Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Две невесты Петра II

Отечественная история.

М. БРЭ, 1996, т. 2

ОЛГОРУКОВ Иван Алексеевич (1708, Варшава – 8.11.1739, Новгород), фаворит императора Петра II, светлейший князь (1729). Из рода Долгоруковых, старший сын А. Г. Долгорукова. Долгое время жил в Варшаве у деда – Г. Ф. Долгорукова, затем у дяди – С. Г. Долгорукова. В 1723 приехал в Россию. С 1725 гоф-юнкер великого князя Петра Алексеевича (будущего императора Петра II). С июля 1727 камергер. В 1727 оказался замешанным в деле П. А. Толстого и А. М. Девиера, за что отправлен А. Д. Меншиковым поручиком в армейский полк. После восшествия на престол императора Петра II возвращён ко двору. Между императором Петром II и Д. установились дружеские отношения, используя которые Д. способствовал разрыву Петра II с Меншиковым. С февраля 1728 обер-камергер и майор гвардии. Отличался высокомерием, имел репутацию гуляки и ловеласа, вовлекал Петра II в кутежи; способствовал его обручению со своей сестрой Екатериной. Во время болезни Петра II (январь 1730) подделал его подпись на подложном завещании, составленном отцом и дядьями; однако склонить Петра II к передаче престола сестре Д. отказался. С воцарением Анны Ивановны 9 апреля сослан в Касимовский уезд Воронежской губернии. По манифесту 12.6.1730 вместе с отцом сослан в Берёзов. В 1737 в Петербург поступил донос тобольского подьячего О. Тишина о «непорядочных» поступках Долгоруковых, которые якобы «говорили важные злодейственные непристойные слова» об императрице Анне Ивановне и Э. И. Бироне. В 1738 начато следствие. Д. вывезен в Тобольск, затем в Шлиссельбург. На допросах под пытками рассказал о подложном завещании и роли в его составлении своих родственников. По обвинению в государственной измене Д. вместе с С. Г., И. Г. и В. Л. Долгоруковыми казнён (четвертован).

Супруга Д. – Наталья Борисовна Д. (17.1.1714 – 3.7.1771) – дочь Б. П. Шереметева. В конце 1729 обручена с Д. Когда начались гонения на Долгоруковых, она отвергла советы родственников отказаться от брака; свадьба состоялась 6.4.1730. 9 апреля сослана вместе с Д. После казни мужа (1739) получила разрешение жить у брата – П. Б. Шереметева, в октябре 1740 прибыла в Москву. В 1758 уехала в Киев и постриглась в монахини Киево-Флоровского монастыря (в сентябре) с именем Нектарии. В январе 1767 написала «Своеручные записки...», которые охватывали период её жизни до приезда в Берёзов.

Часть первая
ДОЧЬ СВЕТЛЕЙШЕГО КНЯЗЯ

Глава 1

Он рождён был в натуре, ко всякой добродетели

склонной, хотя в роскоши и жил, яко человек,

только никому зла не сделал и никого ничем

не обидел, разве что нечаянно.

Записки Н. Б. Долгорукой

оссия воевала. 1708 год был для неё самым тяжёлым. Разделавшись с датчанами, поляками и саксонцами, Карл XII тайно готовил вторжение в Московию, не сомневаясь в том, что этот поход будет кратким и победоносным. «Нигде не может быть заключён мир выгоднее и надёжнее, как только в самой Москве», – говорилось в тайной записке премьер-министра Швеции Пилере Карлу XII.

Овеянная славой многочисленных побед шведская армия, по их представлению, должна была совершить лёгкую прогулку и разделаться с русскими с таким же успехом, как с датчанами, поляками и саксонцами. «Шведская армия к 1708 году приобрела такую славу, что никто не сомневался, что победители датского, польского и шлезвигского противника вскоре победят Москву, тем более что король к своей главной армии решил присоединить и ту армию, которая стояла в Лифляндии. Все считали поход таким выгодным, что каждый, кто только имел искру честолюбия, хотел принять в нём участие, полагая, что теперь настал удачный момент получить почести и богатства. Король назначил генерала Акселя Спарра московским губернатором», – так писал шведский офицер Вейе.

Карл XII собрал армию такой силы, которую ещё ни один из его предков не выводил на поле брани. Победой в Московии король думал компенсировать все убытки, понесённые в этой войне с русскими.

Пётр и его приближённые были озабочены и лихорадочно искали пути к миру. Однако все попытки к перемирию с Карлом XII успеха не имели. Тогда Пётр отдал приказ о срочных мерах по защите Отечества. На западных границах и в столице России начали строить оборонительные сооружения. Грозным указом повелевалось срочно отремонтировать стены Кремля и Китай-города, расположить на них пушки. Ремонтные работы велись и на Земляном валу. Английский посол Чарльз Витворт, лично наблюдавший за этими работами, доносил в Лондон: «Укрепления вокруг Москвы возводятся с прежним усердием, но, так как они возводятся в морозы, сам старший их инженер опасается, как бы большая часть не обрушилась при оттепели, обыкновенно наступающей здесь в начале апреля. Когда работы будут окончены, верхи снабжены будут сильной артиллерией разного калибра; на валах и бастионах предположено поставить около двух тысяч орудий... Несколько сот чугунных орудий и мортир недавно привезено ещё из Сибири».

Карл XII родился в 1682 году. Французский граф Гюнскар дал ему такую характеристику:

«Король шведский высокого роста, выше меня почти па голову. Он очень красив, с прекрасными глазами, хорошим цветом овального лица, немного пришепётывает. Носит небольшой парик с волосами, сзади связанными в кошельке. Он носит подгалстучник, очень узкое полукафтанье из гладкого сукна с рукавами узкими, как у наших камзолов, поверх полукафтанья небольшую портупею со шпагой необычайной длины и ширины, башмаки почти плоские, что составляет одеяние довольно странное для государя его возраста».

А вот как писал о Карле XII английский посол Степней:

«Это высокого роста, хорошо сложенный государь, но довольно неряшливый. Манеры его грубее, чем можно было ожидать.

Для государя всегда имеется наготове осёдланный конь. Карл вскакивает на него и несётся впереди один, не дожидаясь, пока кто-нибудь успеет последовать за ним. Он иногда делает в день по десяти—двенадцати немецких миль, что равняется сорока восьми—пятидесяти английским, и это даже зимой, бывает весь покрыт грязью, словно почтальон. Одежда его голубого цвета с жёлтыми медными пуговицами, полы полукафтанья отвёрнуты спереди и сзади, открывая камзол и кожаные штаны, часто очень сальные. Он носит чёрный креп вместо галстука, но ворот его сюртука застегнут так высоко, что из-под него всё равно ничего не видно.

Рубашка и рукава обыкновенно очень грязны, манжеты и перчатки он надевает, только когда едет верхом.

Руки такого же цвета, как обшлага, так что их с трудом можно различить. Волосы у него светло-каштановые, очень жирные и короткие, и он их расчёсывает только пальцами. Он садится без всяких церемоний на первый попавшийся в столовой стул. Ест быстро, никогда не остаётся за столом дольше четверти часа и не говорит за обедом ни слова. Пиво – единственно употребляемый им напиток. Он не признает ни простынь, ни пологов над кроватью, перина, лежащая под ним, служит ему и одеялом. Рядом с постелью у него лежит прекрасная, покрытая позолотой Библия – единственная представительная вещь из всей его обстановки».

А тем временем в том же тревожном 1708 году в семье князя Алексея Григорьевича Долгорукого произошло событие, возможно, не отмеченное бы никем, кроме близких родственников, если бы его последствия не сказались роковым образом на всём семействе и даже на делах Великого Преобразователя.

В семье князя Алексея Григорьевича и его супруги княгини Прасковьи Юрьевны родился первенец, а поскольку он появился на свет в праздник Иванова дня, то и имя ему было дано Иван.

К удивлению Прасковьи Юрьевны, всё время пребывания в тяжести она совсем не чувствовала своего состояния вопреки страхам, которые нагоняли на неё разговоры окружавших её женщин. Только одна старушка-богомолка, случайно забредшая к ним в церковь по случаю праздника, сказала ей, быстро взглянув:

   – Легко родишь – трудно жить будет.

   – Кто трудно жить будет? – переспросила княгиня Прасковья. – Я, что ли, или тот, кто рождён? – с недоверчивой улыбкой обратилась она к старухе.

   – А это уж как Бог даст, всё в его воле. Может, он, а может, и ты.

   – Да ладно, будет тебе, старая, каркать, – прервала странницу родственница и подруга княгини, гостившая у Долгоруковых. – Ты не слушай её, Прасковьюшка, не слушай, а ты, богомолка, пошла, пошла вон. Нечего тебе здесь делать, ещё порчу какую нашлёшь на молодую.

   – Ну зачем же ты так строго с ней? Она говорит сама не знает что, лишь бы разжалобить кого-нибудь.

Княгиня догнала старуху и, протянув ей монетку, проговорила:

   – Не обижайся, бабушка, она не со зла говорит. Я и сама знаю: как Бог захочет, так всё и случится.

   – Дай-то тебе Господь всего, что пожелаешь, да побереги себя, шибко-то не бегай. Чай, родишь скоро? – спросила старуха, оглядывая княгиню Прасковью быстрым взглядом своих не по-старушечьи ясных глаз.

   – Должно, уже совсем скоро, – улыбнулась Прасковья Юрьевна и, повернувшись, пошла к дому.

Большой каменный дом князей Долгоруких стоял среди ухоженного огромного сада с вычищенными дорожками, ровными рядами лип, клёнов и дубов. В этом саду располагалась целая цепочка прудов, соединённых между собой протоками. Посреди самого большого пруда был небольшой живописный остров, весь в зарослях черёмухи и малины. К нему вели новые деревянные узенькие мостки с перильцами из стволов молоденьких берёзок. Возле мостков был сооружён причал, возле которого легко покачивались на воде красиво расписанные весельные лодки. За парком простирался фруктовый сад с рядами яблонь и вишен. За садом возвышались оранжереи, где круглый год вызревали свои и заморские фрукты и овощи. В стороне, за оранжереями, огороженные забором, помещались хозяйственные постройки: конюшня, псарня с огромным количеством собак, птичий и скотный дворы.

Во всём был виден достаток и порядок, направляемый умелой рукой. Всю дорогу до дома княгиня Прасковья молчала, была задумчива и только у самого дома, дотронувшись легко до руки подруги, сказала:

   – Уж ты, Марьюшка, не уезжай сегодня, побудь со мной, а то что-то боязно мне. Да и Алексей Григорьевич в Москву уехал, обещал скоро воротиться, да всё нет его.

   – Не печалься, Панечка, конечно, не уеду, побуду с тобой. Это, видно, та старуха в церкви на тебя печаль нагнала, а ты не мысли ничего дурного. Я вот родила уже двоих ребяток и, видишь, живая перед тобой стою, – улыбнулась подружка.

   – Спасибо тебе, Марьюшка. Знаю, что ты не оставишь меня.

Родила княгиня Прасковья под вечер большого горластого мальчишку, и, правда, всё так и вышло, как говорила старуха. Княгиня словно и не заметила, как родила, как рядом с нею оказался её сынок, её первенец.

Нарочный, посланный в Москву за князем, скоро воротился вместе с ним. Князь Алексей ворвался в комнату роженицы как был – в дорожном платье и в пыли.

   – Ну, Прасковьюшка, ну, княгинюшка! – закричал он с порога, расталкивая толпившуюся возле кровати роженицы челядь. – Ну, угодила, ну, порадовала! Сына родила, да какого! – говорил он, взяв на руки ребёнка и разглядывая сморщенное красное личико и широко открытый рот, откуда неслись громкие вопли. – Кричи, кричи, Иванушка, кричи громче, пускай все вокруг знают, что ещё один Долгорукий на свет явился и не кончится вовек род их!

   – Полно, полно, князь, оставь младенца, – сказала Марьюшка, которая неотлучно находилась при роженице. – Видишь, зашёлся весь от плача, – говорила она, протягивая руки, чтобы забрать младенца.

   – Пускай кричит, русский кричит – здоровее будет.

Князь отвернулся от Марьюшки, крепко прижимая к себе сына, но, словно вспомнив что-то, резко наклонился к постели княгини и положил младенца рядом с матерью. Обернувшись к дверям, громко крикнул:

   – Прошка где? Зовите сюда! Пускай идёт немедля да несёт сюда всё, что в Москве Купили!

Все бывшие в комнате засуетились. Кто-то, открыв дверь, громко звал Прошку, кто-то, расталкивая всех, выбежал из горницы разыскивать этого самого Прошку.

Прошка появился сразу же, будто ожидал за дверью, когда его позовут. Это был молодой, высокий, под стать князю, молодец, постоянно сопровождавший его но всех поездках. Он вошёл робко, как входят в помещение, где лежит больной, и застыл у двери, опустив на пол огромную ковровую сумку.

   – Чего стал? – окликнул его князь. – Иди сюда! Смотри, какого красавца мне княгинюшка принесла! Да не робей! Сумку-то, сумку тащи сюда!

Прошка подошёл ближе, остановился подле кровати, с удивлением разглядывая притихшего младенца.

   – Вот он какой! Видал? – не унимался князь, снопа беря ребёнка на руки.

Тот сразу же начал вновь кричать.

   – Ты бы, Алексей Григорьевич, положил младенца, пускай полежит на воле, а то всё в темноте да в темноте обретался, – слабо улыбаясь, проговорила княгиня.

Князь осторожно положил ребёнка и сразу же, обернувшись к Прошке, приказал:

   – Сумку-то давай выгружай!

Прошка наклонился к сумке, раскрыл её, стал вытаскивать оттуда куски дорогих материй: бархат, парчу, кружева, узорные платки, вышитые рубашки. Всё это Алексей Григорьевич кучей свалил на кровать в ноги роженицы. Наконец, достав со дна сумки довольно большой замшевый кошелёк, Прошка подал его князю.

   – Это тебе, Прасковья Юрьевна, – сказал князь, медленно вытаскивая из кошелька длинные бриллиантовые серьги из крупных камней, радугой блеснувших на солнце, которое щедро заливало горницу.

Выбирать имя младенцу долго не пришлось. Так и окрестили его, как князь Алексей Григорьевич назвал, – Иваном...

Крестили Ивана в своей церкви в Горенках. Церковь была небольшая, но изрядно расписанная местными мастерами, учившимися даже у итальянцев. Те, признавая особо талант одного из них, уговаривали его уехать в Италию, суля большие деньги за умение. Но Илья – так прозывался мастер – не соглашался оставить Россию. Не лежала у него душа к чужим краям. С радостью расписывал он церковь в Горенках. В цветах и винограде смотрели со стен искусно выписанные Ильёй Алексей Божий человек, убогий Лазарь, Михаил-архангел с мечом, Георгий со щитом и копьём, благоверный Александр Невский, Кирилл и Мефодий, которые Писание давали и Крест веры водружали. Читали Писание Иван Златоуст и Иоанн Богослов. Ласково глядели на людей со стен церкви Сергий и Савва, а грозный Илья в высоте гремел молниями в тучах. Шли под самым куполом к лучезарному престолу святые мученики: мужи и жёны. Над входом в церковь и по краям его Илья написал Страшный Господень суд. Шли голые и босые – блаженные, нищие духом, плакавшие и смиренные; и были тут многие знакомые Илье лица: и псари княжеские, и повара, и шорники – все смотрели со стен на молящихся.

Вот в этой-то церкви и окрестили младенца. Позже, когда кончилось празднество, вошла княгиня в горницу, где кормилица Агафья собиралась кормить дитя, распеленала его да так и застыла над ним в испуге. Здоровая краснощёкая кормилица уставилась на госпожу.

   – Али что случилось с дитём? – спросила она.

   – Ты посмотри, Агафьюшка, ты только посмотри! Кто ж такое сотворил? – всё также испуганно произнесла Прасковья Юрьевна.

   – Ничего такого не вижу, – пожала плечами Агафья, склоняясь над ребёнком. – Всё вроде бы на месте, ручки-ножки целы, вон как сучит ими, – говорила она, разглядывая дитя.

   – Да я не о том, – начиная сердиться, сказала княгиня. – Ты гляди, гляди – ведь крестильная рубашечка на нём наизнанку надета!

   – А и верно, как есть наизнанку, – повторила Агафья и с испугом взглянула на хозяйку.

   – Кто ж это так сподобился? – не могла успокоиться Прасковья Юрьевна.

   – Неужто крестная Марьюшка недоглядела?

   – Видно, что так. Она рубашечку-то держала, может, и недоглядела. А ведь это нехорошо, Агафьюшка, – задумчиво произнесла княгиня.

   – Пустое это всё. Мало ли чего бывает: когда наизнанку нечаянно надену, а другой раз так и нарочно, чтобы нарядная-то сторона целей была, – уверенно сказала Агафья, ловко пеленая младенца и прикладывая его к груди.

   – Нет-нет, Агафьюшка, ты погоди, погоди. Ты положи его да распеленай снова, я ему другую рубашечку надену, а эту долой, долой, – проговорила скороговоркой княгиня, роясь в груде детского приданого.

Наконец злосчастная рубашечка была снята, ребёнок вновь спелёнут и передан Агафье.

   – Ты уж, Агафьюшка, не сказывай никому про это.

   – Про рубашечку, что ли?

   – Да, да, про неё. Ведь это нехорошо, нехорошо, – торопливо повторяла княгиня, пряча рубашечку в карман своего платья.

Шведская армия выжидала. На знаменитом совете русских в Бешенковичах был обсуждён и одобрен Петром I план ведения кампании, если шведы начнут наступление.

План по поручению государя был составлен Александром Даниловичем Меншиковым[1]1
  Меншиков Александр Данилович (1673—1729) – князь, ближайший сподвижник Петра I, нарвский генерал-губернатор, действительный тайный советник, фельдмаршал, адмирал, генералиссимус; участвовал во всех важнейших государственных преобразованиях; в 1727 г. потерпел поражение в борьбе за власть, сослан с семьёй в г. Берёзов в Сибири, где умер.


[Закрыть].

В своём плане, который назывался «Како поступать против неприятеля при сих обстоятельствах», Меншиков допускал передвижение неприятеля в любом направлении, но куда бы ни тронулись шведы – на Смоленск, Москву, Ингерманландию или на Украину, – русские войска должны были придерживаться единой схемы: главной армии надлежало двигаться впереди неприятеля, производя опустошение местности; кавалерийским частям – находиться в тылу шведов, наносить удары на переправах и уничтожать мелкие отряды. Конница должна была сопровождать шведов на флангах. Если же неприятель, паче чаяния, откажется от намерения вторгнуться в Россию и захочет вернуться в Силезию, то главная задача будет у драгун: эти маневренные части должны были держать шведов в постоянном напряжении и изматывать их. Пехоту намечалось направить против армии Левенгаупта, с тем чтобы, загнав его в Ригу, осадить и принудить к капитуляции.

Ставка в войне была высокой. Речь шла не о частичных уступках, а об утрате целостности Российского государства. Именно это обстоятельство, независимо от того, в каком направлении двинутся шведы, вынудило Петра I на суровые условия ведения войны. В указе от 9 августа 1708 года он повелевал: «Ежели же неприятель пойдёт на Украину, тогда иттить у оной перед и везде провиант и фураж, також хлеб, стоящий в поле и в гумнах или житницах по деревням (кроме только городов) польской и свой, жечь не жалея и строения перед оным и по бокам, такоже мосты портить, леса зарубать и на больших переправах держать по возможности. Також и то сказать, ежели кто повезёт к неприятелю что ни есть, хотя за деньги, тот будет повешен, також ровно и тот, который ведает, а не скажет».

Этот план возымел своё действие. Шведы терпели нужду и в хлебе, и в фураже.

На требования солдат о хлебе Карл XII их утешал, говоря, что терпеть им осталось немного, и тогда им в провианте никакого оскудения не будет, но в Москве всё изменится.

В дневниковых записях в сентябре 1708 года анонимный автор писал: «...голод в армии растёт с каждым днём: о хлебе уже больше не имеют понятия, войско кормится только кашей, вина нет ни в погребах, ни за столом короля... Трудно даже выразить словами то, что приходится испытывать в настоящее время, но всё это пустяк по сравнению с тем, что предстоит ещё испытать в будущем».

План русских – отступая, донимать врага – дал свои результаты.

Всё лето 1708 года то тут, то там сталкивались русские и шведы. Особое значение для российских войск имели сражения при селе Добром, о котором Пётр писал Апраксину: «Я, как почал слушать, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видал. Дай, Боже, впредь так».

Особую роль для русских играла их победа у деревни Лесной, где в руки солдат попал огромный обоз шведов с необходимым продовольствием и припасами, который вёл на помощь армии Карла генерал Левенгаупт. Успех русских войск от Полтавской баталии отделяло ровно девять месяцев. Неслучайно Пётр назвал победу при Лесной матерью полтавской победы.

Обессиленные войска Карла XII, не получив подкрепления из обоза, повернули с дороги на Москву (где мечтали обосноваться на зимних квартирах) на Украину.

Измена гетмана Украины Ивана Степановича Мазепы и переход его на сторону врагов России – шведов – могли иметь трагические последствия для Петра. Этот поступок был так неожиданен для царя потому, что он всегда с особым уважением относился к гетману, ценя его ум и опытность. Тяжело переживая это предательство, Пётр с раздражением писал: «Всем есть известно, что от времени Богдана Хмельницкого, который пришёл в подданство, все гетманы являлись изменниками и какое великое бедство государство наше терпело, а наипаче Малая Россия от того».

На измену Мазепы Пётр ответил решительно и быстро. Резиденция Мазепы город Батурин был разорён, многие его сторонники казнены, а украинская армия оказалась прочно отрезанной драгунами Меншикова.

Разместившись на зимних квартирах на Украине, армия Карла несла большие потери. Её солдаты гибли от холода: зима 1708 года была очень суровой.

Весна 1709 года застала шведскую армию за осадой крепости Полтава. Взятие Полтавы открывало дорогу на Харьков и Белгород, а также в Крым и турецкий Очаков. Кроме того, Карл надеялся здесь выманить Петра и сразиться с ним в чистом поле.

Осада Полтавы затягивалась и становилась всё труднее. Оставить её Пётр не мог, и с этого момента желание Карла встретиться наконец с армией Петра стало и его желанием. Встреча двух армий была неминуемой.

Русские войска переправились через реку Ворсклу и встали в нескольких вёрстах от Полтавы. За спиной у них был крутой берег реки, слева – густой лес, справа – глубокая лощина. Солдаты построили укреплённый лагерь. Перед ними лежало довольно узкое полтавское поле. Поперёк поля Пётр приказал построить несколько укреплённых редутов.

В ночь с 26 на 27 июня шведская армия вышла на поле и построилась в боевом порядке. Раненного накануне Карла вынесли к войску на носилках. Армия громкими криками приветствовала своего короля. Он дал главнокомандующему армией фельдмаршалу графу Ронгшильду приказ о наступлении.

Четырьмя колоннами под оглушительный бой барабанов в сумерках раннего утра шведы двинулись навстречу русским. На полтавское поле вышла в то утро одна из лучших армий мира. Солдаты её были опытны, дисциплинированны и хладнокровны. Их вели в бой талантливые генералы, а во главе войска стоял великий полководец – король, не знавший поражений.

Пётр, не любивший генеральных сражений, понимал, что всё может решить случай, который в один миг изменит судьбу армии и трона. Он говорил: «...сия игра в Божьих руках, и кто ведает, кому счастье будет».

На полтавском поле в ожесточённой схватке сошлись две огромные армии: тридцатидвухтысячная армия русских и двадцатитысячная шведов. Армии двинулись навстречу друг другу. Впереди на любимой белой лошади Лизет ехал сам Пётр, за ним фельдмаршал Шереметев, а далее под знамёнами и барабанный бой вся русская армия. Пётр передал командование армией фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, а сам отошёл в сторону и встал в ряды своего Преображенского полка.

Исход кровопролитной битвы был решён стойкостью русских солдат, которые смогли сдержать натиск опытного и сильного противника. Шведы дрогнули и побежали. Началась погоня, которая кончилась на границе поля.

Трофеи, попавшие в руки русских, были огромны. II плену оказались видные генералы и придворные Карла. Самого короля, безуспешно старавшегося остановить бегущих солдат, охрана увезла с полтавского поля. Бегущая шведская армия была застигнута 30 июня у местечка Переволочна, на берегу Днепра. Брошенная своим королём, шестнадцатитысячная армия сдалась отряду русской конницы в девять тысяч человек.

В этом же 1709 году, 19 декабря, у победителя шведов в Полтавской битве Петра I родилась дочь Елизавета. Она появилась на свет под победный марш войск вернувшейся армии её отца, ведущей за собой длинный обоз пленных и военных трофеев.