Текст книги "Две невесты Петра II"

Автор книги: Софья Бородицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Из-за волнения, не оставлявшего Машу, она не могла видеть, как надевая кольцо на палец её жениху, Екатерина сжала его ладонь своей маленькой и горячей рукой, посмотрев ему в глаза так откровенно и призывно, что тот на какое-то время совсем смешался и ответил на крепкое рукопожатие государыни, взяв её руку двумя руками и сильно сжав её.

После обручения дни для Маши летели стремительно. Она то носилась по дому, то бегала в людскую, где четыре швеи день и ночь кроили и шили одежду в приданое. Тут были и рубашки. Тётка Варвара, соблюдавшая старинные обычаи, настояла на том, чтобы дюжину таких рубашек изготовили из красного шелка, украсив их кружевом и вышивкой. Особой заботой тётки и матери было постельное бельё, которого готовилось так много, что оно заполнило собой всю горницу. Для шитья платья невесты была приглашена приезжая искусная портниха из Польши, которую кстати порекомендовал жених, сказав, что многие знатные дамы Варшавы почитали для себя за честь шить у неё наряды.

Презрев старинный обычай, когда жених до свадьбы не должен был видеть невесту, граф Сапега часто бывал в доме Меншиковых, где его всегда ждали. Для него в эти дни готовились его любимые кушанья, Маша сама в такой день часто забегала на кухню, где возле длинной раскалённой плиты суетились повара, стоял шум от посуды, гул голосов и вкусно пахло то жарким, то сдобным тестом. Она даже сама пробовала готовить любимые женихом пироги с мясом.

В столовой за столом, где, кроме своей семьи, постоянно собиралось много народу, жениху нравилось все: и молодая красавица невеста, и её добрая мать, всегда с ласковой улыбкой предлагавшая ему отведать то или другое блюдо, и тётка невесты Варвара Михайловна с её бесконечными интересными рассказами о старине, о тех смешных, как казалось жениху, привычках, которые строго соблюдались раньше. Слушали рассказ Варвары Михайловны о том, как увидевший до свадьбы невесту жених уже не имел права отказаться от неё. Такие истории у жениха и невесты вызывали веселье. Улыбаясь, они переглядывались друг с другом, и взгляды их красноречиво говорили о том, что с ними такого уж никогда не случится. А Варвара Михайловна, не обращая внимания на их переглядывания, очень серьёзно продолжала рассказывать о всех старинных правилах и обрядах, положенных исполняться на свадьбе. Особенно подробно говорила она о правилах передачи приданого невесты. О приданом она всегда высказывалась сосредоточенно, словно желая жениху и невесте поступать так же, как заведено было встарь.

Графа Сапегу больше всего развлёк рассказ Варвары Михайловны о том, что приданое невесты должно было быть доставлено в дом жениха ещё до свадьбы и строго по росписи. Увидев улыбки слушавших, Варвара Михайловна серьёзно добавила:

   – Это чтобы обмана не было. Как ведь в старину говорили: «Денежки на стол – девушку за стол».

При этих словах рассказчицы все громко рассмеялись.

   – Не бойтесь, граф, – обратился к жениху Александр Данилович, – тут всё чисто, всё без обману. И девица за столом – сами изволите видеть – не кривая, и не слепая, и не хромая.

Слова хозяина потонули в громком смехе гостей. Смущённая разговором Маша покраснела до слёз.

   – И с приданым всё будет в полном порядке, – продолжал Меншиков.

Неожиданно встав из-за стола, он вышел, сопровождаемый озадаченными взглядами обедающих. Однако недоумённое молчание было прервано его скорым возвращением.

Александр Данилович, улыбаясь, подошёл к тому месту, где сидел за столом жених, и, чуть наклонясь, поставил рядом с ним довольно объёмистую шкатулку из красного дерева, обитую по углам узорным серебром. В замке шкатулки торчал маленький ключик. Гости, вновь умолкнувшие, с любопытством смотрели то на самого хозяина, то на смущённого жениха, то на шкатулку.

   – Вот, граф, видите эту небольшую коробочку? – спросил Александр Данилович. – Откройте её.

Жених с недоумением смотрел на отца невесты.

   – Да-да, откройте, не бойтесь. Поверните ключик, и она откроется.

Присутствующие за столом, перестав есть, ждали, глядя на жениха. Граф Пётр осторожно, словно боясь сломать ключик, повернул его. Раздался тихий мелодичный щелчок, и крышка шкатулки открылась сама.

Глазам любопытствующих гостей открылось, наконец, содержимое шкатулки. Она, как волшебный сказочный ларец, доверху была заполнена драгоценностями. Тут были массивные кольца, длинные с подвесками серьги, ожерелья, и всё это блестело и переливалось от игры драгоценных камней. Послышались восхищенные, завистливые восклицания. Жених смущённо перевёл взгляд со сверкающих драгоценностей на лицо невесты, не зная, как повести себя и что сказать.

   – Ну что, граф, – самодовольно проговорил Александр Данилович, – хорошо невестино приданое?

Оправившись от неловкости инцидента, которого молодой человек никак не ожидал, он взглянул на свою невесту, сидевшую напротив, пунцовую от смущения и с глазами, полными слёз, слегка отодвинул от себя драгоценности и, глядя прямо в лицо Александра Даниловича, тихо ответил:

   – Приданое красивое, только моя невеста прекраснее.

В предсвадебных хлопотах незаметно прошло лето. Оставаясь одна в своей комнате, Маша подолгу лежала без сна, глядя то на подаренное женихом обручальное кольцо, то на тот давнишний, уже засохший букет белых нарциссов, к которому она никому не разрешала прикасаться.

Осень стояла звонкая, тёплая, с багряной листвой увядающего сада, со сладковато-пряным ароматом последних цветов.

Часто по вечерам Маша приходила в комнату тётки и, подождав, пока та не окончит вечернюю молитву, забивалась к ней в постель и, крепко обняв её за худенькие плечи, прижималась к ней, шепча в ухо все свои заветные секреты.

   – Счастливая ты, девка, – говорила тётка. Маше ласковым голосом. – Замуж по любви идёшь, великое это дело – по любви, – вздыхая, повторяла Варвара Михайловна.

Маша замирала от её слов и про себя шептала молитву, прося Бога оградить и её, и её жениха от всяких неожиданных напастей.

Между тем дома творилось что-то неясное. Александр Данилович уезжал из дому ещё затемно и возвращался так поздно, что порой уже все спали, исключая Дарью Михайловну, которая никогда не ложилась, пока супруга не было дома, иногда ожидая его до самого утра, что сильно сердило светлейшего.

   – Ну что за дела? – говорил он возмущённо. – Вырос уже вроде, нянек мне не требуется.

Но тут же, видя расстроенное лицо жены, произносил ласково:

   – Не тревожься ты так, княгинюшка, обо мне.

   – Да как же, отец мой, не тревожиться, – отвечала она, – Лихих людей кругом полным-полно. Вот, говорят, недавно за Фонтанкой-рекой опять кого-то жизни лишили.

   – Так ведь это за Фонтанкой, – смеясь, замечал князь, – я в такую даль не езжу, что мне там делать-то. Нет-нет, я далее дворца государыни нигде не бываю. – И, помолчав, добавлял: – Хотя и там лихих людей хватает.

   – Скажи-ка ты мне, отец родной, – обращалась Дарья Михайловна ласково к мужу, – свадьбу-то Машенькину когда играть будем?

   – Свадьбу, свадьбу, – как бы не понимая, о чём идёт речь, повторял Александр Данилович.

   – Да, Машенькину свадьбу, – говорила более решительно Дарья Михайловна.

   – Да, да, свадьбу, – словно очнувшись и как-то странно глядя на жену, повторял Меншиков. – Свадьбу, свадьбу...

И вдруг однажды, взяв жену за руку, усадил её на диван и сам присел рядом. Встревоженная Дарья Михайловна, ничего не понимая, испуганно смотрела на него.

   – Послушай, княгинюшка, – сказал он ласково и в то же время очень серьёзно, – я полагаю, что этой свадьбы вообще не будет.

   – Да ты что, отец мой, как это – не будет свадьбы? – испуганно вскрикнула Дарья Михайловна, прикрывая рот ладонью.

   – Тише, тише, – остановил её сердито князь. – Что ты, мать моя, так всполошилась? Я ведь не сказал, что свадьбы вообще не будет.

   – Как это? – уже ничего не понимая, переспросила Дарья Михайловна.

   – Так разве на этом женихе свет клином сошёлся? Не будет этой свадьбы, – князь сделал ударение на слове «этой», – будет другая.

   – Как это? Как это? – повторяла Дарья Михайловна.

   – А так, – задумчиво произнёс Александр Данилович и замолчал.

   – Да ты говори, говори, отец мой, не томи душу мою. Что случилось с женихом-то? Может, заболел?

   – Нет, – усмехнулся Меншиков, – с женихом всё в порядке.

   – Тогда что же? Не пойму тебя никак, растолкуй ты мне, дуре, всё как есть.

   – А тут и толковать нечего, всё просто, всё очень даже просто.

   – Что просто? – недоумевала княгиня.

   – А то просто, что красив больно жених-то наш.

   – Так кому от этого худо, что красив?

   – Худо? – повторил Александр Данилович. – Я не сказал, что худо. Чего ж худого в том, что молодец из себя видный да пригожий.

   – Не томи, Александр Данилович, не томи душу, скажи ясно, что стряслось-то?

   – А то и стряслось, что приглянулся наш нареченный жених государыне.

   – Государыне?! – выдохнула Дарья Михайловна, всё ещё ничего не понимая.

   – Да-да, ей, государыне, – твёрдо и, как показалось княгине, зло ответил князь.

   – Так она ведь ему в матери годится!

   – Да хоть бы и в бабушки, что с того?

   – Не пойму тебя, отец мой, что она, замуж за него собралась, что ли?

   – Ну зачем ей замуж, – ядовито улыбнулся Александр Данилович. – Не она за него замуж собралась...

   – А кто же? – в нетерпении прервала его Дарья Михайловна.

   – Есть там желающие полакомиться остатками...

   – Да говори ты яснее, отец мой, и так голова от твоих речей кругом пошла.

   – Думаешь, напрасно его государыня камергером сделала да ко двору приблизила?

   – Не знаю я всех дел государыни, – вновь нетерпеливо прервала она мужа.

   – Да где тебе и знать-то, да и ни к чему.

   – Так что ж из того, что он теперь камергер? Я так полагаю, что это государыня сделала из милости к тебе: ведь он жених твоей дочери.

   – Да как же, как же, – вновь так же ядовито улыбаясь, сказал князь, – будет она о других заботиться, когда тут свой интерес имеется.

Дарья Михайловна молчала и непонимающе смотрела на мужа.

Глядя на взволнованное лицо жены, Александр Данилович, помолчав немного, тихо сказал:

   – Нет, дорогая моя жёнушка, она его для себя во дворец приблизила, для того и камергером сделала. – Вздохнув, он продолжал: – А чтобы всё это безобразие не так всем в глаза бросалось, решено женить его на её племяннице, благо старая дева тут как тут...

   – Да как же это можно? – всплеснула руками Дарья Михайловна.

   – Всё, всё можно, дорогая ты моя княгинюшка. Была бы только воля царская, а там уж любое повеление исполнено будет.

   – Да как же так? Машенька-то как теперь? – сокрушённо повторяла Дарья Михайловна. – Они ведь любят друг друга.

   – А ты, княгинюшка, не очень-то сокрушайся, – неожиданно твёрдо сказал Александр Данилович, – у меня для Машеньки другой жених есть. – И, глядя на залитое слезами лицо жены, добавил: – Есть жених, может, и получше прежнего.

   – Кто ж такой? – безучастным голосом спросила Дарья Михайловна.

   – А вот этого-то я тебе пока и не скажу, – хитро улыбнулся князь.

Кругом было что-то не так, но что именно изменилось, Маша не могла бы сказать. По-прежнему суетились родные вокруг её приданого, по-прежнему по целым дням девки-швеи не выходили из комнаты, где под присмотром то самой Дарьи Михайловны, то её сестры Варвары шили бельё, рубашки, платья и шубки.

Маша часто слышала, какие-то странные тихие разговоры тётки с матерью, которые сразу же прерывались, как только девушка оказывалась рядом. Александр Данилович теперь редко бывал дома, часто уезжая то в Ригу, то в Митаву, и, судя по его недовольному виду, дела у него шли не очень-то хорошо. Но даже если бы он и был дома, Маша не рискнула бы поговорить с ним о предмете, который её интересовал более всего, – о дне её свадьбы с графом Петром Сапегой, который почему-то всё откладывался и откладывался...

Как-то раз вечером, зайдя к тётке, Маша хотела расспросить её, в чём причина такой долгой отсрочки свадьбы и почему граф Пётр стал ездить к ним намного реже, чем ранее. Но тётка, сославшись на то, что Маша мешает ей молиться перед сном, выпроводила её.

Всё открылось неожиданно. Однажды Маша отправилась в горницу, где девушки-швеи шили для неё затейливое платье по последней французской моде, точно такое же, какое она видела на цесаревне Елизавете. Было холодно, и, жалея тепло, все двери плотно закрывали. Подойдя к закрытой двери, Маша услышала конец фразы, поразивший её.

   – Жених-то наш, бают, женится на другой, – говорила одна швея, которую Маша узнала по голосу.

Это была разбитная весёлая девушка Аннушка, всегда всё узнававшая раньше всех. Затаив дыхание, Маша прислонилась к двери, боясь пропустить хотя бы слово из разговора девушек.

Очень скоро она узнала, что её свадьба с графом Петром Сапегой расстраивается из-за повеления государыни.

   – Прямо отняла она жениха у нашей барышни, – говорила Аннушка.

   – Ну, прямо отняла! – возразила ей другая девушка. – Ей-то он зачем надобен?

   – Как зачем? – засмеялась Аннушка. – Жених-то наш красавчик! Уж такой красавчик, такой красавчик, – смеясь, повторяла она, – так бы и съела!

   – Да полно тебе зубоскалить, болтушка, – серьёзно возразил ей кто-то из подруг.

   – Ну, ей-богу, правду говорю, – продолжала Аннушка, – от верных людей слыхала, что берёт его государыня себе в полюбовники. Старые-то, вишь, ей все надоели, а свеженького да хорошенького всем охота.

За дверью некоторое время было тихо. Маша ни жива ни мертва ждала, что ещё скажет Аннушка.

   – А наша-то барышня как же? – спросил её кто-то.

   – А как? – весело отозвалась Аннушка. – Да никак. Приданое-то мы не зря готовим: и для неё женишок сыскался...

   – Да кто ж такой? – раздалось несколько голосов.

   – Кто, кто, – повторила Аннушка, – это уж ни в жисть не догадаетесь.

В ответ прозвучало несколько имён молодых людей, часто бывавших в доме Меншиковых.

   – Не, не, девки, не гадайте, всё одно не догадаетесь.

   – Так сама скажи, не томи. Чай, не секрет, раз приданое готовим.

   – Вот уж верно, женишок так женишок!

   – Ну кто же? Кто? Не томи ты нас, Аннушка!

   – Да Пётр Алексеевич...

   – Какой такой Пётр Алексеевич? – прервала её одна из девушек.

   – Какой, какой? Самый что ни на есть настоящий Пётр Алексеевич!

   – Неужто великий князь?

   – Он, он самый и есть, – уверенно прозвучал голос Аннушки.

   – Пустое болтаешь, девка. Какой же он жених? Ему и лет-то от роду есть ли десять?

   – Не десять, а поболее, – всё так же уверенно отвечала Аннушка.

   – Не может того быть! Ну кто такое дитё женить станет? Наша-то барышня много старше его будет.

   – Что ж с того, что старше? Зато он великий князь. Бают...

Но тут Аннушка заговорила так тихо, что оглушённая новостью Маша не слышала больше ничего.

Но даже из того, что она узнала, ей многое стало ясно. Так вот, значит, почему их свадьба всё время откладывается, и граф Пётр совсем перестал бывать у них в доме!

Не помня себя от навалившегося горя, Маша как во сне отошла от двери, поднялась к себе в комнату и бросилась на постель.

Маша металась на постели, не находя себе места. Она то снимала, то вновь надевала обручальное кольцо, подаренное ей женихом в тот памятный радостный день, теперь уже такой далёкий. Наконец она надела кольцо, сжала руку в кулак так крепко, словно кто-то хотел отнять его у неё.

– Нет-нет, – прошептала она, – это всё не так. Надо идти куда-то, бежать, узнать всю правду. Правду, правду, правду, – повторяла она, уткнувшись лицом в подушку и горько плача.

От переживаний она то ли уснула, то ли впала в забытье, и ей привиделась прогулка на шлюпке вдвоём с графом Петром.

Тёплый весенний вечер, когда все неподвижные предметы, окутанные прозрачным серым сумраком, кажутся прекрасными, околдованными, сказочными. Они сидят на корме совсем близко друг к другу. Лодка тихо скользит по глади воды, в которой, словно во сне, отражаются прибрежные деревья и кусты.

Они выезжают в залив. Маша впервые видит необъятную водную ширь, где-то далеко-далеко окрашенную в золотистый цвет закатным солнцем.

И всё это: и вода, и удаляющийся берег, поросший лесом, тишина и прозрачность воздуха, и этот человек, сидящий с ней так близко, рядом, показались ей тогда чем-то нереальным. Ещё тогда почему-то подумалось ей, что вся эта прозрачная красота зыбка, ненадёжна и может растаять, как лёгкое облачко, проплывающее и над ними, и над водой, и над всем миром.

Она очнулась, вскочила с постели, полная какой-то решимости, выбежала из комнаты и понеслась к тётке.

Та стояла на коленях возле небольшого окованного серебряной вязью сундучка, всегда стоявшего в её комнате возле изразцовой печи закрытым. Теперь он был выдвинут из своего угла к кровати, ц тётка перебирала его содержимое: тонкие пожелтевшие кружева, шали, старинные головные уборы, шитые жемчугом. Она внимательно рассматривала их и аккуратной стопкой складывала на разобранной ко сну постели.

   – Так это правда?! – сдавленным от волнения голосом произнесла Маша.

   – Что правда? – спросила тётка, даже не взглянув на неё и не выпуская из рук вышитой сорочки.

   – То правда, что сватают меня за этого, этого... – Она не могла говорить от рыданий.

Тётка молча, тяжело опираясь руками о край сундучка, поднялась с колен, села на постель, прямо на груду одежды, вытащенной ею из сундучка.

   – Знаешь уже? – спросила она спокойно, без тени удивления.

Ровный, будничный голос тётки словно отрезвил Машу, она перестала всхлипывать, но слёзы ещё текли по её лицу.

   – Полно, полно, голубушка, – сказала тётка ласково, – не плачь, поди сюда, сядь рядышком.

Маша покорно подошла к кровати, тётка отодвинула от края наваленные вещи, освобождая место для племянницы. Маша села возле. Некоторое время обе молчали. Мокрой ладонью Маша вытирала залитое слезами лицо.

   – На вот, голубушка, утрись, – протянула ей тётка тонкий белый шёлковый платок с длинными кистями.

Маша машинально взяла платок, уткнулась в него и вновь зарыдала, громко всхлипывая. Тётка сидела неподвижно, молча гладя вздрагивающие плечи Маши. Мало-помалу та успокоилась, перестала плакать и, отняв платок от лица, посмотрела на тётку воспалёнными, распухшими от слёз глазами.

   – Ты всё знала? – спросила Маша с какой-то затаённой надеждой, глядя тётке в глаза.

   – Да, – коротко ответила та, кивнув головой.

   – Что ж ты мне ничего не сказала? – с упрёком произнесла Маша.

   – Не велено было, – тихо отозвалась тётка.

   – Кем же не велено?

   – Отцом. Твоим отцом, вот кем. Всё ведь ещё только решалось.

   – Что решалось? – не понимая, о чём говорит тётка, спросила Маша.

   – Твоя свадьба с великим князем, – твёрдо ответила Варвара.

   – С великим князем! – вскричала Маша, вскакивая с постели. – Да как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я люблю графа Петра! Знаешь? – повторила Маша, подходя совсем близко к тётке.

   – Знаю, – кивнула та.

   – Так как же ты можешь, ты... – Маша несколько раз повторила это слово, не найдясь, что сказать ещё.

Варвара спокойно посмотрела на неё.

   – Да, да, – горячо продолжала Маша, – как можешь ты говорить такое, ты, ты, которая сама всю жизнь любила моего отца!

При этих словах Маши лицо Варвары Михайловны побледнело, губы крепко сжались в тонкую линию. Застыв в ожидании, она, казалось, ждала, что ещё скажет ей Маша.

   – Я знаю, знаю, – уже не так запальчиво и тише проговорила Маша, – слышала, как ты с батюшкой о том говорила.

Маша с опаской взглянула на застывшее, словно окаменевшее лицо тётки. Испугавшись сама своих слов, Маша подошла к ней ближе, склонилась над нею, но та никак не отозвалась. Маша опустилась пред тёткой на колени, уткнувшись лицом в подол её платья, вновь громко и горько зарыдала.

   – Ну будет, будет, – наконец спокойно произнесла Варвара Михайловна, гладя Машу по растрепавшимся волосам. – Плакать-то зачем?

Маше показалось, что тётка говорит это, улыбаясь.

   – Плакать не об чем, – повторила она ещё спокойнее, – а давай-ка мы с тобой сейчас чайку напьёмся.

Я велю заварить чайку с мятой да малиной, а потом и поговорим.

Сказав это, Варвара Михайловна вышла из комнаты, а сморённая горем и слезам Маша, повалившись на груду вытащенных из сундука вещей, мгновенно уснула.

Позже, напившись ароматного чаю, Маша и тётка долго-долго сидели рядом на постели обнявшись, и Варвара всё говорила и говорила ей тихим спокойным голосом, что всё, что Богом задумано и делается, – благо и нет в том большой беды, что забрали у неё любимого жениха.

   – На всё воля Господа, – уверенно повторяла тётка, крестясь на икону в божнице.

Маша слушала её молча, казалась совсем успокоенной, убеждённой её доводами, но неожиданный вопрос, заданный Варваре Михайловне, говорил о том, что её спокойствие только внешнее.

   – Так ты говоришь, – повернулась она к тётке, посмотрев на неё глазами, полными муки, – что его не велено из дворца выпускать?

   – Сама государыня строго наказала за ним следить, чтоб никуда из дворца не отлучался.

   – Так вон оно как, – вздохнула Маша, как показалось Варваре, с облегчением. – Я-то думала, что он по своей воле перестал у нас бывать, а тут вот оно что. – Она не договорила и вновь глубоко вздохнула.

   – Да неужто он по своей воле отказался от такой молоденькой красавицы, как ты? – улыбаясь, проговорила Варвара, обнимая племянницу.

   – Полагаешь, любит он меня?

   – Не сомневайся, моя красавица, не сомневайся! Любит, конечно, любит!

   – А уж я-то его как люблю, – вновь всхлипнула Маша, и слёзы снова потекли по её лицу.

   – Ну полно, полно, дорогая, успокойся. Давай-ка лучше поговорим о твоём другом женихе.

Маша безучастно кивнула и так же безучастно слушала, как долго и ласково говорила ей тётка о том, что государыня сильно хворает, что долго ей не прожить, а там...

   – Что ж там? – безразличным голосом спросила Маша.

   – А там, – вдохновляясь, продолжала Варвара Михайловна, – а там он станет государем.

   – Почём ты знаешь, что он? – как будто заинтересовалась Маша.

   – Уж поверь мне, что всё так и случится, об этом уж батюшка твой постарается.

Словно не замечая последних слов о том, что «батюшка постарается», Маша, казалось, внимательно слушала тётку, которая продолжала рисовать перед нею заманчивые картины жизни, когда она станет женой великого князя, а он потом российским государем.

Обдумав слова тётки, Маша наконец сказала:

   – Так ведь великий князь слишком молодой ещё для брака.

   – И-и, полно, красавица! Что ты такое говоришь? Да в старину, знаешь ли, как молодца женили? – Варвара Михайловна вопросительно посмотрела на Машу.

   – Как? – слабо улыбнулась та.

   – Да как можно ранее, чтоб в холостой жизни не избаловался.

   – Не избаловался ? Как это?

   – Да так. Чего молодому да неженатому делать? Будет тогда, как князь Иван Долгорукий, за всеми девицами волочиться.

   – А Иван Долгорукий хорош собой, – отозвалась неожиданно Маша.

   – Ну и что с того, что хорош? С лица-то воду не пить, а так-то за душой у него, говорят, и нет ничего. Он прилепился теперь к великому князю, такая, говорят, дружба – водой не разольёшь.

Маша молчала, а Варвара Михайловна продолжала всё так же тихо, спокойно, уверенно:

   – Да и великий князь из себя видный, не гляди, что ещё молод. Ты ведь его видала, сама знаешь.

   – Видала, – эхом отозвалась Маша.

   – Что, разве нехорош? И высок, и строен, а что молод сегодня – так скоро повзрослеет! Глядишь, и тебя догонит, – улыбнулась Варвара Михайловна.

Вернувшись к себе в комнату, Маша постояла без мысли, без чувства возле затворенной двери, потом подошла к столу возле окна, на котором стояло квадратное зеркало в деревянной раме, всевозможные баночки и вазочки, куда она обычно складывала свои украшения, снимая их перед сном. Она долго, как чужое, рассматривала своё неузнаваемо изменившееся лицо, затем медленно сняла с пальца кольцо, подаренное женихом, долго держала его в руках, боясь расстаться, выдвинув ящик стола, положила кольцо в самый дальний угол.

Не раздеваясь и не разбирая постели, Маша легла, закрыла глаза и в течение долгого времени лежала, то ли грезя во сне, то ли засыпая на самом деле.

Неожиданно поднялась рывком, что-то вспомнив, подбежала к столу, снова выдвинула ящик, лихорадочно стала рыться в нём, пока в дальнем его углу не нашла то, что искала. Она осторожно взяла кольцо, долго-долго смотрела, как переливаются на нём камни под лучом уходящего солнца, потом, крепко зажав его в руке, снова легла. В постели, разжав кулак, достала кольцо, любуясь им и вспоминая. Осторожно надела его на средний палец левой руки, крепко сжав ладонь, повернулась к стене и скоро забылась тяжёлым, тревожным сном.

В апреле 1727 года императрица Екатерина I тяжело заболела. И вновь, как два года тому назад, остро встал вопрос о престолонаследии.

После смерти Петра I Меншиков был самым решительным противником воцарения на престоле внука Петра – Петра Алексеевича, сына погибшего царевича Алексея. Тогда Александр Данилович имел много сторонников из числа вельмож, выдвинутых Петром в годы преобразований.

Понадобилось всего два года, чтобы в глазах из явленных единомышленников Меншиков стал самым ярым поборником передачи трона двенадцатилетнему великому князю. Причина тому – желание Меншикова женить Петра Алексеевича на своей старшей дочери Марии. Стремление всесильного вельможи породниться с царствующим домом было юридически закреплено завещанием Екатерины; воля императрицы, несомненно навязанная ей светлейшим, состояла в том, чтобы её наследником стал Пётр II и чтобы он непременно женился на одной из дочерей Меншикова.

Слух о существовании завещания проник в среду сановников и вызвал вполне основательные опасения, что всесильный Меншиков на правах тестя малолетнего государя будет распоряжаться судьбой каждого из них. Однако открыто противодействовать намерениям Меншикова никто не посмел.

В вопросе наследования среди вельмож, окружавших трон, возникли серьёзные разногласия, разделив всех на несколько партий, тяготевших к тому или иному претенденту на престол.

Так, генерал-полицмейстер Петербурга и родственник Меншикова Антон Девьер[12]12
  Девьер Антон Мануйлович (1676—1745) – португалец, граф, генерал-адъютант Петра I, первый генерал-полицмейстер в России; из-за разногласий с А.Д. Меншиковым в Верховном тайном совете в 1727 г. был сослан в Сибирь.


[Закрыть] и Александр Бутурлин ратовали за выдвижение на трон старшей дочери Петра I – Анны Петровны.

Опасаясь укрепления Меншикова при воцарении Петра II, Бутурлин, беседуя с Девьером, пророчески сказал: «Светлейший князь усилится. Однако ж хотя на то и будет воля, пусть он не думает, что Голицын, Куракин и другие ему друзья и дадут над собой властвовать. Нет! Они скажут ему: «Полноте, милейший, ты и так над нами властвовал. Поди прочь».

Взгляды Девьера и Бутурлина разделял и давний единомышленник Меншикова Пётр Андреевич Толстой, однако он предпочитал видеть на троне не Анну Петровну, а её младшую сестру – Елизавету.

Эти вельможи не без оснований опасались мести Петра II за своего погибшего отца, царевича Алексея, к смерти которого они в той или иной степени были причастны.

Знать же в лице Долгоруких, Голицыных, Нарышкиных пугало всесилие Меншикова. Они стояли за возведение на царство законного наследника Романовых, уже обойдённого однажды, при воцарении Екатерины, – великого князя, молодого Петра Алексеевича.

Обращаться же к Екатерине было уже поздно. Она была прикована к постели и слепо выполняла волю Меншикова. Смертельно больную Екатерину он навещал по нескольку раз в день, зорко следя за всеми её действиями.

24 апреля Екатерине стало немного легче, и Меншиков, воспользовавшись этим, сумел подсунуть ей указ об учреждении следственной комиссии над своими противниками, выступавшими против его планов возведения на трон Петра II с условием жениться на одной из дочерей Александра Даниловича.

Генерал-полицмейстер граф Девьер был арестован прямо в покоях государыни. При его разоружении он сделал неудачную попытку заколоть светлейшего князя и своего родственника Меншикова, однако удар был отведён дежурным офицером.

5 мая 1727 года у императрицы началась агония. Меншиков безотлучно находился возле умирающей. В минуту, когда к ней вернулось сознание, она подписала поданный ей Меншиковым указ о наказании всех привлечённых к следствию.

Девьер и Толстой, лишившись чинов и имений, были сосланы: Девьер – в Сибирь, Толстой – в Соловецкий монастырь, где и умер спустя два года. Бутурлин был отправлен в дальнюю деревню. Замешанный в этом деле Иван Долгорукий был отлучён от двора, лишён чина и переведён из гвардии в армию. Расправившись со своими противниками – бывшими единомышленниками Меншиков лишился поддержки, ослабил свои позиции и остался один на один с хитрым, умным и осторожным политиком Андреем Ивановичем Остерманом – вице-канцлером и интриганом.

Эти события самым прямым образом сказались на дальнейшей судьбе светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.