Текст книги "Рыцари былого и грядущего. Том I(СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)
– Я помню этот пункт. Мне казалось, что это объясняется очень просто. Ведь Орден цистерианцев, в котором состоял святой Бернар, был посвящён Деве Марии. Именно цистерианцы были зачинателями традиции строить в своих церквях специальную часовню Божьей Матери. Потому так же и все часовни тамплиерских командорств посвящены Пресвятой Богородице.
– Цистерианской традицией можно объяснить в лучшем случае посвящение тамплиерских часовен. А за утверждением что Сама Богородица (а не отцы цистерцианцы) дала начало Ордену, по всей видимости стоит некое событие, о котором нам не известно. Но есть загадка куда значительнее. Сейчас не все понимают, насколько революционной, шокирующей и сверхобычной была тамплиерская идея воинствующего монашества. В то время, как, впрочем, и в более поздние времена, среди христиан было повсеместным убеждение, что ни монах, ни священник не может проливать кровь, даже если это кровь врагов христианства. Кажется просто непостижимым, как это де Пейн и де Сент-Омер решили пойти наперекор всему христианскому обществу, как в их головы могла придти эта сверхнеожиданная мысль – совместить монашество и рыцарство?
– Так, наверно, это были необычные, нестандартно мыслящие люди, имеющие достаточно внутренней свободы, чтобы действовать наперекор устоявшимся правилам.
– Да, безусловно, они такими и были. Таким же был и Бернар Клервосский. Феноменальные люди. Но даже такие уникумы нуждаются в неком внешнем толчке, в неком событии, которое убеждает их в правоте их нестандартных идей, либо наталкивает на эти идеи. Что это было за событие? А может цепь событий? Вот загадка.
– Исследователи задают ещё один недоуменный вопрос: с чего это Король Балдуин II сделался таким добрым, что вдруг отдал девяти безвестным рыцарям часть своего дворца? Дескать, к этому его должна была подтолкнуть некая тайна, которую шёпотом довели до его сведения.
– Я же говорю, что наши «исследователи» не там ищут тайны. Они просто не знают и не желают знать историю, а иначе им было бы не трудно убедиться, что в «неожиданной» доброте Балдуина как раз нет ничего удивительного. В 1118 году он проявил к 9-и рыцарям благосклонность не потому, что ему вдруг стала известна некая «тайна», а потому что именно в этом году он стал королём. Вероятнее всего, кто-то из первых тамплиеров был знаком с Балдуином дю Бургом ещё до его восшествия на иерусалимский престол и попросту воспользовался воцарением своего друга для решения «жилищного вопроса». Обычное дело, не правда ли? Балдуин II был искренним другом Ордена, не меньшим, чем Бернар Клервосский, с которым, кстати, был прекрасно знаком. Ещё до официального учреждения Ордена на соборе в Труа Балдуин писал Бернару: «Братство Храма, коему Господь позволил возникнуть и коему своим особым провидением Он препоручил защиту этого королевства, желает получить от Святого престола благословение их Ордена и особый устав».
– Кстати, в разных источниках – невероятная путаница по поводу того помещения, которое предоставил король Балдуин первым тамплиерам. Толи это был Храм, толи часть дворца, толи руины бывшего Храма Соломона.
– Насчёт руин, конечно, полная дурость, а путаница проистекает оттого, что наши беллетристы не знают: так называемый «Храм» не был какой-то одной постройкой. Это была достаточно обширная территория, окружённая стеной. Вильгельм Тирский пишет: «Вся площадь в длину несколько больше полёта стрелы и столько же в ширину. Четырёхугольная и равносторонняя, она окружена твёрдой стеной незначительной высоты. На восточной же стороне помещается королевский дворец, который обыкновенно зовётся храмом». Часть своего дворца и уступил тамплиерам король Балдуин. Мечеть Аль-Акса тамплиеры получили во владение только в 1131 году, когда королём Иерусалима стал Фульк Анжуйский, раньше служивший вместе с тамплиерами. Только с этого времени они владели всей территорией так называемого «Храма Соломона».
– Там была и знаменитая мечеть Омара?
– Омар не строил эту мечеть. Он обратил в мечеть древнюю базилику в честь Пресвятой Богородицы, построенную в доисламскую эпоху. То что «мечеть Омара» (или мечеть Аль-Акса?) стоит на месте Соломонова Храма – не больше чем легенда. Не только современные беллетристы, но и средневековые хронисты много путаются, рассказывая о том, как «тамплиеры поселились в Храме». (Я тоже изрядно подзапутался, пытаясь разобраться в этом вопросе). Сейчас довольно трудно судить о том, какие именно помещения были предоставлены тамплиерам. У Бернара Клервосского, который пишет о жилище первых храмовников, больше поэзии, чем конкретики: «Храм, в котором они живут вместе, не столь величественный, правда, как древний и знаменитый храм Соломона, но не менее прославленный. Ибо величие Соломонова храма заключалось в бренных вещах, в золоте и серебре, в резном камне и во множестве сортов дерева, но красота храма нынешнего заключена в преданности Господу его членов и их образцовой жизни. Тот вызывал восхищение своими внешними красотами, этот почитается из-за своих добродетелей и святых деяний. Так утверждается святость дома Господня, ибо гладкость мрамора не столь угодна Ему, как праведное поведение, и Он печётся более о чистоте умов, а не о позолоте стен. Они приносят жертвы с постоянным благочестием, но не скот, по примеру древних, а мирные жертвы братской любви, добровольной бедности».
– Ты знаешь, Дмитрий, мне кажется, что в этой поэтической картине Бернара правды больше, чем в самом точном архитектурном плане. Возвышенный христианский романтизм – это, видимо, и есть правда первых тамплиеров.
– Согласен. Мудрецам века сего эта правда недоступна, они чувствуют, что в истории Ордена нечто от них ускользает и начинают городить огород из убогих тайн, секретов и загадок. А самому-то мне доступна ли духовная правда рождения Ордена храма? Понял ли я то состояние рыцарских душ, из которого родился Орден? Не знаю. Прочитай, что у меня получилось.
РОЖДЕНИЕ ОРДЕНА
Опус первый
Путь Гуго
Гуго любил лежать на спине и смотреть в небо. В эти минуты он чувствовал себя частицей великого и бескрайнего простора, его душа словно растворялась в вечности, оказывалась на пороге Царствия Небесного, которое Господь обещал всем своим верным слугам. Земной мир с его несовершенствами исчезал, начинал казаться несущественным и каким-то даже нереальным. Гуго охватывало сладостное предвкушение, когда он представлял себе, как его душа, освободившись от тела, устремиться в этот бескрайний простор на встречу с Богом.
Гуго с детства мечтал о Царствии Небесном, как иные мальчишки мечтают о победах над драконами или о прекрасных принцессах. Он очень любил поговорить об этом со своим духовником, отцом Гвибертом из Труа, который частенько навещал их замок Пейн. Однажды Гуго сказал отцу Гвиберту: «Поскорей бы умереть да увидеть, как там всё устроено у нашего Небесного Отца в его райских обителях». Священник вздрогнул и долго, не отрываясь, смотрел в глаза своему десятилетнему воспитаннику. Карие глаза Гуго были совершенно чисты. В них не было и намёка на мрачную и разрушительную склонность ко всему, что дышит смертью. В глазах Гуго искрилась жизнь. Они были радостными, как будто созданными для возвышенных созерцаний. Глаза самого отца Гвиберта, стареющего, битого жизнью священника, постепенно смягчились и как будто начали отражать детскую чистоту глаз мальчишки. С улыбкой, почему-то немного виноватой, он сказал:
– Ты хочешь быть рядом с Господом Иисусом Христом? А можешь ли ты пить чашу, которую пил наш Господь?
– Я готов хоть сейчас, – запальчиво воскликнул Гуго. Но, подумав немного, решил на всякий случай уточнить, – А что это за чаша?
– Это, Гуго, чаша страдания, – отец Гвиберт улыбался всё более виновато.
Но Гуго, казалось, нисколько не был разочарован или удручён такой постановкой вопроса:
– Да, конечно, я готов к этому. Я могу, например, держать руку над горящей свечёй. Я вытерплю боль. Я не закричу. Этого достаточно?
– Не знаю, – сказал отец Гвиберт с пронзительной тихой грустью. – Но, боюсь, что недостаточно.
– Так скажите мне, святой отец, что я должен делать, и я немедленно приступлю.
– Не знаю, Гуго, не знаю. У каждого своя чаша.
– Может быть, я должен стать монахом и истязать свою плоть?
– Может быть. Но не обязательно. Ты можешь стать рыцарем и в этом благородном звании всё же испить свою чашу. Каждый христианин должен сам выбирать свой путь ко Христу.
– Каков же мой путь? Неужели вы ничего мне не посоветуете?
– У меня есть для тебя совет, который я могу дать любому из своих духовных чад. Надо подражать Христу, его божественным свойствам. Надо стремиться к тому, чтобы уподобиться Господу нашему. Тот путь для тебя хорош, на котором ты сможешь подражать Христу. Молись, Гуго, и Господь укажет тебе путь. А до тех пор старайся быть добрым мальчиком. Старайся всем помогать, всех поддерживать, кого сможешь – защищать. Это тоже подражание Христу.
– Но защищать людей – это слишком легко и не сложно. Тут нет никакого страдания.
– Как знать, Гуго, как знать., – отец Гвиберт, казалось, был готов расплакаться.
* * *
После этого разговора со священником радостные мечты о Царствии Небесном отошли на второй план, уступив место постоянным напряжённым размышлениям – как узнать, какой путь укажет ему Господь? Где его чаша? Может, стоит в каком-нибудь шкафу, пылится, а рядом кувшин со страшным и мучительным напитком. И шкаф этот – в далёком замке, в неведомых землях. Попробуй-ка отыскать в огромном мире одну-единственную чашу, попробуй найти путь, который к ней ведёт. Вот как не просто, оказывается, попасть в Царствие Небесное. Может, у него и не получится, и он никогда не увидит прекрасных небесных обителей. Эта мысль заставляла его душу сжиматься от боли. Гуго часто до сбитых коленей молился в маленьком храме замка о том, чтобы Господь и Его Пречистая Матерь указали ему путь. Так прошёл год. Наконец – свершилось.
* * *
Окрестности Труа наполнились небывалыми известиями. Все говорили только об одном: на соборе в Клермоне папа Урбан призвал всех христиан к крестовому походу. Никто толком не знал, что такое крестовый поход и как это вообще бывает. Никогда раньше не было крестовых походов. Люди более сведущие объясняли, что надлежит отправится в Святую Землю, чтобы защищать восточных христиан, которых истязают безбожные язычники. Всех этих язычников надо убить и освободить Гроб Господень.
«Вот оно, – подумал Гуго, – защищать христиан от жестоких язычников – это и есть мой путь». Правда убивать ему никого не хотелось, но он решил, что с этим потом разберётся. Может быть, ещё удастся уговорить язычников оставить свои жестокости. Душа Гуго тот час устремилась в Святую Землю, которую он представлял себе, как некое земное подобие Царствия Небесного. Никто, правда, не знал, где эта земля находится, может быть, путь туда исполнен величайших страданий. Подумав об этом, Гуго обрадовался так, как будто уже стоял на пороге исполнения своей мечты. Это было то, что надо: защищая христиан, он выпьет чашу страданий, и тогда Господь возьмёт его к себе, в Царство Небесное.
Ему лишь недавно исполнилось 11 лет, но он уже не мало потренировался в бое на мечах и в скачках на коне. Боевые науки ему недавно начал преподавать отцовский оруженосец Жак – сильный воин лет тридцати с вечно взъерошенными волосами и лицом, покрытым шрамами. Несмотря на свирепую внешность, Жак был очень добрым и набожным. Ещё он был очень простодушным и доверчивым, всегда готовым любую небылицу принять за чистую монету. Гуго относился к нему немного покровительственно, строго запретив Жаку верить в кухаркины байки про то, что на краю земли живут люди с пёсьими головами.
– Но про людей с пёсьими головами многие рассказывают, – недоумевал обескураженный Жак.
– Всё это враки. Наш Господь – Творец прекрасного и не мог создать такое уродство, – сурово отрезал маленький Гуго, регулярно наставляемый учёнейшим отцом Гвибертом. – На краю земли на самом деле живут восточные христиане, которых нам с тобой, Жак, надлежит защищать от злых язычников.
– А они, эти язычники, может и есть с пёсьими головами.
– Говорю же тебе – нет! Господь всех людей создал одинаковыми. Язычники, правда, лицом черны, но не по природе, а потому что злые. Злы же они, потому что в Христа не верят. Завтра я поговорю с отцом, чтобы он отпустил нас в крестовый поход. Так что готовься.
Жак только сокрушённо покачал головой.
* * *
Неполучившийся разговор с отцом стал для Гуго настоящей трагедией. Гуго знал, что отец его – очень добрый человек, а его мрачная немногословность – это только внешнее. Но на сей раз владетель Пейна превзошёл в немногословности и мрачности самого себя:
– Выбрось из головы эти бредни. Чтобы стать рыцарем, тебе надо ещё многому научится. Потом ты женишься и станешь моим достойным наследником. Если это отец Гвиберт забивает тебе голову ерундой про крестовый поход, тогда он больше не переступит порог Пейна.
– Отец Гвиберт здесь не при чём. Так хочет Бог. А ты, наверное, сам отправишься в крестовый поход?
– Как бы не так. Я отправлюсь неизвестно куда, а эти гиены – наши соседи – по клочку раздерут моё владение, которое я всю жизнь от них защищал. Я делал это для тебя, Гуго. Ты должен стать сильным сеньором. А Богу молиться ты можешь в нашем храме.
Гуго знал, что каждое слово отца – последнее. Спорить с ним не имело смысла. Он не возвращался больше к этому разговору, но твёрдо сказал сам себе, что, когда подрастёт и примет рыцарское посвящение – отправится в крестовый поход, не смотря ни на что, и никакие запреты его не остановят. Он готовился к походу, полностью отказавшись от праздных детских развлечений. Всю его жизнь наполнили два занятия: молитвы в храме до полного изнеможения и боевые упражнения с Жаком – так же до полной потери сил.
Гуго не стал ни мрачным, ни замкнутым, но в его улыбке появилась такая серьёзность, что отец начал тревожится. Лицо его сына слишком быстро и неожиданно стало лицом совершенно взрослого человека – волевого, решительного, упорного. Старый рыцарь не стал обсуждать с сыном эту перемену, потому что ему не в чем было упрекнуть наследника. Гуго оставался таким же послушным и почтительным с отцом, таким же вежливым и обходительным со всеми окружающими, а владению мечом обучался с таким упорством, что, кажется, его ждало будущее великого рыцаря. Равнодушие к детским забавам настораживало, но в этом было бы глупо его упрекать. Может быть Гуго, повзрослев, завоюет для себя целое графство? Хозяин Пейна успокоился.
* * *
А кругом, казалось, сам воздух пропитался приготовлениями к крестовому походу, за которыми Гуго наблюдал с замирающим сердцем, тоскуя, что всё это – не для него. И всё-таки он был соучастником великого чуда перемены в сердцах человеческих. Люди вокруг стали совершенно другими. Ни один священник не имел необходимости воодушевлять народ к походу, хотя ещё совсем недавно все, что связано с верой вызывало у этих людей весьма немного энтузиазма. Люди, которые ради богослужения не всегда были готовы пожертвовать хотя бы воскресным утром, охотно предавались подготовке к предприятию, ради которого надо было пожертвовать всем, может даже и самой жизнью. Они собирались в дорогу, чтобы ниспровергнуть врагов Христовых с такой радостью, какую не всегда обнаруживали, собираясь на гулянку с обильными возлияниями. Все умы занимал только Христос. Впервые можно было наблюдать, что народ стал единым, различия между богатыми и бедными, казалось, совершенно исчезли, их сердца пылали одним и тем же пламенем. Люди, по-видимому, не имеющие никаких средств, всё же находили деньги на приготовление к походу. Другие легко расставались с богатством, накопленным долгим временем и с радостью за бесценок продавали всё своё имущество.
Цены совершенно переменились. Всё, что было необходимо для дороги стало теперь очень дорого, а то, что нельзя было взять с собой стало дешёвым, как никогда. В прежние времена ни темницы, ни пытки не могли принудить расстаться с имуществом, которое теперь отдавали за безделицу. Каждый считал своим долгом продать лучшую часть имущества за ничтожную цену, как будто находился в жестоком рабстве, и речь шла о скорейшем выкупе.
В поход собирались не только крепкие мужчины, способные владеть оружием, но и старцы, и даже девушки. На все недоумения они отвечали, что жаждут лишь мученичества и хотят одного – пасть под ударами мечей. Однажды на улице Гуго слышал, как два крепких молодых человека, по-видимому, чьи-то оруженосцы, уговаривали двух миловидных девушек (наверное, это были их невесты) остаться дома, на что одна из девиц твёрдо им заявила: «Вы вступите в бой, а нам да будет позволено послужить Христу своими страданиями».
Гуго уже неплохо держал в руках меч, от него в походе пользы было бы побольше, чем от этих хрупких созданий. Но Гуго оставался дома. Испытывать на прочность непреклонность отца не имело никакого смысла. Гуго страдал, и всё-таки он был счастлив. Раньше его мечта о Царствии Небесном делала его чужим среди окружающих. Самые благочестивые из известных ему христиан были поглощены мелочными мирскими заботами настолько, что, кажется, вообще не имели способности мечтать о чём-то духовном. А теперь все вокруг жили его стремлениями, его надеждами, его мечтами. Мир для Гуго перестал быть чужим. Даже девицы теперь понимали великую истину, которую открыл ошеломлённому мальчишке отец Гвиберт – путь в Царствие Небесное лежит через страдание.
Однажды через Пейн проходил отряд воинов какой-то неизвестной варварской нации. Они говорили на совершенно непонятном языке, объясниться с ними не было никакой возможности. Варвары лишь складывали пальцы крестом, тем самым знаменуя, что и они так же направляются в крестовый поход. Одни считали, что это норманны, другие называли их русами, а третьи авторитетно заявляли, что норманны и русы – одно и тоже. Это народ, живущий далеко на севере и, несмотря на всю свою дикость и свирепость – чрезвычайно благочестивый и богобоязненный.
Всё кругом дышало теперь объединением. Встречались никогда не знавшие друг друга христианские нации, переставали враждовать соседи-феодалы, бедняки и богачи, ранее жившие совершенно разными заботами, теперь думали об одном и том же, женщины стремились в поход вместе с мужчинами, старики вместе с юношами, священники вместе с прихожанами. Гуго не мог, конечно, понимать, что на его глазах рождается новая христианская вселенная, невиданная дотоле цивилизация. Просто этот мир был родным, понятным и близким для маленького мечтателя.
* * *
Прошло несколько лет. Гуго окреп и возмужал. Всё своё свободное время он по-прежнему делил между богослужением и боевыми упражнениями. Теперь это был уже не ребёнок, а красивый сильный юноша, но душа его при этом нисколько не изменилась. Детская мечта о Царствии Небесном не растаяла вместе с детством, а напротив – повзрослела вместе с ним, закалённая многолетним терпением. Это была уже не столько мечта, сколько жизненная цель, составляющая основное, если не единственное содержание его личности. Он по-прежнему любил лежать на спине и долго глядеть в небо, испытывая при этом всё то же ошеломляющее чувство, что он – на пороге вечности.
Из Святой Земли приходили известия одно другого фантастичнее. В драконов Гуго не верил и в победы над ними тоже. Когда ему рассказывали, что в Палестине на стороне крестоносцев сражаются легионы ангелов, он внимательно смотрел в глаза «очевидца», чаще всего обнаруживая в них нездоровое перевозбуждение. Его простая и бесхитростная душа безошибочно определяла фальшь этих рассказов, хотя у него не было ни малейшего сомнения в том, что ангелы могут помогать лучшим из крестоносцев. Но только самым лучшим.
Больше всего его увлекали рассказы о штурме Иерусалима и о первом правителе Святого Града – герцоге Годфруа Бульонском. Вот он-то точно был настоящим крестоносцем – лучшим из лучших. Но, слушая рассказы о великом муже Годфруа, Гуго всегда спрашивал, доводилось ли рассказчику лично видеть хранителя Гроба Господня?
Увы, никто из них лично Годфруа не знал, хотя и не все в этом сознавались. Душе юного Гуго была настолько чужда ложь, что он почти безошибочно ощущал её в словах собеседника, испытывая при столкновении с любыми проявлениями лжи тревожную внутреннюю неловкость, как опытный воин «шестым чувством» определяет приближение опасности.
Адель нравилась ему именно тем, что в ней не было ни капли лжи и фальши, из которых были буквально сложены девицы, встречавшиеся ему при дворе графа Шампанского. Адель была проста и совершенно бесхитростна, как и сам Гуго. Встретившись, они очень любили молчать. Когда он смотрел в её синие глаза, ему порою казалось, что он смотрит в небо. Впрочем, он никогда не мечтал о том, чтобы жениться на Адели, так же как никогда не мечтал стать птицей и подняться выше облаков. Он не думал об этом. Его душа находилась где-то посередине между Иерусалимом земным и Иерусалимом небесным. Адель была с ним ровно постольку, поскольку её душа находилась примерно там же.
В 1101 году ему исполнилось 16 лет. Его посвятили в рыцари. Отец сказал, что он должен женится на Адели. Гуго не возражал. Он хотел сказать: «Как вам будет угодно, отец». Но вместо этого неожиданно для самого себя произнёс: «Да, если это будет угодно Господу».
Через год у них родился сын, которого назвали Теобальдом. Гуго нравилась семейная жизнь. Он любил Адель. Любил Теобальда. Всё было нормально. Но Гуго знал, что ему не суждена нормальная жизнь. Адель тоже это знала.
Ещё через год умер отец. Только сейчас Гуго понял, что этого мрачного и неразговорчивого человека он очень любил, хотя в отцовских глазах никогда не отражалось небо. Между ними за последнее время было сказано так мало слов, что сейчас Гуго мог вспомнить каждое из них. Вспоминая, он понял, насколько они с отцом были на самом деле похожи. В душе старого рыцаря всегда жило Небо, но под толстым слоем пепла, а в глазах стояла только эта пепельная муть. Жизнь отца прошла в бесконечных междоусобицах с соседями, и душа его была растерзана постоянным ощущением их абсолютной бессмысленности. Оба они, отец и сын, одинаково ненавидели всё, что было построено на лжи. Наверное, именно поэтому Гуго не просто подчинялся отцу, но делал это с лёгким сердцем. Поэтому и сейчас, когда отец оставил его, Гуго не вскочил тотчас в седло и не помчался в Святую Землю. Он знал, что это всё равно произойдёт, но это должно было произойти не просто так. Гуго не слышал в своей душе особого призыва Божьего.
Так прошёл ещё год. И наконец Бог обратился к нему устами жены. В воскресение, когда они вместе обедали после мессы, всегда невозмутимая Адель обратилась к нему своим обычным тихим и ровным голосом:
– Возлюбленный супруг мой Гуго, я знаю, что тебя давно уже нет со мной. Душа твоя странствует по равнинам Палестины. Вооружись достойнейшим образом, мой благородный супруг, и отправляйся на встречу со своей душой. Там, в Святой Земле, тебе надлежит вместе с другими паладинами прославить имя Божие. И если тебе суждено принять мученический венец, молись у престола Господня за меня и за нашего Теобальда.
Гуго посмотрел на Адель так, как будто ничего особенного она не сказала. Он долго не отводил глаз и наконец прошептал с большой нежностью:
– Возлюбленная супруга моя Адель.
* * *
Закончились годы ожидания и терпения. Назавтра же сборы закипели с такой невероятной энергией, как будто могучая река долго накапливая силы, прорвала, наконец, плотину. Боевое снаряжение Гуго всегда было в полной готовности. Оно было весьма небогатым и, пожалуй, немного устаревшим, но вполне достойным. Боевой конь, ещё ни разу, впрочем, не бывший в бою, так же всегда стоял наготове. С собой Гуго брал только Жака, который после смерти отца стал его оруженосцем. Жак был чистой душой. Они прекрасно чувствовали друг друга. В поход Гуго мог бы собрать отряд человек из десяти, но не захотел. Они же не на какую-то обычную войну отправлялись. Им предстоял подвиг веры, а на такое дело немногих с собой возьмёшь.
Вечно витающий в облаках Гуго, не смотря на это обладал железной практической хваткой, и в Пейне он за год успел стать настоящим хозяином. Теперь ему не составляло труда отдавать короткие и конкретные распоряжения, имеющие целью обеспечить жене безопасность и довольство. За считанные дни Гуго провернул такую работу, на которую иному рыцарю потребовался бы год, причём с гораздо худшим результатом.
Пейн они покинули на рассвете. Гуго на походном коне, Жак на муле. Под уздцы его верный оруженосец вел боевого скакун, на которого были навьючены доспехи.
* * *
Гуго готовил себя к тому, что тяготы и лишения похода будут ужасны, но он и представить себе не мог, как это всё будет на самом деле. Они с Жаком по несколько недель к ряду ночевали под открытым небом, порою не ели по несколько дней. Рыцарь всегда может добыть провиант мечём, но Гуго скорее согласился бы умереть с голода, чем грабить бедняков. Так же и с ночлегом: он мог вломиться в любой дом, но не делал этого, если не пускали. А не пускали, потому что боялись. Порою перед ними запирали двери, не смотря на предложение щедрой оплаты. Через эти края прошло уже немало крестоносцев, и местные жители хорошо знали, как мало стоит обещание: «Рыцарь за всё заплатит». Гуго испытал нестерпимую душевную боль, осознав, что здесь слова «крестоносец» и «грабитель» стали синонимами. Он помнил, каких благочестивых и чистых помыслов были исполнены первые крестоносцы, собираясь в дорогу. Как могли те же самые люди, готовые отдать жизнь за ближних, нападать на этих самых ближних ради куска хлеба? Разве грех не страшнее голода? Теперь Гуго знал, что такое смертельный голод, но смертный грех по-прежнему был известен ему лишь с чужих слов.
Вскоре кончились деньги. Отправляясь в путь, Гуго думал, что взял с собой огромную сумму, которой будет достаточно не только на пропитание до Святой Земли, но и на щедрую милостыню, которую он намеревался раздать по дороге. Но они шли месяц за месяцем (порою, явно не самой короткой дорогой), а к Святой Земле, кажется, ещё и не приближались. Однажды случайные попутчики предложили ему подзаработать, напав вместе с ними на купеческий караван. Он едва удержался, чтобы не перебить их самих. А один раз поступило предложение куда интереснее. Группа явно не бедных паломников попросила охранять их в дороге в течение ближайшей недели, посулив щедрую оплату. Посомневавшись, Гуго согласился. Так он понял, что рыцарь может зарабатывать на жизнь мечём без ущерба для чести, продолжая служить своим благородным целям. В его родной Шампани такой опыт приобрести было невозможно. Там все рыцари жили либо за счёт крестьянского труда, либо за счёт грабежей. Потом ещё не раз их щедро кормили за предоставление охранных услуг. Конечно, Гуго с радостью охранял бы пилигримов совершенно бесплатно, но он был вечно голоден, а предоставляемый ему кусок хлеба – совершенно честен.
В рыцарских замках, изредка встречавшихся по дороге, их принимали, как правило, очень радушно: щедро кормили по несколько дней, давали возможность набраться сил и починить снаряжение. Однажды, один гостеприимный барон обратился к нашему страннику с предложением:
– Не хотите ли, благородный рыцарь де Пейн вместе со мной сразится за правое дело? В лесу, неподалёку от моего замка, обосновалась шайка грабителей. На меня они, конечно, не нападают, но охотно грабят паломников вроде вас. Поскольку это мои земли, то и ответственность за грабежи падает на меня. Я намерен разорить логово этих мерзавцев, а такой могучий воин как вы мог бы оказать мне в этом неоценимую помощь.
Они выступили сразу же после полуночи. В их отряде было три рыцаря (сам барон, один из его вассалов и Гуго), а так же полдюжины сержантов, включая Жака. Бандитского логова достигли в четвёртом часу по полуночи. Нестерпимо хотелось спать. «Как хорошо спится в предрассветные часы!» – подумал Гуго и тот час понял, почему многоопытный барон для нападения выбрал именно это время. Даже те кто ложится поздно, уже спят, даже те, кто встаёт рано, ещё спят.
Они разделились на три отряда и ворвались в бандитский лагерь с трёх сторон. Нападение было совершенно внезапным. Рыцари и сержанты врывались в бандитские палатки и резали всех подряд. Это был не бой, а кровавая мясорубка. Лишь немногие бандиты успели оказать сопротивление. Через час всё было кончено.
Рассвело. Сержанты сволакивали на поляну окровавленные трупы. Их оказалось 37. Свести к нулю такое количество головорезов для отряда из девяти хорошо подготовленных воинов, включая трёх рыцарей, оказалось задачей на удивление не сложной. Никто из них даже не был ранен. «А если бы бандиты ожидали нападения?» – спросил себя Гуго и тут же ответил: «В их отряде, наверное, были бы раненые, возможно, убитые, но эти 37 трупов точно так же лежали бы сейчас на траве».
В голове у Гуго, как в идеально отлаженном механизме, щёлкали цифры боевых расчётов и прикидок, а на душе было на редкость гадко и омерзительно. «Мы резали безоружных, мы резали спящих, мы отвратительные мясники, можем ли мы теперь называть себя рыцарями?».
Гуго давно уже отметил про себя, что барон, их предводитель – человек исключительного благородства, но вместе с тем он был совершенно лишён иллюзий относительно человеческой природы и видел эту природу, казалось, насквозь. Сейчас барон, безошибочно определив состояние души Гуго, иронично обронил:
– Вы, добрый юноша, должно быть, полагаете, что нам надлежало устроить на этой поляне турнир по всем рыцарским правилам, и по знаку герольда сойтись в поединках с этими господами, трупы которых вы сейчас лицезреете?
– Мы могли напасть днём.
– Боюсь, что в этом случае мы не всех хозяев застали бы дома, и гнездо разбойников продолжало бы существовать.
– Но и ночью мы могли бы протрубить в рожок перед нападением.
– Тогда у нас были бы потери. Рядом с этими дохлыми псами сейчас, возможно, лежал бы ваш Жак, в состоянии столь же бездыханном.
– Где, барон, вы научились так красиво изъясняться?
– В монастыре к чтению приохотился. Из книг и научился. Я был третьим сыном в семье и меня с детства готовили к монастырю. Я уже был послушником, когда оба моих брата погибли. Покинул монастырь, наследовал отцу, а книги читать люблю по-прежнему.
– Вы необычный человек. У благородных сеньоров науки обычно не в чести.
– Да, ты прав, но сейчас, когда я чередую время между мечом и книгой, у меня нет сомнений: рыцарю надо много читать, чтобы стать настоящим рыцарем. Из книг, Гуго, ты мог бы подчерпнуть, например, очень полезное представление о том, что каждая человеческая жизнь драгоценна.
