Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)
– Где же вы живёте, прекрасная сеньора?
– У дядюшки. Он очень добрый. Сначала я хотела уйти в монастырь, а потом решила подождать и побыть пока поближе к Ордену, стараясь хоть чем-то быть для него полезной. Пообещала Пресвятой Богородице соблюдать монашеские обеты. Мой дядя – человек не бедный, но я ем только то, что едят в монастырях. Вы не подумайте, рыцарь, я живу по-монашески.
– Не сомневаюсь, прекрасная сеньора. От всей души благодарю вас за чудесный подарок. Да пребудет с вами милость Господа нашего Иисуса Христа и Владычицы нашей Пресвятой Богородицы. Помолитесь за нас, грешных… сегодня в полдень.
– Хорошо, – просто сказала девушка, и они раскланялись.
* * *
Они назначили свою операцию на полдень – самое «мёртвое» время в Палестине, когда всё живое замирает. Это до известной степени гарантировало, что Ходжа будет в своём логове. Полуденным зноем так же можно было объяснить, почему караван идёт по дну каньона.
Своих скалолазов, перед тем, как они начали спуск в трещину, Эмери напутствовал:
– Молитесь, братья, непрерывно. Ни на секунду не останавливайте молитвы.
Все согласно кивнули. Этих людей не надо было учить ставить ногу и закреплять на себе оружие. Они всё сделают идеально, но именно благодаря большому горному опыту, каждый из них понимал – в горах гарантий нет. Невозможно всё до такой степени предусмотреть, чтобы ни один камушек под ногой не тронулся с места. Они вверяли свою судьбу в Божьи руки, а тут уж нет лучшей страховки, чем молитва.
Трещина была весьма широкой, двигаться здесь можно было свободно. Эмери не уставал благодарить Господа за то, что на их пути встречалось большое множество естественных ступенек – надёжных и крепких. Могло не оказаться ни одной. Сегодня Господь явно был с ними.
Вот уже начали подъём. Это всегда легче. И тут Эмери увидел на почти отвесном и голом склоне ярко-красный анемон – цветок весенней пустыни. На суровом потрескавшемся камне это маленькое нежное создание выглядело настоящим чудом. Эмери вспомнил девушку, которая сегодня утром подарила ему плащ. Он так и не спросил её имя. Как же он будет теперь за неё молиться? Командор решил, что будет молиться за «ту девушку», ведь она известна Господу. «Сколь же велик наш Господь, создавший такую красоту», – восторженно подумал Эмери. Он и сам не знал, чью красоту имел ввиду – девушки или цветка. Его рука уже потянулась к анемону, но он удержался от бессмысленного действия.
Когда Эмери жил в Европе, он был ещё ребёнком, и девчонок не замечал просто потому, что с ними невозможно было играть в мальчишеские игры. Впервые он обратил внимание на девушек уже в Антиохии. Этот город стал для него волшебной сказкой, и симпатичные соседские девчонки так же казались ему волшебными, сказочными существами. А ведь до сказки нельзя дотрагиваться руками. Иначе она исчезнет, и всё вокруг опять станет серым и обыденным. Сказкой можно было только восхищаться, а поскольку Бог – Творец всего прекрасного, значит надо благодарить Его за волшебные минуты лицезрения прекрасных созданий. Это отношение к девушкам закрепилось в его душе. Он благодарил Бога за то, что на несколько мгновений получил возможность утонуть в прекрасных фиалковых глазах. Он знал, что эти мгновения никогда не повторятся, но всегда будут с ним. И про анемон в ущелье он всегда будет вспоминать.
В горах нельзя думать о том, куда ставить ногу, за что взяться рукой. Желательно вообще отключить сознание, полностью доверившись интуиции. Начнёшь думать – тебе конец. Лучше – о чём-нибудь постороннем, а руками и ногами пусть управляет Господь, не надо Ему мешать.
Один за другим они втянулись в заросли кустарников у самого входа в пещеру. Всё было, слава Богу, совершенно бесшумно. Теперь надо замереть в абсолютной неподвижности, может быть, на несколько часов.
Однако, не прошло и 15-и минут, как он услышал внизу звуки копыт. Одон со своими подтянулся гораздо раньше, чем можно было ожидать. Хорошо, что они успели. Сегодня, воистину, Господь всё взял в Свои руки. Было даже странным, насколько точно исполняется их план. Вскоре послышался крик дозорного бандита. Несколько воинов выскочили на площадку перед входом в пещеру и тут же вновь исчезли. Появились они уже с оружием, потом ещё группа, потом ещё. С дикими воплями вниз, на встречу тамплиерскому каравану, понеслось не меньше полусотни бандитов.
Сердце Эмери похолодело. Здесь не больше половины банды. И Ходжи явно не видно. Неужели остальные во главе с предводителем где-то в другом месте? Тогда дальнейшее не имеет смысла. Даже перебив всю эту полусотню они ничего не добьются. Ходжа так и останется кошмаром пустыни.
Эмери очень хотел броситься на помощь Одону и его людям, но пока не исчезли последние шансы на то, что их план сработает, этого нельзя было делать. Бой на дне каньона уже шёл в полную силу. Бандиты атаковали очень странно – всеми силами прямо в лоб. Это было совершенно на них не похоже – они оставляли каравану путь к отступлению. Должны же они понимать, что любой командор тамплиеров в такой ситуации оставит отряд смертников прикрывать отступление, а опытные возницы тем временем успеют увезти с поля боя телеги с ценностями. Тамплиеры всегда будут спасать золото, а не свои жизни. Почему же люди Ходжи не боятся упустить добычу? Или они поняли, что караван – пустышка, и битва пойдёт не за добычу, а на истребление? Тогда тамплиерам действительно ни к чему перекрывать путь к отступлению. Они и так ни за что не отступят.
Да, бой разгорался именно по этому сценарию. Рыцари Одона, переодетые в чёрные сержантские туники, стояли насмерть и телеги не отводили. Преимущество врага было менее, чем троекратным, обычно в таких ситуациях тамплиеры побеждали, но у Ходжи были особые воины – каждый стоил тамплиера. И всё-таки бандиты падали один за другим. Это удручало. Если рыцари Одона победят, Эмери останется лишь спуститься вниз и поздравить брата с… полным провалом операции.
Но, кажется, Одон что-то задумал. Рыцари спрятанные в телегах под соломой всё ещё не вступили в бой. Точно! Одон приказал возницам отводить телеги. Не успели телеги удалиться и на двести шагов, как на них, неизвестно из какой расщелины, хлынули не менее чем четыре десятка бандитов. Вот она – вторая часть отряда Ходжи. Тогда перед бандитами, словно по волшебству, выросли шесть рыцарей, скрывающихся под соломой. Нападавшие этого не ожидали, и не менее десятка из них сразу же были убиты. В каньоне закипел ещё один бой. Трудно было определить на чью сторону склоняется победа, но Эмери думал не об этом, а о том, что сам Ходжа до сих пор не вышел. Если он так и не покажется, станет просто без разницы, кто победит. И тут Эмери увидел Ходжу в трёх шагах от себя. Воин джихада вышел из пещеры с шестью телохранителями.
Было невозможно усомниться в том, что это он. Кто не узнал бы нового Саладина? Ходжа был на голову выше любого из своих воинов. Невероятно широкие плечи. Мощный торс. Одет в серый халат, очень простой и недорогой, без украшений. Эмери рассмотрел даже несколько заплаток на его халате. Такая простота свойственна только великим людям, прирождённым повелителям, которые не нуждаются во внешних подтверждениях своей власти. Голову Ходжи украшала зелёная чалма – принадлежность его титула. Впрочем, это была скорее повязка, причём из самой недорогой материи.
По знаку Эмери, его скалолазы разом метнули шесть кинжалов, уложив на месте всех телохранителей Ходжи. Они тут же бросились вниз, на помощь рыцарям Одона, словно не обратив внимания на человека в зелёной чалме, которого Эмери оставил для себя. Ходжа тоже, казалось, не обратил внимания на происходящее. Он проводил взглядом быстро исчезнувших тамплиеров и неторопливо обернулся, увидев перед собой тамплиера.
– Здравствуй, Ходжа, – тихо сказал Эмери, без улыбки, скорее даже печально.
Ходжа тонко и хищно улыбнулся:
– Впервые вижу франка без кольчуги. Что заставило тебя забыть свою врождённую трусость и выйти навстречу врагу, не прикрывая грудь железом?
Оскорбление было рассчитано на то, что франк потеряет самообладание и сразу же бросится на врага, раскроется и тут же падёт под смертельным ударом. Но Эмери только усмехнулся:
– Очень хотел повидать тебя, Ходжа.
Воин джихада понял, что перед ним достойный противник.
Теперь Эмери хорошо рассмотрел его лицо. Странная горечь была в изгибе его тонких губ. Горечь, которую не могла поглотить никакая улыбка. Было в этой горечи что-то гипнотическое: влекущее и отталкивающее одновременно. Халат открывал грудь Ходжи, на которой виднелась татуировка – арабская вязь Корана. В каждой руке Ходжа держал по сабле. Эмери стоял перед ним в лёгкой тунике, в правой руке сжимая короткий меч, в левой – кинжал.
Сабли замелькали так, что их почти не было видно. Эмери никак не мог перехватить инициативу и по кругу отступал перед этим ошеломляющим натиском. Он понял, что столкнулся с фехтованием совершенно иного рода, не имея ничего ему противопоставить. Кружась, как две дьявольские мельницы, сабли Ходжи плотно закрывали его от любого выпада, вскоре обещая перемолоть рыцаря в куски. Эмери понял: или он сейчас атакует, или дальнейший бой не имеет смысла.
Его выпад был не так уж плох – снизу, где противник не может прикрыться. Меч пропорол халат Ходжи, но бок не пронзил, ушёл по касательной, разрезав кожу. Реакция Ходжи была мгновенной, но, потерянные им доли секунды стоили ему длинной резаной раны. Ещё пара таких ран и он истечёт кровью. На вполне естественное желание Ходжи отрубить ему руку, Эмери так же отреагировал мгновенно и так же потерял долю секунды – сабля успела чиркнуть по запястью правой руки. Боль от этой раны была очень странной, словно в руку ударила молния. Меч тут же выпал, пальцы скрючило.
Эмери остался с кинжалом в левой руке. Против двух сабель он был, практически, безоружен. Правая сторона халата Ходжи ниже пояса полностью намокла от крови, он тоже был уже почти не боец, однако, без перевязки мог сражаться ещё минут пять, а ему и минуты не потребуется, чтобы прикончить рыцаря.
Эмери демонстративно бросил кинжал на камни и упал на колени, склонив голову, всем своим видом изображая, что сдаётся в плен. Он знал, что Ходжа его не пощадит, но он знал так же, что несколько секунд он обязательно потратит на то, чтобы насладится зрелищем униженного противника. Левая рука Эмери метнулась к кинжалу, закреплённому на бедре, и через доли мгновения рукоятка этого кинжала уже торчала из груди у Ходжи. Удар был направлен точно в сердце, иначе, Эмери знал это, Ходжа в последнем напряжении воли успел бы его прикончить.
Гигант всё ещё стоял – с кинжалом в сердце. Пальцы его, сжимавшие рукоятки сабель, были белыми. Глаза прикрылись, а странная горечь в изгибе губ ещё больше усилилась. Как он хотел, наверное, воскликнуть перед смертью: «Аллах акбар». Но не успел. Мёртвый Ходжа стоял перед ним несколько бесконечно долгих секунд. Потом упал на спину. Эмери сорвал с его головы зелёную повязку и крепко перетянул ею свою правую руку выше запястью. Потом левой рукой поднял свой меч и точным ударом отрубил голову противника.
Голова Ходжи была гладко выбрита, за волосы не взять. Эмери просунул указательный палец в рот головы и подцепил изнутри за щёку. Он пошёл вниз, где бой уже почти стих. Вскоре он увидел, что дно каньона напротив пещеры полностью усеяно павшими воинами джихада и рыцарями Храма.
Продолжался последний поединок, на который уже почти никто не обращал внимания. Юный тамплиер с редкой бородкой, единственный из всех рыцарей бывший в белом плаще, бойко наседал на последнего бандита. Их силы были примерно равны, и исход поединка отнюдь не выглядел предрешённым. Тем временем проходивший мимо пожилой сержант лениво метнул кинжал в спину бандита, даже не замедлив шаг и не взглянув на результат. На лице юного рыцаря отразилась такая горестная растерянность, как будто кинжал попал в него. Юноша подбежал к сержанту и запальчиво воскликнул:
– Брат, вы поступили против всех правил чести!
– Что ты знаешь о чести, мальчишка. – устало и равнодушно прохрипел сержант, не изменившись в лице. Это был единственный сержант в отряде, по боевой подготовке он не уступал рыцарю.
Эмери увидел Одона. Командор де Сен-Дени сидел на земле, прислонившись спиной к колесу телеги. Глаза его были полуприкрыты, кажется, он был ранен, но трудно было определить куда – он был в крови с головы до пят. Эмери молча сел рядом с ним, положив голову Ходжи к себе на колени. Одон словно не заметил его. Они сидели так, наверное, с минуту, потом Эмери, как будто о чём-то вспомнив, переложил свой шарообразный трофей на колени Одона. Тот кивнул, дескать, всё понятно.
– Жоффруа, – властным голосом де Сен-Дени подозвал к себе того юного рыцаря, у которого сержант только что украл победу. Рыцарь, приблизившись, отвесил почтительный полупоклон.
– Здесь не рыцарский турнир, Жоффруа, свою доблесть будешь показывать где-нибудь в другом месте. И не смеши больше наших ветеранов, у них очень плохо с чувством юмора.
Подавленный юноша с трудом выговорил:
– Спасибо за науку, мессир.
– Да, не забудь поблагодарить этого наглеца, Жака. Он, вполне возможно, спас тебе жизнь. А за свою наглость он будет наказан. Позови его ко мне.
С Жаком Одон был так же краток:
– За недопустимо грубое обращение к рыцарю ты будешь три дня есть на земле вместе с рабами и ходить голый по пояс с верёвкой на шее.
– Именем Господа, мессир, – ответил сержант так, как будто его это не касалось.
– Что-нибудь случилось, Жак?
– Погиб рыцарь, у которого я был оруженосцем.
Командор де Сен-Дени молча кивнул. Жак ушёл. Тогда Одон посмотрел наконец на Эмери и, с трудом улыбнувшись, сказал:
– Ты это сделал, прекрасный брат.
* * *
Врач сказал Эмери, что у него перерезаны сухожилия, и он никогда не сможет держать меч. Три дня рука сильно болела. Эмери всё время проводил в храме. Он непрерывно молился и просил Господа указать ему путь. На четвёртый день Эмери заметил, что рядом с ним молится брат-тамплиер забавного вида: маленький, полноватый, лысый. Он стоял не на коленях, а на четвереньках и смотрел на распятие как преданный, но провинившийся пёс смотрит на хозяина. Даже в повороте его головы было что-то собачье, как будто он в любой момент ждал удара палкой. Эмери, глядя на это существо, чуть не рассмеялся, но тут же одёрнул себя: «Может быть, так и надлежит молится. Все мы – псы Господни. Только гордецы считают себя перед Богом чем-то значительным. И я, наверное, один из таких грешных гордецов, а этот брат дышит смирением. И, кажется, ему очень плохо».
Тем временем, удрученный маленький брат, весь состоявший из округлостей, поднялся на ноги и, с лицом ни сколько не просветлевшим, собирался уже покинуть храм, когда Эмери обратился к нему:
– Брат, могу я чем-нибудь помочь тебе?
– Нет, благородный рыцарь ничем не может мне помочь. Я счётовод. Последнее время в Тампль непрерывно поступает золото. Я день и ночь пересчитываю его. И вот у меня куда-то запропастилось 10 ливров. Сколько не бьюсь – не могу их найти.
– Может, кто украл?
– Нет, деньги в наличии. Я в документах этой суммы не досчитываюсь. Наличное количество денег и общая сумма по документам не совпадают. Без этого я не могу составить сводную ведомость. Какой я после этого счётовод? Меня надо палкой гнать из Тампля.
– Не печалься, брат. Я очень неплохо умею считать. Правда, в ваших бухгалтерских тонкостях не силён, но ты мне, что надо, объяснишь. Мы возьмём след твоих десяти ливров, как хорошие гончие псы. Ведь мы – хорошие псы, не правда ли?
ЦЕНА ВОИНЫ
Опус второй
Шахматная доска
Эйнар бежал из последних сил. Пару раз он запинался за кочки и падал на землю. Расстояние между ним и преследователями сокращалось слишком быстро. Его совершенно белое лицо было страшно искажено гримасой отчаянья. Абсолютно бесцветные лохмы волос спутались. Кроваво-красные глаза готовы были окончательно потухнуть.
Он даже не знал, куда бежит. Просто бежать – было последнее желание его уже почти исчезнувшего сознания. Его дикий животный страх был сильнее, чем ненависть преследователей – из последних сил Эйнар сумел сократить расстояние между ними. Но, когда он в очередной раз упал, то понял, что больше ему не встать. Отчаянье одержало победу над страхом.
Эйнар поднял голову, чтобы последний раз в жизни увидеть свои любимые травы, и увидел… ноги. Ещё чуть приподняв голову, он увидел край чёрный туники. Встав на четвереньки, он заметил красный крест на левом плече. Перед ним стоял сержант храмовников. Как он мог не видеть его, пока бежал? Как был, на четвереньках, Эйнар подполз к сержанту и обнял его колени. Тот не оттолкнул его.
Запыхавшиеся преследователи перешли на шаг и остановились в нескольких шагах от сержанта и Эйнара, который по-прежнему обнимал его колени. Это были пятеро крестьян с тупыми и злобными лицами. В руках они держали толстые палки.
– Отдай нам этого человека, храмовник, – прошипел один из них, одновременно и заискивающе, и угрожающе.
– Чего ради? Этот человек находится под защитой Ордена Храма, – ухмыльнулся сержант, явно очень довольный собой.
– Разве ваш Орден укрывает колдунов? Колдуна надо сжечь!
– А разве вы – инквизиторы? Я так понимаю, передо мной обычные бездельники, не желающие работать.
– Колдуна надо сжечь! – тупо затараторили «бездельники», – Орден не может укрывать колдунов!
– Орден проводит дознание! Сведущие люди делают это, а не вы, тунеядцы! Приедут рыцари – разберутся. А до тех пор. Напомню, территория командорства Арвиль – территория Церкви. Мы имеем право предоставлять убежище. Если вы сделаете хоть шаг вперёд, вас всех ждёт анафема! – сержант набрал в лёгкие побольше воздуха и страшно порычал: «Анафема!».
На преследователей это произвело желаемое впечатление. В страхе они бросились бежать, проявив проворство ни сколько не меньшее, чем недавно Эйнар. Когда они скрылись из вида, сержант жизнерадостно расхохотался. Потом опустил взгляд на Эйнара, не менявшего позиции, и покровительственно вымолвил: «Встань, несчастный».
Эйнар встал. Его колотило мелкой дрожью. Он боялся поднять глаза. Думал, если сержант увидит, что глаза у него – кроваво-красные – сам прогонит его палкой. Но сержант сказал только: «За мной» и проследовал в дом. Там он налил из кувшина стакан вина и протянул беглецу: «Пей».
Эйнар выпил залпом, и тот час у него в голове всё поплыло. Он потерял сознание.
* * *
Очнувшись, Эйнар увидел, что лежит на кровати. Судя по солнцу, которое заглядывало в окно, было раннее утро, значит, он проспал больше 10-и часов. Его спаситель сидел за столом рядом с кроватью. Увидев, что беглец открыл глаза, сержант скомандовал: «Подъём. На молитву».
Эйнар охотно соскочил и встал рядом с сержантом перед двумя небольшими образами Господа и Богородицы. Сержант много раз подряд читал «Патер ностер», потом так же много раз «Аве Мария». Эйнар молился искренне, как всегда. Он видел, что тамплиер искоса поглядывает на него, желая увидеть, как он молится, как крестится и кладёт поклоны. Кажется, храмовник остался доволен тем, что увидел, во всяком случае, к столу он пригласил своего гостя гораздо радушнее, без прежней настороженности.
– Давай. Чем Бог послал. Неплохие рыбники.
Ели они молча и быстро. Потом встали и опять помолились. Сержант уже не косился на Эйнара. Жестом он предложил ему сесть обратно за стол.
– Говорить много некогда. Жатва идёт. Коротко объясни, почему они называют тебя колдуном?
– Вы же видите, какой я, – альбинос оторвал от стола взгляд своих красных глаз.
– Да уж… вид у тебя… необычный. Но этого мало для такого обвинения. Из-за цвета волос и глаз тебя просто дразнили бы уродом.
– Мы с отцом жили на отшибе, у самого леса. Ни с кем не общались. Про свою мать я ничего не знаю. Отец говорил, что она умерла. Кто мы с ним такие, я тоже точно не знаю. Отец говорил, что мы потомки норманов, которые пришли во Францию вместе с герцогом Ролло. Я не раз спрашивал себя, почему мы – не как все, почему живём отдельно, почему занятие у нас необычное. Ответов у меня нет. Отца было бесполезно спрашивать.
– Отец умер?
– Да. Год назад я похоронил отца. Просил священника отпеть его, но тот отказался, – губы Эйнара задрожали. – Я не понимаю, за что с нами так. Мы же добрые христиане.
– И чем же занимались добрые христиане в своей избушке у леса на отшибе?
– Мы лечили людей. Разве это грех?
– Лечить людей, конечно, не грех, – по-крестьянски рассудительно и деловито заключил сержант, – но если это делать при помощи нечистой силы, заклинания разные читать, тогда – грех! – последние слова сержант постарался произнести сурово, даже с угрозой, но у него не очень получилось.
Лицо простеца-тамплиера стало озабоченным и немного растерянным. Он явно хотел всякими хитрыми вопросами исподволь выведать у Эйнара правду, но почувствовал, что ничего не выходит. Наконец он решил действовать напрямую, что было ему куда привычнее:
– Скажи честно, ты колдовал когда-нибудь?
– Господом нашим Иисусом Христом и Его Пречистой Матерью клянусь, что никогда в жизни не колдовал и даже не знаю, как это делается, – в подтверждение своих слов Эйнар вытянул за шнурок из-под туники нательный крест и поцеловал его.
– Да… молишься ты, как добрый христианин. Думаю, колдуны так молится не могут. И крест у тебя. Я хотел тебя в кладовке запереть, пока рыцари не приедут. В кладовке всё же лучше, чем под палками. Но опять же, чего ради невиновного человека под замком держать? Если дать тебе наш красный крест, чтобы ты его на одежду нашил, тебя, конечно никто не тронет. Но вдруг ты всё же… не очень… не совсем правильный христианин. Орден опозоришь. Этого я не могу допустить. Значит, давай так: будешь неотлучно при мне, а потом твою судьбу решат люди, которые поумнее меня. Серпом работать умеешь?
– Нет, – сокрушительно признался Эйнар.
– Горе с тобой, – вздохнул сержант, – пойдём в поле, попробую тебя научить.
* * *
На поле Эйнар очень быстро и убедительно продемонстрировал свою полную неспособность работать серпом. Он привык внимательно и бережно относится к каждой травинке, а тут надо было резать их целыми охапками без разбора. Не по нему была такая работа. Сержант сдвигал брови и не раз хотел обрушить на своего подопечного град ругательств, но странное лицо Эйнара было таким добродушным и весь он выглядел настолько беззащитным, что язык не поворачивался его ругать.
Присели перекусить. Эйнар, быстро разделавшись с ломтём хлеба, вертел в руках какую-то травинку. Брат Жак (именно так звали сержанта) недовольно проворчал:
– Ну и что в ней такого особенного, в этой траве?
– Что вы, брат Жак, «королева лугов» – она очень даже особенная. Из неё можно сделать замечательное лекарство.
– А поможет твоё лекарство моему колену? Болит – терплю с трудом.
– Конечно, поможет. «Королева лугов» хорошо лечит суставы.
– И что я должен сделать с этой травинкой? Съесть её, как корова?
– Лекарство надо готовить. Это сложный процесс. Я сделаю для вас, если вы дадите мне всё необходимое. У меня теперь ничего нет: ни запасов трав, ни чугунков, ни пузырьков. Наш дом сожгли, я в лесу несколько дней прятался, пока меня не выследили.
Жак вспомнил, как несколько дней назад видел пожар на другом конце деревни у леса. Тогда он подумал: «Не моё дело». Сейчас ему стало за это стыдно. Он насупился и буркнул:
– Получишь всё необходимое.
Потом его вдруг осенила счастливая мысль:
– А раны твоими травами можно лечить? Как бы это нашим рыцарям в Святой Земле пригодилось!
– Да, брат Жак, конечно! Вот смотрите – травка, – Эйнар подобрал ещё один стебелёк, – я её по-своему называю «залечи-трава». Если её мелко перемолоть, смешать с бараньим жиром и ещё кое-что добавить – очень хорошо затягивает раны. А есть ещё другие – они боль снимают.
– Значит травы на лугу – все разные? А я думал – трава есть трава.
– Что вы! Травы – как люди, все разные. Они тоже – творения Божии. Каждая травинка Бога славит. Есть ещё особые лесные травы, корешки, грибы. Это всё жители Божьего мира. Их Бог создал, чтобы людям помогать, а люди не знают. Мы с отцом были посредниками между травами и людьми.
– Вы лечили людей, а они решили вас за это убить?
– Да. – Эйнар неожиданно разрыдался.
Жак по-отцовски потрепал его совершенно бесцветные волосы и подумал: «На то и существует Орден Храма, чтобы защищать таких бедолаг. Вид у парнишки и правда… не очень. Но если Бог создал его таким, значит таким он и нужен. А рыцари меня, наверное, похвалят за то, что я такого полезного человека в Орден привлёк».
– Давай, Эйнар, поползай по полю, насобирай своих травок. Вылечишь мне колено – я тебя рыцарям самым лучшим образом представлю. Моё колено – твоя проверка. А серп отдай-ка мне от греха, пока ненароком кого-нибудь не зарезал.
* * *
Раньше Эмери не знал, что такое тоска, а теперь она была с ним неразлучна, поселившись в его душе, казалось, навсегда. Он никогда не терял ощущения радости жизни – ни в самых страшных и кровавых схватках, ни в пустыне, страдая от жажды на переходах, ни тогда, когда терял друзей, ни даже тогда, когда погиб отец. Никакие страдания не могли разрушить присущего ему счастливого мироощущения, потому что в его душе всё было просто. Есть рай на небе, есть боль на земле. Тот, кто достойно прошёл через боль – попал в рай. А сейчас.
Щемящая, ноющая, изматывающая тоска ни сколько не походила на те страдания, которые облагораживают. Тоска была греховной, потому что вела к унынию, если не к отчаянию, а значит – удаляла от Бога. И всё потому, что теперь он ощущал себя абсолютно бесполезным. Он не мог больше сражаться, и путь к страданиям, естественным для любого рыцаря-тамплиера, был перекрыт для него.
Вообще-то Эмери мог сражаться с мечём в левой руке и не раз доказывал это уже после травмы в тренировочном зале. Ни один сержант не мог устоять под его ударами левой. Он одолел бы, пожалуй, среднего сарацина. Но двоих – уже не смог бы. А надо было побеждать трёх-четырёх противников, иначе он – не тамплиер. Если в бою на него будут рассчитывать, как на полноценного рыцаря – он подведёт. А этого он не мог допустить. Командор д'Арвиль ни разу в жизни не подводил своих боевых друзей.
Когда он помог орденскому счетоводу в Иерусалиме, тоска ненадолго оставила его. Счетовод был счастлив, что все цифры, наконец, сошлись, и Эмери был рад, что выручил товарища. Но это было не то. Когда он виртуозно жонглировал цифрами, у него сохранялось ощущение забавы, детской игры, хотя умом он вполне понимал важность и значимость для Ордена этой работы. Но он – командор пустыни, а не рыцарь шахматной доски.
У великого командора Иерусалима после ранения Эмери появился весьма весомый аргумент в пользу предложения заняться финансами. Эмери принял это предложение без пререкательств и лишних разговоров. С тоской в душе.
В счёте ему не было равных, как и в бою. Разбирая расписки, договора и платёжные ведомости, он оставлял далеко позади нескольких счетоводов. При этом горько усмехался про себя: «Тамплиер не имеет права отступать при менее, чем троекратном превосходстве противника».
Но орденские счетоводы – не противники, и обставить их – не велика доблесть. Цифры – тоже не сарацины, хотя изобрели их, как ни странно, именно они. Эмери попытался представить, что цифры – противники, чьё сопротивление надо сломить любой ценой. Это получалось, но именно это и создавало ощущение детской забавы.
Эмери много молился. Тоска не проходила. Но ему открылась правда. Он понял, в чём его беда – у него не осталось противников. Раньше он думал, что смысл его жизни – приносить пользу Ордену, но ведь он и сейчас не был лишён такой возможности, а душу это не грело. Оказывается, ему нужны были противники, чтобы побеждать их. На этом строилось равновесие его души. Его внутренняя гармоничность имела в своём основании системно удовлетворяемое тщеславие. Он разом, всю целиком ощутил системную греховность своей души. Это было ужасно.
Вскоре ему сказали, что он должен отбыть во Францию. В парижском Тампле не менее, чем в Святом граде, требовались хорошие финансисты. Столь радикальный поворот в судьбе не вызвал у него сколько-нибудь сильных эмоций. Отреагировал только разум – Палестина не нужна ему без войны. Ему, ставшему теперь мирным человеком, вполне логично отправится в мирные края.
Франция показалась ему странной. Все кругом были суетливыми, вечно чем-то озабоченными и какими-то безрадостными. В боях они умели быть счастливыми, радуясь каждой маленькой победе, как началу новой жизни. А ведь тамплиеры побеждают всегда, даже если гибнут.
Иерусалим, когда он впервые увидел его, был городом сбывшейся мечты. Святой Град, висевший на волоске, в любой момент рискуя подвергнуться страшному нападению противника, всё же был неким священным сосудом счастья.
От Парижа веяло тоской. На этот город никто не нападёт и не разграбит, никто не перебьет большинство его жителей и не уведёт в рабство оставшихся. Этому городу нечего бояться, поэтому парижане не знают, что такое настоящее счастье. Они знают множество мелочных удовольствий, а о существовании счастья, наверное, даже не подозревают. А где-то там, за морем, в лицо братьям дышит обжигающе дыхание пустыни. Там смерть – на каждом шагу, а глоток тухлой воды дороже бутылки лучшего вина. Там – смертоносное сверкание ятаганов и… ничего, кроме солнца вверху и врагов вокруг.
Разве Париж поймёт палестинских братьев? Разве захочет помогать им из последних сил, так же, как они из последних сил удерживают оставшиеся за ними последние клочки Святой Земли? Иерусалим не нужен Парижу. Здесь у людей другие заботы.
В Тампле на него едва обратили внимание. Местные тамплиеры были скорее чиновниками, чем рыцарями. Тут не с кем было обняться по-братски. Тогда Эмери ещё не знал, что здесь служит множество благородных и возвышенных рыцарей, а на прибывающих из Палестины они стараются обращать поменьше внимания, просто потому, что редко встречают со стороны заморских героев что-нибудь, кроме хамства. Высокомерие рыцарей пустыни по отношению к столичным братьям могло бы уже войти в поговорку, если бы о нём не старались говорить поменьше. Не заметил Эмери и того, с каким восхищением смотрят на палестинского паладина юные сержанты Ордена. В душе д'Арвиля не было ничего, кроме тоски, а тоска всегда занята самообслуживанием и не видит ничего, что на неё не работает.
Ему объяснили, к кому пройти по интересующему его вопросу. Он строго представился:
– Командор Эмери д'Арвиль из Тортозы.
– Эсташ, – назвал себя иерарх.
