Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Глядя на эту разноцветную ватагу бурлаков, Александр Данилович вдруг испытал неодолимое желание оказаться среди них и так же, как они, накинув на грудь широкий ремень, идти по прибрежному песку, таща за собой баржу.

Охватившее его желание было таким сильным, что однажды он, не выдержав, улучил момент, и рано утром, когда ещё все на судне спали, а бурлаки уже готовились в дорогу, он очутился среди них. Казалось, они совсем не удивились его появлению, а, расступившись, дали ему место в середине артели.

– На вот, ваше сиятельство, ремешок-то возьми да накинь на себя вот так, – сказал немолодой мужик, заросший бородой до самых глаз, лукаво поблескивая ярко-синими глазами из-под нависших бровей. – Попробуй вольной волюшки, может, и понравится, – продолжал он с улыбкой.

Все оживились, потеснись, дали место новоявленному товарищу, отпуская в его адрес крепкие словечки и шутки.

   – Башмаки-то, ваше сиятельство, сыми, неловко в них тебе будет, – проговорил молодой высокий мужик с дочерна загорелым лицом и открытой грудью, на которой на длинной замасленной тесьме висел металлический крест.

Наклонясь, он протянул Александру Даниловичу пару лаптей и два куска серой тканины.

   – Ноги-то, ваше сиятельство, оберни, – продолжал молодой мужик, доброжелательно глядя на Меншикова. – Ноги в нашем деле наипервейшая забота. Что станешь делать, коли ноги собьёшь?

Кругом заговорили все разом, давая Меншикову советы, как лучше обернуть ноги тканиной да приспособить половчее лапти, чтобы сидели плотно, не болтались.

Переобувшись в лапти и сделав в новой обувке несколько шагов по мягкому, прохладному с утра песку, Александр Данилович вдруг почувствовал себя легко, свободно среди этих чужих, незнакомых ему мужиков.

И, может быть, впервые за всю длинную дорогу ему стало весело.

На барже тем временем началось движение. Проснулись стражники, вышел на палубу Крюковский.

   – Ну, сейчас начнётся переполох, – качнув головой в сторону баржи, сказал тот молодой мужик, что дал князю лапти. – Сейчас начнётся, – повторил он, – как тебя, ваше сиятельство, хватятся, так и переполошатся.

   – Да уж достанется тебе, Данилыч, – подтвердил бородатый мужик, обращаясь к светлейшему так, как давно уже никто не называл его.

От этого обращения Александру Даниловичу стало ещё веселей. Он представил себе, как напуганный, взбешённый Крюковский будет носиться по палубе баржи, ругая стражу нехорошими словами, обнаружив его исчезновение.

– А ты, ваше сиятельство, не боись, – ободрил его молодой высокий мужик, стоявший рядом с Меншиковым. – Пущай побесится, ты ж отседова никуда сбежать не сможешь, мы кругом, да и лямка на тебе...

Его слова заглушил шум, донёсшийся с палубы баржи. Всё так и получилось, как предвидел Александр Данилович. Крюковский с громкими криками выбежал на палубу, осыпая ругательствами стоявших перед ним стражников. Он кричал до тех пор, пока кормчий, приблизившись к нему, не указал молча на артель бурлаков, среди которых выделялась высокая прямая фигура опального князя.

Онемевший от удивления Крюковский, подойдя к борту баржи, долго всматривался в бурлаков, готовых тронуться в путь по первому знаку кормчего.

Безрассудный поступок Меншикова стоил ему ужесточения надзора со стороны стражников.

Крюковский велел поставить себе палатку на палубе прямо возле входа в каюту, где помещались ссыльные. Теперь Александр Данилович вдруг ясно понял, что к прошлой жизни возврата не будет никогда, но ту внутреннюю свободу, которая живёт у него в душе и которую он ощутил с особой силой, когда был среди бурлаков, невозможно сломить никакими силами и запретами.

Дарья Михайловна умерла недалеко от Казани: просто заснула ночью и не проснулась больше. Впервые, может быть, в своей жизни Александр Данилович испытал жестокую боль от потери.

За свою долгую бурную жизнь он потерял многих. Потерял четверых детей, терял друзей, близких и на поле битвы, и в миру, но ничто не могло идти в сравнение с охватившей его болью после смерти жены. Какими ненужными и пустыми казались ему сейчас недавние мысли о свободе там, под ночным высоким небом, и среди артели бурлаков. Зачем ему свобода? Зачем ему вообще жизнь, когда нет рядом с ним единственного человека, в искренней любви которого он никогда не сомневался?

Дарью Михайловну похоронили на бедном кладбище небольшого посёлка вблизи Казани, которую ей так и не суждено было увидеть. Обнимая осиротевших детей, Александр Данилович понял одно – он теперь для них единственный защитник в этом мире, полном зла.

После смерти Дарьи Михайловны Александр Данилович, казалось, потерял всякий интерес к тому, что происходило вокруг него. Он не обращал внимания ни на смену погоды, ни на величественные раздольные виды Заволжья, ни на то, что они где-то пересаживались с одного судна на другое и плыли уже по сибирской реке. Вплотную к её берегам подступали сумрачные хвойные вековые леса, которые сменялись грядами каменистых нагромождений, а потом вновь шли леса, болота, редкие берёзовые островки. Только однажды во время сильной бури, когда их старое судёнышко бросало из стороны в сторону он, выйдя на палубу, вдруг обратился с горячей мольбой к Богу, прося послать ему смерть здесь, сейчас, посреди неизвестной ему бушующей реки. Он молился искренне, горячо, как вдруг увидел, что почти рядом с ним оказался бледный Крюковский. Буря, видно, сильно донимала его. С трудом добравшись до борта, он оперся о него, перевесившись вниз. Налетевший сильный порыв ветра так качнул судно, что обессиленный Крюковский чуть было не свалился за борт. Это и случилось бы, но вовремя подоспевший Меншиков успел ухватить его за ноги и оттащить от опасного края борта.

Александр Данилович, поддерживая Крюковского, помог ему подняться на ноги. Тот несколько секунд молча смотрел на Меншикова, потом, ни слова не говоря, повернулся и, нетвёрдо ступая по качающейся палубе, направился к каюте.

На следующее утро, когда буря утихла и ничто кругом не напоминало о бушевавшей накануне стихии, Меншиков, выйдя на палубу, с удивлением обнаружил, что возле его каюты стражи больше не было.

Летним июльским днём опальные ссыльные были доставлены в Тобольск. Толпы любопытных сопровождали процессию до самого дома губернатора. Меншиков и трое его детей шли окружённые тесным строем солдат, которые то и дело отгоняли слишком близко подходивших зевак.

Дом губернатора, расположенный в центре города, выделялся среди небольших домов своей величиной и внешним видом.

К удивлению Александра Даниловича, на пороге губернаторского дома их встретил сам губернатор Михаил Владимирович Долгорукий[21]21
  Долгорукий Михаил Владимирович (1667—1750) – князь, государственный деятель, сенатор, советник; в 1718 г. был арестован по «делу» царевича Алексея, в 1721 г. возвращён в Москву; в 1724—1728 гг. губернатор Сибири, с 1729 г. член Верховного тайного совета, в 1731 г. сослан в Нарву, в 1739 г. по решению «генерального собрания», созданного для рассмотрения «государственных воровских замыслов Долгоруких», отправлен в Соловецкий монастырь, затем в Шлиссельбург, в 1741 г. освобождён.


[Закрыть], которого Меншиков хорошо знал.

Губернатор приказал Крюковскому и солдатам удалиться и подождать его распоряжений возле дома, сам же, подойдя к опальному вельможе, несколько минут молча стоял напротив него, разглядывая неузнаваемо изменившееся лицо Меншикова.

   – Не возражаете, Александр Данилович, если мы с вами недолго побеседуем наедине?

   – Нисколько, – едва улыбнувшись, ответил Меншиков.

Перепуганные дети обступили отца, словно боясь, что он больше не вернётся к ним.

   – Не беспокойтесь, – увидев испуг на лицах детей князя, сказал губернатор, – мы с вашим батюшкой давние знакомцы, побеседуем немного, а вы пока располагайтесь здесь. – Он открыл дверь в соседнюю довольно просторную комнату, заставленную стульями, служившую, вероятно, приёмной губернатора.– Прошу вас, – сказал он Меншикову, пропуская его вперёд.

Миновав приёмную, они оказались в довольно длинном коридоре, по обеим сторонам которого были двери. Пройдя несколько шагов, Михаил Владимирович отворил одну из них и, также пропуская Меншикова вперёд, произнёс:

   – Прошу.

Они вошли в довольно просторную комнату, обставленную скромной, но искусно изготовленной мебелью. Письменный стол, шкаф с книгами, узкий деревянный диван составляли убранство кабинета губернатора.

   – Прошу, – вновь повторил Михаил Владимирович, указывая князю на небольшое кресло, стоявшее возле стола.

Оглядевшись, Меншиков сел на узкий диванчик, откинувшись на его высокую спинку, вытянул ноги в поношенных, запылённых сапогах, прикрыл глаза.

Губернатор, придвинув поближе к дивану кресло, сел и молча несколько мгновений пристально смотрел на утомлённое, изменившееся лицо светлейшего князя.

   – Устали? – тихо спросил он.

Меншиков открыл глаза, взглянул прямо в лицо собеседника и, улыбнувшись, ответил:

   – Есть немного.

После чего они ещё немного помолчали, с любопытством, интересом и жалостью рассматривая друг друга.

Меньше всего Александру Даниловичу хотелось сейчас душевного разговора с человеком, которого он знал совсем в другой жизни, в той, где все и даже сидевший теперь перед ним губернатор огромного сибирского края ловили каждый его взгляд. Ему не хотелось выглядеть сейчас ни жалким, ни просящим, ни униженным. Он выпрямился, отодвинулся от спинки дивана, подобрал ноги, и опять прямо посмотрел в лицо губернатору.

   – Всё, что смогу, Александр Данилович, я для вас сделаю, – твёрдо сказал губернатор. – Бог даст, ещё всё изменится, будет и на вашей улице праздник.

Меншиков молчал. Губернатор продолжал, чуть понизив голос:

   – То, что я видел недавно, будучи в Москве при дворе государя...

   – Что? – оживился Меншиков, не дослушав Михаила Владимировича.

   – Хаос, – уверенно произнёс губернатор, – одно слово – ха-ос, – повторил он медленно по слогам. – Никто ничего не хочет делать и знать. Государь в тесном кольце моих родственников, из которого ему не вырваться.

   – Возможно, и не очень хочется вырываться, – улыбнулся Меншиков.

   – Может быть, но ведь он ещё очень молод и, извините меня, Александр Данилович, не готов не только Россией управлять, но и с собой не всегда способен совладать. Да что говорить! Вы это лучше меня знаете, будучи наставником государя с младых его лет.

   – Это верно, – коротко согласился Меншиков, не желая вступать в столь опасный разговор, как осуждение поведения государя.

   – Не беспокойтесь, – улыбнулся губернатор, – нашего с вами разговора никто здесь слышать не может. – И помолчав, добавил: – Какую роковую ошибку они совершили, отстранив вас от государя!

   – Они – это кто? – заинтересованно спросил Меншиков.

   – Да все мои родственники, а более всех Алексей Григорьевич со своим сыном Иваном. Помяните моё слово, Александр Данилович, добром всё это не кончится, – произнёс Михаил Владимирович пророческие слова.

Было решено, что первое время Меншиков с семьёй будут жить в остроге, а он, губернатор, сейчас же распорядится о постройке для ссыльных особого дома.

Глава 19

К удивлению Александра Даниловича, ко времени их прибытия в середине августа в Берёзов там уже шло строительство обещанного губернатором дома для их проживания.

Сменивший в Тобольске начальника стражи опальных ссыльных капитан Миклашевский был много терпимее Крюковского, очевидно, хорошо понимая, что из этих дальних мест, куда судьба привела светлейшего князя, бежать просто не было никакой возможности. Он дозволял и Александру Даниловичу, и его детям самостоятельно ходить по городу и его окрестностям.

Затерянный среди болот, озёр и тайги маленький городок Берёзов, построенный ещё в 1593 году при царе Фёдоре Иоанновиче, своё название получил от остяцкого слова «Сумгут-Вож», что означало Берёзовый город, и ко времени поселения там Меншикова с детьми насчитывал не более четырёхсот дворов служилых казаков, три церкви, воеводский двор, который отличался от служилых изб только размерами, да деревянное здание приказа, где помещалась канцелярия воеводы.

Пользуясь разрешением начальника охраны, Александр Данилович на следующий день по прибытии в Берёзов отправился на то место, где по велению губернатора строили дом для поступивших ссыльных.

Несмотря на август, погода с утра была уже морозная. На ветках елей, росших по всему городу, повис толстый слой инея. Правда, к полудню, когда огромное, красное, почти зимнее солнце выкатилось из-за горизонта, стало гораздо теплее.

Место, отведённое для постройки дома, Александру Даниловичу понравилось. Оно находилось на отшибе, на довольно высоком холме, под которым текла довольно широкая речка Сосьва с тёмной водой, казавшейся густой от неподвижности.

Возле свежеокоренных брёвен сновало человек пять плотников. Александр Данилович, подойдя ближе, остановился возле уже почти возведённого сруба. Несколько минут он молча наблюдал за работой плотников. Наконец один из них, широкоплечий молодой человек с лицом обветренным и строгим, бросив работу, приблизился к нему. Некоторое время они, казалось, с интересом рассматривали друг друга.

Слегка улыбнувшись, мужик сказал, обращаясь к Меншикову:

   – Что, ваше сиятельство, охота тебе на нашу работу поглядеть?

Меншиков ничего не ответил, а мужик продолжал:

   – Али пришёл проверить, ладно ли работу исполняем?

Остальные плотники, оставив свои дела, тоже подошли ближе к Меншикову, прислушиваясь к тому, что говорил их товарищ.

   – Нет, – ответил Александр Данилович, – проверять работу вашу у меня нет надобности. Знаю, что мастеровой человек своей совестью за неё отвечает.

Мужики переглянулись.

   – Это как же? – спросил тот мужик, который первым подошёл к Меншикову.

   – А то ты, Митюха, не знаешь, как это, – сказал самый молодой из плотников, одетый, несмотря на холодную погоду, в одну лишь рубаху, подпоясанную толстой верёвкой.

   – Ты у нас, Васятка, самый молодой да знающий? Вот ты его сиятельству и ответь, – с ехидной улыбкой заметил Митюха.

   – Плохо дом сработаешь – а он возьми да развались. Тебя же самого потом совесть замучит, да и работы никто более давать не станет, – серьёзно ответил Васятка.

   – Вот это ты правильно сказал, – повернулся Александр Данилович к молодому парню, который, оставив работу, не бросил топор, а так и стоял с ним, перекладывая его из руки в руку. – По молодости и я вот этим инструментом орудовал, – добавил он, беря топор у Василия и внимательно его разглядывая.

   – А что, ваше сиятельство, неужто ты с ним можешь управиться? – недоверчиво спросил Митюха, указывая на топор в руках Александра Даниловича.

   – Когда-то мог и даже весьма неплохо.

   – А сейчас сможешь? – всё с той же ехидной улыбкой допытывался Митюха, оглядываясь на товарищей, которые с интересом слушали их разговор.

   – А что, разве попробовать? – лукаво улыбнулся Меншиков, переложив топор в правую руку.

   – И то попробуй, попробуй, ваше сиятельство, – заговорили все разом.

   – Вот теперь мы должны ровных реек приготовить для рам да косяков, попробуй-ка так отрубить, чтоб ровно с аршин были. А ну, Васятка, – обратился Митюха к молодому парню, – тащи сюда рейки, что тебе велено сделать.

Скоро перед Меншиковым на досках оказались несколько длинных оструганных реек и мерный аршин, по которому полагалось нарубить ровные рейки.

Оглядев со всех сторон одну из них, Александр Данилович протянул её Митюхе, говоря:

   – Погляди, чистая это рейка?

Тот недоумённо осмотрел со всех сторон данную ему рейку.

   – Да вроде всё чисто.

   – Смотри лучше, нет ли на ней каких зарубок, – не отставал от него Меншиков.

   – Да вроде нет ничего, – недоумённо пожал плечами Митюха, не понимая, чего от него хотят.

   – Хорошо, – громко сказал Меншиков столпившимся возле него плотникам. – Все видали, что рейка без зарубок?

   – Ну видали, – ответили разом несколько голосов, – лишь в толк не возьмём, к чему ты, ваше сиятельство, клонишь?

   – А вот к чему клоню, – весело ответил Меншиков, скидывая на землю с плеч кафтан. – Клади её сюда, – приказал он молодому парню, указывая на стопку свежеоструганных досок.

Парень, ничего не понимая, исполнил приказание Меншикова. Тот тем временем, положив на доски топор, поплевал на руки, взяв топор, несколько секунд внимательно присматривался к рейке, а затем быстрым взмахом топора отсек от длинной рейки кусок, который упал на землю рядом с досками.

   – А теперь, – сказал Меншиков, разглядывая поднятый им отрезок, – тащите сюда аршин.

   – А это зачем? – недоумённо спросил Митюха, но молодой плотник, поняв всё, сорвался с места и тут же вернулся с мерным аршином.

   – Давай-ка его сюда, – весело проговорил Меншиков, беря у парня мерку и прикладывая её к отрубленному им куску.

Аршин точь-в-точь совпал с отрезком.

   – Ну, ваше сиятельство, – выдохнули сразу несколько голосов, – да с таким глазом тебя любая артель к себе возьмёт. На кусок хлеба заработаешь!

   – Значит, берёте меня к себе? – так же весело спросил Александр Данилович.

   – А то нет! Конечно, берём!

   – Вот и хорошо. Как дом достроим, станем тут же церковь рубить. Согласны?

Дружный крик плотников был ответом Александру Даниловичу на его предложение.

Дом для опальных ссыльных получился небольшой, но ладный. Четыре комнаты, разделённые посередине неширокими сенями, составляли всё помещение нового жилища светлейшего князя и его детей.

Одну небольшую комнатку, где уже были сработаны широкие лавки вдоль стен и простой стол из гладкоструганых досок, занял Александр Данилович с сыном, другую, точно такую же, отвели двум дочерям – Марии и Александре, напротив через сени находилась самая большая комната, её заняли люди князя, прибывшие в Берёзов вместе с ним. Самую же маленькую каморку без окон отвели под хранение съестных припасов. Поблизости от дома стараниями Александра Даниловича была срублена и поставлена баня, а рядом в пристройке расположилась кухня, где готовили еду для всей семьи и всех слуг светлейшего.

Понемногу дом обживался. В девичьей комнате появились ковры, покрывающие широкие лавки, а в комнате светлейшего – полки, заполненные книгами, которые читал сын князя Александр. Правда, отдавался он этому занятию не очень-то охотно, но Александр Данилович строго следил за его занятиями, заставляя нередко читать ему вслух. Чаще всего это были книги духовного содержания, а Библия в тёмном кожаном переплёте постоянно лежала на столе.

В красном углу Александр Данилович соорудил небольшой иконостас, где среди немногих икон – без богатого оклада – помещалась особо им любимая. Это была маленькая иконка, совсем потемневшая от времени, где с трудом можно было различить лик Божьей Матери.

Но эта иконка была дорога Александру Даниловичу. Ею когда-то мать князя благословила его. Часто молясь перед нею, он мысленно просил Заступницу не за себя, а за деток своих, страдающих безвинно из-за него.

Как-то раз непогожим, тёмным утром Меншиков вышел из дому, направляясь к тому месту рядом с домом, которое недавно вместе с плотниками выбрал для сооружения церкви во имя Рождества Пресвятой Богородицы. Скрытый туманом, он незаметно подошёл к стройке, где уже, судя по голосам, находились плотники. Ожидая рассвета, они громко разговаривала, и голоса их, хотя и приглушённые туманом, отчётливо были слышны светлейшему.

   – И чегой-то ты, Васятка, так перед князем стелешься? – узнал сразу Александр Данилович голос Митюхи.

Василий молчал.

   – Думаешь, помилуют его, так он опять в силу войдёт и тебя с собой в столицу увезёт?

   – Ну что ты, Митюха, к парню вяжешься? – долетел до Меншикова голос ещё одного работника.

Этот голос Александр Данилович тоже узнал, хотя и слышал его редко, поскольку угрюмый мужик, работая, мало разговаривал. Он всё больше молчал, за что и прозвище у него было Молчун.

   – А что, не так, что ли? – задиристо продолжал Митюха. – Ладно бы ещё здесь, на работе, он перед ним стелился! Так нет, и к семье его подлаживается!

Ему никто не ответил, а Митюха говорил:

   – Гляжу вчерась, идёт к ихнему дому и маленького кутёнка в шапке тянет.

   – Нельзя, что ли? – весело ответил Васятка.

   – Небось думаешь, наградят тебя богато за твоё усердие?

Снова ему никто не ответил, а Митюха продолжал с ехидной ноткой в голосе:

   – Так не надейся! Слыхали, что всё богатство у него ещё там, в Питере, отобрали.

   – До чего ж ты, Митюха, злобный! Ну и что – отобрали, – подал голос Молчун, – а всё, что с ним, у него не отымешь.

   – Чего это не отымешь? – удивлённо спросил Митюха.

   – Да того, чего у тебя сроду не бывало.

   – Это чего же у меня сроду не бывало? – упорствовал Митюха.

   – А ты сам помысли, может, и додумаешься.

   – А чего тут мыслить? Тут и мыслить нечего.

   – Верно, тебе нечего, поскольку ты и не додумаешься вовек! Тебе только тот и человек, у кого мошна тугая, а ты вот попробуй-ка из богатства-то в нищету окунись да человеком останься!

Александр Данилович больше не стал слушать разговор работников, повернувшись, пошёл к дому.

Возвратился он к месту, где строили церковь, уже когда рассвело и туман рассеялся. На короткое время из-за горизонта выплыло холодное красное солнце.

   – Ну что, работнички, – поздоровавшись с плотниками, спросил Александр Данилович, – к Рождеству успеем церковь поставить?

   – Как Бог даст, – ответил Молчун, и все снова принялись за работу.

Перед самым Рождеством церковь была отстроена, и Меншиков, сняв со стены иконку и завернув её в чистое полотенце, отправился к церкви посмотреть, как её расписывает Васятка, которому Александр Данилович доверил это ответственное дело, увидев как-то его рисунки.

Немного не дойдя до церкви, Александр Данилович споткнулся о разбросанные тут и там остатки брёвен и, не удержав равновесия, упал и покатился с откоса, на краю которого стояла церковь. Он полетел вниз к замерзшей реке, стукнулся об лёд и остался лежать недвижим. Там его и увидели идущие на стройку работники. К их удивлению, Александр Данилович совсем не ушибся, даже нигде не оцарапался о торчащие из-под снега коряги и камни.

   – Живой ли, Данилыч? – склоняясь к нему, спросил Митюха.

Меншиков открыл глаза, сел, обеспокоенно схватился за лежащий рядом с ним небольшой свёрток. Отряхнув от снега, осторожно развернул его. Сгрудившиеся вокруг него работники с напряжённым вниманием смотрели на него и на то, как он разворачивал свёрток.

   – Цела! – радостно сказал Александр Данилович, вновь заворачивая иконку.

   – Не иначе как сама она, Царица Небесная, тебя спасла, – проговорил Молчун, разглядывая икону.

Весть о чудесном спасении Меншикова быстро разнеслась по всему Берёзову. К новой церкви потянулись люди – взглянуть на чудотворную икону, спасшую светлейшего при падении с крутого склона. Сам Александр Данилович теперь каждый день бывал в новой церкви. Встречая его там, люди низко кланялись ему, многие плакали.

Всё, казалось бы, налаживалось, но одно не давало покоя Александру Даниловичу – это его старшая дочь Машутка. Она всё чаще хворала, а когда бывала здорова, то грустная сидела в своей комнате, глядя на то, как её младшая сестра шила шёлком узоры на скатерти либо читала. Иногда Маша просила её почитать вслух, но не слушала, а всё смотрела неподвижным взглядом в одну точку, словно видела там что-то таинственное, различимое лишь ею.

Замечая это, сестра умолкала, но Маша всё так же продолжала разглядывать стену.

Она несколько оживилась, когда Васятка принёс ей в старой меховой шапке маленького щенка, мать которого задрал волк. Она подолгу возилась с ним, а щенок привязался к ней, не отходя от неё ни на шаг.

Когда осенью 1729 года Маша заболела, Александр Данилович сам ухаживал за ней. От сильного жара она впадала в беспамятство, очнувшись, долго оглядывалась, припоминая, где она.

Как-то раз, придя в себя, она подозвала отца, бывшего тут же в комнате. Он склонился над нею. Острая жалость охватила его при виде бледного осунувшегося лица дочери.

   – Что, Машутка? – тихо спросил он, наклоняясь совсем близко к больной.

   – Батюшка, – еле слышно прошептала Маша, облизывая пересохшие от жара губы, – обещайте мне... – Она умолкла, ослабев, закрыла глаза.

   – Что? Что ты желаешь, Машутка?

   – Обещайте мне, – вновь повторила она, протягивая к нему слабую исхудалую руку с ладонью, сжатой в маленький кулачок.

   – Всё, всё, что только пожелаешь, – прошептал несчастный отец.

   – Я знаю, что скоро умру, – медленно, но твёрдо произнесла она.

   – Что ты, Машутка, что ты такое говоришь, – чуть громче проговорил убитый горем Александр Данилович.

   – Вот как умру, – не возражая отцу, продолжала Маша, – схороните вот это вместе со мной.

Она разжала пальцы, и на ладони дочери Александр Данилович увидел кольцо, которое узнал сразу. Это было обручальное кольцо, подаренное ей её первым женихом Петром Сапегой, свадьба с которым не случилась по его вине.

   – Машутка, Машутка, – зашептал он, обнимая ослабевшее тело дочери, – прости ты меня, прости!

Но она уже ничего не слышала.

Мария Александровна тихо умерла осенней ненастной ночью 1729 года. Её похоронили вблизи вновь построенной церкви на краю обрыва, под которым текла река Сосьва, теперь покрытая льдом и снегом.

Исполняя волю умершей дочери, Александр Данилович положил с нею в гроб то кольцо, которое она сумела сберечь вопреки всем обыскам и изъятиям у них ценностей.

Он сам рыл для неё могилу, расчистив замерзшую землю от снега, долго долбил её тяжёлым ломом, пока не подошли к нему знакомые плотники. Сняв шапки, они долго стояли молча.

   – Данилыч, – наконец хриплым голосом проговорил Молчун, – дозволь нам подсобить тебе.

Александр Данилович кивнул. Мужики дружно взялись за работу, и скоро глубокая могила для поруганной невесты государя Петра Алексеевича была вырыта.

Тяжёлые думы после смерти дочери не оставляли Меншикова. Возможно, причиной тому было кольцо, сохранённое дочерью, её любовью вопреки всем невзгодам и несчастьям. Возможно, тяжёлые думы о дочери, о её несчастной любви, о других своих детях, будущее которых было неизвестно, подорвали его здоровье. Он реже начал выходить из дома на прогулки, которые раньше совершал каждый день, но, как бы он себя ни чувствовал, в своей церкви он бывал ежедневно, молясь там у своей заветной иконки, прося у неё милости для оставшихся в живых сына и дочери.

Как-то раз, выходя из церкви, после службы, он столкнулся с воеводой Берёзова, который в последнее время частенько приходил в новую церковь.

   – Что-то смотрю, Александр Данилович, худо выглядеть стали или хвораете? – остановил его вопросом воевода.

   – Да есть маленько, – слабо улыбнулся Меншиков.

Некоторое время они шли молча, направляясь к дому опального ссыльного.

   – А я вот что думаю, – произнёс наконец воевода, чуть замедлив шаг, – почему бы вам не отправить прошение о помиловании? Ведь, говорят, государь скоро женится, так на радостях, может, и милости возможны?

Меншиков помолчал, потом остановился и, глядя прямо в лицо собеседника, ответил:

   – Нет, господин Бобровский, просить милости я не стану. Буду здесь жить, пока Бог жизни даст, а вам за доброту вашу спасибо.

Пережить дочь Александру Даниловичу Меншикову суждено было ненадолго. В начале ноября с ним случился приступ лихорадки, но во всём Берёзове не нашлось лекаря, способного ему помочь. Он то впадал в забытье, то приходил в сознание. Тогда с душевной болью видел склонённое к нему бледное лицо его младшей дочери.

   – Ничего, Шурочка, ничего, не убивайся, – говорил он слабым голосом, – я поправлюсь, обязательно поправлюсь. Мы ещё с тобой за брусникой в лес пойдём.

Дочь улыбалась ему сквозь слёзы.

   – Помнишь, как мы с тобой ходили в лес? – продолжал он всё тем же слабым голосом. – Ты всё удивлялась, как Машенькин щенок по ягодам катался.

Вспомнив недавно умершую сестру, Шура заплакала ещё сильнее.

   – Ну-ну, полно, полно, не плачь, – успокаивал он её.

В один из приступов лихорадки, мечась в жару, Александр Данилович вдруг увидел свою жену, но не такой, какой она была уже в опале, а молодой красавицей, такой, какой она была, приезжая к нему в войско, когда он бывал на войне то в Польше, то под Полтавой.

Теперь она стояла на крутом берегу речки, то ли Сосьвы, то ли другой какой, а он был на другой стороне и тоже молодой и весёлый. Она протягивала к нему руки, звала. Сам не зная как, он вдруг оказался рядом с нею.

Умер светлейший князь Александр Данилович Ментиков под утро 12 ноября 1729 года, пробыв в опале ровно два года и три месяца.

Попытки объяснить падение Меншикова делались неоднократно. Его пытались обвинить и в жестоком обращении с первой женой Петра Первого, заключённой самим государем в монастырь, и в отравлении второй жены Петра – императрицы Екатерины I. Говорилось, что она «нещастливое или отравленное питье получила». Светлейшего князя обвиняли и в том, что он перевёл в амстердамский и лондонский банки «многие суммы денег», справедливо ставили ему в вину жестокую расправу с противниками его планов женитьбы Петра II на своей дочери, заслуженно обвиняли ещё его современники во властолюбии для возвеличивания своей фамилии. Авторы дореволюционных работ о Меншикове связывали охлаждение Петра II к Меншикову с двумя поступками светлейшего, ущемлявшими якобы престиж императорской власти и поэтому вызвавшими недовольство молодого государя.

Во-первых, Меншиков помешал его распоряжению подарить некоторую сумму денег сестре в день её рождения. Во второй раз Меншиков вызвал гнев государя, когда во время освящения церкви занял кресло, которое предназначалось царю.

Однако подлинные причины падения Меншикова состояли в другом. Это была типичная для XVIII века борьба за власть среди верхов феодального общества. Ни Меншиков, представлявший новую знать, выросшую на почве преобразований, ни Долгорукие, ни Голицыны – отпрыски древних аристократических фамилий – не выступали с планами общественного переустройства. Как показал опыт дворцовых переворотов в XVIII веке – а падение Меншикова как раз и открывает их, – речь всегда шла не об изменении общественного строя и политической системы, а всего лишь о смене лиц, стоявших у власти. Сменялись цари и царицы, место одних временщиков и фаворитов занимали другие, но порядки оставались прежними.

Меншикова мы вспоминаем прежде всего потому, что этот человек-самородок был героем сражений под Полтавой, Батурином; он внёс огромный вклад в укрепление России.