Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Глава 9

Утро 6 мая 1727 года было по-весеннему светлым и радостным.

Окно комнаты, в которой помещался великий князь Пётр Алексеевич, выходило в небольшой садик, окружавший дворец со стороны, противоположной набережной. Томимый какими-то неясными предчувствиями, великий князь, проснувшись рано утром, подошёл к окну и толчком отворил его. Вместе с разноголосым птичьим щебетанием в комнату ворвался свежий, прохладный весенний воздух, несущий с собой запах уже отогретой солнцем земли и первой робкой зелени. Тихий шорох возле двери заставил его быстро обернуться. В комнату осторожно, очевидно боясь разбудить его, входила сестра – великая княгиня Наталья. Пётр поспешил к ней навстречу. Она порывисто обняла его, прижала к себе.

   – Что так рано? – спросил брат, поднимая к ней удивлённое её ранним появлением, озабоченное лицо.

   – Тише, тише, – шёпотом проговорила Наталья, увлекая его в комнату, подальше от двери.

   – Что там? – кивнул головой великий князь в сторону двери.

Ничего не отвечая, Наталья повела его за собой, усадила на край смятой постели, села рядом, крепко обняла за плечи и тихо, почти в самое ухо, прошептала:

   – Государыня совсем плоха. Слышала, граф Сапега говорил, что конец уже скоро.

   – Она умрёт? – со страхом спросил Пётр.

   – Да, – коротко ответила Наталья.

   – А как же мы?

Он сильнее прижался к сестре, словно ища у неё защиты.

   – Что будет, что будет, Натальюшка? – испуганно повторил он.

   – Не знаю, – тихо произнесла сестра, ещё крепче прижимая к себе брата. Близко наклонясь к его лицу, она зашептала:– Слушай, Петруша. Никуда, слышишь, никуда без меня не ходи, – несколько раз повторила она.

   – Почему?

   – Так уж надо, – таинственно добавила она, – мало ли что может случиться.

   – А что может случиться? – не понимая ни её шёпота, ни её таинственности, переспросил Пётр.

   – Всё, – решительно и громче ответила сестра. – Ни с кем никуда не езди, слышишь?

Ничего больше не спрашивая, Пётр кивнул в знак согласия.

   – Знаешь историю? – неожиданно осведомилась сестра. – Небось учил уже, или тебе не рассказывали?

   – Что рассказывали? – ничего не понимал Пётр.

   – А то, как маленького царевича Дмитрия, сына царя Ивана, убили, когда отец его умер.

   – Убили? – со страхом выдохнул Пётр. – Почему убили?

   – А потому убили, – раздельно и наставительно продолжала Наталья, – что он был царский сын и должен был стать царём.

   – А кто ж убил его?

   – Да мало ли кто! Вон сколько у государыни деток, и все небось хотят её место занять, – совсем как взрослая, рассудительно ответила Наталья.

   – А я ведь тоже царский сын? – спросил он с опаской.

   – Вот то-то и оно. Ты и есть настоящий наследник – покойного государя Петра законный внук, – сбивчиво докончила она.

   – Так что ж, меня тоже могут убить, как Дмитрия? – с испугом спросил великий князь сестру.

   – Не бойся, не бойся, братец мой дорогой, – горячо прошептала Наталья, крепко прижимая к себе брата. – Не бойся! Я тебя одного теперь не оставлю!

В этот же день, 6 мая 1727 года, императрица Екатерина скончалась.

Споров о том, кому передать трон, не было. Стараниями светлейшего князя Александра Даниловича единственным наследником российского престола, по завещанию покойной государыни, признавался Пётр Алексеевич – сын царевича Алексея и внук великого Петра.

С этой вестью в покои великого князя поспешил Меншиков в сопровождении целой свиты придворных. Отворив дверь в комнату, все с удивлением увидели брата и сестру, сидевших на кровати и крепко обнявшихся. При виде вошедших они ещё крепче обнялись, прижимаясь друг к другу.

   – С двумя вестями пожаловали к вам, ваше высочество, – низко склонившись перед изумлёнными детьми, проговорил Меншиков. – Одна весть печальная. – Голос его дрогнул, он замолчал, но затем продолжил с почтительной улыбкой: – А вторая очень хорошая.

Пётр и Наталья переглянулись.

   – Вторая, – торжественно произнёс Меншиков, – это завещание покойной государыни, по которому вы, великий князь Пётр Алексеевич, объявляетесь российским государем.

Он умолк. Несколько минут в комнате было совершенно тихо, только из растворенного окна доносился разноголосый птичий гомон.

   – Я государем? – не то удивлённо, не то радостно повторил великий князь, глядя то на Меншикова, то на сестру, не менее его поражённую известием.

   – Вы теперь наш государь, – с низким поклоном повторил Меншиков.

Великий князь вскочил с ногами на кровать и запрыгал на ней, радуясь и крича:

   – Государь, государь, я теперь государь!

Вошедшие со слезами умиления смотрели на этого хотя и рослого, но в сущности ещё настоящего ребёнка.

Первый человек, которого увидел молодой государь на следующее утро, был Иван Долгорукий.

   – Ванюша! – кинулся к нему Пётр Алексеевич. – Ты здесь? Давно ли?

   – Только сейчас прибыл, – улыбнулся князь Иван, склоняясь в низком поклоне. – Позвольте поздравить, ваше величество, со счастливым исходом дела.

   – Ванюша, что ты, что ты, – радостно заговорил молодой государь, – посмей только называть меня «ваше величество», – погрозил он пальцем, – я тебя тут же отлучу от двора.

   – Не буду, не буду, ваше величество!

   – Опять! – шутя прикрикнул на него Пётр, притопнув ногой.

   – Хорошо, хорошо, – согласился князь Иван. – Как же прикажете теперь к вам обращаться?

   – Ну как, – пожал плечами молодой государь, – да всё так же, как и прежде: Петруша – да и все! Для тебя, Ванюша, я навсегда останусь тем, кем был до сей поры.

Князь Иван склонился перед новым государем в низком поклоне.

Государыню ещё не похоронили, и гроб был выставлен во дворце для прощания. Для удобства проживания молодого государя решено было перевести на жительство во дворец светлейшего князя на Васильевском острове. Решение это, правда, было принято единовластно самим светлейшим князем, который после смерти государыни буквально заменил собой все действующее тогда правительство. Родовитая знать не роптала, понимая, что без светлейшего князя ей вряд ли удалось бы возвести на трон прямого наследника Романовых – молодого великого князя.

Многие из родовитой знати получили новые высокие назначения и должности. Отец Ивана Долгорукого стал гофмейстером двора великой княгини Натальи Алексеевны. Сам Иван был прощён светлейшим и вновь определён к особе государя в роли молодого наставника и друга.

На новом месте, во дворце светлейшего, молодому государю понравилось. Пришёлся по душе большой, красивый, нарядно убранный дом с широкой лестницей от самого входа, где стояли различные мраморные фигуры; полюбились большие покои, стены которых были обиты дорогими обоями, увешаны гобеленами и коврами; приглянулись небольшие уютные комнаты с печами, выложенными голубыми узорными изразцами. Картины, статуи, сад во внутреннем дворе дома, оранжереи, где круглый год зрели невиданные в России овощи и фрукты, лошади, экипажи, пристань с причалом, возле которого всегда стояли наготове шлюпки и яхты, – всё говорило о богатстве и значении светлейшего.

Через три недели после кончины государыни Екатерины исполнилась и вторая часть её завещания. Молодой государь обручился со старшей дочерью светлейшего князя – Марией Александровной. Это обручение проходило не так торжественно, как обручение Марии и графа Петра Сапеги. Не было грома орудий, не было толпы гостей. Приехали только избранные – дочери покойной государыни, родовитая знать, хотя и не одобрявшая этот брак, но смирявшаяся с ним, поскольку это было одним из условий воцарения Петра Алексеевича.

Было всё по-домашнему. Жених был очень любезен со всеми, кто прибывал его поздравить. На целование руки он отвечал непосредственным и милым целованием в губы. Невеста была необыкновенно нарядна: голову и шею её украшали крупные бриллианты и жемчуга, Платье было тяжёлое и торжественное. Правда, все отметили, что невеста была очень бледна и рассеянна, её блуждавший взор, которым она окидывала гостей, искал кого-то, но не находя того, кого ей хотелось видеть, становился тусклым и равнодушным.

Она изредка взглядывала на своего жениха, который несмотря на разницу в возрасте (Пётр Алексеевич был на четыре года моложе невесты), выглядел взрослым. Причиной тому послужил, видимо, новый светлый, шитый золотом наряд, да и ростом он не уступал невесте.

Молодой государь надел на палец невесты золотое кольцо с крупным алмазом. Блеск его порадовал невесту, и она впервые за весь вечер улыбнулась жениху.

Великому князю Петру Алексеевичу, ставшему волей умершей царицы Екатерины I российским государем, отвели во дворце Меншикова на Васильевском острове целое крыло дома, располагавшееся налево от главного входа. Покои молодого государя составили несколько комнат: спальня, классная комната и множество отдельных помещений для его двора, прибывшего вместе с ним. Комната Ивана Долгорукого – любимца государя – находилась сразу же за спальней Петра Алексеевича.

Прибыв на новое место жительства, государь осмотрел предназначенную ему спальню, нашёл её весьма удобной, но попросил своего «батюшку», как он привык называть Александра Даниловича, пробить в стене небольшую дверцу, чтобы его комната прямо сообщалась с той, в которой расположился его гоф-юнкер Иван Долгорукий. Меншиков тут же согласился, даже радуясь в душе, что молодой государь будет под постоянным присмотром князя Ивана, которому Александр Данилович не то чтобы не доверял, а просто считал его малоумным человеком, способным разве что ловко танцевать на придворных праздниках да лихо носиться верхом по окрестностям Петербурга, что так нравилось новому государю.

Желание юного монарха было тотчас исполнено, после чего его спальня непосредственно соединилась с покоями, где поселился князь Иван.

Жизнь на новом месте показалась Петру Алексеевичу вполне приятной, если бы... если бы не приходилось часто встречаться со своей нареченной невестой, которая строгим видом своего красивого, всегда без улыбки, лица нравилась ему всё меньше и меньше. Правда, после помолвки Петра Алексеевича и княжны Марии они редко оставались наедине. Мария Александровна – обручённая невеста его величества, как стала она называться после помолвки, – была занята хлопотами к предстоящей свадьбе. Ей был определён придворный штат с массой людей и расходов.

Слушая разговоры о свадьбе, беспрерывно звучащие в доме (казалось, все только этим и были заняты), государь нередко хмурился, чем вызывал недоумение на лице «батюшки» и тётки невесты – Варвары Михайловны, получившей при дворе племянницы должность статс-дамы и немалое денежное содержание. Лишь сама обручённая невеста, казалось, не замечала ничего: ни холодности будущего супруга, ни того, что он избегал любой возможности оставаться вдвоём с ней.

Такое отношение к княжне Марии поддерживал и князь Иван Долгорукий, частенько проводивший в спальне государя целые ночи, благо теперь попасть в неё можно было совершенно незаметно.

Как-то раз после искреннего ночного разговора князя Ивана с молодым государем о его предстоящей свадьбе, его нелюбимой невесте Пётр Алексеевич признался своему сердечному другу, что он совсем не хочет жениться на Марии, что он боится её строгого лица. Он повторил когда-то уже сказанную им фразу, что она такая же холодная, как статуя, что стоит у них в сенях, и, помолчав, с мечтательной улыбкой проговорил:

   – То ли дело царевна Елизавета!

   – Царевна Елизавета? – удивлённо переспросил князь Иван.

   – Да, да, – всё с той же улыбкой произнёс молодой государь. – Она такая красивая, а ловка до чего! – продолжал он, воодушевляясь. – Вчера мы с ней целый день верхами ездили. Она такая красивая! – вновь мечтательно сказал он. – Вот ежели бы мне на ней жениться! Вот счастье-то было бы!

   – Так что же, ваше величество влюбились в цесаревну? – улыбаясь, спросил князь Иван.

   – Ах, Ванюша, кабы ты знал, как я её люблю!

   – Ну а она как же? – после некоторого молчания поинтересовался князь.

   – Не знаю, не знаю, а уж так хотелось бы, чтобы и она меня полюбила. – Пётр Алексеевич мечтательно смотрел куда-то мимо князя Ивана, потом, словно очнувшись, произнёс:– Слушай, Ванюша, я тут ей стихи написал, право слово, стихи. Ты только не смейся, – добавил он, увидев улыбку на лице князя Ивана. – Может, они и не очень хороши, но я ей всё-всё там высказал.

   – Что высказал?

   – Ну что я её очень, очень люблю.

   – Уже отдали ей?

   – Что? – не понял государь.

   – Ну стихи те, что написали.

   – Вот в том-то и дело, что нет. Знаешь, Ванюша, когда я думаю про неё, так складно всё говорю ей, а как увижу...

   – Словно язык отнимается, – подсказал князь Иван.

   – Да, да, Ванюша, будто я немой и говорить совсем не могу.

Князь, улыбаясь, смотрел на влюблённого молодого государя.

   – А ты не смейся, не смейся, – обиженно произнёс тот.

   – Нет-нет, ваше величество, я и не смеюсь вовсе, просто вспоминаю.

   – Вспоминаешь? – оживился государь. – Что же ты вспоминаешь? Ты что, тоже влюблён в цесаревну Елизавету? – озабоченно спросил он.

   – Бог миловал, хотя цесаревна страсть как хороша, да в неё, почитай, половина всех мужчин при дворе влюблена.

Князь Иван умолк, несколько минут с улыбкой смотрел на озабоченное лицо юного государя и наконец сказал:

   – Нет, я вспоминаю, как я влюбился впервой.

   – Ты тоже влюблялся? – обрадованно вскричал государь, садясь рядом с другом и обнимая его.

   – Конечно, влюблялся. Да лет-то мне тогда было менее, чем теперь тебе.

   – Менее? – удивился государь. – А это возможно?

   – Ну отчего же нельзя?

Всю ночь молодой государь и князь Иван провели в разговорах, совсем забыв про сон. Иван рассказывал Петру Алексеевичу о своих бесчисленных любовных приключениях, бывших с ним в Польше, где он долго жил в доме деда. Рассказал даже о том, как подглядывал на озере за купальщицами и как потом влюбился.

   – В купальщицу? – затаив дыхание от новизны темы и любопытства, спросил государь.

   – В неё, – улыбнулся князь Иван…

   – Так что ж ты на ней не женился?

   – Женился?! – удивился князь.

   – Ну да. Раз влюбился, значит, надо было и жениться.

   – Ну нет, – рассудительно возразил Иван. – Разве можно жениться на всех?

   – Как на всех? – не понял государь. – Их что, разве много было?

   – Кого?

   – Ну тех, кого ты любил?

   – А то нет! – самодовольно улыбнулся князь Иван, совсем забыв, что говорит, по существу, ещё с ребёнком.

Хотя государю осенью должно было исполниться двенадцать лет, но по своему образу жизни, воспитанию, мыслям это был совершенный ребёнок.

   – Значит, можно и много, – задумчиво произнёс он.

   – Конечно, можно, – уверенно повторил князь Иван, – ещё как можно-то! А иначе как же и жить тогда? Выходит, как влюбился, так и женись?

   – А разве не так? – робко спросил своего наставника государь.

   – Боже упаси! В этом деле нельзя торопиться.

   – А как быть, ежели влюбишься?

   – Вот тебя теперь женят – ведь невесту свою ты совсем не любишь?

   – Ох, ежели б ты знал, как не люблю! Ванюша... – тихо и не глядя на Ивана, проговорил Пётр Алексеевич.

   – Да, ваше величество.

   – Ну опять ты называешь меня так, – стукнув по колену кулаком, рассердился государь, – ведь мы с тобой тут одни. Сейчас же назови меня, как прежде.

   – Хорошо, Петруша, хорошо, – медленно и глухо, тоже не глядя на государя, произнёс князь Иван.

   – Так-то лучше. Что я хотел тебе сказать? – вспоминая и всё ещё смущаясь, продолжал государь.

   – Что же? – спросил князь.

   – А ты научишь меня всему?

   – Чему? – не понял князь Иван.

   – Ну... ну... – никак не решался сказать государь. – Ну как ты всё это делаешь?

   – Как можно любить девушек и женщин и не жениться? – откровенно глядя в глаза государя, спросил князь.

   – Да, да, – обрадованно проговорил государь, благодарно улыбаясь Ивану за то, что тот отгадал его мысли и избавил от прямого разговора.

   – Какие дела! – улыбнулся князь Иван. – Не сомневайся, Петруша, всему тебя обучу, что сам знаю.

После ночной беседы с князем Иваном Пётр Алексеевич направился к сестре Наталье с твёрдым намерением просить, умолять её помочь ему избавиться от женитьбы на Марии Меншиковой, одна только мысль о которой приводила его в содрогание.

Увидев расстроенного брата, упавшего перед нею на колени и молившего о помощи, и узнав причину, великая княжна Наталья Алексеевна ужасно огорчилась.

Став на колени рядом с братом, она обняла его одной рукой за плечи, другой, подняв его заплаканное лицо, стала вытирать слёзы, уговаривая и успокаивая, как маленького:

   – Ну что ты, братец, так убиваешься? Не плачь, перестань.

Она поднялась с колен, помогла встать упирающемуся Петру, который, не переставая плакать, обнимал её колени, прижимаясь к ним.

   – Ну полно, полно, братец, – повторяла она. – Эдак-то вы, ваше величество, мне всю юбку слезами измочите, – шутливо добавила она, обнимая поднявшегося с колен Петра Алексеевича.

Подождав, пока государь совсем успокоился, Наталья Алексеевна рассудительно тихо сказала, опустив голову:

   – Это невозможно, никак невозможно тебе, государь, против воли покойной государыни идти.

   – Не государыни, не государыни, – перестав плакать, горячо заговорил Пётр Алексеевич, прерывая сестру. – Это всё его воля, его, его, его! – в запальчивости повторял он, срываясь с места и быстро шагая по комнате.

   – Знаю, что его, – ответила она, – его воля во всём. Не сможем мы с тобой, братец, с ним совладать, – ласково сказала она, вновь обнимая его. – У него власти много, что захочет – то и сделает.

   – Нет, нет, нет! – горячо запротестовал молодой государь. – Я так не велю, не велю, не велю!

   – Хорошо, хорошо, – успокаивала княжна Наталья брата, – потом, может быть, когда укрепишься ты с друзьями своими.

   – Ненавижу, ненавижу, а пуще всех её!

Он хотел сказать ещё что-то, но дверь отворилась и на пороге, удивлённо оглядывая расстроенных сестру и брата, появился Александр Данилович.

Желая приучить юного государя к делам, светлейший князь Александр Данилович Меншиков часто брал его с собой то на верфь, то на канатный завод, то в литейный цех, где изготовлялись новые пушки. Нельзя сказать, чтобы эти прогулки очень нравились молодому государю. Попадая куда-либо на завод, он бывал оглушён шумом работающих механизмов, людских голосов, какой-то непонятной для него суетой, в которой он совсем не мог разобраться.

Все эти вынужденные поездки были так непохожи на прогулки верхом с любимым князем Иваном, когда, оторвавшись от свиты, они мчались по полям и лугам навстречу упругому тёплому ветру, свежим запахам травы и леса.

Но после одного неожиданного случая Александр Данилович прекратил такие полезные, как он говорил, поездки с государем, оставляя его на попечение воспитателей – Андрея Ивановича Остермана и князя Ивана.

Как-то раз утром Александр Данилович в простой рубахе и таких же штанах зашёл к государю и в ответ на его удивлённый взгляд предложил и ему одеться попроще, так как сегодня он собирается показать что-то особенное.

На другом берегу Невы вместо обычной роскошной кареты, обитой внутри бархатом и запряжённой шестёркой вороных лошадей, их ожидала небольшая двухместная коляска. Александр Данилович, взяв у возницы вожжи, сел сам на его место, усадил рядом молодого государя и направил лёгкую коляску в сторону Адмиралтейства.

Привычный шум верфи встретил приехавших. Стучали топоры, визжали пилы, перекликались громкими голосами работники, где-то в стороне слышался грохот молота по наковальне.

Меншиков и государь, оставив коляску, пошли вдоль высокого деревянного не то навеса, не то сарая, откуда доносился нестройный гул. Навес оказался местом, где на высоких подставках стоял уже почти готовый корабль.

Пётр Алексеевич, оглушённый гулом, с удивлением смотрел на рабочих, которые, ловко лавируя, сновали по корпусу судна, что-то прилаживая. Пройдя насквозь это помещение, они вышли на улицу, где возле длинного верстака пожилой, крепкого вида мужик старательно обстругивал доску, внимательно осматривая её со всех сторон.

   – Ну, тёзка, – обратился к нему светлейший князь, – ещё работаешь?

   – А как же, ваше сиятельство, вот дощечек настругать надобно для этого. – Он кивнул головой в сторону навеса, из которого только что вышли Меншиков и Пётр Алексеевич.

   – Так его же, как и меня зовут, – пояснил Александр Данилович государю своё обращение к мужику.

   – Полный тёзка, – подтвердил плотник, – лишь фамилия малость другая. Их светлость Меншиков, – обернулся он к Петру Алексеевичу, – ну а я Меншовым прозываюсь.

   – Это ничего. Ты Данилыч, и меня когда-то здесь так же звали, когда я вот так же, как ты сейчас, рубанком работал.

   – Небось позабыли, ваша светлость, как сие орудие и в руках-то держать? – лукаво улыбнулся плотник.

   – Обижаешь, Данилыч, – улыбнулся ему в ответ светлейший, – дай-ка сюда свой рубанок, посмотрим, позабыл ли я науку, что в давнее время хорошо знал.

   – Что ж, ваше сиятельство, попробуй, коли не шутишь.

Он снял с верстака гладко оструганную доску и, взяв из груды досок одну, приладил её на верстаке.

   – Вот, ваша светлость, готово! Работайте, подсобите, чем можете, – вновь лукаво улыбнулся плотник.

Государь с любопытством наблюдал за всей этой сценой, недоумевая: неужели «батюшка» сейчас возьмёт в руки рубанок и станет как простой плотник обделывать доску? «Да получится ли у него? », – не то со страхом, не то с тайным желанием посрамить Меншикова подумал государь.

А тем временем Александр Данилович, взяв у тёзки рубанок, некоторое время рассматривал то доску, лежавшую на верстаке, то рубанок, словно прилаживаясь к ним, и в одно мгновение, так что государь даже не заметил как, начал быстро, ловко, аккуратно обстругивать шероховатую поверхность доски.

   – Знатно, ваша светлость, – проговорил плотник, рассматривая обструганную князем доску, – а хоть бы и в плотники к нам.

   – Возьмёшь? – улыбнулся Меншиков.

   – А чего не взять? Работа славная.

   – Дайте и мне эту штуку, – сказал, оживившись, Пётр Алексеевич, указывая на рубанок.

Плотник недоумённо взглянул на него, потом на светлейшего.

   – Или не признал? – улыбаясь, спросил Меншиков.

   – Никак нет, ваше сиятельство, не могу знать, кто будет этот вьюноша.

   – Да это государь твой, голова! – засмеялся Александр Данилович, звонко хлопнув плотника по плечу.

   – Госуда-арь?!– протянул удивлённый плотник и тут же запоздало стал низко кланяться.

   – Он самый и есть, – всё так же весело отвечал Меншиков. – Вот привёл его к вам на верфь, пускай потрудится, как его дед, покойный государь Пётр Алексеевич, которому он, – Меншиков указал рукой на своего спутника, – полным тёзкой приходится.

   – Государь, Пётр Алексеевич, извини ты нас, не признали тебя сразу, ты уж не серчай, – продолжал кланяться плотник, в то время как молодой государь рассматривал тяжёлый рубанок.

   – Нет, Данилыч, – сказал Меншиков, забирая у государя рубанок, – с этим инструментом ему ещё не совладать, а ты вот лучше дай-ка нам ножовку небольшую. Пусть его величество попытается ею поработать.

Оглянувшись, он поднял с земли длинный тонкий брусок и, укладывая его на верстак, докончил:

   – Пускай его величество сперва попробует отпилить кусок от этого бруска.

   – Ну что ж, это можно, это мы мигом, – удивляясь затее светлейшего, скороговоркой произнёс плотник.

Наклонившись к верстаку, он достал из-под него длинный ящик с ручкой посередине, в котором лежал всевозможный инструмент. Данилыч вытащил оттуда маленькую острую одноручную пилу и, протягивая её с поклоном государю, сказал:

   – Хороший струмент, им бы и сам ваш дедушка не побрезговал работать.

Взяв в руки лёгонькую пилу, Пётр Алексеевич с удовольствием сжал в руке её отполированную гладкую ручку, вопросительно поглядывая то на «батюшку», то на плотника.

   – А ты не боись, ваша светлость, – осмелев, начал плотник, – подходи сюда ближе, руку с пилой клади сюда, вот так, – поправил он своей большой, широкой и тёплой ладонью руку государя.

   – Ты его, ваше величество, слушай, он дело знает, – улыбнулся Меншиков.

Плотник, крепко взяв руку государя, несколько раз провёл пилой по бруску, делая на нём заметную ложбинку.

   – Понял, понял! – громко крикнул Пётр Алексеевич. – Теперь я сам, сам!

   – Пожалуй, можно и самому, – согласился плотник. – Только ты, ваше величество, этой-то ручкой брусок придерживай крепче, чтоб он у тебя под пилой не дёргался.

   – Хорошо, хорошо, – быстро ответил государь, желая как можно скорее самостоятельно приняться за дело.

Несколько первых движений пилой ещё шли по намеченному следу, но неожиданно острая пила в неумелых руках молодого государя соскользнула с ложбинки и с силой проехала по другой руке, которой Пётр Алексеевич придерживал конец бруска.

Бросив пилу, он со страхом смотрел, как на руке по всей длине острых зубцов пилы выступает кровь. Меншиков и плотник, занятые разговором, не слыша звука пилы, вдруг разом обернулись к верстаку, где государь с испугом смотрел, как всё больше и больше кровь течёт по руке на верстак, брусок и брошенную пилу. Онемевший от страха плотник принялся лепетать что-то о свой вине и прощении, в то время как Александр Данилович, сбросив с себя чистую рубаху, оторвал от неё изрядный кусок и, прижав рукой рану на руке государя, крепко перевязал её оторванным лоскутом.

Уже много позже, когда Меншикова не было рядом, Пётр Алексеевич вспоминал строгое и решительное лицо «батюшки», когда тот обматывал куском рубахи его окровавленную руку. Ни одного слова упрёка не услышал от него государь, пока они возвращались домой.