульные долго не хотели допустить Павла к опальному князю, пока сам Пырский, увидев его, стоящего на крыльце без шапки, не велел караульным пропустить его.

Александр Данилович, занятый разбором каких-то вещей, тут же оставил своё дело и обрадованно подошёл к Павлу.

   – Сделал? Уже? Так скоро? – радостно говорил Меншиков.

   – Вот извольте взглянуть, – ответил Павел, доставая из-под мышки свёрток, аккуратно завёрнутый в кусок чистой синей тряпицы.

   – Посмотрим, посмотрим, – потирая руки от предвкушения удовольствия, говорил Александр Данилович.

Не спеша Павел развернул тряпицу, из которой достал новенькую доску, сделанную наподобие ящичка.

   – Изрядно, изрядно сработано, – с удовольствием повторял Александр Данилович, беря в руки блестящий, разрисованный чёрными и белыми клетками ящичек. – Ба, да тут и замочек! – заметил он удивлённо.

   – А то как же, – степенно произнёс Павел. – Забудешь, ваше сиятельство, защёлкнуть, возьмёшь ящичек-то, а фигурки-то и разлетятся, иди ищи их потом, – улыбнулся он, беря из рук Меншикова шахматы и открывая замочек. – Вот и вся недолга, хорошо и всё на месте.

   – Молодец, ну молодец! – восхищённо воскликнул Меншиков, разглядывая маленькие, изящно сделанные шахматные фигурки, как и доска, наполовину покрытые тёмным лаком. – Дарья Михайловна! – крикнул он, повернувшись в сторону притворенной двери. – Иди-ка скорее сюда, погляди, что старый мой знакомый принёс!

Услышав весёлый голос мужа, Дарья Михайловна поспешила к нему.

   – Погляди, погляди, что сработал для меня этот молодец! Знатно? – радостно спрашивал он у жены.

   – Да, хорошо, – согласилась Дарья Михайловна, – совсем не хуже тех, что позабыли дома.

   – Не хуже! – воскликнул Меншиков. – Да лучше, в сто раз лучше! – И, обернувшись к жене, он то ли спросил, то ли повелел:

   – Награди-ка его, Дарья Михайловна, за сей труд награда умельцу полагается!

   – Нет же, ваше сиятельство, – смущённо улыбнулся Павел, – какая награда? Это я себе в радость сработал. – И, помолчав, добавил: – А вот ежели поднесёшь выпить чего – не откажусь.

Садясь играть с Пырским в шахматы, Александр Данилович преследовал определённую цель – ближе сойтись со своим конвоиром и, если можно будет, путём различных подношений облегчить жизнь в заточении себе и семье. Однако, играя с Пырским, Меншиков нашёл в нём довольно искусного игрока и сильного противника. Александр Данилович забывал о своих планах и первоначально всецело отдавался игре. Но случилось так, что Степан Мартынович сам завёл речь о своём небогатом житье, о том, что женат он совсем недавно и жена извела его непомерными желаниями всяческих обнов.

Трудно перечислить, сколько кусков нарядной материи: тафты, бархата, золотой и серебряной парчи – было передано Пырскому на обновки жене.

И тут Александру Даниловичу пришла в голову мысль, исполнив которую, он мог бы сделать Пырскому богатые подарки, благо у опальных ещё оставалось немало добра. Приближалось 6 ноября – день рождения Александра Даниловича. Заказав со своей вотчины различные съестные припасы, Александр Данилович, посоветовавшись с Дарьей Михайловной, решил отметить его широко, по-княжески, словно и не было над ним никакой опалы.

Боясь всяких непредвиденных обстоятельств, Пырский потребовал к незначительной, малочисленной охране прислать дополнительно людей. Ко дню рождения светлейшего князя охрана Ранненбурга составляла без малого двести человек против тех восьмидесяти, что выехали с ними из Петербурга. На дне рождения Александр Данилович решил одарить всех солдат. Тем солдатам, которые охраняли его с самого начала пути, он распорядился выдать по два с половиной рубля, а прибывшим позже из Москвы по два рубля. Солдаты посчитали это весьма справедливым, так как не терпели нужду два месяца, что длилась их дорога от Петербурга. Капралам было выдано по пять рублей, сержантам по десяти, прапорщик получил двадцать, а капитан-поручик пятьдесят.

С самого утра и в доме, и во дворе толкался народ. Накануне, когда только появились слухи о предстоящем награждении, мало кто из солдат в это верил. Но вот слухи подтвердились, и утром князь, нарядно одетый, подтянутый, весёлый, вместе со своей женой приветливо встречали входивших, одаривая каждого, благодарили за ласковое к ним отношение, а старшая дочь Мария подносила гостю на небольшом серебряном подносе вместительную стопку водки или вина, как кто пожелает.

Вечером, пригласив Пырского к праздничному столу, Александр Данилович преподнёс ему дорогой перстень с крупным алмазом, который Степан Мартынович тут же надел на палец, любуясь игрой камня.

Когда уже было много выпито и много сказано, Александр Данилович, обращаясь к Пырскому, неожиданно произнёс:

   – Скудный у ваших солдат рацион, Степан Мартынович. Вчера зашёл к ним, когда они обедали, так щи пустые ели солдатики.

   – Что ж я-то могу сделать? Такой рацион им отпущен, а взять боле негде. Моего жалованья и на меня самого еле хватает, не то что солдатам из него выделять.

   – А мы вот что сделаем, милейший Степан Мартынович, – сказал Меншиков, весело блестя глазами и хлопая рядом сидящего Пырского по плечу. – Я велю из своих денег каждому солдату выдавать по одной копейке на мясо либо на рыбу к обеду.

   – Это что же получается, почти по два рубля в день на солдатский котёл? – удивился Пырский.

   – Быстро считаешь, Степан Мартынович, – засмеялся Меншиков, – выходит, так.

Однако щедрые дары Александра Даниловича вызвали не только радость среди облагодетельствованных им, но и жестокие распри из-за размеров полученных наград.

Пырский, опасаясь доноса на себя за наибольшее количество полученного от опального ссыльного, решил упредить события и через несколько дней после торжественно отмеченного дня рождения светлейшего сам отправил в Верховный тайный совет донесение, в котором рассказал не только о щедром даре охране, но и о тех подарках, которые получил он в Ранненбурге и ещё ранее.

Ничего не знающий о том Александр Данилович продолжал хлопотать об устройстве дома, полагая, что теперь он сделался его последним пристанищем, где ему суждено будет коротать время до конца своих дней, надеясь на покладистость Пырского, который по-прежнему охотно принимал от него подарки.

Глава 15

Уже несколько часов заседал Верховный тайный совет, а конца заседанию ещё было не видно.

Молодой государь против обыкновения в этот раз присутствовал на нём. Он выказывал явное нетерпение, ёрзая на своём месте, вертясь и постоянно взглядывая на окно, за которым была видна замерзшая Нева, припорошённая рано выпавшим снегом.

Совет собрался в неурочное время по очень важному делу. От начальника охраны опальных ссыльных в Ранненбурге капитана Пырского на имя Верховного тайного совета поступил донос на Меншикова.

Тягучим тихим голосом Остерман долго читал донесение капитана, в подробностях описавшего расточительное поведение опального князя, не забыв поведать и о своей вине – получения от него денег и подарков.

Жарким спорам о судьбе ссыльных, казалось, не будет конца. Наконец молодой государь, сердито хмурясь, встал, томясь от нетерпения как можно скорее покончить с этим нудным делом и вырваться на волю, прочь от этих скучных стариков, туда, где на свежем морозном воздухе ожидали его уже осёдланный конь и милые его сердцу спутники: дорогой Иванушка, сестра Наталья и красавица тётка – цесаревна Елизавета, готовые в любую минуту сорваться с места и мчаться навстречу ветру. Он произнёс, ударяя ладонью по столу:

– Начальника охраны сменить, всё, что есть у батюшки, – он тут же поправился, – у князя Меншикова добра, забрать, чтоб неповадно было свою волю вершить!

Сказав это, молодой государь быстро вышел.

Оставшиеся члены Совета ещё долго обсуждали слова государя, которые многим из них пришлись по душе.

В конце концов были избраны новые люди взамен прежней охраны и особый человек для описи оставшегося имущества светлейшего князя.

Стоя на коленях, Дарья Михайловна молилась в своей комнате. Стояла так она очень давно. Уже все молитвы, которые знала, проговорила, теперь истово крестилась и, горячо шепча, рассказывала своей заступнице Божьей Матери о тех напастях, которые навалились вдруг на их семейство. Она не просила Заступницу о возврате бывшего почёта, не просила для супруга ни славы, ни богатства. Молила Всеблагую о том, чтобы даровала она здоровье и силы дорогому супругу, который, храбрясь на людях, тяжело переживал, она это видела, постигшее их несчастье. Молилась за детей, за милость к ним. Она шептала и шептала заветные слова, высказать которые не могла никому, чтобы не усилить и без того тяжкое горе, и слёзы сами собой текли из её опухших, некогда таких прекрасных глаз.

Дверь внезапно распахнулась, и в комнату вбежала её любимая комнатная девушка Екатерина Зюзина – Катюша. Злые языки уверяли, что она была незаконнорождённой дочерью самого светлейшего, поскольку появилась у него в доме маленьким ребёнком, однако Дарья Михайловна не обращала внимания на эти слухи, просто любила её как дочь за послушание, услужливость и привязанность к хозяевам.

   – Что стряслось, Катенька? – спросила Дарья Михайловна, тяжело поднимаясь с колен.

   – Матушка Дарья Михайловна, беда, – задыхаясь, словно от быстрого бега, проговорила Катерина.

   – Да что стряслось-то ещё? Ты будто пять вёрст бежала, запыхалась.

   – И то правда, матушка Дарья Михайловна, – несколько успокоившись, ответила девушка, – как узнала про всё это, так к вам бегом.

   – Да про что ты узнала, милая?

   – Нешто не знаете?

   – Ничего не ведаю, я с самого утра не бывала нигде.

   – Вот то-то, а там невесть что творится.

   – Да где там-то? – теряя терпение, спросила Дарья Михайловна.

   – Да там, на дворе. Там из Петербурга гонцы приехали.

   – Из Петербурга? Гонцы? – встревожилась Дарья Михайловна. – Может, наше прошение до государя дошло и он решил нам милость оказать, обратно воротить?

   – Какое там! – обречённо ответила Катерина, махнув рукой. – Тут не то что милость – гляди, как бы хуже не стало.

   – Да что хуже-то может быть?

   – Всё, всё может быть, – кивнула головой девушка.

   – Или знаешь что? – всполошилась Дарья Михайловна. – Говори, не томи.

   – Вместе с теми гонцами прибыли ещё и солдаты! Одного-то я хорошо знаю. Его Федюшкой звать, я его ещё раньше там, дома, знала, – произнесла Катерина, покраснев. – Увидал меня, обрадовался, словно родню встретил, говорит: «Я думал, ты уехала от князя опального, в Петербург вернулась. От него, слышно, многие уже отъехали». А я ему и отвечаю: «Мало ли что другие, а я вот не уехала». Так он мне, знаете, что сказал?

   – Нет, откуда же мне знать!

   – Говорит, что ежели бы Николка позвал, так поехала бы, знал, что нравится он мне.

   – Это какой же Николка? – заинтересовалась Дарья Михайловна.

   – Да Николка-певчий.

   – Ах, певчий, – медленно проговорила Дарья Михайловна, внимательно вглядываясь в девушку. – Так чего же ты с ним не уехала, раз звал?

   – Матушка Дарья Михайловна, да куда я от вас уеду? Вы мне всё одно, что мать родная, – заплакала Катерина, – только ежели сами меня прогоните, а я от вас никуда не уйду.

   – Да будет, будет, милая, успокойся, – ласково сказала Дарья Михайловна, обнимая её за плечи. – Гнать никого не буду, но и держать силком никого не стану, – твёрдо сказала она.

Из сбивчивого рассказа Катерины Дарья Михайловна поняла, что ещё накануне поздно вечером к ним прибыли люди из Петербурга и, как узнала Катерина от своего знакомого солдатика, прибыли, чтобы убрать Пырского, а на его место поставить другого, поскольку дознались там, в Петербурге, что он много, дескать, воли Александру Даниловичу даёт.

   – Знаешь ли, кто приехал сюда?

   – Видать не видала, а имя узнала.

   – Как зовут-то?

   – Петром Наумовичем Мельгуновым прозывается.

   – Мельгунов, Мельгунов, – несколько раз повторила Дарья Михайловна, очевидно, стараясь припомнить, кто это. – Нет, не знаю, – произнесла она растерянно.

   – Да где вам, матушка Дарья Михайловна, упомнить-то всех! Ведь полон дом с утра до ночи, – сочувственно добавила Катерина.

   – А другой-то кто?

   – Другой важный такой, не то что капитан тот, сразу видать! Ни с кем не говорит, смотрит так строго.

   – Да кто же он? Звать-то как?

   – Иван Никифорович Плещеев, – чуть ли не по слогам произнесла Катерина имя второго прибывшего к ним чиновника.

   – Плещеев! – обрадованно воскликнула Дарья Михайловна. – Да он у нас в доме только что не ночевал, каждый день с утра уже у дверей его светлости дожидался.

   – Не знаю, не знаю, – с сомнением сказала Катерина, – станет ли он нынче так перед Александром Даниловичем лебезить, как прежде.

   – Это почему же?

   – Да потому, что приехал он... – Катерина умолкла, опасливо оглядываясь на дверь.

   – Да зачем же приехал он?

   – А затем... – Катерина подошла совсем близко к Дарье Михайловне и зашептала ей в самое ухо.

   – Неужто правда?

   – Вот истинный крест. – Катерина перекрестилась. – Солдатик-то этот, знакомец мой, секретно сказывал мне, что велено от Александра Даниловича все ценные вещи забрать.

   – Да как же так – забрать? – вскрикнула Дарья Михайловна. – Нешто это можно?

   – Всё, матушка Дарья Михайловна, нынче стало можно, – тихо, но уверенно ответила Катерина. – Может, государю либо сестрице его какие-то вещи у вас приглянулись, вот они и взялись за Александра Данилыча.

   – Тише, тише, – остановила её Дарья Михайловна, – что ж теперь делать? Что делать? – засуетилась она, перебирая что-то.

За дверью послышались чьи-то шаги и голоса. Дарья Михайловна и Катерина замерли, боясь пошевелиться.

   – Вот что, Катенька. Ты сейчас беги, а к вечеру приди ко мне. Мы с Александром Даниловичем поговорим, может, это ещё всё и не так.

Но всё оказалось совершенно так, как Дарье Михайловне утром рассказала Катерина.

Назначенные Верховным тайным советом чиновники – гвардии капитан Пётр Наумович Мельгунов и действительный статский советник Иван Никифорович Плещеев – прибыли в Ранненбург морозной январской ночью, когда в доме все уже спали.

Плещеев не велел слугам будить спящих, оставив с ними встречу и своё представление на утро.

Поутру, рано проснувшись, Александр Данилович был удивлён необычной суетой и шумом. Накинув халат и сунув ноги в тёплые валяные короткие сапожки, он вышел в прихожую, где обычно у дверей сидел караульный, и застал там необычайное оживление. Несмотря на ранний час, здесь, в прихожей, он увидел Пырского, ещё нескольких солдат, какого-то нового, не известного ему гвардейского капитана и, к удивлению своему, Ивана Никифоровича Плещеева, который в старое время в Петербурге ежедневно ожидал его выхода в доме на Васильевском острове.

   – Иван Никифорович! – воскликнул Меншиков, делая шаг к нему и протягивая руку.

К его большому изумлению, Плещеев посмотрел на него как на незнакомого и, не замечая протянутой руки, строго сказал:

   – Извольте одеться и быть скоро в гостиной. Имею для вас новые инструкции от Верховного совета, подписанные государем.

Ничем не выдал князь своей обиды и разочарования от подобной встречи с человеком, который ещё совсем недавно почитал для себя счастьем поймать один милостивый взгляд светлейшего князя и для которого Александр Данилович сделал очень много, определив его в доимочную канцелярию президентом.

Тщательно одевшись и выбрив лицо, Меншиков менее чем через час вошёл в гостиную, уже обставленную новой, весьма приличной мебелью, где его уже ожидали Плещеев и тот незнакомый гвардейский капитан, увиденный им ранее в прихожей. Кроме них, скромно опустив голову, сидел Пырский.

   – Так вот, – официальным тоном начал Плещеев, обращаясь к Меншикову, – отныне, Александр Данилович, никакие отношения, кроме служебных, меж нами недопустимы. – В установившейся полной тишине он продолжал: – Имею официальные бумаги, – он положил руку на объёмистую папку, лежавшую на столе, – на ряд розысков по вашему делу, поскольку многие жалобы к вам требуют разъяснений и ответа.

Меншиков молчал. Он ждал приглашения сесть, но Плещеев не удосужился предложить ему стул, и он стоял, ожидая продолжения сказанного.

   – Во-первых, Александр Данилович, – всё так же строго произнёс Плещеев, – представляю вам вашего нового начальника охраны господина Петра Наумовича Мельгунова, гвардии капитана. – Помолчав, добавил: – Господин Пырский уедет вместе со мной, когда окончим дело.

Никак не реагируя на сказанное, не задав вопроса, чем вызваны столь большие перемены, Меншиков едва взглянул на нового начальника охраны, который, вскочив со своего места, поклонился ему.

   – Мне же поручено вести денежные расследования, поскольку многие желают получить от вас удовлетворение своим жалобам.

Окончив официальное представление, Плещеев отпустил Пырского и Мельгунова, сказав:

–Свободны, господа.

Как только дверь за вышедшими затворилась, Иван Никифорович подошёл к Меншикову и протянул обе руки, намереваясь обнять его, но Меншиков отступил на шаг. Плещеев смущённо опустил руки и проговорил:

   – Понимаю, всё понимаю, дорогой Александр Данилович, но нельзя иначе при них, – он кивнул головой на дверь, за которой скрылись старый и новый начальники охраны, – нельзя при подчинённых. Вы уж не обессудьте, ежели я при них буду строг, но вдвоём мы с вами будем говорить, как и прежде, по-дружески.

Плещеев, видимо, совсем забыл о том, что раньше он был рад не только разговору со светлейшим князем, но и одному его ласковому взгляду.

   – Всё, всё вам скажу, – повторил он совсем другим тоном, как бы желая установить дружеские отношения с опальным вельможей.

Меншиков молчал.

   – Да вы садитесь, садитесь, Александр Данилович, – засуетился Плещеев, пододвигая стул Меншикову. – Разговор у нас будет долгим, но вы не сомневайтесь во мне, буду всеми силами, от меня зависящими, стараться облегчить вашу участь.

   – Премного благодарен, – с едва заметной усмешкой произнёс Александр Данилович, усаживаясь на стул и выпрямляясь.

Тайный разговор Плещеева с Меншиковым насторожил Пырского. Походив несколько минут возле двери, за которой уединились собеседники, он понял, что так, у дверей, ему подслушать не удастся. И тут он вспомнил, что гостиная, где беседовали Плещеев и Меншиков, одной стеной примыкает к караульному помещению, где обычно находились солдаты в ожидании своей очереди караула. Войдя туда, он застал в комнате нескольких солдат, игравших в кости. Выпроводив всех и оставшись один, Пырский плотно закрыл дверь и внимательно осмотрел небольшое, неприбранное ещё с ночи помещение. К его радости, стена, отделяющая эту комнату от гостиной, была тонкой. Приложив к ней ухо, Пырский услышал довольно громкий голос Плещеева и глуховатый Меншикова, но отдельные слова разобрать было невозможно.