Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Когда кто-то из гостей спросил хозяйку, как к ней попал этот платок, тогда она и рассказала всю историю с гаданием. Гости подивились, побыли ещё немного и разъехались по домам.

Было уже очень поздно, а молодой хозяин всё никак не успокаивался. Наконец он подошёл к жене, лицо его до неузнаваемости изменилось, и он сказал: «Когда я полюбил тебя, то не знал, что ты достала меня нечистой силой. Мне тебя не нужно, возьми этот платок, надень его на себя и молись Богу».

   – Зачем он приказал ей молиться? – чуть дыша от страха, спросила младшая сестра княжны Катерины.

   – Затем, что её муж не хотел знаться с нечистой силой.

   – И что же он сделал? – допытывалась младшая княжна.

   – Он велел жене своей молиться перед иконой Спасителя...

   – Только не говори, что он убил её, – взволнованно проговорила княжна Катерина и вышла из комнаты.

Тягостное впечатление от рассказа Марьюшки не могло разогнать даже радостное известие князя Ивана о том, что он тоже решил жениться.

Оставшись один, Пётр Алексеевич никак не мог успокоиться. Рассказ Марьюшки о гадании на Святках сильно подействовал на него. Лёжа в широкой жаркой постели, он метался без сна, припоминая, как скоро всё у него вышло. Как всё это случилось в его отношениях с княжной Катериной? «Верно, и здесь не обошлось без нечистой силы», – мелькнула у него страшная мысль. Почему-то ему вспомнилось, что однажды, помогая ему выбрать галстук для бала, княжна Катерина долго перебирала все галстуки, пока не остановилась на одном, атласном. Может быть, тогда она и унесла один из них, чтобы потом, колдуя над ним, приворожить его? Эта мысль показалась ему нелепой, он старался отделаться от неё, вспоминал недавнюю охоту, покойную сестру. Неожиданно припомнился его разговор с Андреем Ивановичем Остерманом и вся эта странная история о женихе, которому княжна Катерина отказала ради него. Мысли одна страшнее другой не давали покоя. 0-н метался по постели, не находя для себя удобного положения. Вдруг ему становилось холодно, и тогда он забирался с головой под одеяло, а потом внезапно сбрасывал его от жаркой духоты.

Почему это случилось с ним сейчас? Ведь он ещё так молод, а главное – он совсем, совсем не любит княжну. Вот если бы она хотя бы раз посмотрела ему в глаза с такой же кроткой нежностью, как взглянула на него там, в лесу, совсем посторонняя для него девочка Надежда. Он думал о ней, о той незнакомке, которая, может быть, впервые после смерти сестры смотрела на него с такой любовью.

   – Господи, – почти вслух произнёс Пётр, – как бы я любил княжну, если б она глядела на меня так же!

Но нет, такого не будет. Он вспомнил чужое для него лицо княжны, её капризную улыбку, её холодный голос. Нет-нет, он никогда не сможет полюбить её. И что же ему теперь делать? «Что делать?» – задавал Пётр сам себе этот неразрешимый вопрос. Ведь ему в жизни так немного надо: был бы только простор полей, жаркий костёр в ночи, осёдланная лошадь да собака у ног. Почему, ну почему все не оставят его в покое, не дадут жить так, как ему хотелось бы?

И вновь вопрос о скорой женитьбе молотком стучал в висках. Что же делать? Отказаться? Что ж с того, что помолвлен? Ведь расторгли же его помолвку с нелюбимой им княжной Марией Меншиковой. «Расторгли, расторгли», – думал он, сжимая руками пылающую голову. Но там было всё совсем другое. А здесь? Мысль о том, что княжна Катерина должна родить от него ребёнка, сразила его. Нет-нет, он никогда не откажется от этой свадьбы, никогда!

Немного успокоившись, Пётр велел позвать к себе князя Ивана. Тот явился скоро, словно ожидал этого.

   – Ванюша, Ванюша, – протягивая к нему руки, проговорил Пётр, – я рад, уж так рад, что ты приехал. Садись, садись сюда, – указал он на край своей постели.

Дождавшись, когда князь Иван сел, Пётр продолжал:

   – Расскажи, Ванюша, что так долго не приезжал? Совсем меня забыл?

   – Как можно, ваше величество? – дружески улыбаясь, возразил князь Иван. – Здесь у вас и без меня народу полно. Скучать, полагаю, вам не дают?

   – Ну что с того, что народ? Что с того? – с горечью повторял Пётр. – Народу много, а поговорить по душам мне не с кем.

Он хотел было рассказать князю Ивану о всех своих раздумьях и страхах, но, посмотрев на его красивое, спокойное лицо, на котором не было и тени грусти или сомнения, передумал и промолчал.

При взгляде на осунувшееся, взволнованное лицо государя князю Ивану вдруг стало жаль его. Жаль этого запутавшегося мальчика, которого каждый хотел использовать лишь в своих интересах. Он подвинулся к Петру ближе, обнял его за плечи. Пётр доверчиво прижался к нему. Так, обнявшись, они сидели долго. Наконец князь Иван, видя, что лицо государя прояснилось и он успокоился, сказал:

   – А у меня, государь, новость большая.

   – Какая новость? Ты о чём?

   – Я жениться собрался.

   – Ты это вправду? – не веря словам своего друга, удивился Пётр. – Неужто и ты, Ванюша, женишься? – почему-то обрадовался Пётр. – А я думал, что ты давеча пошутил, когда говорил о своей женитьбе.

   – Нет. Всё без шуток. Я и сюда-то приехал, чтобы оповестить тебя, Петруша, о своей помолвке, – сказал князь Иван доверительно.

   – Помолвке, – совсем повеселел Пётр. Хлопнув в ладоши, он спрыгнул с постели, встал напротив князя Ивана, положил руки ему на плечи, заглянул в глаза.– Кто ж невеста твоя? Любишь ли ты её, знакома ли она мне? – засыпал Пётр князя Ивана вопросами.

   – А ты, Петруша, ложись-ка в постель, а то босым ногам стоять холодно.

   – Нет-нет, Иванушка, ты давай выкладывай мне все свои секреты, – сказал Пётр, забираясь под одеяло.

   – Да секретов-то особых и нет. Невеста моя и тебе, Петруша, известна.

   – Известна? Кто ж такая?

   – Наталья Шереметева[25]25
  Шереметева Наталья Борисовна (1714—1771) – дочь графа, генерал-фельдмаршала, сподвижника Петра I Б.П. Шереметева, с 1730 г. жена князя И.А. Долгорукого; после его казни (1739 г.) получила разрешение жить у брата – П.Б. Шереметева, в 1740 г. приехала из Берёзова в Москву; в 1758 г. уехала в Киев и постриглась в монахини Киево-Флоровского монастыря под именем Нектарии; автор «Записок» (1767 г.).


[Закрыть].

   – Наталья? – удивлённо повторил Пётр. – Да любишь ли ты её, что так скоро женишься?

   – Нет, не люблю.

   – Не любишь? А жениться хочешь.

   – Так она меня любит.

   – Она?

   – Да. Ведь когда жениться надумаешь, надобно, чтоб кто-нибудь один да любил.

   – Так она тебя любит?

   – Да, – вновь коротко ответил князь Иван.

   – А ты откуда знаешь? Она что, тебе сама призналась? Ты что, уже был с ней?

   – Нет-нет, государь, я с ней не был.

   – Откуда тогда знаешь, что любит она тебя?

   – Мне её брат сказывал.

   – Брат?

   – Да. Говорит, как увидала меня, так и полюбила. А теперь вот извелась вся, лишь обо мне и говорит.

   – Разве такое возможно? Ты с нею не был совсем, не знаешь её, а женишься?

   – Так чтобы любить, вовсе и не надо вместе быть. На расстоянии-то любовь крепче бывает.

   – Да, верно, – проговорил Пётр и задумался.

   – Так что, Петруша, приглашаем мы тебя с твоей невестой на нашу помолвку.

   – Это, Ванюша, очень даже хорошо, что ты сейчас жениться надумал.

   – Что так?

   – Свадьбу с тобой вместе справлять станем, – обрадованно сказал Пётр.

Глава 7

Обручение князя Ивана Алексеевича Долгорукого с графиней Натальей Борисовной Шереметевой состоялось в декабре 1729 года в родовом доме Шереметевых на Никитской улице в Москве. На торжественном обручении присутствовала вся императорская фамилия, дипломатический корпус, иностранные посланники, генералитет. Всё происходило в нарядно убранной зале, служили архиерей и два архимандрита. Молодые обменялись дорогими кольцами, и жениху с невестой стали дарить подарки. Особо выделялся подарок жениху, который сделал брат невесты. Он подарил князю Ивану шесть пудов старинных изделий из серебра: посуду, кубки, фляги.

Среди общего веселья почти незамеченной осталась молодая женщина, которая во всё время обручения князя Ивана с юной невестой не отнимала мокрого платка от заплаканных глаз. То была Наталья Трубецкая – молодая жена генерал-майора Трубецкого, с которой князь Иван не только жил без всякой закрытости, но и частенько, бывая у неё, потешался над её неудачником-мужем. Наталья Трубецкая сносила все: и надругательства над мужем, за которого её выдали без её воли, и измены князя Ивана – из-за большой своей любви к красавцу князю.

Накануне своего обручения князь Иван, будучи у своей любовницы, хотел расстаться с нею мирно, по-хорошему, прося простить его. Зная её горячий нрав, он опасался, что она придёт на его обручение и сотворит там что-либо, что помешает его женитьбе.

Она выслушала князя Ивана молча, казалась спокойной, но при прощании с ним так сильно обняла его за шею, что он еле оторвал от себя её сведённые судорогой пальцы. Придя в себя, она громко разрыдалась, упав перед ним на колени, обхватила его ноги и прижалась к ним лицом.

На шум сбежались слуги. Им еле-еле удалось поднять обезумевшую женщину. Оставив её на попечение домашних, князь Иван поспешно покинул этот дом, дав себе слово никогда более не бывать здесь.

Теперь, увидев свою прежнюю любовницу на обручении, князь Иван испугался не на шутку. Несмотря на то, что она стояла спокойно среди приглашённых, он велел своему слуге быть близ неё и в тот же миг увести, ежели тот заметит что-либо неладное.

Свадьба князя Ивана и графини Натальи Шереметевой была назначена на тот же день, что и свадьба государя Петра Алексеевича с княжной Екатериной Долгорукой – на 19 января 1730 года.

Таких морозов, какие выпали именно на Крещение 1730 года, не помнили даже самые старые жители Москвы. С раннего утра в ясное морозное небо поднимались белые столбы дыма от топившихся печей и где-то высоко-высоко таяли в зеленовато-голубом пространстве. Красный шар солнца вставал низко над горизонтом, его яркие лучи только слепили, не давая никакого тепла. Внизу, на земле, белый клубящийся пар вырывался из открытых дверей домов, тут же оседая мелким инеем. Пешеходы, лошади, упряжь – всё было в этом иглистом пушистом инее, который нарастал на бровях, ресницах, усах, делая лица людей неузнаваемыми.

6 января, в день Крещения, на церемонии водосвятия на расчищенном от снега льду Москвы-реки были выстроены два полка – Семёновский и Преображенский. Все ожидали государя. К полудню на льду показались раззолоченные санки, запряжённые шестёркой лошадей цугом, в которых ехала государыня-невеста, а государь стоял на запятках её саней. Их сопровождали эскадрон кавалергардов и многочисленная свита. Подъехав к самой проруби, где должно было проходить священное действо, государь сел верхом на подведённую ему лошадь и стал во главе полков.

Все замерли в ожидании торжественной процессии, выходящей из ворот Кремля. Наконец от кремлёвской стены, розовато-седой от мороза, вынесли иконы, кресты, хоругви, вышли священники. Их одеяния, посеребрённые морозом, блестят на солнце, их много-много. В блеске холодного солнца сверкают ризы, иконы, высокие митры архиереев. Они идут из Кремля медленно, долго, поют певчие, гудят колокола. При словах протодиакона: «Во Иорда-а-ани крещающуся Тебе, Господи-и» – грохочет пушка. Все крестятся, поднимают головы, глядят на башню, где из зубцов выплывают чёрные клубы дыма от выстрелов пушки.

Завершив обряд крещения, торжественная процессия уходит назад, под стены Кремля, а пушки всё продолжают палить.

Внезапно погода изменилась, подул сильный северный ветер, небо затянуло белёсой мглой, которая скрыла солнце. Стало ещё холоднее.

Государь Пётр Алексеевич ещё утром, собираясь на водосвятие, почувствовал себя плохо. Голова болела, в теле не было лёгкой радости предстоящего праздника. Андрей Иванович Остерман, не отлучавшийся в последнее время от государя, заикнулся было о том, чтобы тот остался дома, он без слов видел, что тому сильно неможется. Однако государь даже не ответил на заботу своего наставника и лишь глубже натянул на голову меховую шапку, на чём настоял Остерман. Но даже на недолгой дороге от Лефортовского дворца до Москвы-реки государь сильно продрог.

Он не помнил, чтобы ему когда-либо было так холодно. Ему стоило большого труда сесть верхом на лошадь, прикрытую от мороза попоной, которую тут же сняли. Пётр с трудом удерживал поводья окоченевшими руками. Но от своего состояния его скоро отвлекло действо, в котором он участвовал.

А ветер становился всё злее и злее, вот он уже подхватил сметённый со льда снег и закружил его, швыряя колкими снежинками в лица празднующих.

Едва вернувшись домой и войдя в жарко натопленное помещение, Пётр почувствовал сильную головную боль. Сначала он хотел было присутствовать на балу, устроенном в честь праздника, но осмотревший его врач велел ему лечь в постель.

Болезнь навалилась на него неожиданно. Он – крепкий, здоровый – привык всегда ощущать в теле лёгкость, был скор, подвижен. Теперь же перемежающаяся лихорадка кидала его то в жар – тогда он скидывал с себя не только одеяло, но и бельё, – то в холод, когда всё тело его застывало, а зубы во рту непроизвольно стучали друг о друга. Тогда его, заботливо переодев в сухое бельё, укрывали не только одеялом, но и огромной медвежьей полостью.

Возле его постели толпились люди. Он то узнавал их, то удивлялся, кто это и почему они говорят тихо, будто кто-то болен. Его часто посещали видения. То он был с цесаревной на охоте и никак не мог сказать ей, припомнить что-то важное; то ему мерещился Петербург, сестра, смотревшая на него с невыразимой любовью; то вновь он один лежал на лесной поляне, а над ним склонялось чьё-то знакомое доброе лицо, но кто это был – он никак не мог вспомнить.

Однажды утром, проснувшись, он почувствовал себя легко, словно и не был никогда болен. Он сел на постели, огляделся – в комнате никого не было. Взглянув в окно, он вдруг увидел за ним знакомого лекаря, того, кто когда-то приходил к сестре, когда она была больна.

Сойдя с кровати, он подошёл к окну – ноги приятно холодил натёртый воском пол, заглянув ещё раз в окно, снова увидел знакомое лицо. Тот что-то говорил, показывая на окно. Любопытствуя узнать, что говорит лекарь, Пётр рывком распахнул окно. Морозный студёный воздух тут же охватил его, но ему не было ни холодно, ни страшно.

   – Ты пришёл меня вылечить? – громко спросил Пётр, с удовольствием вдыхая зимний свежий воздух.

Лекарь отрицательно покачал головой.

   – Почему? Почему ты не хочешь меня вылечить?

Лекарь за окном вновь покачал головой, произнеся лишь одно слово:

   – Поздно!

   – Поздно, поздно, поздно, – несколько раз повторил Пётр и рухнул на пол.

Его нашли на полу возле распахнутого настежь окна без сознания. Суетясь и толкаясь, перенесли на постель, закрыли окно, кто-то тут же велел снова натопить выстывшие покои государя. Все вновь забегали, зашумели, но государь уже ничего не слышал и не понимал.

Мечась в беспамятстве ночью 18 января, он очнулся, сел на постели, посмотрел на всех, столпившихся вокруг него, и отчётливо произнёс:

   – Запрягайте сани, хочу ехать к сестре.

Российский государь Пётр Алексеевич Романов скончался в ночь с 18 на 19 января, накануне дня, назначенного для его свадьбы с княжной Екатериной Долгорукой. Ему не было ещё и пятнадцати лет. С его смертью прервалась мужская линия династии Романовых. Россию ожидало смутное время.

В субботу 17 января семейство Долгоруких: Алексей Григорьевич с сыном Иваном, два брата Алексея Григорьевича – Сергей и Иван, Василий Лукич – сидели в нижних покоях Головинского дворца в спальне Алексея Григорьевича и, встревоженные, обсуждали создавшееся положение. Алексей Григорьевич высказал вопрос, который был у всех на уме: – кого следует возвести на престол?

Самый дальновидный из Долгоруких, Василий Лукич, ответил:

   – Как ты думаешь?

Тогда Алексей Григорьевич заявил, что, по его мнению, следует составить завещание в пользу его дочери, невесты государя. Осторожный Василий Лукич колебался, находя это слишком опасным. Но когда Сергей Григорьевич присоединился к мнению брата, Василий Лукич, боясь скомпрометировать себя в глазах братьев, переменил тон и показал письмо, полученное им от датского посланника барона Вестфалена. В этом письме Вестфален писал:

«Говорят о безнадёжном положении императора; если бы он скончался, кому перейдёт престол? Воцарение великой княжны Елизаветы было бы неприятно его королевскому величеству. Вы должны были бы позаботиться о возведении на престол племянницы Вашей, невесты императора...»

Это письмо уничтожило последние колебания. Решено было составить фальшивое завещание и, если бы не удалось заставить государя поставить свою подпись и таким образом узаконить его, князь Иван, умевший имитировать почерк Петра, должен был его подписать.

Василия Лукича попросили составить текст завещания, но он был слишком опытным, чтобы согласиться своей рукой написать такой компрометирующий документ. Он сослался на свой плохой почерк, и завещание, составленное словесно им самим и князем Алексеем, было написано в двух экземплярах Сергеем Григорьевичем.

Во время этого собрания в Головинский дворец приехал фельдмаршал Долгорукий. Узнав, в чём дело, он был вне себя от негодования. Алексей Григорьевич уверял его, что можно поднять к присяге княжне Катерине весь Преображенский полк ввиду того, что князь Иван – майор этого полка, а князь Василий Владимирович – старший подполковник; что к Преображенскому полку можно присоединить и Семёновский и обратиться также к канцлеру.

– Что вы, ребята, врёте! – закричал фельдмаршал.

По его мнению, не только увлечь полк на такое дело было нельзя, но и говорить с полком об этом – значило рисковать жизнью. К тому же он напомнил, что княжна Катерина не жена императора, а только его невеста, что присягать ей никто не станет, начиная с него самого. В заключение своей речи он заметил, что предпочитает сказать всё это сейчас, не вводя их во грех, так как лгать и обманывать – не в его привычках.

Высказав всё это, старик встал и ушёл. Его разумные слова ни к чему не привели. Князь Василий Лукич и князь Сергей Григорьевич, люди умные, не могли не понимать опасность той страшной игры, которую затевали, но, ослеплённые честолюбием и жаждой власти, катились по наклонной плоскости.

Князь Иван подписал под одним из завещаний «Пётр», совершив явный подлог. Он поехал во дворец, надеясь ещё заставить государя подписать второй экземпляр и быть избавленным от необходимости предъявлять фальшивый. Однако сделать этого ему не удалось.

Весь вечер в субботу и всю ночь Остерман не выходил из спальни больного. На следующий день, в воскресенье, Пётр потерял сознание. Смерть приближалась быстро. Минула полночь, настал понедельник 19 января – день предполагавшейся свадьбы. В половине второго ночи, не приходя в сознание, Пётр скончался. При нём были Остерман и Иван Долгорукий. После кончины императора князь Алексей Григорьевич попробовал было заявить присутствующим о завещании, но его никто не слушал.

Верховный тайный совет собрался на заседание. Кроме шести членов Совета (канцлер Головкин, вице-канцлер Остерман, князь Дмитрий Голицын, трое из семьи Долгоруких) были приглашены фельдмаршалы Голицын и Долгорукий.

Остерман, оставшись при теле покойного императора, пришёл на заседание на минуту, заявив, что он как иностранец не считает себя вправе принимать участие в совещании, на котором будет решаться вопрос короны Российской империи, прибавив, что подчинится мнению большинства.

Заседание вёл князь Дмитрий Михайлович Голицын. Он заявил, что предъявленное князем Алексеем завещание императора – фальшиво. Возражения Долгоруких никто не стал слушать. Перебрав всех возможных наследников, сразу отклонили детей Петра I как рождённых до брака с Екатериной и остановили свой выбор на дочери покойного царя Ивана – брата Петра I – герцогине Курляндской Анне Иоанновне.

О подложном завещании Петра II более не было и речи. Князь Алексей Григорьевич потом сжёг оба экземпляра.

Глава 8

Увидев недвижное тело своего государя, князь Иван побледнел так сильно, что Андрей Иванович Остерман, бывший с ним возле умирающего, не вытерпел и с явной злобой, тихо, так что расслышал лишь Иван, сказал:

– Добились своего? Доконали государя? Вот теперь-то узнаешь...

Но что он должен был узнать, князь так и не разобрал или не понял.

Огромное горе, ещё до конца не осознанное им, тяжёлой плитой придавило его. На какой-то момент он перестал видеть и слышать, ему казалось, что его тоже уже нет в живых.

Взглянув на неподвижно стоявшего князя Ивана, Остерман перепугался и замолчал. Как в тумане припоминалось потом князю Ивану, что, очнувшись, он заспешил куда-то. Выйдя из опочивальни государя, он обнажил шпагу и с громким криком:

Да здравствует Екатерина, государыня-невеста! – помчался куда-то вниз по лестнице, но никто не откликнулся на его возглас. Он недоумённо оглядел толпу молчаливых придворных, уже прослышавших о горестной вести и заполнивших всё помещение дворца.

Кто-то подошёл к нему и негромко, но твёрдо потребовал, чтобы он перестал кричать и убрал шпагу. Повинуясь этому властному голосу, князь Иван вложил шпагу в ножны и как во сне вышел на улицу, где уже толпился взбудораженный скорбной вестью народ.

Он не помнил, как добрался до дома, как оказался в постели, где мгновенно уснул, будто провалился куда-то. Заснул тяжёлым сном, от которого только через сутки его разбудили обеспокоенные домашние.

Его мало интересовали разговоры вокруг о престолонаследии, он очень хорошо осознавал: кто бы ни оказался на троне, его карьере, его фавору при дворе пришёл конец.

Занятый приготовлениями к погребению государя, князь Иван не бывал почти нигде. Первые несколько дней после кончины Петра он даже не был у своей невесты Натальи Шереметевой, словно совсем забыл о ней, словно не было у него с нею обручения, словно не ожидала его впереди свадебная церемония. Он вспомнил об этом как-то неожиданно, услышав разговор отца и сестры Катерины, которая говорила о нём.

   – Теперь невеста-то наша на попятный, должно, пойдёт, – уловил князь Иван, как всегда, резкий голос отца.

   – Это отчего же? – спросила княжна Катерина.

   – Отчего, отчего, – повторил князь Алексей слова дочери, – а то ты не знаешь?

   – Чего не знаю? – удивилась княжна.

   – Да того, что все вы, девки, одним миром мазаны.

   – Это как же вас, батюшка, понимать?

   – Так и понимай! Пока жених в фаворе, то будете рассыпаться перед ним, а как случится что, так...

Он не успел докончить фразу, как его громко и зло перебила дочь:

   – Это кто же рассыпался перед женихом? Это вы, батюшка, обо мне речь ведёте?

   – А хоть бы и о тебе.

   – Обо мне? – задохнувшись от несправедливого обвинения, выпалила Катерина. – Да это вы, вы сами меня...

   – Что сам? – грозно спросил отец. – Это я сам тебя в его постель уложил?

   – Вы, вы, вы! – истерически закричала Катерина, выбегая из комнаты, где возле двери и столкнулась с братом-князем Иваном.

   – Будет, будет, Катя, – сказал Иван, подходя к сестре и обнимая её.

   – Слышал, слышал? Ты слышал, как батюшка меня сейчас поносил?

   – Брось, забудь, тебе сейчас никак нельзя сердиться. – Князь Иван выразительно посмотрел на её выпирающий из платья живот.

Княжна Катерина плакала, уткнувшись в грудь брата.

   – Будет, будет, Катя, – вновь повторил он, – теперь у нас вся надежда только на тебя.

   – На меня? – удивлённо спросила она, перестав плакать. – Это почему же?

   – Потому, что царское дитя должна родить. Поняла?

Княжна Катерина с выражением крайнего удивления на заплаканном лице взглянула на брата.

   – Хорошо бы Бог помог тебе сына родить.

   – Сына, – задумчиво повторила княжна.

   – Да-да, сына! Представляешь, ведь это царское дитя. Вот уж он-то точно будет иметь все права занять место своего отца.

   – Ежели это так, как ты, братец, говоришь, то мне не дадут родить живое дитя.

Сказав это, княжна Катерина посмотрела в глаза князя Ивана так пронзительно уверенно, что ему сделалось страшно. Лишь сейчас увидел он, как побледнела, подурнела его красавица сестра, и жалость к ней, к её разбитой судьбе вдруг охватила его.

   – А ты, братец, к невесте-то своей поезжай, проведай, поди, тоже извелась вся, – неожиданно произнесла она, отстраняясь от него и вытирая ладонью мокрое от слёз лицо.

В тот же день князь Иван поехал к невесте на Никитскую. Он застал её стоящей в большой зале у окна, выходившего на широкую Никитскую улицу, по которой несмотря ни на что спешили люди, торговали, кричали, ругались.

Она обернулась сразу, лишь князь Иван вошёл в залу, кинулась к нему и, не обращая внимания на толкавшихся рядом родственников, мгновенно умолкших при его появлении, обняла его.

   – Ванюша, родной, я уж и ждать тебя перестала, говорят мне всё, что раздумаешь ты теперь жениться, что не до того тебе сейчас.

   – Ну что ты, что ты, Натальюшка, – сказал он ласково, освобождаясь от её объятий, – как можно? Ведь мы с тобой только что не венчаны, а так...

   – Вот-вот, и я им то же говорю. – Она обернулась к притихшим родственникам: – Как можно, чтоб отказать жениху!

   – Отказать? – побледнев, переспросил Иван.

   – Да, да, да, – как в горячке твердила Наталья. – Это они меня всё уговаривают, чтоб я тебе отказала: дескать, молода ещё больно.

   – Молода, молода, – бессознательно повторил за нею князь Иван.

   – Ну и что с того, что молода, – горячо и громко продолжала Наталья. – У меня нет такого в заводе – сегодня любить одного, а завтра – другого.

   – Послушайте, графиня, – неожиданно серьёзно произнёс Иван. – Может, они все, – он протянул руку к молчащей родне, – все правы? И вам не стоит по молодости ваших лет замуж идти?

   – Ванюша, ты ли это? Что за слова ты говоришь? Как я могу от себя отказаться? Нет, нет и нет, – вновь горячо заговорила она. – Свадьбе нашей быть непременно, только ты сейчас скажи им всем, что сам берёшь меня за себя замуж.

Наступил скорбный день погребения молодого государя Петра Алексеевича. С раннего утра все улицы, прилегающие ко дворцу, где находилось тело усопшего, были заполнены народом. В скорбной тишине слышался лишь женский плач. Наконец толпа, запрудившая улицу, расступилась, давая дорогу похоронной процессии.

Впереди гроба шло духовенство, множество архиереев, архимандритов и других духовных чинов. За духовенством придворные несли на специальных подушечках государственные гербы, разные ордена, корону. Перед гробом шёл фаворит усопшего государя князь Иван Алексеевич Долгорукий. Он нёс на подушке кавалерию, а два помощника вели мертвенно бледного князя под руки. Он был в длинной траурной одежде, чёрный флёр на шляпе доставал до земли.

Проходя по Никитской улице мимо дома, где жила его невеста, князь Иван взглянул на окно, возле которого она стояла. Взглянул полными слез глазами, словно говоря: «В последний раз провожаю своего государя и друга».

За этой процессией показался гроб, за которым шли придворные, множество знатных дворян, и не было среди них незаплаканного лица. Все скорбели.

Через несколько дней после похорон Петра Алексеевича в Москву под звон колоколов торжественно въезжала новая государыня, суровый лик которой напугал многих. Но были и такие, кто радовался коронной перемене, ожидая для себя милостей от новой царицы.

Брак князя Ивана и молоденькой графини Натальи Шереметевой день ото дня откладывался. Причиной тому была не только смерть и погребение императора, но и сильное нежелание родных Натальи Борисовны войти теперь в родство с отстранённым от дел семейством Долгоруких. О том, что впереди их ждёт немилость, неминуемая опала, никто в Москве не сомневался. Многочисленная родня Натальи Борисовны, ежедневно бывая в доме на Никитской, не уставала отговаривать молодую графиню от этого брака, предрекая ей через него многие беды. Но невеста князя Ивана стойко стояла на своём и с уверенностью юности отвергала все доводы родных, склонявших её к отказу и от жениха, и от брака с ним. Так велика была любовь молоденькой графини к своему жениху, что она предпочитала претерпеть с ним все невзгоды, которые пророчили её родные, чем выйти замуж за нелюбимого, которого в то время усердно ей сватали.

Князь Иван, с одной стороны, и рад был такой верности своей невесты, с другой, опасаясь за свою судьбу, не хотел увлечь за собой ни в чём неповинное существо. Однако Наталья Борисовна была тверда в своём желании завершить обручение браком как можно скорее.

Венчание молодых было назначено на конец марта, но не в Москве, а в подмосковном имении Долгоруких Горенки, где князь Алексей Григорьевич поселился со всем семейством с того дня, как усопшего государя Петра Алексеевича сменила новая государыня.

Узнав об окончательном решении графини Шереметевой венчаться с князем Иваном Долгоруким, все её родственники отступились от неё. Даже родной брат не поехал на венчание, сославшись на немочь. Остальные ближние родственники тоже отвернулись, а дальние, совсем недавно льстившие ей и искавшие её милости, вообще посчитали для себя невозможным быть на этой свадьбе.

В назначенный к свадьбе день никто из родных Натальи Борисовны не появился в доме Шереметевых. Заплаканная невеста, уже наряженная и готовая к отъезду, не отходила от окна в надежде увидеть хоть кого-нибудь из родни, чтобы не одной ехать к жениху. Она уже было собралась взять с собой дворовых девок, как возле парадного крыльца остановилась плохонькая карета и две дальние родственницы-старушки, плача принялись обнимать невесту.

Проводы Натальи Борисовны на венчание напоминали не радостное событие, а печальное. Все плакали, брат, обнимая её, успел шепнуть на прощание:

– Одумайся, сестра, откажись. Потом спохватишься, да будет уже поздно.

От этих слов Наталья Борисовна ещё более расстроилась, и не иначе как Бог помог ей справиться с печалью. Улыбнувшись сквозь слёзы, она села в карету вместе со своими родственницами-старушками и навсегда покинула дом на Никитской улице.

Несмотря на присутствие всей родни князя Ивана, свадьба вышла невесёлой. Все гости только и говорили о том, что надобно ждать больших перемен.

Княжна Катерина на свадебном пиру не была, чувствовала себя неважно на последнем сроке перед рождением ребёнка. Она осталась в своей спальне, где при ней постоянно находилась повитуха, да и сама Прасковья Юрьевна, озабоченная состоянием дочери, всё больше была у неё в комнате, чем за свадебным столом.

Проходя мимо свёкра, который беседовал со своим братом Сергеем Григорьевичем, Наталья услышала, как князь Сергей уговаривал его отправить княжну Катерину рожать в такое место, где бы никто не проведал, что она там.

   – Это почему же? – удивился князь Алексей.

   – А потому, что бережёного и Бог бережёт, – ответил тот кратко; увидев, что невестка князя находится поблизости, умолк.

Значение этих слов стало понятно Наталье Борисовне позже, когда накануне 1 апреля к ним в Горенки заявилась никому не известная женщина с двумя гвардейцами. Говоря по-русски то ли с немецким, то ли с польским выговором, она представилась повитухой, сказала, что зовут её Элизой и что её к ним в дом по своей большой милости прислала государыня Анна Иоанновна, дабы помочь разродиться княжне Катерине.