Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Проект Татищева-Салтыкова, о котором я говорил, был представлен в Верховный Совет через несколько дней по возвращении Леонтьева[46]46
  Леонтьев был произведён Верховн. Сов. в генер.-лейтенанты, но Императрица Анна не пожелала утвердить это назначение, и, несмотря на покровительство графа Головкина, ему был возвращён этот чин только через два года.


[Закрыть]. Верховники отклонили его резким заявлением, в котором говорилось, что только Верховному Совету принадлежит право составлять проекты, обсуждать их и приводить в исполнение.

Ответ этот, составленный графом Фёдором Апраксиным, был подписан всеми членами Верховного Совета, за исключением Остермана; ловкий дипломат, чтобы не быть замешанным в дело, сослался опять на своё иностранное происхождение, прикинулся больным, запёрся у себя в кабинете и, чтобы не давать подписи, забинтовал правую руку, уверяя, что у него подагра. Канцлер Головкин, два сына которого подписали Татищевский проект, подписал ответ Верховного Совета, чтобы заручиться в обоих лагерях. Угрозами и давлением удалось собрать подписи людей малодушных, находившихся в зависимости от Верховного Совета или в родстве с Голицыным и Долгоруковым. Между другими подписались – фельдмаршал Трубецкой, старый граф Мусин-Пушкин (сын которого, Платон, подписал проект Татищева), генерал Матюшкин, сенатор кн. Михаил Михайлович Голицын, сенатор Мамонов, сенатор Наумов, князья Сергей и Иван Долгоруковы, братья Алексея. Старый барон Шафиров, князь Алексей Голицын, сын Дмитрия Михайловича, генерал Лев Измайлов и Александр Бутурлин, оба зятя фельдмаршала Голицына, московский губернатор Плещеев, обер-комендант Еропкин, правитель дел Верховного Совета Степанов, русский резидент в Варшаве Михаил Бестужев-Рюмин, находившийся в Москве. Угрозами были собраны 37 подписей офицеров гвардии и армии, 14 кавалергардов, 21 подпись мелких дворян, и то, что любопытнее всего – мы видим среди подписей подпись Ивана Колтовского, подписавшего проект Татищева и имевшего низость поставить свою подпись под ответом Верховного Совета на этот проект.

Ответ верховников вызвал большое негодование. Пятнадцатью членами генералитета был составлен новый проект и представлен в Верховный Совет. Требования нового проекта были скромны: 1. Число членов В. С. увеличить до двенадцати, с запрещением на будущее время назначать двух членов одной фамилии. 2. Вакантные места в Верховном Совете замещать:

а) или по выбору генералитета из тройного списка кандидатов, представленного Верховным Советом, Ь) или по выбору Верховного Совета из тройного списка кандидатов, представленного генералитетом. И эта скромная петиция была отвергнута. Возмущение было всеобщее.

Верховный Совет увидел необходимость пойти на уступки, но уступки, предложенные им, были недостаточны. Верховники согласились увеличить число членов Совета до двенадцати, число членов одной фамилии, имеющих право заседать в Совете, ограничили двумя, соглашались на назначение членов Совета императрицей, но лишь на том условии, чтобы государыня назначала их исключительно из числа кандидатов, представленных самим Верховным Советом. Обещали в делах важных принимать во внимание мнение Сената, генералитета и знати, и в вопросах, касающихся духовенства, советоваться с епископами (это последнее обещание дано было под впечатлением энергичного противодействия, оказанного Совету духовенством с архиепископом Феофаном во главе). Но, говоря о делах важных, ничто не было указано определённо и, по существу, не было дано никакого обещания.

Уступки более значительные были предложены дворянству и немцам. Было обещано сохранить привилегии, данные Балтийским провинциям Петром I и вместе с тем уравнять дворянство этих провинций в правах с русскими дворянами. Уступки эти были сформулированы в следующих условиях, содержавших для того времени довольно значительное расширение прав.

   a) Дворяне не будут принуждаемы служить ни солдатами, ни матросами.

   b) Будут открыты военные школы для дворян, после обучения в которых дворяне будут причисляться к армии в младшем офицерском чине и к флоту – в чине гардемарина.

   c) Конфискации будут уничтожены. Имущества приговорённых и сосланных будут передаваться их законным наследникам.

   d) Сенаторы, президенты и члены различных коллегий и главных канцелярий будут выбираться дворянством.

   e) Будет оказано покровительство купцам. Патентный сбор уменьшен и монополии уничтожены.

   f) Столица окончательно переносится в Москву.

   g) Совет обещает облегчить положение крепостного люда, с характерной для времени оговоркой, что ни один крепостной не может быть допущен на государственную службу.

Этим уступкам недоставало только одного: гарантии, что они будут приведены в исполнение.

По существу власть перемещалась из рук государя в руки 12 неограниченных правителей. Деспотизм заменяется олигархией. Дворянство не могло, не хотело и не должно было согласиться на это.

Анна Иоанновна выехала из Митавы 29 января; она ехала через Ригу, Новгород, Тверь, везде была встречена колокольным звоном, везде ей были оказаны подобающие её сану почести, но всё время пути она была под строгим надзором Василия Лукича. С ней ехали дети Бирона, но Бирон остался в Митаве. Верховный Совет поставил это своим главным условием. В Митаве, во время первой аудиенции трёх депутатов, Бирон, единственный из всех приближённых герцогини, позволил себе остаться в её кабинете. Князь Василий Лукич приказал ему выйти. Бирон отказался, тогда Долгоруков, взяв его за плечи, вывел из комнаты. Долгоруковы дорого заплатили за это оскорбление.

Императрица приехала 10 февраля во Всесвятское, под Москвой, где была встречена двумя своими сёстрами. На следующий день 11-го были похороны императора Петра II, а 15-го, в воскресенье, Анна Иоанновна торжественно въехала в Москву. Впереди кортежа ехали верхом: фельдмаршал Долгоруков с братом, фельдмаршал Голицын и Дмитрий Мих. Голицын, канцлер Головкин, князь Алексей Григорьевич Долгоруков. Около ста лиц знатнейших фамилий с кн. Шаховским во главе; кавалергарды, с поручиком сенатором Мамоновым во главе; наконец императорская карета, запряжённая восьмёркой цугом; справа ехали князь Василий Лукич и генерал Леонтьев, слева сенатор Михаил Голицын и генерал-майор граф Шувалов.

По всему пути от Всесвятского и по Тверской до часовни Иверской Божьей Матери были расставлены восемь пехотных полков, а от Иверской, на Красной площади и в Кремле выстроены два гвардейских полка. Всё московское духовенство, чёрное и белое, ожидало императрицу под сводами и возле Иверской часовни. Вход временно был расширен, и образ, вывешенный сбоку, несколько дней оставался снаружи, под дождём и снегом; это вызвало сильное недовольство в народе. В Вознесенском соборе императрица была встречена высшим духовенством и всеми, кому возраст или болезненное состояние не дозволяли сесть на лошадь. Недоставало только двух лиц: находившегося в заключении Ягужинского и вице-канцлера Остермана, который продолжал болеть подагрой и осторожно наблюдал ход событий из своего кабинета.

Надзор кн. Василия Лукича не ослабевал и в Москве. Он поселился в комнатах, смежных с апартаментами императрицы, и без его разрешения к ней никому не было доступа; такое положение оскорбляло и раздражало её, и становилось очевидно, что оно долго длиться не может.

Нельзя было также запретить императрице видеть своих сестёр и не допускать к ней кавалерственных дам. Герцогиня Мекленбургская, Екатерина Ивановна, царевна Прасковья Ивановна, баронесса Остерман, княгиня Черкасская, Чернышева, Ягужинская, муж которой был в заключении, графиня Головкина и другие – составляли её интимный кружок и рады были помочь полузаключённой государыне. Особенно энергично действовала молодая 22-летняя Салтыкова, рождённая Трубецкая, невестка Семёна Салтыкова. Прибегали к самым разнообразным способам. Архиепископ Феофан поднёс императрице часы. Салтыкова предупредила государыню, что она найдёт в них целый план действий, составленный Феофаном. Несколько раз в день приносили императрице маленького Карла Бирона (ему было 1 год и четыре месяца), и в его одежде она постоянно находила письма.

Времени терять было нельзя. В пятницу, 20 февраля, по распоряжению Верховного Совета присягали императрице и Отечеству. Дмитрий Голицын предлагал заставить присягать «императрице и Верховному Совету», но другие верховники на это не решились.

Дворянство обратилось к государыне с петицией, в которой просило созвать совет дворян и поручить ему обсуждение вопроса о выборе наиболее желательной формы правления. Салтыковы, Трубецкие, Головкины, Барятинские, Антиох Кантемир, словом, лица, стремившиеся из личных целей к восстановлению самодержавия, соединились с конституционалистами, решив временно воспользоваться их услугами и при первой возможности разрушить их планы. Это им, как известно, удалось. 23 и 24 февраля, в доме князя Черкасского на Никольской и у князя Барятинского на Поварской происходили многолюдные собрания. Собравшиеся у Барятинского, 24-го вечером, послали Татищева в собрание к Черкасскому, чтобы обсудить петицию на имя императрицы и прийти к общему соглашению, которое и состоялось. В этой петиции указывали императрице на нежелание Верховного Совета считаться с мнением общества, умоляли её соблаговолить созвать совет, из двух членов от каждой дворянской фамилии, поручить этому совету рассмотреть все конституционные проекты, представленные за последние пять недель, и дозволить ему выработать статус государственного устройства в России. Текст петиции был составлен Антиохом Кантемиром. Татищев вернулся к Барятинскому, где всё собрание, в числе 74 человек, подписалось под составленной Кантемиром петицией и in corpore отправилось в дом Черкасского. Собравшиеся у Черкасского, в числе 93 человек, также поставили свою подпись.

Антиох Кантемир, графы Матвеевы и Фёдор Апраксин (составлявший за несколько дней перед тем текст ответа Верховного Совета) провели всю ночь, собирая подписи. К утру петиция была подписана 58 подписями гвардии и 37 кавалергардами. Вместе с тем было дано знать дворянам прибыть лично во дворец к 8 ч. утра. Императрица была осведомлена обо всём, что происходило. Князья Барятинский и Черкасский, предупреждённые о намерении Верховного Совета их арестовать, уехали из дому и провели ночь, один у Алексея Шаховского, другой у Платона Мусина-Пушкина. В среду 25 февраля, к 8 ч. утра, дворяне начали съезжаться во дворец. В этот день солдаты Семёновского полка несли караул во дворце; Семён Салтыков, майор этого полка, пользовался их полным доверием. Собралось около 800 человек, включая офицеров гвардии, которых прибыло очень много.

Черкасский приехал к 10 часам в сопровождении своего деверя Никиты Трубецкого, Барятинского, двух Головкиных, старого фельдмаршала Трубецкого (дядя княгини Черкасской), Шаховского, Татищева и Антиоха Кантемира. Дворец был уж полон народа, и Верховному Совету было бы невозможно их арестовать. Императрица велела пригласить верховников, заседавших в это время в Совете. В сопровождении членов Верховного Совета и сестры своей, герцогини Мекленбургской, она вышла к дворянам. Фельдмаршал Трубецкой подал ей петицию, но ввиду его природного заикания Татищев должен был её прочесть. Верховники были ошеломлены; князь Василий Лукич предложил государыне пройти в её кабинет, чтобы обсудить дело. В зале поднялся шум; герцогиня Мекленбургская, со свойственной ей находчивостью, подала императрице перо, заметив: «Не время обсуждать, надо согласиться». Анна Иоанновна написала на петиции «быть по сему» и своим громким мужским голосом объявила, что не находится в безопасности, и, обратившись к Семёну Салтыкову, поручила ему командование над дворцовой стражей и произвела его тут же в подполковники Семёновского полка, приказав повиноваться только её приказам. Долгоруков и князь Дмитрий Михайлович Голицын хотели высказать своё мнение, тогда в зале поднялся страшный шум, слышались возгласы о том, что ослушников воли Её И. В. надо выбросить из окна.

По заранее обдуманному плану императрица пригласила членов Верховного Совета к обеду. Дворяне, собиравшиеся уезжать, были задержаны, и им было предложено собраться в большом зале. Там партия Салтыковых заговорила о крайнем неудобстве и затруднительности долгого обсуждения и рассмотрения различных конституционных проектов.

Несколько генералов и офицеров гвардии, заранее настроенных Семёном Салтыковым, кричали о необходимости немедленно покончить дело. Решено было составить тут же новую петицию и просить императрицу:

   1. Уничтожить Верховный Совет.

   2. Учредить Сенат из 21 члена[47]47
  Назначенные 21 сенатор были: канцлер Головкин, фельдмаршалы Голицын, Долгоруков, Трубецкой, действительные тайные советники, князь Василий Лукич Долгоруков, Дмитрий Голицын, Остерман, князь Ромодановский (дядя императрицы), Ягужинский, князь Алексей Чернышев, Мамонов, Ушаков, князь Юсупов, Семён Салтыков, князь Георгий Трубецкой, князь Барятинский, Сукин, князь Григорий Урусов, Василий Новосильцев и граф Михаил Головкин. Салтыков отказался и был заменён Шаховским. Князь Ромодановский умер 16-го того же месяца и был замещён генерал-майором Таракановым.


[Закрыть].

   3. Восстановить самодержавие.

   4. Но разрешить выбирать:

   a) сенаторов;

   b) губернаторов;

   c) президентов коллегии.

   1. Иметь в виду облегчение налогов.

После обеда императрица опять вышла к дворянам, и Антиох Кантемир прочёл ей новую петицию.

Анна Иоанновна приказала принести «Кондиции», подписанные ею в Митаве. Бумага немедленно была принесена первым секретарём Сената советником Масловым и вручена императрице князем Черкасским. Обернувшись к Долгорукову, государыня сказала ему; «Василий Лукич, ты меня, стало быть, обманул?» и – разорвала бумагу.

Раздалось «ура!». Императрица приказала Чернышеву послать за Ягужинским и привезти его немедленно. Она приняла его очень милостиво, поблагодарила за преданность и восстановила его в звании обер-шталмейстера.

После чтения новой петиции Анна Иоанновна объявила, что восстанавливается самодержавие, и не прибавила ни слова больше: не было дано ни малейшего обещания. Салтыковы, объединившиеся с немецкой партией, превосходно повели дело. Верховный Совет был побеждён, но победа, которую конституционалисты думали одержать, досталась приверженцам самодержавия. День, начавшийся возмущением против олигархии, казалось, должен был кончиться утверждением конституции. Вместо этого было восстановлено самодержавие и дворянство оставлено в рабстве более тяжёлом, чем когда-либо. Князь Голицын, выходя из двора, сказал своим товарищам: «Пир был готов, но званые не захотели прийти. Знаю, что головой отвечу за всё, что произошло, но я стар, жить мне недолго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю».

В тот же вечер курьер был послан в Митаву, чтобы спешно призвать Бирона ко двору русской императрицы. Через девять дней фаворит был в Москве.

На следующий день после восстановления неограниченной императорской власти Остерман совершенно поправился. Ноги его, которым подагра мешала двигаться, носили его быстро и легко; рука, бывшая не в силах поднять перо, крепко жала руку любимцев.

Остерман Карл Густав Левенвольде и Бирон стали во главе немецкой партии. Чтобы с меньшим трудом ослабить русское дворянство, они стали искусно сеять в нём раздор.

Первыми жертвами этого страшного царствования были Долгоруковы: фаворит Петра II Иван, его отец, братья, дяди; затем Василий Лукич, позже старый фельдмаршал Василий Владимирович. После ссылки Долгоруковых настал черёд преследования Голицыных, по отношению к которым в первые дни царствования немецкая партия выказала много ласки и лести.

Это необходимо было, чтобы заставить их отвернуться от Долгоруковых. Уничтожить эти две семьи было легче одну за другой.

Также ловко и умело выбирались члены нового Сената и назначались новые лица ко двору.

28 апреля Анна Иоанновна короновалась и осыпала в этот день милостями всех, кто вёл борьбу против Верховного Совета.

Такова была неудавшаяся попытка введения конституции в 1730 г.

Ссылка Долгоруковых

Бирон и Карл Густав Левенвольде, ставши во главе немецкой партии, решили, как я говорил уже, поссорить Голицыных с Долгоруковыми с тем, чтобы тем легче было погубить их поочерёдно. Шестого марта, в день многочисленных назначений при новом дворе, Голицыны были осыпаны милостями: фельдмаршал Голицын и князь Дмитрий Михайлович назначены сенаторами, княгиня Голицына, жена фельдмаршала, – обер-гофмейстериной, князь Куракин, её брат, и Алексей Голицын, сын князя Дмитрия Михайловича, – шталмейстерами. В этот же день генерал-лейтенанты Ушаков и князь Юсупов получили приказ сделать обыск и отобрать все драгоценности, лошадей, охотничьих собак и пр., принадлежавшее двору имущество, похищенное князьями Алексеем и Иваном Долгоруковыми в дни их могущества.

Долгоруковы действительно присвоили себе великолепные бриллианты, конфискованные у Меншикова, вместе с другими, принадлежавшими казне, завладели частью дворцовой посуды и перевели в свои конюшни лучших лошадей и лучших собак царской охоты. Надо, впрочем, прибавить, что их предшественник Меншиков грабил всю свою жизнь и в очень широких размерах. Бирон, занявший недавнее положение Долгоруковых, превзошёл в своей алчности и их, и Меншикова, и всех временщиков, которые когда-либо существовали.

Было известно, что княжна Долгорукова беременна от Петра II; ждали её родов, чтобы после них начать преследование семьи[48]48
  Князь П. В. Долгоруков и в этом случае, как и во многих других, не подтверждает никакими ссылками на авторитетные источники сообщаемый им факт. Надо думать, что он основывает свои известия этого характера на семейных преданиях.


[Закрыть]. В среду, 1 апреля, она разрешилась от бремени мертворождённой дочерью, и через неделю над семьёй разразилась гроза. 8 апреля князь Василий Лукич был назначен губернатором в Сибирь; князь Михаил Владимирович, брат фельдмаршала, – губернатором в Астрахань; князь Иван Григорьевич, брат Алексея, – воеводой в Вологду; на следующий день, 9 апреля, князь Александр Григорьевич (брат Алексея) был назначен воеводой в городок Алатырь за 617 в. от Москвы, а князья Алексей и Сергей Григорьевичи сосланы в дальние вотчины. Алексею назначено было его Никольское – в нынешней Пензенской губернии.

14 апреля князь Василий Лукич был также сослан в одну из своих дальних деревень. Грозный манифест был издан против всей семьи Долгоруковых, и князь Михаил Владимирович, не уехавший ещё в Астрахань, также сослан.

Князь Алексей Григорьевич выехал со всей семьёй в своё пензенское поместье. Ехали медленно, отдыхая подолгу, в сопровождении сотни слуг и нескольких свор охотничьих собак. Недалеко от Касимова, приблизительно на полпути, решили отдохнуть и поохотиться в одном из поместий княгини. Эта остановка на несколько недель была тем более необходима, что княжна была ещё слаба (выехали на 12-й день после её родов) и здоровье её требовало отдыха.

Бирон представил императрице это временное пребывание в другом, не указанном ею имении, как акт дерзкого ослушания. 12 июня вышел новый указ: князь Алексей Григорьевич с семьёй был сослан в Берёзов. Братья его Сергей и Иван сосланы, один – в Раненбург, другой – в Пустозерск; князь Василий Лукич послан в Соловецкий монастырь. Младший из братьев Алексея, Александр, отправлен на службу во флот на Каспийском море. Сестра (бывшая замужем за Салтыковым, но разошедшаяся с ним вследствие его грубого обращения) – заточена в монастырь, в Нижнем Новгороде. На содержание её было положено 50 копеек в сутки.

15 июля – новый указ. Всё имущество князя Алексея Григорьевича, имущества его сыновей, братьев Ивана и Сергея и князя Василия Лукича были конфискованы. Каждому было назначено по 1 рублю в день на содержание, слугам также – по рублю.

Поместья их перешли в казну, за исключением подмосковных, причисленных к личному имуществу императрицы. Подмосковные эти были: Горенки, Волынское и Хотунь, принадлежавшие Алексею, и Неклюдово – имение Василия Лукича.

Барон Шафиров выхлопотал своему зятю Сергею Долгорукову, 9 ноября того же года, возвращение одного из его поместий (Замотрина).

В тот самый день, когда решалась судьба Долгоруковых, 9 апреля князь Иван Алексеевич, бывший любимец Петра II, венчался в Горенках с графиней Натальей Борисовной Шереметевой.

Наталья Борисовна родилась 17 января 1714 года. Она была дочь известного фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тогда уже семидесятилетнего старика, и его второй жены Анны Петровны, рождённой Салтыковой[49]49
  По первому мужу Нарышкина, вдова Льва Нарышкина, дяди Петра I по матери.


[Закрыть]. Ей было 5 лет, когда умер её отец. Четырнадцати, потеряв мать, она осталась круглой сиротой на попечении брата, Петра, который был только на год старше неё. Брат и сестра совершенно не походили друг на друга. Граф Пётр Борисович был глупый и напыщенный человек, без сердца и без правил. Сестра – была его полная противоположность. Красавица, умница, с чуткой любящей душой – она была олицетворением физической и душевной красоты. Ей было 15 лет, когда Иван Долгоруков, любимец государя, брат его невесты, обер-шталмейстер, двадцатилетний красавец, просил её руки. Она полюбила его и с радостью согласилась на уговоры братьев, сестёр и родных, которые рады были этому браку из честолюбия. Обручение состоялось в Шереметевском дворце, на Воздвиженке, в среду 14 декабря 1729 г., с большой пышностью, в присутствии государя, двора и всего московского общества. Вся семья и родня Шереметевых, гордая будущим родством с государем, на руках носила Наталью Борисовну, окружала её ласками, лестью, стараясь заранее купить её расположение и покровительство.

19 января Петра II не стало. Положение князя Ивана круто изменилось, а вскоре несчастья посыпались на всю семью. Тогда вся родня стала уговаривать Наталью Борисовну отказать жениху. Она не колебалась. Никто из семьи, кроме двух захудалых старушек из дальней родни, не приехал на её свадьбу. На другой день после венчания пришла весть о ссылке всей семьи. С молодой женщиной никто не приехал проститься, и брат её, обладавший огромным состоянием, имел низость присвоить приданое сестры, послав ей в помощь тысячу рублей.

Только старая гувернантка, воспитавшая молодую княгиню, и преданная горничная, служившая при ней давно и носившая её когда-то на руках, поехали вместе с ней в далёкий, трудный путь.

В старости Наталья Борисовна, уже тринадцать лет монахиня Фроловского монастыря в Киеве, набросала для своего сына и его жены воспоминания об обручении своём, свадьбе и ссылке.

Воспоминания княгини Н. Б. Долгоруковой

Как скоро вы от меня поехали[50]50
  Княгиня Долгорукова обращается к старшему сыну своему князю Михаилу Ивановичу (1731—1794) и к супруге его.


[Закрыть], осталась я в уединении, пришло на меня уныние, и так отягощена была голова моя беспокойными мыслями: казалось, что уже от той тягости к земле клонюсь. Не знала, чем бы те беспокойные мысли разбить; пришло мне на память, что вы всегда меня просили, чтобы по себе оставила на память журнал, что мне случилось в жизни моей достойно памяти и каким средством я жизнь проводила. Хотя она очень бедственна и доднесь, однако во удовольствие ваше хочу вас тем утешить и желание ваше или любопытство исполнить, когда то будет Богу угодно и слабость моего здоровья допустит. Хотя я и не могу много писать, но ваше прошение меня убеждает. Сколько можно, буду стараться, чтоб привести на память всё то, что случилось мне в жизни моей.

Не всегда бывают счастливы благороднорожденные; по большей части находятся в свете из знатных домов происходящие бедственны, а от подлости рождённые происходят в великие люди, знатные чины и богатства получают. На то есть определение Божие. Когда и я на свете родилась, надеюсь, что все приятели отца моего и знающие дом наш блажили день рождения моего, видя радующихся родителей моих и благодарящих Бога о рождении дочери. Отец мой и мать надежду имели, что я им буду утеха при старости. Казалось бы так, но пределам света сего ни в чём бы недостатка не было. Вы сами небезызвестны о родителях моих, от кого на свет произведена, и дом наш знаете, который и доднесь во всяком благополучии состоит; братья и сёстры мои живут во удовольствии мира сего, честьми почтены, богатство и изобилие[51]51
  Два брата, графы Пётр Борисович (1713—1788), от которого происходят нынешние графы Шереметевы, и Сергей Борисович (1715—1768), не оставивший потомства. Две сестры: графиня Вера (1716) – за Лопухиным и графиня Екатерина (1718) – за князем Урусовым.


[Закрыть]. Казалось, и мне никакого следу не было к нынешнему моему достоянию. Для чего бы и мне не так счастливой быть, как и сёстры мои? Я ещё всегда думала пред ними преимущество иметь, потому что я была очень любима у матери своей и воспитана отменно от них, я же им и большая. Надеюсь, тогда все обо мне рассуждали: такого великого господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратит очи всех знатных женихов на себя, и я, по человеческому рассуждению, совсем определена к благополучию; но Божий суд совсем не сходен с человеческим определением. Он по своей власти иную жизнь мне назначил, об которой никогда и никто вздумать не мог и ни я сама.

Я очень имела склонность к веселью. Я осталась малолетняя после отца моего, не больше как пяти лет; однако я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моём, чтоб ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств. Я ей была очень дорога; льстилась мной веселиться, представляла себе, когда приду в совершенные лета, буду добрый товарищ во всяких случаях, и в печали и радости; и так меня содержала, как должно благородной девушке быть; пребезмерно меня любила, хотя я тому и недостойна была. Однако всё моё благополучие кончилось: смерть меня с нею разлучила. Я осталась после милостивой своей матери четырнадцати лет: это первая беда меня встретила. Сколько я ни плакала, только ещё всё недоставало, кажется, против любви её ко мне. Однако ни слезами, ни рыданием не воротила. Осталась я сиротой с большим братом, который уже стал своему дому господин. Вот уже совсем моя жизнь переменилась. Можно ли все горести описать, которые со мной случались? Надобно молчать. Хотя я льстилась вперёд быть счастливой, однако очень часто источники из глаз лились. Молодость лет несколько помогала терпеть во ожидании вперёд будущего счастья; думала ещё: будет и моё время, повеселюсь на свете; а того не знала, что Высшая Власть грозит мне бедами и что в будущее надежда обманчива бывает.

Итак, я после матери своей всех кампаний лишилась; пришло на меня высокоумие, вздумала я себя сохранить от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного слова: тогда очень наблюдали честь. Итак, я сама себя заключила; и правда, что в тогдашнее время не такое было обхождение в свете: очень примечали поступки знатных или молодых девушек; тогда не можно было так мыкаться, как в нонешний век. Я так вам пишу, будто я с вами говорю, и для того вам от начала жизнь свою веду. Вы увидите, что я и в самой молодости весело не живала и никогда сердце моё большого удовольствия не чувствовало. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении том, что ещё будет время к моему удовольствию; заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года; дни мои проходили безутешно. Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятся; пришло и моё время, чтоб начать ту благополучную жизнь, которую я льстилась. Я очень была счастлива женихами;

однако то оставлю, а буду вам то писать, что в дело произошло. Правда, что начало было очень велико; думала, я первая счастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених. При всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии; я призналась вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонность. Напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела, нежели он мне женихом стал; но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила. Правда, что сперва это очень громко было; все кричали: ах, как ты счастлива! Моим ушам не противно было это эхо слышать; а не знала, что это счастье мною поиграет: показало мне только, чтоб я узнала, как люди живут в счастье, которых Бог благословит. Однако я тогда ничего не разумела, молодость лет не допускала ни о чём предбудущем рассуждать; а радовалась тем, видя себя в таком благополучии цветущей. Казалось, ни в чём нет недостатка; милый человек в глазах, в рассуждении том, что этот союз любви будет до смерти неразрывный, а притом природные чести, богатство, от всех людей почтение: всякий ищет милости, рекомендуется под мою протекцию; подумайте, будучи девке в пятнадцать лет так обрадованной! Я не иное что воображала, как вся сфера небесная для меня переменилась.

Между тем начались у нас приготовления к сговору нашему. Правду могу сказать, редко кому случилось видеть такое знатное собрание: вся императорская фамилия была в нашем сговоре, все чужестранные министры, наши все знатные господа, весь генералитет, одним словом сказать, столько было гостей, сколько дом наш мог поместить обоих персон; не было ни одной комнаты, где бы не полно было людей. Обручение наше было в зале, духовными персонами, один архиерей и два архимандрита. После обручения все его сродники меня дарили очень богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками и готовальнями и всякой галантереей; мои б руки не могли б всего забрать, когда б мне не помогали принимать. Наши перстни были, которыми обручались, его в двенадцать тысяч, а мой – в шесть тысяч. Напротив, и мой брат жениха моего дарил: шесть пудов серебра, старинные великие кубки и фляши золочёные. Казалось мне тогда, по моему малоумию, что это всё прочно и на целый мой век будет; а того не знала, что в здешнем свете ничего нет прочного, а всё на час. Сговор мой был в семь часов пополудни; это была уже ночь, и для того принуждены были смоляные бочки зажечь для света, чтоб видно было разъезжаться гостям; теснота превеликая от карет была; от того великого огня видно было, сказывают, что около ограды дома нашего столько было народа, что вся улица запёрлась, и кричал народ: «Слава Богу, отца нашего дочь идёт замуж за великого человека, восславит род свой и возведёт братьев своих на степень отцову!» Надеюсь, вы довольно известны, что отец мой был первый фельдмаршал и что очень был любим народом, и доднесь его помнят. О прочих всех сговорных церемониях или весельях умолчу, нынешнее моё состояние и звание запрещает; одним словом сказать: всё, что можете вздумать, ничего упущено не было. Это моё благополучие и веселье долго ль продолжалось? Не более как от декабря 24 дня по 18 января день. Вот моя обманчивая надежда кончилась, со мной так случилось, как с сыном царя Давида Нафаном: лизнул медку, и пришло было умереть. Так и со мной случилось: за двадцать шесть дней благополучных, или сказать радостных, сорок лет по сей день стражду; за каждый день по два года придёт без малого, ещё шесть лет надобно вычесть; да кто может знать предбудущее! Может быть, и дополнятся, когда продолжится сострадательная жизнь моя.

Теперь надобно уже иную материю зачать. Ум колеблется, когда приведу на память, что после всех этих веселий меня постигло, которые мне казались навеки нерушимы будут. Знать, что не было мне тогда друга, кто б меня научил, чтоб по этой скользкой дороге опаснее ходила. Боже мой! Какая буря грозная восстала, со всего света беды совокупились! Господи, дай сил изъяснить мои беды, чтоб я могла их описать для знания желающих и для утешения печальным, чтоб, помня меня, утешились. И я была человек, все дни живота своего проводила в бедах, и всё опробовала: гонения, странствия, нищету, разлучение с милым, всё, что кто может вздумать. Я не хвалюсь своим терпением, но о милости Божьей похвалюсь, что Он мне дал столько силы, что я перенесла и по сие время несу; невозможно бы человеку смертному такие удары понести, когда не свыше сила Господня подкрепляла. Возьмите в рассуждение моё воспитание и нонешнее моё состояние.