Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)
– Кажется, я начинаю понимать. Вселенские соборы – единственный объективный критерий определения богословских истин. Для того, чтобы поверить в истинность соборных постановлений, достаточно верить в Бога.
– Да, можно и так сказать. Теперь дальнейшее будет понять легче. Частные вопросы богословия на вселенских соборах никогда не рассматривали, уже хотя бы потому, что собрать отцов со всей земли было по тем временам весьма затруднительно. А вот если появлялась какая-нибудь новомодная богословская теория, угрожающая самому существованию христианства – шли на созыв собора. Так было в 325 году, когда для преодоления ереси Ария потребовалось собрать 1-й вселенский собор, проходивший в Никее. Арий утверждал, что Христос не был Сыном Божьим. Если бы эта точка зрения победила, христианство было бы, практически, уничтожено, превратившись в нелепое сочетание обрядов и нравственных предписаний. Второй вселенский собор проходил в Константинополе в 381 году. Там святые отцы отвергли ересь Македония, который утверждал, что Дух Святой не есть Бог. Так, преодолевая ереси, постепенно сформулировали учение о Святой Троице. Не изобрели, не ввели, а именно выразили, сформулировали. Третий вселенский собор проходил в Эфесе в 431 году. Там опровергли ересь Нестория, который лживо учил, что Христос родился простым человеком, а Бог уже потом в Него вселился, как нечто постороннее. Поэтому Христа он называл не Богочеловеком, а богоносцем. Это недалеко от арианства. Если Иисус родился простым человеком, а Бог потом в него вселился, как можно вселиться в любого человека, то в христианстве просто нет смысла. Несторианство – не более чем вера в хорошего человека Иисуса, которого Бог избрал для особой цели. Мало ли приходило в мир таких людей? Не много смысла в том, чтобы каждый раз по этому поводу новую религию создавать. Богохульное Несторианство с возмущение отвергли все отцы, включая и армянских христиан, и египтян-коптов, и эфиопов, которые принадлежали с коптам и к одной поместной церкви.
– А почему важно выделить эти национальные группы?
– Сейчас поймёшь. Сразу же после третьего вселенского собора случилась новая напасть – константинопольский архимандрит Евтихий выдумал очередную ересь. Евтихию казалось, что он отстаивает строго православное учение, принятое отцами третьего собора, он желал лишь развития этого учения, продолжения борьбы с несторианством, но переусердствовал, и его занесло в другую крайность. Если Несторий отрицал божественную природу Христа, то Евтихий отрицал Его человеческую природу. Он учил, что в Господе нашем Иисусе Христе человеческое естество было совершенно поглощено Божеством. Сторонников этой ереси стали называть монофизитами, от греческих слов, означающих «одна природа». И вот для опровержения монофизитства собрали в 451 году вселенский собор в Халкидоне. На соборе 650 епископов сформулировали непреложный догмат христианства: божественная и человеческая природа соединились во Христе, как в едином лице, неслиянно и нераздельно. То есть эти две природы в нашем Господе не сливаются в одну и не разделяются, потому что личность Христа – одна. Это невероятно сложный для понимания догмат, он исполнен воистину неземной мудрости. Эта истина выше человеческого понимания и уже хотя бы поэтому не может быть порождением человеческого разума. Но ты потом обязательно поглубже разберись в этих чрезвычайно тонких понятиях. Хотя нам никогда не исчерпать всей глубины халкидонского догмата, но понимать и чувствовать его надо всё-таки гораздо глубже, чем я сейчас изложил, обременённый требованием краткости и отсутствием у тебя богословской подготовки.
– Займусь. Но что же эфиопы?
– Армяне, копты и эфиопы не приняли определений Халкидонского собора. В Халкидоне боролись с умалением человеческой природы Христа, а потому на человеческой природе и делали акцент, что представителям этих трёх национальных церквей показалось несторианством. Ведь именно Несторий делал акцент на человеческой природе Христа. Итак, армяне, копты и эфиопы завопили, что в Халкидоне оказались растоптаны постановления предшествовавшего собора. Они были дико не правы. Они просто не поняли, что Несторий и халкидонские отцы говорили о человеческой природе Христа в совершенно разном смысле, потому что видели её в разных отношениях с Его божественной природой. Эта «непонятка» возымела глобальные последствия для Эфиопской Церкви, иерархи которой, отвергнув определение Халкидонского собора, во всех остальных вселенских соборах уже не участвовали и определений их, соответственно, не признали. И до ныне они признают догматы лишь трёх вселенских соборов из семи. Теперь понятно, что значит «дохалкидонские монофизиты»?
– Понятно. В основном. Но пока эти тонкие материи очень плохо укладываются в голове. Такое ощущение, что я упускаю очень важные нюансы.
– Было бы странно, если бы ты сразу же уловил все нюансы великого халкидонского догмата, особенно те, которых я не касался. Но понимаешь ли ты, Андрюшенька, чувствуешь ли, что этот догмат возвышенно прекрасен, что он исполнен воистину неземной красоты? Христианские догматы – это ведь не просто некие абстрактные философские категории. Это отражение Божественной истины. Пусть очень несовершенное отражение, замутнённое убогостью человеческого разума и грубостью земных понятий, но лучшего нам на земле не дано. Наши догматы нельзя просто изучать. Их надо любить, а иначе они не будут понятны.
Андрею показалось, что Августин забыл про него, весь отдавшись возвышенному созерцанию. Лицо батюшки стало удивительно похоже на иконный лик. Этот благодатный настрой передался Сиверцеву, он почувствовал себя очень хорошо, несмотря на крайнюю усталость и чрезмерное умственное перенапряжение. Смеркалось. В дворике Бета Мариам стало прохладно. Воздух ожил. Вечерний воздух жарких стран приносит ощущение полноты жизни. Андрей скользнул взглядом по чудесной стене Бета Мариам, по каменной резьбе и крестообразным окнам, которые, едва он их увидел, сразу же стали частью его души, и почувствовал, что радость этого созерцания входит в некое тревожное противоречие с тем, что они только что говорили.
– Но как же нам, батюшка, относиться к эфиопским христианам?
– С любовью, Андрюшенька, с любовью.
– Но ведь они же еретики. Они веруют не православно.
– Ох, горячий. Но изволь. Да, эфиопские христиане – еретики. Мы никогда не согласимся с дохалкидонскими монофизитами или другими еретиками. Мы никогда не скажем, что наши догматы – это такая заумь, которая имеет к жизни мало отношения, и ссориться из-за неё не стоит. За нашу веру, которая выражена в догматах, мы готовы отдать жизнь. Тебе сейчас трудно даже представить, к каким страшным нравственным последствиям приводят догматические отклонения. Казалось бы, догматы – отвлечённые, абстрактные истины, которые имеют слабое отношение к нравственному облику христиан. Но это не так! Те христиане, которые хотя бы в одном догмате убавили или прибавили хотя бы одно слово, через некоторое время обязательно станут приверженцами искажённой духовности. Ересь – это духовная болезнь. Но как ты отнесёшься к больному брату? Неужели ты начнёшь его ненавидеть? Если ты настоящий христианин, значит, будешь заботиться о больном, ухаживать за ним, помогать ему во всём, что не способствует развитию его болезни. Ты будешь всё для него делать, даже если нет надежды на его выздоровление. Ты не перестанешь о нём заботиться, даже если он в болезненном отчаянии начнёт тебя проклинать и будет швырять в тебя с любовью предложенные ему лекарства. Ты простишь его озлобленность. Он навсегда останется для тебя любимым братом. Таково же и подлинно-православное отношение к еретикам. Но у этой медали есть и другая сторона. Ты будешь любить больного брата, но ты никогда не полюбишь его болезнь. Мы любим еретиков, но мы ненавидим ересь. И эта наша ненависть – священна, потому что направлена против богохульной лжи. И уж, конечно, любой нормальный человек, который заботится о больном, примет все меры к тому, чтобы от него не заразиться. Поэтому православным запрещено молиться с еретиками. Мы молимся за них, но вместе с ними – никогда.
– Значит, тамплиеры – не экуменисты?
– Нет, конечно. Не верь масонским сплетням. Ведь что такое экуменизм? Это утверждение, что все разновидности христианства одинаково хороши, различия между ними не принципиальны и этими различиями можно пренебречь. Недопустимо так думать! Различия между православными и теми же монофизитами носят глобальный, сверхзначимый характер. Но мы не должны доходить до фанатизма, в наши сердца не должна проникнуть гордыня оттого, что мы единственные среди христиан правильно богословствуем. Мы должны быть совершенно не терпимы к заблуждениям и при этом очень терпимы к тем, кто заблуждается. Сложновато?
– Нет, как раз очень даже понятно. И близко. Это блестящий выход из нравственного тупика, гениально определённая золотая середина между фанатизмом и экуменизмом.
– Этот подход гораздо более чем просто гениальный. Он православный. Гениальность – свойство человеческого разума, а православие дано Богом. Именно поэтому православие так трудно воплотить на практике, хотя, казалось бы, в теории всё понятно. Большинство ересей родились из стремления подогнать истины данные свыше под особенности человеческого мышления, поэтому ересь на практике легче осуществить. Еретики не хотят двигаться к Истине, они стремятся Истину пододвинуть к себе. И начинают веровать в удобную для них ложь.
– Значит, с эфиопами.
– Мы любим эфиопских христиан, мы восхищаемся великими храмами Лалибелы, мы спокойно относимся к непривычным обрядам Эфиопский Церкви и не усматриваем в этой экзотике ничего плохого. Но мы ни на минуту не забываем, что они – еретики и между нами – невидимая стена. Необычная стена. Она построена не от земли к небу, а от Неба к земле.
– А как же католицизм? Вы ведь из католической страны.
– Я православный и наш Орден – православный. Я так же, как и все наши тамплиеры, не разделяю заблуждений католицизма. Но я не изменил вере своих предков – франков. Король Хлодвиг был православным. Карл Великий был православным. И я, так же, как они. Ты пойми, Андрюша, что православие – это не восточный вариант христианства. Православие – вера семи вселенских соборов. (Мы сегодня вспомнили только про четыре из них, ты с остальными сам разберись). На всех соборах присутствовали легаты римских пап, их мнения находились в полном согласии с мнением восточных отцов. Определения всех семи соборов были утверждены римскими папами, так вот я – с теми папами и мыслю, как они.
– А потом католицизм отклонился от веры вселенских соборов?
– Ещё как отклонился, только давай об этом не сегодня.
– Вы ещё обещали рассказать мне об отношении средневековых тамплиеров к Православной церкви. Теперь это будет понятнее.
– У тебя голова не лопнет? У меня – обязательно лопнет, если ты не перестанешь меня донимать. Господи, какой же торопыга этот русский капитан.
* * *
Опять неделя побежала за неделей. Андрею сказали, что в послушниках ему ходить минимум год, а там видно будет. Ничего не обещали. Андрей не терял надежды, что через год его примут в Орден и назначат оруженосцем к одному из рыцарей. Хорошо бы – к Дмитрию. Свой всё-таки. Понятный. А до истечения этого года оставалась и всего-то пара месяцев с небольшим.
Однажды к нему подошёл сияющий от радости Милош и сразу же выпалил:
– Зигфрида принимают в Орден и сразу же посвящают в рыцари.
– Вот как! Он и в сержантах не походит?
– А он, между прочим, в послушниках целых четыре года проходил, и должность у него тут была над нами – позначительнее сержантской. В Ордене у каждого свой путь. Есть общие правила, но применяют их очень по-разному, с учётом индивидуальности каждого и некоторых обстоятельств, о которых нам знать ни к чему. Зигфриду, конечно, пока дают только коричневый плащ. Получить белый плащ – такая честь, до которой не многие поднимаются. Там свои правила и ограничения, о которых мне ничего не известно.
– Откуда ты, Милош, всё это знаешь?
– Так ведь я сам в послушниках скоро уже два года. За год до тебя пришёл.
– Забыли про тебя?
– Здесь ни про кого не забывают. Если не принимают в Орден, значит на это пока нет Божьей воли. Не человеческое это дело – вступить в Орден. Божье дело.
– А за Зигфрида ты, я смотрю, очень рад?
– Как же не радоваться? Он же наш брат. К тому же я никогда не видел обряда приёма в Орден. Это очень торжественный и величественный обряд, исполненный истинно христианского духа. Нам всем разрешат присутствовать. А ты разве не рад?
– Милош, брат! Не обращай внимания на то, что я всё время ворчу. Натура скверная. На самом деле я очень рад за Зигфрида. И за тебя. И за себя тоже.
* * *
В храме понемногу собиралась орденская братия, располагавшаяся согласно иерархии. Зигфрид давно уже стоял у алтаря с северной стороны. Он был в своём обычном натовском камуфляже, его лицо было сосредоточенным и напряжённым, как перед боем. Последним пришёл великий магистр в сопровождении двух рыцарей в белых плащах. Они встали так же у алтаря, но с противоположной, южной стороны. Братьев Ордена никогда не надо было призывать к тишине, они всегда молчали в храме. И шеренгами они выстраивались сразу же и без приказа, как только заходили сюда – по храму никто и никогда не бродил. Приход великого магистра не произвёл в храме никаких изменений. Магистр, человек с абсолютно непроницаемым лицом, начал сразу же и без предисловий:
– Добрые братья, вы ясно видите, что большинство согласны обрести этого человека своим братом. Если есть среди вас кто-либо, кому известно о том, из-за чего он не может стать нашим братом – ему лучше сказать об этом сразу.
В течении бесконечно долгой минуты в храме висела гробовая тишина. Наконец магистр продолжил:
– Если никто не скажет ничего против, тогда приведите его именем Господа.
Два белых рыцаря, стоявшие рядом с магистром, медленно подошли к Зигфриду, встали от него по обе стороны, как конвой, и так же медленно подвели соискателя к магистру. Последний тяжело уронил обращённые к Зигфриду слова:
– Ты по-прежнему желаешь стать нашим братом?
Зигфрид молитвенно сложил ладони на груди и, заметно волнуясь, ответил:
– Мессир, вот я перед Богом и перед вами, и перед братьями, и прошу вас во имя любви Господней и Девы Марии ввести меня в ваше общество, как человека, который желает быть с вами во веки.
– Добрый брат, ты просишь о великом. В нашем Ордене ты видишь только внешнюю сторону: хорошее оружие, красивые одежды. Но ты не знаешь о суровых заповедях, что лежат в основе нашей жизни. Сейчас ты сам себе хозяин, трудно тебе будет стать слугой для всех. Вряд ли когда-нибудь ты будешь делать то, что хочешь. Если ты захочешь быть в Акре, тебя пошлют в Триполи. Если ты захочешь быть в Бургундии – тебя пошлют в Англию. Если ты пожелаешь спать – тебя разбудят, а если пожелаешь бодрствовать – тебе прикажут лечь в постель. Когда ты за столом и желаешь есть – кто-то прикажет тебе идти и ты не будешь знать куда. Теперь решай, добрый благородный брат, смог бы ты вынести все эти трудности?
– Да, я вытерплю всё ради Господа, – вымолвил Зигфрид, голос которого всё более заметно дрожал.
Между тем, голос магистра был исполнен такого ледяного спокойствия, что даже Андрею стало не по себе, так что Зигфрида он вполне понимал. Магистр продолжил свою «атаку на психику»:
– Добрый брат, ты должен просить о вступлении в Орден по трём причинам: во-первых, отойти от грехов этого мира, во-вторых – служить Господу нашему, и, в-третьих – чтобы быть нищим и принимать наказания в этом мире для спасения души. Желаешь ли ты отречься от своей воли на всю оставшуюся жизнь и делать то, что приказывает твой командор?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
– Желаешь ли ты перенести все трудности, которые ждут тебя в Ордене, и выполнять все приказы, которые будут тебе отдавать?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
– Сейчас помолись Господу нашему, чтобы Он наставил тебя.
Зигфрид обратился лицом к алтарю и встал на колени. Даже по его спине было видно, что он молится. Магистр сказал теперь уже всем братьям:
– Добрые братья, встаньте и помолитесь Господу нашему и Деве Марии, чтобы он преуспел в том, что обещал.
Все разом опустились на колени, молитвенно сложили ладони на груди и склонили головы. Пространство храма заполнилось звуками «Патер ностер». Потом все встали, и в тот же момент из алтаря появился неизвестный Сиверцеву священник, державший в руках Евангелие в окладе из титанового сплава. Магистр продолжил искушать Зигфрида:
– Добрый брат, достойные люди, которые говорили с тобой, о многом спрашивали тебя, но чтобы ты не поведал нам – всё это праздные и незначительные слова. Ни ты, ни мы не могли бы пострадать от того, что ты сказал. Но смотри, – магистр указал на Евангелие, которое священник держал в руках, – вот святые слова Господа нашего. Если ты солжёшь перед Святым Евангелием – будешь виновен в клятвопреступлении и навсегда изгнан из Ордена, от чего упаси тебя Бог.
После многозначительной паузы магистр продолжил:
– Клянёшься ли ты Господу и Божьей Матери, что отныне и во все дни твоей жизни ты будешь послушным магистру Храма и командору своему?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
– Клянёшься ли ты Господу и Божьей Матери, что все оставшиеся дни своей жизни ты будешь жить без собственности?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
– Клянёшься ли ты Господу и Божьей Матери, что будешь хранить добрые традиции и обычаи Ордена нищих рыцарей Христа и Храма?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
– Клянёшься ли ты Господу и Божьей Матери, что никогда не оставишь Орден в силе и слабости, в радости и в горе?
– Да, мессир, если это угодно Богу.
Обеты были принесены. Кажется, не только Зигфрид, но и все братья Храма вздохнули с радостным облегчением. Магистр, как любящий отец, голосом, заметно потеплевшим, торжественно произнёс:
– Именем Господа и Пресвятой Богородицы вводим тебя во все блага Ордена, что были от начала и будут сотворяться до конца. И ты так же вводишь нас во все блага, которые совершил и совершишь. Добрый брат, Господь наш привёл тебя к тому, чего ты жаждал и поместил тебя в такое прекрасное общество, как Орден рыцарей Храма. Тебе придётся приложить много усилий, чтобы никогда не совершить ничего, что может опорочить Орден. А мы обещаем тебе хлеб, воду, бедную одежду Ордена, а так же много боли и страданий, – последние слова магистр произнёс с непередаваемой интонацией, в которой смешались и радость, и строгость, и скорбь, как будто отец посылал сына на великий и славный, но страшный и мучительный подвиг.
Два белых рыцаря, которые по-прежнему стояли по обе руки от Зигфрида, взяли чёрный сержантский плащ вдвоём с двух сторон и бережно возложили его на плечи новообращённого брата. После этого священник громко и отчётливо прочитал на латыни несколько псалмов, затем «Патер ностер» и ему вторили все братья «имевшие единые уста и единое сердце». Зигфрид молился, стоя на коленях в своём новеньком чёрном плаще. По завершении молитв два белых рыцаря взяли его под мышки и помогли подняться на ноги. Магистр подошёл к Зигфриду и, обняв, троекратно коснулся своей щекой его щеки. Магистр отступил, в этот момент распахнулись царские врата, открывши вход в алтарь. Зигфрид подошёл к вратам и, не переступая порога, лёг на пол лицом вниз, головой к престолу. Был отчётливо слышен его шёпот:
– Прими меня, Господи, по слову Твоему и дай мне жизнь.
Магистр торжественно возгласил:
– То слуга Твой, Господи, бежит от бурь мира сего и западней дьявола, дабы быть принятым Тобою и получить защиту в этом мире и награду в мире грядущем.
Священник вновь прочитал несколько псалмов. Магистр и два белых рыцаря, встав позади Зигфрида, по-прежнему распростёртого на полу, втроём возгласили:
– Ты, Господи, через святых отцов установивший власть Ордена, к Тебе обращаемся: взгляни милостиво на твоего слугу, что отрёкся от мира. Направь сердце его от мирского тщеславия к вечному призванию. Излей на него милость Твою, чтобы с твоей помощью мог он исполнить всё, в чём принёс обеты. Помоги ему, Господи, заслужить всё то, что ты обещал верующим в Тебя.
Распростёртый Зигфрид вновь отчётливо прошептал:
– Господь есть свет мой. Господь есть защитник жизни моей.
И тогда священник произнёс заключительные слова церемонии посвящения в тамплиеры:
– Господи, смилуйся над нами! Господи, смилуйся над нами! Господи, смилуйся над нами!
Белые рыцари подняли Зигфрида с пола. Новообращённый тамплиер, повернувшись лицом к братьям, смотрел на них, радостно улыбаясь. Согласно церемонии, он, видимо, должен был сейчас сказать несколько слов, но он молчал и только старался встретиться глазами с каждым из братьев. Ему отвечали сдержанными доброжелательными улыбками. Молчание никому не казалось тягостным. Наконец, магистр обратился к собравшимся:
– Сегодня, добрые братья, наш Зигфрид превзошёл сам себя в мудром немногословии, которое столь ему свойственно. Он без единого слова выразил переполняющие его чувства и мы, без сомнения, хорошо его поняли. Пусть каждый из вас келейно помолится о том, чтобы Господь укрепил душу новообращённого тамплиера.
* * *
Когда они вернулись в свою комнату, Андрей спросил Милоша:
– Ты говорил, что Зигфрид станет рыцарем, но его облачили в чёрный сержантский плащ.
– Сегодня его приняли в Орден, а посвящать в рыцари будут завтра.
– Удивительно, что его посвятят в рыцари без боевой подготовки.
– Ты не знаешь. Зигфрид – великий воин.
– Ну, кто из нас не великий воин? Вот ты, например.
– Я черногорец. Этим всё сказано, – Милош произнёс эти патетические слова совершенно без напыщенности, но было очевидно, что по поводу чьей бы то ни было боевой доблести иронизировать он не склонен. Впрочем, черногорец явно почувствовал неловкость оттого, что так жестоко подрезал Андрея и перевёл разговор на другую тему:
– Я очень внимательно изучал средневековый ритуал принятия в Орден, а «в живую» увидел его впервые. Они воспроизвели средневековый ритуал почти без изменений, лишь немного скорректировав его. Как это прекрасно и возвышенно!
Андрей тоже был до глубины души потрясён орденским ритуалом, который произвёл на него впечатление настоящего священнодействия, близкого к церковному таинству. Здесь отразилась искренность и сила христианской веры этих людей, их неодолимое совместное стремление ко Христу. В своих самых личных, самых сокровенных религиозных чувствах тамплиеры были удивительно друг перед другом открыты, и это позволяло их душам сливаться в едином молитвенном порыве к Богу. Когда тамплиеры называют друг друга братьями – это куда больше, чем просто форма обращения. Даже единокровные братья редко бывают так близки в единстве духовных порывов. Какое счастье, когда эти возвышенные порывы ни от кого из братьев не надо скрывать.
В Ордене можно было никого не стесняясь, при всех выражать свои чувства к Богу, потому что это были общие чувства всех храмовников. Поэтому они с такой непринуждённой лёгкостью произносили слова, выражающие восторг и восхищение. «Прекрасный», «чудесный», «изумительный», «великолепный» – обыденная тамплиерская лексика. В миру, и особенно в закрытых мужских коллективах, принято щеголять скептицизмом. Тот, кто решит открыто говорить о своих высоких чувствах, встретит лишь презрительную усмешку, если не изощрённую издёвку. Взаимное недоверие считается проявлением опытности. Открыто и охотно говорят лишь о проявлении чисто животных инстинктов, странным образом усматривая в их наличии некую доблесть. В офицерской среде небезопасно говорить даже о своей любви к Родине, и даже самого отчаянного храбреца там никогда не назовут «великим героем». А для тамплиера вполне естественны выражения «мой прекрасный брат», «твой восхитительный поступок», «твои возвышенные слова». Они переносят свою любовь к Богу друг на друга. Ведь иначе в земных условиях любовь к Богу не может себя проявлять.
Об этом Андрей думал во время ритуала посвящения в Орден. Об этом он вспомнил, глядя в чистые, исполненные восхищением глаза Милоша. Но чувствовать по-тамплиерски он был ещё не в состоянии, а потому и говорил не по-орденски, а по-армейски, автоматически пряча свои чувства:
– Милош, откуда ты столько знаешь обо всем, что тут происходит и даже только намечается?
– Я очень любопытный. Всех мне интересно порасспрашивать, обо всем поразузнать. Ты, Андрей, я уже заметил, мудро довольствуешься той информацией, которая необходима тебе на настоящий момент и не пытаешься узнать больше. Это подлинная мудрость, которой у меня нет.
Андрей пропустил мимо ушей совершенно незаслуженный комплимент и спросил:
– Почему тебя не хотят принимать в Орден?
– Здесь не принято спрашивать о том, что хотят, а что не хотят иерархи. И я, при всём моём любопытстве, конечно, не спрашивал о том, почему меня не принимают в Орден. Если нет пока Божьей воли на то, чтобы мне стать тамплиером – сам великий магистр ничего не сможет поделать.
– Но разве магистру известна Божья воля по каждой конкретной ситуации?
– Ну не так прямолинейно, конечно. Но магистр и все иерархи стремятся понять, угодно ли Богу, чтобы послушник стал тамплиером. Они неустанно молятся о том, чтобы Бог открыл им Свою волю, и очень чутко присматриваются ко всем знакам, которые посылает им Господь. Иногда они ошибаются. Но тогда Господь их поправляет.
– Как это?
– Самым очевидным образом. Например, одного послушника принимали в Орден, а он как раз перед тем, как обеты давать, грохнулся в обморок, хотя, по его словам, прекрасно себя чувствовал. Ритуал перенесли на неделю. Всё это время врачи тряслись над ним, как над новорождённым, убедившись, что все показатели здоровья в идеальной норме. Когда повторно приступили к ритуалу, он опять потерял сознание перед тем, как приносить обеты. Так и не стал тамплиером. Не было Божьей воли.
– Что потом стало с этим послушником?
– Ему предложили на выбор: или навсегда покинуть Секретум Темпли, или отложить принятие в Орден на неопределённый срок, может быть на много лет. Он выбрал последнее. Да он и сейчас здесь. А ещё был случай. Магистр принимает у послушника первый обет, а тот молчит. Магистр трижды повторил вопрос – тот всё равно молчит. Потом этот послушник сказал, что забыл слова, которые должен произнести. Представляешь, он «забыл» простейшую фразу: «Да, мессир, если это угодно Богу». Когда магистр объявил об отмене ритуала, послушник тут же вспомнил эту фразу. Значит не угодно было Богу, что он стал тамплиером. Вот и меня Господь, видимо, пока не благословил на вступление в Орден.
Андрею очень хотелось сказать Милошу что-нибудь в утешение, но он не нашёл слов и задумчиво протянул:
– То-то Зигфрид так переживал и волновался.
– Ещё бы не переживать, когда не знаешь, угодно ли твоё служение Господу.
– Ну так порадуемся же за нашего доброго брата Зигфрида! – Андрей нашёл-таки нужные слова и Милош сразу же расцвёл:
– Да, конечно же. Зигфрид – великий воин. Он едва ли не самый прекрасный из наших братьев!
На следующий день Милош подошёл к Андрею мрачнее тучи:
– Меня вместо Зигфрида над послушниками поставили. И ходить мне теперь в послушниках, так же как и ему, ещё пару лет. Если не до смерти, – Милош, вопреки своему обыкновению, не смотрел Андрею в глаза, прятал взгляд. Неожиданно черногорец начал горячо молиться: «Господи, если только можно, позволь мне стать тамплиером! Но не моя воля, а Твоя да будет!».
* * *
– Батюшка, расскажите об отношении средневековых тамплиеров к Православной Церкви, – сказал Андрей отцу Августину так, как будто просил об этом впервые, и уже приготовился принять холодный душ в словесной форме. Но Августин, на удивление, никак не пошутил над настойчивостью Андрея, и с самым серьёзным видом встал, порылся в шкафчике и протянул Андрею лист бумаги:
– Смотри, это оттиски тамплиерских печатей. Обрати внимание на эту. Тебя здесь ничего не удивляет?
Андрей посмотрел на знаменитую печать с двумя всадниками на одной лошади и медленно вслух прочитал:
– Сигиллум милитум Христи. Простите, отче, но я не знаю, как это переводится.
– Да переводится-то очень просто: «Печать воинства Христова». Загадка не в значении этих слов, а в их написании.
– Но написание вполне привычно.
– Вот именно! Вполне привычно для глаза православного человека! Здесь не по-латыни написано «Christi», а по-гречески «Xpisti».
– А настолько ли удивительно, что тамплиеры знали греческий?
– О, дело тут далеко не в том, что тамплиеры были полиглотами. Печать – не лучшее место для демонстрации эрудиции. Любая организация и тогда, и сейчас на своей печати стремиться отразить в предельно лаконичных символах основные постулаты своего мировоззрения. А греческий – это не просто один из языков, на которых говорили в Палестине. Это священный, сакральный язык православия. На православных иконах – надписи на греческом, православную литургию служат на греческом, и всё это было слишком хорошо известно тамплиером. Если на своей печати, пытаясь выразить суть Ордена, тамплиеры пишут самое дорогое для них слово – «Христос» на священном языке православия, разве они тем самым не выразили своё отношение к православию?
– Но стоит ли придавать этому преувеличенное значение?
– А вот представь себе, что я предложил бы тебе разработать новую печать Ордена, ты бы пыхтел, подбирая символы, а я бы шепнул тебе на ушко: «Давай надпись сделаем по-арабски». Чтобы ты на это ответил?
– Арабский – священный язык ислама. Не стоит христианскому Ордену использовать на своей печати священный язык другой религии.
– Умница! А, думаешь, тамплиеры были глупее тебя? Использовать язык православия на своей печати, пусть даже в нескольких буковках, они могли только вполне сознательно. И на той же печати, смотри, на щитах рыцарей – косой крест святого апостола Андрея Первозванного. Апостол Андрей считался просветителем Греции и Руси, то есть покровителем восточных христиан – православных. Конечно, православные не объявили о монополии на почитание апостола Андрея, и западные христиане так же чтили этого святого, и всё-таки изображение Андреевского креста заставляло вспомнить о православии. А поверх Андреевского здесь крест, который приято называть греческим. Не слишком ли много «случайных совпадений» на площади нескольких квадратных сантиметров? Да любой христианин того времени, едва взглянув на тамплиерскую печать, поневоле вспоминал о православии. И храмовники, судя по всему, сознательно этого хотели.
