Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)"

Автор книги: Сергей Катканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Гуго просиял. Он вспомнил, как в детстве видел один из таких отрядов. «То ли норманы, то ли русы», – говорили про них. Он рассказал об этом игумену, тот согласно закивал головой:

– Это наши, наши. Их могли и норманами называть. У нас князья-то из норманов. И ещё скажу тебе нечто удивительное. Знаешь ли, что в крестовом походе силами французов командовал внук нашего русского великого князя Ярослава Мудрого?

– Ты ошибаешься, отец. Французами командовал граф Гуго де Вермандуа, брат короля Франции Филиппа. Гуго Великий.

– Вот как? А ведомо ли тебе, кто была мать короля Филиппа и графа Гуго?

– Не знаю, не думал об этом, – де Пейн растерялся.

– А разве ты не слышал, что король Франции Генрих взял себе в жёны русскую княжну Анну, дочь великого князя Ярослава Мудрого?

– Да, что-то слышал, но не придавал этому значения. Сын короля – это сын короля, а кто была его мать.

– Сам Гуго Великий, думаю, не был столь же безразличен к своей матери. Анна была очень сильной женщиной, она, конечно, много влияла на своих детей. К тому же, она была очень образованной – знала языки, читала книги. Ей было что передать своим детям, Гуго и Филиппу. Анна много рассказывала своим сыновьям про их великого деда, Ярослава, про нашу веру православную. Нет сомнения, она воспитывала своих сыновей в большом почтении к нашей русской православной вере. К тому же ведь с Ярославной во Францию отправилась малая дружина, так что её сын, Гуго, вырос среди русских воинов, а потом вы, французы, прозвали его великим. Не многих вы удостоили такой чести, а ведь это наше русское воспитание.

В голове у рыцаря де Пейна на несколько минут всё смешалось. Он попытался припомнить всё, что знал о своём тёзке – Гуго Великом, а перед глазами стояло лицо прекрасной гречанки – Морфии, жены графа Балдуина Эдесского. В ушах звучал чистый ангельский голос графини, которая растолковала ему азы богословия, объяснила, что вера греков и русов – исконное христианство, сохранённое во всей его чистоте и неповреждённости. Что за женщины у этих православных – сильные, умные, читающие книги, способные рассуждать о самых возвышенных богословских истинах с такой лёгкостью, как будто речь идёт о домашнем хозяйстве. Анна, русская королева франков, наверное, была такой же. Да, без сомнения, такой же сильной и просвещённой. Ему стало неловко перед игуменом Даниилом за то, что попрекнул его неучастием руссов в крестовом походе. Он подумал: «О русах надо рассуждать осторожнее. У них там всё по-другому. Вера у русов лучше нашей – сомнений больше нет. Их женщины – прекрасные дамы в самом возвышенном смысле этого определения. Необычно у них всё. Они не пошли в крестовый поход, и всё-таки они пошли – незримо для нас». И вот уже русы представлялись шампанскому рыцарю сказочным народом вроде нибелунгов – хранителей сокровищ, только сокровищ духовных.

Минут пять они с игуменом шагали молча. Чуткий отец Даниил понимал, что в душе рыцаря сейчас происходит что-то очень важное и не тревожил его разговором. Наконец, он решил, что настало время прервать молчание:

– А я ведь, рыцарь, очень мало знаю про вашего-нашего Гуго Великого. Не мог бы ты рассказать мне о нём?

Де Пейн, в своё время ловивший каждое слово о каждом из вождей крестового похода, именно про графа Вермандуа знал весьма не много, но он рассказал, что знал:

– Король Филипп не мог участвовать в крестовом походе, потому что находился под церковным отлучением. Не подумай, он не совершил ничего откровенно богопротивного. Была какая-то неурядица то ли с заключением, то ли с расторжением брака, римский папа на него прогневался, так что французскую армию пришлось возглавить графу Вермандуа, его брату. Когда армии крестоносцев достигли пределов Восточной империи, франки много ссорились с греками, даже до боевых столкновений доходило. Но Гуго де Вермандуа весьма пришёлся ко двору греческому императору и целый год пользовался его гостеприимством. Раньше я не понимал, почему именно у французской армии были такие хорошие отношения с греками. Я узнавал – в греческих хрониках нет ни одного упрёка поведению французов, хотя на упрёки в адрес других крестоносцев греки не скупились. Теперь я понял, что граф Гуго имел православное воспитание и всех своих настраивал на подчёркнутую почтительность к восточному христианству. Французским крестоносцам было даже позволено посещать основные храмы Константинополя – знак большого благоволения со стороны греков. Так граф Гуго смог прикоснуться к вере своей царственной матушки. Гуго принёс присягу императору Алексею Комнину, он сражался в составе войск императора и проявил чудеса храбрости. После битвы при Дорилее император назвал Гуго великим рыцарем. Так и пошло – Гуго Великий.

Под Антиохией, во время смертельной схватки с Кербогой, Гуго Великий со своими французами был поставлен впереди войска. Он шёл на верную смерть. И там он проявил чудеса храбрости. Не погиб, но был страшно изранен. Сам император Алексей с величайшим почётом отправил израненного Гуго на родину. Франция встретила его как победителя и героя. Только и разговоров было, что про Гуго Великого.

Он долго лечился, а в 1101 году вновь пошёл на Иерусалим. Но в Каппадокии войско крестоносцев было разбито. Гуго вновь получил страшные раны, однако не погиб на поле боя. Он умер спустя несколько месяцев от ран. Замечательная смерть для христианина, не правда ли, отец? Господь не позволил своему верному паладину сгинуть в горячке боя и дал ещё несколько месяцев для покаяния и молитв, для очищения души.

– Истинно так, сын мой, истинно так.

– Я всегда очень жалел, что такой великий герой не участвовал в штурме Иерусалима. Вот кто был в высшей степени достоин стать ближайшим соратником Годфруа Бульонского! А сейчас подумал – если бы Гуго Великий взошёл на стены Иерусалима вместе с великим лотарингцем, его имя прославилось бы куда больше, и к его родословию проявили бы гораздо большее внимание. Он прославил бы народ русов! Ведь это не пустяк – внук величайшего князя русов – величайший герой крестового похода.

– Да, не пустяк. Но не горюй, мой добрый рыцарь. Промысел Божий, видимо, в том, что имени русскому рано ещё звучать слишком громко. Но придёт время, не сомневайся – русский народ скажет своё слово, и это слово прозвучит на весь мир. Тогда и про Гуго Великого вспомнят. Ведь он – живое воплощение союза между франками и русами. Святого и героического союза.

Сейчас, чувствую – не пришло ещё время.

– А не знаешь ли, отец, когда умерла королева Анна? Интересно, провожала ли она своего великого сына в крестовый поход?

– Пытался узнать, но это доподлинно не известно. Впрочем, в 1096 году королева была ещё жива, так что сына в поход, видимо, провожала. А потом встречала израненного и целовала его святые раны. Анна Ярославна было очень набожна.

– Жаль, что народ русов у нас так мало знают.

– Да мы и сами-то про себя не лишка знаем. Но есть у меня в Киеве друг сердечный, монах Нестор, летописцем его кличут. Он сейчас русскую летопись составляет. Если живым вернусь на землю Русскую, как я хотел бы переправить тебе, благочестивый рыцарь, нашу русскую летопись! Нестор, наверное, уже закончил её.

– Да, я был бы счастлив побольше узнать о неведомом христианском народе, у которого – вера неповреждённая. А монах Нестор, он в монастыре живёт? Что за монастырь?

– Великая Киевская Лавра! Какие там молитвенные монахи, Гуго! Я-то, черниговский мужичёк, ничтожен перед ними. Там, в нашей Лавре, монахи славят Господа в подземном безмолвии, в пещерах, которые сами вырыли.

– Монахи живут под землёй? Воистину, земля русов полна духовных чудес, неслыханных у нас на Западе. А скажите мне, отец, нет ли у вас монахов-воинов?

– Про таковых не слышал. Наши воины христолюбивы, но если уж уходят в монахи, меча в руки не берут. Хотя, есть у меня мальчонка один знакомый, Илюша. По-вашему его звали бы Илия де Муром. Он муромский. Илюша мечтает о ратном служении Христу, но и с мечтой о монашестве тоже не хочет расставаться. Я не знаю, что ему посоветовать. Вот вы бы с ним друг друга поняли.

– Был бы счастлив видеть в своём охранном отряде рыцаря русов Илию де Мурома. Когда вернёшься на родину – присылай его к нам. Расскажи, что мы тут очень чтим вашу веру православную. Вообще, расскажи ему о нашем отряде воинов-монахов. Если он в Иерусалим не соберётся, передай мой совет: он может, воинствуя и не принимая монашества, соблюдать монашеские обеты. Пусть у себя на Руси, так же, как и мы здесь, сражается с разбойниками, христиан защищает. У вас ведь, наверное, тоже хватает разбойников?

– Да уж, хватает. Один Соловей Одихмантьевич чего стоит, прохода никому не даёт. А Илюше мне и правда будет что рассказать. Думаю, что ему по сердцу придутся слова христолюбивого иерусалимского рыцаря.

Гуго и отец Даниил добрались, наконец, до храма Гроба Господня. Их встретил ключарь. Гуго тихим повелительным голосом отчеканил:

– Именем короля Балдуина и во славу Христову приказываю дозволить аббату руссов установить своё кадило над Гробом Господним.

Ключарь на секунду замер в глубоком поклоне и тотчас молчаливым жестом предложил им проследовать в храм. Отец Даниил виновато улыбнулся:

– А у меня ведь и нет ещё кадила-то. Заранее не стал покупать, решил, что не стоит этого делать, пока не получу разрешения.

– Приходи сегодня вечером, святой отец, – монотонно и бесстрастно проронил ключарь, почти не отрывавший глаза от пола, – храм открою, сделаешь всё, что тебе надлежит.

– Да, надо мне поспешить на базар. Куплю самое большое стеклянное кадило и лучшего деревянного масла. И тогда вся земля Русская моими грешными руками со слезами и любовью почтит то место святое и честное, где лежало пречистое Тело Господа нашего Иисуса Христа, – когда игумен говорил о Боге, его речь совершенно менялась, и Гуго вновь увидел перед собой не маленького тщедушного человечка, а вдохновенного поэта Христова.

– Увидимся ли мы ещё, батьюшка? – спросил Гуго и сам удивился тому, что его голос прозвучал весьма печально, – Мне о многом хотелось бы поговорить с вами. Главное – о вере православной. Я полюбил вашу чистую веру, но знаю о ней очень мало, а другие вообще ничего не знают. Греческие монахи, с которыми доводилось разговаривать – мастера проклинать римского первосвященника, а о своей вере ничего толком сказать не умеют.

– Ах, Гуго, Гуго. Был ли ты когда-нибудь в Лавре святого Саввы?

– Не приходилось. Когда мне.

– Вот и не суди о греческих монахах. Ты ещё не видел настоящих. Они большие богословы, не чета мне, убогому. Я сейчас там у них в Лавре живу, услаждаю свою душу христолюбием греческих иноков. Приходи ко мне в Лавру на светлой седмице. Потолкуем.

* * *

Утром в великую субботу бесчисленное множество людей собрались перед храмом Воскресения Христова. Пришли египетские и сирийские христиане, паломники из франков и норманов, множество греков и армян, а ещё пришли мало кому ведомые георгиане – мужественные, немного мрачноватые, чернобородые. Казалось, что вся необъятная христианская вселенная послала сюда своих лучших сынов.

Теснота около храма стояла невообразимая. Многие уже начинали задыхаться от давки, но никто не раздражался и не сердился на толкающихся соседей. Всех охватило радостное и светлое, миролюбивое и дружелюбное настроение. Незнакомые люди улыбались друг другу, как родные братья. У всех в руках были незажжённые свечи, ждали открытия церковных дверей. Вскоре должен был появиться король Балдуин со своей свитой.

Удивительная, фантастическая атмосфера Пасхи всегда потрясала душу рыцаря де Пейна до самых глубин. Люди в пасхальную ночь поразительно изменялись к лучшему – вокруг можно было видеть только искренних и ревностных христиан. Радость самым немыслимым образом смешивалась с покаянным настроем человеческих душ. Счастливые люди глубоко ощущали, что недостойны этого счастья, вспоминая свои многочисленные грехи. И сейчас Гуго отовсюду слышал шёпот: «Господи, помилуй». Эти слова повторялись на всех языках, но чаще по-гречески: «Кирие элеисон». И Гуго тоже стал шептать покаянные слова на языке веры православной. «Прости меня, Господи, за мою жестокость и бессердечие, за то, что мало в моём сердце любви, за то, что непрерывно проливаю кровь людей, которые, может быть, лучше меня, хотя они и разбойники.» – по лицу Гуго потекли слёзы, очистительные и благодатные, словно милосердие Божие вместе со слезами выводило из его души всю накопившуюся там скверну. Гуго и сам не сразу заметил, что кается в своих грехах вслух, принародно, но это никого не удивляло, потому что слова покаяния неслись отовсюду и многие заливались слезами так же, как и он.

Тихой радостью приветствовали христиане появление короля Балдуина и его вассалов. Никто не крикнул, как обычно, «Да здравствует король!», потому что все от короля до последнего нищего сегодня приветствовали только Христа. Иногда можно было слышать возгласы: «Да здравствует Бог – Святая Любовь». На всю жизнь врезались эти слова в сердце Гуго, и потом он не раз ещё восклицал в гуще боя: «Да здравствует Бог – Святая Любовь».

Король Балдуин и его приближённые шли пешие и босые, в одежде бедняков. Сегодня это никого не удивляло, сегодня не могло быть иначе. Гуго заметил, что король почти не поднимает глаз, а по щекам его текут потоки слёз. Это был подлинно христианский триумф королевской власти. Как любил Гуго в этот момент Балдуина – монарха милостью Божией и брата во Христе. Рыцарь подумал: «Только король, способный каяться и рыдать вместе с народом, достоин этим народом управлять».

Когда король приблизился к дверям храма, служители Гроба Господня настежь отворили перед ним двери. Священники и монахи из Лавры святого Саввы тем временем стояли в отдалении от входа во храм, не имея возможности к нему приблизиться, но не теряя мирной невозмутимости и не пытаясь проталкиваться ко входу. Игумен Даниил, стоявший вместе с ними, счастливыми глазами смотрел на короля: «Какое великое смирение даровал Господь князю Балдвину и всей его дружине, с каким сокрушением проливает князь слёзы из очей своих!».

Кажется, никто из православных, греков и русских, вообще не был обеспокоен тем, что из-за давки они могут не попасть в храм. На их лицах читалась спокойная уверенность в том, что Господь всё устроит. Тем временем король, прежде чем переступить порог храма, осмотрелся и заметил православных, не имеющих возможности приблизиться. Он что-то шепнул на ухо рыцарю из своей свиты и вот уже сержанты очень вежливо и дружелюбно, но с большой непреклонностью и твёрдостью расчищали дорогу к тому месту, где стояли православные, образовали среди людей свободную улицу – подлинное чудо в такой давке. Православные во главе с игуменом Лавры невозмутимо прошествовали этой улицей, словно сквозь расступившиеся воды Чермного моря. Русский игумен шёл рядом с игуменом Лавры. Приблизившись к королю, они с большим почтением, но совершенно без раболепства поклонились ему. Король поклонился православным игуменам так же низко – дело, которое в другое время сочли бы неслыханным, но то была ночь чудес.

Гуго наблюдал за этим действом с восхищением. Он не мог расслышать, что именно король говорил, но увидел, что по знаку монаршей десницы оба православных игумена в храм вошли рядом с королём, а вассалы Балдуина, первые люди королевства, шли сзади. Король Иерусалима всему миру показал своё подчёркнутое почтение к Православной Церкви, и Гуго словно получил высочайшее одобрение своей симпатии к православию.

Гуго тоже не пытался никого отталкивать, чтобы пройти в храм, но простолюдины видели, что среди них – доблестный рыцарь, они с радостью расступались, чтобы дать дорогу одному из своих защитников. Гуго и сам не заметил, как дружелюбная народная волна внесла его во храм.

Король Балдуин стоял на возвышении, специально для него установленном. Рядом – игумен лавры вместе со всеми православными священниками и монахами, а русский игумен стоял прямо напротив великого алтаря и, не отрываясь, смотрел на двери Гроба Господня. Лицо отца Даниила совершенно преобразилось, в нём словно не осталось ничего земного. Православные священники начали петь вечернюю службу, им вторили священники франков в главном алтаре. Весь народ со слезами взывал: «Кирие элеисон!». Так продолжалось довольно долго. Все ожидали появления Божественного Света, напряжение нарастало.

И вот внезапно Гроб Господень весь облился Светом и вышло из Гроба немыслимое и невообразимое сияние. Этот Свет был не такой, как обычный. Описать его невозможно, как не может земной человек представить Царствие Небесное. Они, земные люди, в тот миг прикоснулись душой к Вечной Славе Христовой.

Епископ с четырьмя диаконами отворили дверь Гроба Господня. Потом епископ подошёл к королю, взял у него свечу и, шагнув во Гроб, зажёг первую свечу от Святого Света, вручив её с поклоном королю. Балдуин сиял счастьем. Со смиренной улыбкой он протягивал свою свечу всем, кто был к нему ближе и вскоре уже весь храм покрылся огоньками Божественного Сияния.

* * *

Два года спустя игумен Даниил писал, сидя в убогой келье своего Черниговского монастыря:

«Кто не видел такой радости в тот день, тот не поверит сказанному мною обо всём виденном».

* * *

Гуго потом не раз заходил в Лавру святого Саввы, где они с игуменом Даниилом проводили время в тёплых дружеских беседах. «Батьюшка» познакомил его с несколькими греческими монахами, для которых богословие было родной стихией. Гуго умолял учёных греков перевести хотя бы некоторые сочинения великих православных богословов на язык франков. Кое-что для него перевели, а сам он тем временем усердно брал уроки греческого, чтобы в постижении чистого христианства больше не зависеть от переводов.

Де Пейн стал лучше понимать догматическую разницу между восточным и западным богословием, а вскоре уже не только умом, но и сердцем ощутил их духовное различие. Западная и восточная духовность были такими родственными и, вместе с тем, такими непохожими! Рыцарь-монах понемногу становился рыцарем-богословом, используя для изучения святоотеческих писаний всё своё свободное время. Гуго мечтал о том, что когда их Орден окрепнет, у них будет возможность создать свою богословскую библиотеку, иметь своих переводчиков и переписчиков книг. Как они могут сражаться за Христа, если почти ничего не знают о христианстве? «Вот потому и превращаются рыцари в мясников, – думал Гуго, – что призывают имя Христово, не понимая, что это значит и к чему обязывает».

Игумен Даниил стал собираться на родину, пришло время прощаться. Они были немногословны:

– Прощай, батьюшка. Расскажи в своей земле о нас.

– Прощай, доблестный рыцарь. Я всегда буду молиться за тебя и за всех твоих христолюбивых воинов.

Гуго заметил, что отец Даниил как будто ещё что-то хочет сказать, но не решается.

– Говори, отец, я выполню любую твою просьбу.

– Сам не знаю, стоит ли? Наш новгородский воин Горослав Михайлович пришёл в Иерусалим паломником. Я с ним год прожил в обители Святого Саввы. Хороший мужик: воин отменный, христианин ревностный. И вот замыслил Горослав остаться здесь, хочет Святую Землю защищать, ко мне за благословением пришёл. Я его отговаривал. Рыцари Горослава своим считать не будут. Так и останется он здесь – ни то, ни сё. Всем чужой. А ведь он рода знатного. Вот только если в твой отряд его определить. Принял бы?

– С радостью. Для начала, конечно, только оруженосцем. Я верю тебе, что он – дворянин, но у франков и королевские дети оруженосцами начинают. Потом видно будет. Можем и в рыцари посвятить, если в бою, в молитве, в жизни проявил рыцарское благородство натуры.

Гуго задумался. Отец Даниил посмотрел на него и сказал:

– Вот-вот. И у меня сомнения.

– Препятствий нет, – продолжил Гуго, – и я своего слова обратно не возьму – приму его с радостью, как брата. Но я не раз уже замечал, что греки и русы совсем не понимают, что такое рыцарство. У рыцарей особый взгляд на войну, на жизнь. Свои представления о чести. Отношение к власти другое, непривычное для вас. Большинство франков, если у них спросить, что такое рыцарство, тебе толком не ответят, но они это чувствуют. Рыцарство у франков в крови. А у русов? Я не знаю. Мне кажется, ваш народ сам для себя загадка. Мы примем воина русов, как своего. Но сможет ли он принять нас, как своих? Давай попробуем. Когда-то надо начинать. Когда-то франки и русы должны встать плечом к плечу.

– Только не принуждайте его вашу веру латинскую принимать.

– Об этом и речи не пойдёт. Мы и сами-то подумываем не перейти ли в православие. Твой воин в вопросах веры сведущ?

– Он грамотный. Евангелие читает.

– Воины русов часто бывают грамотны?

– Да у нас и крестьяне часто бывают грамотны.

– Удивительный народ. Зови сюда своего книжника.

Горослав оказался крепким мужиком лет тридцати с окладистой русой бородой и хитрым глазом. Гуго неожиданно выхватил меч и бросил его русу. Горослав, мгновенно выбросив вперёд правую руку, поймал меч за рукоять и сделал несколько ловких, ладных взмахов. Франк и рус, глянув друг на друга, оба удовлетворённо усмехнулись.

– Как к тебе обращаться, рус?

– Крещён Гермогеном, но это имя – святое, я его для храма берегу. Родители звали Горославом, а здесь больше Михалычем кличут.

– Что это значит?

– Знатные русы не называют себя по владениям, как франки, а как арабы – по отцу. Михайлович или проще Михалыч, то же что у арабов «ибн Михаил».

– Значит, твой отец носит имя ангела-воителя?

– Это так, мессир.

Гуго вспомнил своего отца и подумал, что с большим удовольствием прибавлял бы к своему имени отцовское, а не название родового замка. Ведь отец значит больше, чем мёртвые камни. Русы мудры. И храбры. И христолюбивы.

– Михалыч. Мягко звучит. Пойдёшь ко мне оруженосцем?

– Если это будет угодно Господу, мессир.

* * *

Сиверцев дочитал последний опус с головой немного сдвинутой. Он отложил рукопись, надо было привести мысли в порядок. Западноевропейское и русское средневековье в его сознании были двумя разными вселенными, никогда не соприкасавшимися. А ведь, оказывается, это был единый мир – не слишком монолитный, но имевший свои перекрёстки.

Сиверцев помнил, что Дмитрий опирается в своих опусах либо на установленные факты, либо на результаты аналитики. Исключая то, чего не могло быть, он разрабатывает версии, которые не противоречат ни одному из установленных фактов. Андрей доверял Дмитрию, но в этом случае решил всё проверить по серьёзным научным изданиям.

Всё срасталось. Русский игумен Даниил писал свой «Паломник» между 1100 и 1113 годами, вероятнее всего, вскоре после возвращения из Иерусалима. По западным источникам Гуго де Пейн в эти годы был в Иерусалиме. Значит, игумен Даниил и Гуго де Пейн некоторое время находились в Иерусалиме одновременно. Они могли быть знакомы? Русский игумен пишет, что хорошо знал «князя Балдвина». Гуго так же не мог не знать короля Балдуина I. Значит, рядом с королём они вполне могли познакомиться.

Игумен Даниил действительно обратился к королю с просьбой установить русское кадило (лампаду) над Гробом Господним. Игумен пишет, что король «с радостью послал со мной лучшего из своих людей к тому, который заведует Гробом Господним». Нет ни одной причины, по которой этот «лучший» не мог оказаться Гуго де Пейном.

В Иерусалиме в период зарождения Ордена Храма действительно были многочисленные русские паломники. Игумен Даниил среди прочих называет и некоего Горослава Михайловича. Невозможно предположить, чтобы никто из русских не захотел остаться в Иерусалиме воевать за Святую Землю. А если русские могли быть среди крестоносцев, значит, они могли быть и среди первых тамплиеров, национальность которых нам далеко не всегда известна.

Нестор Летописец умер в 1114 году. Игумен Даниил вполне мог знать его лично. Даже самое фантастическое упоминание – про Илью Муромца и то не противоречит историческим фактам. Мы слышали в основном о былинном богатыре, полагая его лицом вымышленным, но был ещё монах Киево-Печерской Лавры Илья Муромец, причисленный позднее к лику святых. А умер преподобный Илья Муромец около 1188 года.

Мощи преподобного Ильи сохранились до наших дней. Исследования показали, что у него были очень толстые и крепкие кости. Похоже, он и правда был богатырём. И разве былинный образ Муромца не напоминает странствующего рыцаря? И в монастырь на склоне лет наш богатырь мог уйти так же, как и магистр тамплиеров Эврар де Бар.

Гуго Великий – предводитель французов в первом крестовом походе – действительно был внуком князя Ярослава Мудрого. Тут даже открытия большого нет. Но, к сожалению, мы чаще всего изучаем русскую историю в отрыве от западной.

Успокоив душу историческими изысканиями, Сиверцев продолжил чтение опусов Дмитрия.

РОЖДЕНИЕ ОРДЕНА

Опус шестой

Ясная долина

Бургундия встретила братьев-рыцарей дождям. Вечно пасмурное небо делало краски родной природы ещё более блёклыми и невыразительными по сравнению с ярким и ослепительным Востоком. Это нисколько не огорчало, скорее напротив. Дождь казался ласковым, тусклое небо успокаивало душу, многодневное созерцание подёрнутых дымкой просторов не вызывало в душе уныния, а умиротворяло. В сердце поселилась удивительная тишина. Гуго только сейчас понял, какого нечеловеческого напряжения стоили ему последние 10 лет на Святой Земле. Он не мог и не хотел жить без горячих схваток под ослепительным небом. Палестина стала для него и родиной, и судьбой, и дыханием. Но сейчас, с некоторым даже удивлением, он почувствовал, что его дом – здесь. Здесь был мир. А разве не ради мира сражаются они в Палестине? Разве не за Францию проливают свою кровь в бесконечно далёком Заморье? Да, он понял это – утратить духовную связь с родной землёй, значит забыть о главном смысле крестового похода.

Неширокая тропинка, как раз для одного всадника, лежала вдоль реки Об среди вековых вязов. «Слишком тихие места, чтобы быть совершенно спокойными», – подумал Гуго. Эта мысль заставила его грустно улыбнуться. Где бы он теперь не находился, ему навсегда суждено прочёсывать местность взглядом, определяя позиции удобные для засад. Он не был мнительным и умел расслабиться. Если бы ему мерещились бандиты за каждым кустом, он давно бы уже погиб. Ему никогда и ничего не мерещилось. Он просто знал, когда произойдёт нападение. Гуго полной грудью вдохнул запах прелой листвы. В Палестине этого запаха не было.

Вскоре за деревьями начали проглядывать свежие постройки. Послышался стук топоров. Монастырь в Клерво ещё только строился. Соскочив с коня перед самым въездом в монастырь (ворот здесь пока не было), Гуго шагнул на территорию, за деревянную стену. Невесть откуда возникший послушник привязал рыцарского коня. Его здесь как будто ждали и, вместе с тем, никто, кажется, не был намерен обращать на него внимание.

Дождь не переставал. Посреди двора стоял молодой монах в цистерианской сутане – белой с чёрным оплечьем. Монах что-то диктовал писцу, водившему пером по пергаменту, на котором под дождём вместо слов должны были оставаться лишь чернильные разводы, но это, похоже, ни мало не смущало ни диктовавшего, ни писавшего.

Гуго опять улыбнулся, очень тихо и едва заметно. Его ни сколько не удивило, что эти чудаки пишут письмо под дождём. Что необычного в том, что привычка полностью доверять себя Божьей воле есть не у него одного? В диктовавшем монахе, несмотря на юный возраст, без труда угадывался аббат Бернар. Гуго подошёл поближе и остановился на почтительном расстоянии, так, чтобы дать аббату закончить дело и не слышать, что он диктует. Аббат не смотрел на рыцаря, но голос его неожиданно повысился и Гуго отчётливо услышал: «Горе нашим князьям – они не сделали ничего хорошего в Святой Земле. Они поспешно возвратились в свои замки и здесь обнаружили непреодолимую злобу.» – голос его был не столь уж громким и совершенно спокойным, а вместе с тем – невероятно грозным, вселяющим священный трепет.

Бернар перестал диктовать и посмотрел на Гуго. Гуго сделал два шага вперёд и посмотрел на Бернара. Лицо аббата было немного вытянутым, щёки впалые, борода редкая. Глаза его были совершенно лишены огня. Они не полыхали, не обжигали. Они искрились тихим светом. Во всём облике этого человека – в осанке, в повороте головы, в том, как он опирался на свой посох, сквозило нечто нездешнее. Врождённая властность и железная воля удивительным образом сочеталась в нём со смирением, доходящим до уничижения. Всем своим видом он как будто просил у путника прощения за своё недостоинство, изъявляя между тем готовность, повелевать сотнями тысяч таких путников. Глаза Бернара словно говорили: «Ты пришёл, рыцарь.».

Гуго увидел перед собой человека, посланного ему Небесами. Небесами его мечты. Рыцарь бегло отметил про себя, что пергамент в руках писца совершенно сух и буквы на нём не размыты, несмотря на дождь. Он едва придал этому значение, так же, как и сам аббат, явно, не считал, что тут проявилось что-то необычное. Подлинным чудом была их встреча. Они смотрели друг на друга и безмолвно знакомились. Самый необычный монах и самый необычный рыцарь эпохи.

* * *

Пару лет четыре рыцаря сражались вместе, защищая паломников. Их отряд, включая сержантов и туркополов, доходил уже по полусотни воинов. Гуго не покидала уверенность в том, что предводителем их отряда должен быть де Сент-Омер – человек редкой внутренней силы и удивительной душевной чистоты. Казалось, сама Пресвятая Богородица, коснувшись души де Сент-Омера, преобразила рыцаря в ангела. Но на предложения Гуго возглавить отряд паладин Богородицы отвечал уклончиво, хотя не кокетничал, и ни разу ни слова не сказал о своём недостоинстве или о том, что эта тема ему неприятна. Просто уклонялся от разговора и всё. Гуго быстро почувствовал, что тема о лидерстве для них просто не имеет значение. Иногда приказы отдавал он, иногда – де Сент-Омер. Слово любого из них было законом для всего отряда, а Роланд и Бизо никогда не пытались отдавать приказы, которые касались бы всех. Они не считали себя ниже других и держались с таким достоинством, которое не позволяло усомниться в их праве приказывать, но они никогда не пользовались этим правом – не видели необходимости. Так рождалось удивительное братство, сочетавшее лучшие черты рыцарства и монашества.

Братья-рыцари ни разу никому не предложили вступить в их Орден, и к ним никто не просился. Рыцарство Святой Земли смотрело на охранный отряд со смешанным чувством восхищения и настороженности. Восхищение оборачивалось порою неумеренными и неоправданными восторгами, а настороженность легко переходила в явную недоброжелательность. Такой разброс мнений был естественным по отношению к структуре небывалой и непонятной, отвергать и запрещать которую не было, между тем, ни одного разумного основания. Понятно, что в такой ситуации к ним никто не рвался, и они никого к себе не тянули. Перемены назревали сами собой. Однажды де Сент-Омер как бы между прочим сказал де Пейну: