Текст книги "Корпорация «Попс»"

Автор книги: Скарлетт Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

По этим причинам я и не думаю, что мне нужно идти к врачу со своим страхом, и я объяснила это старикам. Разумеется, я никогда ни с чем не хочу идти к врачу. Хирургический кабинет – потенциально опасное место, и я бы не хотела, чтобы мне пришлось пытаться оттуда сбежать (вдруг врач вынет щипцы? а не то обернется инопланетянином с бактериологическим оружием: бабах! – я таю!) А еще я слыхала, что, если врач решит, будто с вами плохо обращаются дома, он может послать вас в детдом. Со мной никогда дурно не обращались, но моя семья во многих отношениях несчастлива, и мы вообще какие-то «не такие» – а порой большего повода и не надо. Если я попаду в детдом, там меня несомненно запрут в темной комнате, и я буду вынуждена либо бежать (что само по себе неизбежно закончится одиночеством в темноте, скажем, в лесу), либо покончить с собой. Идея самоубийства мне не нравится, но если придется, я это сделаю. Я хочу, чтобы у меня была экстренная капсула цианида, как у дедушки во время войны.

Прошло почти два месяца с тех пор, как я встретила тех мужчин на автобусной остановке. Приближается Рождество, и я открыла десять окошечек на своем календаре поста. Бабушка с дедушкой по-прежнему разрешают мне оставаться в их спальне на ночь, и Рэйчел скоро вернется домой. Все не так уж плохо. Иногда я целыми днями не думаю ни единой плохой мысли, что очень приятно, особенно если вспомнить иные деньки, когда дурные мысли были как змеи в яме, куда просто берешь и падаешь безо всякой лестницы.

Я усиленно размышляю о множествах. Множество – это такая штука из математики, набор предметов, обладающих общим свойством. У вас может быть множество четных чисел или множество всех чисел, которые меньше 100. Множество можно создать из чего угодно, и оно кажется таким чистеньким и аккуратным – словно раскладываешь мысли по полочкам. Хотя некоторые множества могут сбить с толку. Например, штука под названием «множество всех множеств». Содержит оно само себя или нет? Вроде должно; но как так может быть? Эта ситуация, когда что-то кажется правильным и неправильным или истинным и ложным одновременно, называется парадокс. Обожаю парадоксы! Когда вырасту, заведу кота и назову его Парадокс. Парадокс получается, если отправишься в прошлое и убьешь своего далекого предка. Разумеется, убив его, ты не дашь самому себе родиться. Но если тебя не будет, ты не сможешь отправиться в прошлое и кого-то убить. Я читала научную книжку, где говорилось, что именно поэтому никто никогда не совершит путешествие вспять во времени. Там говорилось, что любая система, порождающая парадоксы, имеет внутренний изъян. Как теория множеств, наверное?

Дедушка рассказал мне еще несколько парадоксов. Он часто использует их в своей газетной колонке. Мой любимый связан с путешествием во времени (оказалось, большинство парадоксов – либо о путешествии во времени, либо о множествах). Генри Хамфри, ученый, разрабатывает метод проникнуть в будущее. Оказавшись там, он идет в библиотеку и читает какие-то научные книги, гораздо продвинутее, чем те, что выходили в его собственную эпоху. Одна книга особенно завладевает его вниманием, а потом он вдруг видит, что на ней стоит его имя! Должно быть, он написал ее в своем времени. Экстраординарно! Вернувшись к нормальной жизни, он начинает свою революционную работу, копируя материал из книги, увиденной им в будущем (ну, на ней же было его имя – так почему бы и нет?) Он публикует ее, познает головокружительный успех и лишь тогда понимает, что породил два серьезнейших парадокса – или стал их жертвой. Кто написал эту книгу? Откуда она взялась?

Генри Хамфри вдруг начинает сомневаться: а не виновен ли он в тяжкой форме межвременного плагиата? Является ли он автором оригинального текста – или нет? В рассказе он впервые видит книгу в будущем. И только потомее пишет. Значит ли это, что книга существовала в будущем «до» того, как появилась в прошлом? Или всего лишь значит, что Генри пишет ее после своего возвращения из будущего? Не значит ли это, что на самом деле ее написал кто-то другой? Трудно сказать. Даже если книга «была» написана кем-то в будущем – все равно: когда Генри ее увидит, на ней окажется его имя, так как он, разумеется, вернется в прошлое и напишет ее раньше, чем этот «кто-то». Так кто написал книгу? Можно ли это вообще выяснить?

Настоящим парадоксом, однако, является прежде всего сам факт существования книги. Припомним-ка: Генри едет в будущее, видит некую информацию в книге, возвращается и использует эту информацию, чтобы создать свою собственную книгу, которую он находит в будущем и из которой черпает свои идеи, и т. д., и т. д. Это очень ловкая петля, однако есть одно «но». Информация в книге берется из ниоткуда. У нее нет автора! Ученый получает информацию из будущего. Но кто поместил ее туда? Он! А откуда он ее взял? Из будущего! Эта петля повторяется бесконечно.

– Я знаю ответ, – говорю я дедушке одним ясным и сухим деньком ближе к середине декабря. – Все просто. Кто-то другой пишет книгу…

– Когда?

– В будущем. – Дедушка хмурится, но я все равно продолжаю: – Итак, книга есть, но у нее другой автор…

– Может, дадим ему или ей имя?

– Да. Ее зовут Табита Парадокс.

– Хорошо. – Дедушка помешивает суп на плите.

– О'кей, значит, Табита пишет книгу. Когда Генри оказывается в будущем, именно эту книгу он и находит.

– Но на ней стоит его имя.

– Да, знаю! Это я и пытаюсь объяснить. В тот миг, когда он видит книгу, происходит временной сдвиг, и ее имя превращается в его, так как в этот момент и изменяется история. Он, конечно же, ничего не замечает, ведь все происходит меньше чем за долю секунды. Разве что он слышит треск в воздухе или ощущает вдруг порыв холодного ветра.

В последнее время я зачитывалась научной фантастикой, и мне кажется, что я знаю, какие ощущения должна вызывать рябь на поверхности времени.

– Но он все равно возвращается в свою эпоху и пишет книгу?

– Да.

– Но тогда парадокс остается. Табита не может написать свою книгу, потому что та к ее эпохе уже будет существовать. Книга будет написана еще до ее рождения. Ее идеи не будут революционными, потому что они уже будут известны – благодаря книге Генри Хамфри…

– Которую написала она! – восклицаю я. – Как он мог написать книгу без Табиты?

– Ну, вот тебе и парадокс, – говорит дедушка. – Кто же все-таки ее написал? Если это был Генри, тогда он взял информацию из ниоткуда. Но Табита не может быть автором, потому что к моменту ее рождения книга уже будет существовать, и на ней будет имя Генри.

Пока мы разговаривали, бабушка вышла из своего кабинета. Дедушка встает, чтобы налить ей выпить и набить свою трубку (нынче он выкуривает только одну после ужина, и это – главный миг его дня, настолько главный, что он тратит на трубку кучу времени перед ужином, чистит ее и набивает).

– О чем это вы тут бормочете? – интересуется бабушка.

– О парадоксах, – отвечает дедушка, выпрямляя желтый ершик для чистки трубки.

– Какого рода парадоксах? – спрашивает бабушка, садясь со стаканом в руке.

– Про путешествия во времени, – говорю я.

Она смеется:

– Ох, миленькие мои. Неудивительно, что у вас обоих озадаченный вид.

Я рассказываю ей наш парадокс, и она опять смеется. Суп побулькивает на плите, пахнет сладкой морковью, пастернаком и травами; окна запотевают. В такой обстановке я вне опасности, несмотря на приближение сумерек. Пар на окнах – защитная пленка, и я не одна, потому что здесь бабушка с дедушкой.

– Значит, у вас есть фантастический рассказ, который абсурден, – говорит она. – Это на самом деле парадокс, или просто неправдоподобная выдумка? – Она обращается к дедушке; глаза ее сияют, и на губах играет почти озорная улыбка.

– Если бы можно было слетать в будущее и вернуться, это могло бы произойти, – откликается он. – В том-то и соль.

– Наверное, это значит, что путешествие во времени никогда не будет возможно, – замечаю я.

– Вот уж путешествие в прошлое точно никогда не будет возможно, – говорит бабушка.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, широко раскрыв глаза. В нашей семье бабушка всегда, абсолютно всегда точна. У дедушки – блестящий ум, полный сумасшедших идей и нестандартных решений всяких головоломок, но она – безукоризненный логик. Если она говорит, что никто никогда не совершит путешествие в прошлое, значит, так оно и есть.

– Да, почему ты так уверена? – подхватывает дедушка.

– Потому что я никогда не встречала людей из будущего, – говорит она. – Если бы способ вернуться вспять был когда-нибудь изобретен, люди бы то и дело возвращались. Это логично. История кишела бы странными вывертами и отклонениями, их вызывали бы жители будущего, их визиты и вмешательство. Букмекерские конторы были бы битком набиты людьми из будущего. Все время пропадали бы вещи. Но ничего этого не происходит. Поэтому можно сделать вывод, что способ путешествовать в прошлое никогда не будет изобретен или открыт.

– Может, его просто еще не открыли в будущем, – возражаю я.

– Алиса, обдумай эту проблему логически, – говорит бабушка. – Не имеет значения, когда именно в будущем было бы изобретено путешествие в прошлое. Если бы оно хоть когда-нибудьбыло открыто, люди будущего появлялись бы в нашем времени прямо сейчас.

– Может, путешественники во времени невидимы, – подсказывает дедушка, – и не могут ничего изменить. Тогда люди все время путешествовали бы в прошлое, и никто бы ни о чем не догадывался.

– Что ж, да: это решило бы ваш парадокс, правда?

– Почему ты говоришь только «путешествие в прошлое»? – спрашиваю я бабушку. – А в будущее?

– Ну, путешествие в будущее теоретически возможно, согласно теориям Эйнштейна. Нужно только достать звездолет и очень-очень быстро куда-нибудь полететь. Когда вернешься, на Земле пройдет больше времени, чем в твоем ускоряющемся космическом корабле.

От такого я затыкаюсь. Я этого не знала. Пока я думаю о стремительном, со свистом, полете в будущее, туда, где женщины с грудями в виде твердых конусов носят серебряные мини-юбки, бабушка встает и ставит на проигрыватель пластинку Баха.

Позже, когда мы едим суп, я забрасываю бабушку вопросами о путешествиях во времени и парадоксах, которые они могут породить. Кажется, парадоксы все как один касаются конкретно путешествий в прошлое, внесения изменений в то, что уже произошло. Путешествия в будущее не приводят ни к каким парадоксам, если не пытаться вернуться назад.

– Эйнштейнова вселенная – дорога с односторонним движением, это точно, – говорит бабушка, и дедушка от души хохочет.

– Объездной путь нам нужен, вот что, – всё похохатывая, говорит он.

В нашем деревенском центре только что построили небольшую сеть дорог с односторонним движением, о которой все почему-то все время шутят. Есть также план построить объездной путь, каков бы он ни был. Тоже повод для хохмочек. Я и не думала, что дороги бывают так забавны.

– Объездной путь, – повторяет бабушка. – Ха-ха-ха!..

– А кротовые норы? – вдруг говорит дедушка.

– Что такое кротовая нора? – спрашиваю я.

– Это потенциальный короткий переход сквозь время, – отвечает мне бабушка. И дедушке: – Питер, не глупи. Вполне ясно, что кротовые норы не существуют, а если бы и существовали, никто бы не смог сквозь них взаправду путешествовать.

– Хм-м, – только и говорит дедушка.

Я знаю, что значит хм-м. Хм-мзначит: математически, может, и нет; но ты же не можешь математически объяснить привидения или телепатию.Он заинтересовался такими вещами, только начав работу над «Манускриптом Войнича», но теперь это у него уже чуть ли не мания – думать, что в мире могут существовать «вещи», которых мы не понимаем за неимением средств. В таком случае, «Манускрипт Войнича» – это одно из средств или одна из вещей?

И тут меня поражает, что он и бабушка заняты совершенно противоположными делами. Он живет в сфере вопроса «что, если», а она – в сфере утверждения «маловероятно». Чтобы двигаться дальше, дедушке порой приходится формулировать гипотезы, которые противоречат интуиции или кажутся смехотворными. Что, если «Манускрипт Войнича» создан инопланетянами? Что, если он пришел из будущего и написан на языке, которого мы пока не знаем (это еще одна причина разговоров о путешествиях во времени)? Опять-таки, бабушка весь день работает с мнимыми числами и еще какой-то «дзета-функцией». А может, я и ошибаюсь. Может, они заняты одним и тем же; наступают на неразрешимые проблемы с парой-другой выдумок и неосязаемых теорий и пытаются убедить эти проблемы, так сказать, выйти из кустов. Бабушкины прыжки в неведомое порой просто-напросто труднее понять.

Она объясняла дедушке про кротовые норы, а теперь они беседуют о каком-то другом аспекте путешествий во времени, и она говорит что-то о математике по фамилии Гёдель, с которым как-то раз, давным-давно, встречалась. Она заканчивает фразу и смотрит на меня.

– Алиса, если ты действительно хочешь исследовать парадоксы, – говорит она, – тебе стоит посмотреть на то, что с ними сделал Гёдель.

Дедушка одаряет ее странным взглядом.

– А что он сделал? – спрашиваю я.

– Ну, объяснить все это целиком прямо сейчас я не могу, но, может, ты знаешь парадокс «Лжец»?

– «Все критяне лжецы»? – говорю я. – Этот, что ли?

Парадокс «Лжец» – одна из древнейших головоломок в мире. Эпименид, критянин, делает утверждение: «все критяне лжецы». Если он говорит правду, тогда он лжет. Но если он лжет, то он говорит правду, а это значит, что он лжет. От подобных штук мои мозги приятно туманятся. Как бы то ни было, это что-то вроде множества всех множеств.

– Да, – говорит бабушка. – В общем, Гёдель доказал, что всю математику в целом можно рассматривать как парадокс, вроде фразы «все критяне лжецы». Из-за того, что математика отсылает к самой себе и устанавливает свои собственные правила, ученые всегда боялись, что она может включать в себя противоречия на уровне глубочайших основ. Именно это Гёдель и продемонстрировал – конечно, гораздо более сложным способом. Я одолжу тебе книжку, если пообещаешь быть с ней осторожной. В ней также говорится про числовые коды. Гёдель изобрел код, который, по-моему, тебя заинтересует.

Числовые коды и одновременно парадоксы! Как волнительно. В связи с этим я вспоминаю, что мне надо бы поскорее вернуться к работе над «рукописью Стивенсона-Хита». Я просто должна перестать ее бояться, вот и все.

Мореходство не начнется до трех, так что после ланча я возвращаюсь в комнату, чтобы проверить, нет ли какого ответа от таинственной персоны, которой Хиро доставил мое послание. Тютю. Забавно, как порой к чему-то привыкаешь. Мысль, что кто-то вломится в мою комнату и что-нибудь для меня оставит – или наоборот, у меня заберет, – просто-напросто больше не беспокоит меня так, как, возможно, должна бы. Мои кредитки и другие важные вещи надежно запрятаны туда, где на сей раз их никто не найдет. Кулон – всегда у меня на шее. Может, будь я дома, все было бы иначе. Но эта комната – не моя. Это просто мое временное пристанище.

Как бы то ни было, новостей ноль. С тех пор, как я ушла утром, ничего не поменялось. Я ставлю сумку и вынимаю тонкую, мягкую колоду карт, которую Киеран дал мне за завтраком. Я так и не поняла, зачем они нужны. Впрочем, мне реально нравится этот Зеленый Человек. Он о чем-то напоминает… о какой-то старинной книге. О «Манускрипте Войнича» – ну конечно! И о сотнях, а может, и тысячах книг, которые я прочитала, пытаясь нащупать хоть какой-то намек на то, что она могла бы значить. Ответа, разумеется, мы так и не нашли. Насколько я знаю, люди до сих пор пытаются расшифровать ее странный текст и рисунки. Возможно, однажды я вернусь к ней, хотя теперь, когда дедушки нет, смысла в этом как-то не видно. Даже если я решу загадку, поведать ответ будет некому. Даже если бы я могла рассказать всему миру, поделиться все равно было бы не с кем.

Многие мои интересы – и добрая часть моих общих познаний – пришли ко мне в результате работы над «Манускриптом Войнича». Ребенком я изучала растения, травы и художественные течения, чтобы помочь дедушке в его исследовании. Бывало, он просил меня, скажем, составить список обычных и латинских названий всех синих цветков или выяснить, когда впервые в древнем искусстве было использовано сочетание двух определенных оттенков. Когда я стала старше, мои познания стали более специфическими и привязанными к моей собственной работе над текстом. После бабушкиной смерти и дедушке, и мне требовалось как можно больше развлечений. Мы переехали в Лондон, потому что пустота, оставшаяся в нашем старом доме после ее «ухода» (отъезда, исчезновения, пропажи, только не смерти), была нестерпима. Мы постарались забыть пустоту.

В Лондоне я помешалась на травничестве, а потом на гомеопатии. Отчасти потому, что «Манускрипт Войнича» очень сильно смахивал на медицинский справочник, с картинками растений и так далее, и я была убеждена, что это направление поможет нам понять, какого рода материал в ней может содержаться. Дедушка объяснил мне, что, если хочешь расшифровать документ, надо быть экспертом в той области, с которой, судя по всему, этот документ связан, иначе никак не сообразишь, чем заполнять «белые пятна» по мере их появления. По его словам, когда бабушка была в Блэтчли-Парке, ей пришлось разузнать, например, все, что только было возможно, о немецких инженерных практиках и методах судостроения. Но мой интерес родился также из искреннего стремления к врачеванию. Я не хотела, чтобы дедушка умер – и я точно не доверяла врачам, не сумевшим спасти сначала мою маму, а потом бабушку. Я убедила себя, что сама смогу сохранить его жизнь, нужно только научиться правильному искусству.

Гомеопатия – определенно искусство, и в то же время наука. Названия снадобий всегда вызывали во мне трепет. Arsenicum, Lachesis, Pulsatilla, Tarantula, Natrum Muriaticum…Их тысячи, и все на латыни. Гомеопатические снадобья продаются в разных формах – настойки, мягкие облатки, таблетки. Я всегда покупаю их в самом обычном виде – маленькие, круглые, белые пилюльки с лактозой, которые рассасываются на языке. Каждая пилюлька содержит лишь легкий, шепчущий намек – будто случайное воспоминание или забытый сон – на изначальную субстанцию, которая была разбавлена и взболтана, порой тысячи раз, для высвобождения ее энергии (и для того, чтобы она перестала быть отравой, поскольку все гомеопатические вещества – яды). Сперва я не верила, будто в этой странной медицинской системе что-то есть – уж очень она отличалась от всего, что я знала раньше. А потом я увидела, что снадобья действуют. После открытия гомеопатии я ни разу не ходила к врачу. Однако спасти дедушку не смогла. Под конец он отказывался вообще от любых лекарств.

Зеленый Человек пристально смотрит на меня, его глаза почти затерялись в курчавых листьях бороды и волос. Я однажды читала, что и по сей день можно увидеть Зеленых Людей, прячущихся высоко под церковными куполами, – свидетелей нашего языческого прошлого, созданных язычниками, которым пришлось строить церкви. Я улыбаюсь Зеленому Человеку, но он только знай таращится на меня. Я убираю его и достаю записную книжку.

Вообще-то лекция Марка Блэкмена слегка меня воодушевила. Я наскоро царапаю еще пару-другую заметок и мыслей под тем, что написала во время его рассказа, а потом еще раз просматриваю все подряд. Внезапно превратившись в образцовую студентку, я аккуратно рисую матрицу свойств, какими, по моим ощущениям, мог бы обладать товар для девушек-тинейджеров, а потом добавляю колонку, озаглавленную всего двумя словами: «Автоматическая трансмиссия». Товар должен быть способен к самораспространению. Пишу себе еще одну памятку: Если возможно, сам товар нужно сделать средством трансмиссии.

От стука в дверь я подпрыгиваю. И это я, говорившая себе, что спокойно отношусь ко всем этим странным делам, что здесь творятся; а теперь кто-то постучал в дверь, и я чуть со стула не упала. Может, это Хиро или его друг со своим «текстом подлиннее»? Я открываю дверь и вижу улыбающегося Бена.

– Отлично. Ты здесь, – говорит он.

– Привет, – говорю я. – Как твое плавание?

– Нормально. – Он ухмыляется и заходит в комнату. – Когда у тебя?

– В три. Я просто делала кое-какую работу и собиралась слегка вздремнуть.

– От компании не откажешься?

– Да, было бы мило. Хотя мне правда нужно поспать. Прошлой ночью я отрубилась прямо в одежде, а когда проснулась в шесть, мне в ухо орало радио.

– Фу.

– Да.

Я забираюсь на кровать и сажусь по-турецки. Бен примостился в кресле.

– Ну, и чем это ты занимаешься? – спрашивает он.

– Девушками-тинейджерами.

– Боже, да ты шустра.

– Шустра? Какое там! Я только начала.

– Все это… – Вид у Бена расстроенный, его темные глаза бегают по комнате.

– Что?

– Довольно зловеще, тебе не кажется?

– Что зловеще? – спрашиваю я. Ему действительно как будто не по себе. – Бен?

Он закидывает ногу на ногу, потом меняет их местами.

– Вся эта болтовня о сетях, фазовых переходах и вирусах. Не знаю. Просто меня это немного выбило из колеи. – Он смотрит на свои руки. – Это правильно?

– Наверное, – говорю я. И тут до меня доходит, что он не имеет в виду «правильно» в смысле «адекватно». Он не о своей реакции, а о том, правилен ли наш проект с точки зрения морали. – Мы просто выполняем свою работу, – говорю я. – Не мы придумываем правила, не мы одобряем проекты. Если люди не хотят то, что мы делаем, они это не покупают. Это их выбор.

– Да, но мы учимся прививать зависимость. Учимся врать. Создавать товары, подобные вирусам…

Я нахмуриваюсь:

– Да. Я знаю.

– Если знаешь, почему участвуешь?

– Э… – Я хочу сказать, что делаю это, потому что от нас этого ждут: потому что для этого мы и здесь. Но это ничуть не похоже на истину. Я не такая – я никогда не любила делать, что велено. Однако реальная причина в каком-то смысле еще хуже. – Мне нравится сложность задачи, – признаюсь я в конце концов. – Мне по душе мысль, что я могу справиться с по-настоящему трудной проблемой или найти решение головоломки. Я знаю, что это слегка убого…

– Господи. Ты наверняка и кроссворды любишь. – Он кривится.

– В свое время я их составляла. Это был мой хлеб до того, как меня пригласили в «Попс». – Я смотрю в пол. На коврике – интересный узор, будто черепицей выложены правильные геометрические формы.

– Тебя нашли по программе поиска талантов, да?

– Откуда ты знаешь?

– Кто-то что-то такое упоминал. Значит, «Попс» решила, что твои навыки решения головоломок – как раз то, что ей нужно. Интересно…

– Ты какой-то как неродной, – говорю я. И правда что. Он ведет себя так, будто я – тайна, которую он пытается разгадать.

– Что? Ох, прости. – Он качает головой. – Это не только из-за семинара. Мне как-то слегка…

– Что? Что случилось?

– О, я кое-что искал по дороге с «плавания» и меня занесло в эту странную «Детскую лабораторию». Бывала там?

– Что-то не припомню. Нет. Я не заходила дальше столовой.

– Господи. – Он прикуривает сигарету. – Я просто охуел. Там еще этот парень, который Оскар. Он отвечает за игры в «Детской лаборатории». Увидел, как я шарашусь, и предложил провести экскурсию. Я и понятия не имел, чем они там занимаются.

– Видимо, используют жуткие прозрачные зеркала…

– Да. Охренеть можно. И у них еще есть целая комната, обставленная, словно… я не знаю, словно какая-то педофильская приемная, типа того. Я как ее увидел, сразу об этом подумал. Подумал: вот в таком месте и сидели бы детишки, ждущие, когда их выебут мерзкие старики.Это было отвратительно. Там все такое чистое и блестящее, куча коробок с игрушками и тщательно подобранным старым барахлом, с которым дети по традиции играют – типа носков, бутылок из-под моющих средств и тому подобного. Игровые коврики на полу, погремушки и холодильник, полный шипучки и фруктов. Оскар сказал, что детей привозят на автобусе из ближайших городков в течение учебного года, для участия в испытаниях товаров. В каникулы, как сейчас, детям из бедных семей, из старых кварталов города или гетто, предлагают «бесплатные праздники» в обмен на участие в фокус-группах. Комната подготавливается соответственно тесту, который проводит «Попс», так что дети могут получить или просто наши фирменные игрушки, или коллекцию «найденных» предметов, или и то и другое. Допустим, маленький ребенок предпочтет играть со старым носком, а не с «Мореходом Сэмом» или чем еще – ну, «Деревом-Жвачкой» или другим нашим продуктом, – тогда исследователи интересуются, почему. И пытаются выяснить, не может ли «Попс» выпустить что-нибудь, основанное на принципе игры со старым носком. Оскар рассказывал мне о каком-то наборе под названием «Натяни мне носочек»…

– Да, – говорю я. – Он сейчас разрабатывается. Но я не знала, откуда взялась идея.

– А что это, конкретно?

– Это набор, который позволяет… не знаю, сделать свои носки поприкольнее, или типа того. Насколько мне известно, разрабатываются два набора. Один в основном для девочек, вроде как набор для вышивки, с кучей возможностей для наклейки утюгом – можно присобачивать на носки глаза, всякие узоры и так далее. По-моему, слоган такой: «Друзья, которых можно носить». Второй называется «Монстрячья Нога», он больше для мальчиков. По сути, это набор для создания перчаточных кукол, можно прикреплять выпученные глаза, «безумные языки» из войлока и тому подобное. Я думаю, разработчики сейчас выясняют, какой должен лучше пойти.

– Откуда ты все это знаешь?

– В Баттерси все так и бурлит, – объясняю я. – Все знают, кто чем занимается. Плюс, я выхожу покурить, точно как сказал Марк Блэкмен, и поэтому знакома с девушкой, которая работала над этим проектом. Но я, черт возьми, не знала, что у них такие идеи. Довольно жутко.

Хотя на самом деле я знала. Я знаю, на что похожи фокус-группы, и эта ничем не лучше. В это стараешься просто не вникать. Приходится – иначе не справишься со своей работой. И все дичает, если достаточно долго его разглядывать – даже слово «и».

Бен тушит сигарету в «попсовской» пепельнице.

– Вот чего я не пойму: если детям нравится играть со старыми носками, почему бы нам от них не отстать? Почему какой-нибудь «Попс» должен врываться в их мир и все портить? Это что, просто алчность? Даже не знаю.

– Может, одному из акционеров нужно еще больше денег, – предполагаю я, и мы оба смеемся.

Потом мы забираемся в постель и где-то с час дрыхнем, пока я вся в поту не просыпаюсь, еще наполовину увязнув в своем сне, где я опаздываю на класс мореплавания. Когда в этом сне я туда добираюсь, я обнаруживаю, что лодка попросту утонула в полу.