Текст книги "Театр для взрослых"
Автор книги: Сергей Михалков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
мне свои собратья проходу за эту тысячу не дадут!
Очищенный (скромно). Позвольте мне! Я за пятьсот...
Балалайкин (быстро). Хорошо-с. Согласен! Согласен. Согласен. Пусть
будет ни по-моему, ни по-вашему – накиньте шестьсот на возможные судебные
издержки...
Рассказчик. Адвокат, а суда боится!
Глумов. Ну, договорились. Где у тебя шампанское? Надо обмыть уговор!
Балалайкин свистит, появляются лакеи.
Балалайкин. Шампанского!
Лакеи приносят шампанское, открывают бутылки, разливают
по бокалам.
А шаферами кто будет?
Рассказчик. Мы с Глумовым.
Очищенный. А меня кем пристроите? Я на свадьбах гулять люблю-у-у...
Глумов. Будете посаженым отцом.
Очищенный. Десять рублей присовокупите в виде личного вознаграждения и
за прокат платья?
Глумов. Присовокупим, Иван Иваныч! Да поселись у нас! Тебе что нужно?
Щей тарелку – есть! Водки рюмку – найдется. Пьем за здоровье двоеженца!
Чокаются, пьют.
Очищенный. Ах! Хороша шампанея!
Балалайкин (великодушно). А ежели по обстоятельствам дел потребуются
лжесвидетели, то вы во всякое время найдете их здесь... Вот они! И
безвозмездно!
Рассказчик (Растроганно). Господа! Господа! Заключимте четверной союз!
Балалайкин. За нашу дружбу!
Все встают и, что-то торжественно бормоча, берутся за
руки.
Это – клятва.
Затемнение
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Рассказчик (в зал). Мы вернулись от Балалайкина уже втроем и притом в
самом радостном расположении духа. Мысль, что ежели подвиг благонамеренности
еще и не вполне нами совершен, то, во всяком случае, мы находимся на прямом
и верном пути к нему, наполняла наши сердца восхищением. Знаменательно, что, раз человек вступил на стезю благонамеренности, он становится деятелен, как
бес. Мы были полны жаждой деятельности и, оставив дома Очищенного, решили
скакать к самой "штучке" парамоновской, к Фаинушке, дабы убедиться, что и
невеста подготовлена к перемене своей судьбы. От созерцательного выжидания
мы решительно приступили к действию, и остановить нас не могла уже никакая
сила.
Зала в доме Фаинушки. Приятелей принял Полкан Самсоныч
Редедя – сонного вида овальный человек с брюшком, одетый
по-домашнему.
Редедя. Милости просим, господа, Фаина Егоровна сейчас пожалует.
Рассказчик. Извините, что побеспокоили.
Глумов (поклонившись). Онуфрий Петрович?
Редедя. Отнюдь. Рекомендуюсь! Полкан Самсоныч Редедя. Странствующий
полководец, жилец и фаворит Фаины Егоровны.
Глумов. И фаворит?
Редедя. Фаворит.
Глумов. Да... Велики и многообразны обязанности ваши.
Редедя. И приятны, добавьте-с. В качестве метрдотеля занимаю нижний
этаж. А Онуфрий Петрович – это благодетель наш. Вы к Фаине Егоровне?
Глумов. К ней. А что, Фаина Егоровна скоро явится?
Редедя. Вот-вот. За покупками поехала. Садитесь, господа.
Рассказчик (после паузы). А как же инстинкт полководца? Не тянет в
сраженье?
Редедя. Тянет. Но два года перемирия себе положил. Два года отдыхаю.
Сейчас много приглашений имею. Зулусия, Эфиопия... Выбираю.
Пауза.
Глумов. А как вы полагаете, Полкан Самсоныч, если сейчас немец или
турок... готова ли была бы Россия дать отпор?
Редедя. То есть ежели сейчас... сию минуту... пиши пропало.
Рассказчик. Что уж так... решительно?
Редедя. Да как вам сказать... Что боевая сила у нас в исправности -
верно, и оружие есть... средственное, но есть... и даже порох найдется, коли
поискать... Но чего нет так нет – это полководцев-с! Нет, нет и нет!
Рассказчик. Как же так?
Редедя. Нет, и не только у нас – нигде полководцев нет! И не будет-с!
Глумов. Но если есть потребность в полководцах, то должны же отыскаться
и средства для удовлетворения этой потребности?
Редедя. А средства есть. Учредите международную корпорацию
странствующих полководцев – и дело в шляпе. Ограничьте число – человек
пять-шесть, не больше, – но, чтоб они всегда были готовы. Понадобился кому
полководец – выбирай любого. А не выбрал, понадеялся на своего, доморощенного – не прогневайся!
Рассказчик. Но кого же в эту корпорацию назначать будут? И кто будет
назначать?
Редедя. Охотники найдутся-с. Уж ежели кто в себе эту силу чувствует,
тот зевать не будет. Сам придет и сам себя объявит... (Неожиданно задремал и
так же неожиданно проснулся.) Вы к Фаине Егоровне?
Глумов. К ней, к ней.
Рассказчик. Скажите, а она скоро будет?
Редедя. Вот-вот.
Глумов. Гм... А вам приходилось в чужих странах воевать?
Редедя (скромно). Не однажды.
Рассказчик. И выгодно это?
Редедя. Как вам сказать... Намедни, как ездил из Эфиопии в Зулусию,
одних прогонов и суточных на сто тысяч верст взад и вперед получил. А
эфиопский царь Амонасро...
Глумов. Из "Аиды"?
Редедя. А?
Глумов. Из оперы "Аида"?
Редедя (нисколько не смутившись). Он самый. Перед тем как в плен
попасть, орден Аллигатора на меня возложил.
Рассказчик. А как вы там за дело беретесь? С чего начинаете?
Глумов. И в чем главное назначение ваше?
Редедя. Делаю рекогносцировки, беру хитростью и приступом укрепления,
выигрываю большие и малые сражения, устраиваю засады, преследую неприятеля
по пятам. В особенности могу быть полезен во время междоусобий. Однажды
помог экваториальным державцам в их взаимных пререканиях.
Рассказчик. Осмелюсь спросить, Полкан Самсоныч, каким же образом страна
Зулусия, столь благоустроенная и цветущая и притом имея такого полководца, как вы, так легко поддалась горсти англичан?
Редедя. Оттого и поддалась, что команды нашей они не понимают. Я им
командую: "Вперед, ребята!" – а они назад прут!.. "Стойте, подлецы!" – а их
уж нету. Я-то кой-как в ту пору улепетнул, а ихний Сетивайо так и остался на
троне середь поля...
Дверь распахивается, и влетает Фаинушка. Увидев Редедю,
вольготно расположившегося на кушетке, Фаинушка
обрушивает на него целый поток бранчливых слов, нимало
не смущаясь присутствием незнакомых господ.
Фаинушка. А-а, ты еще здесь? И гостей тут принимаешь? Чтоб глаза мои
вас всех больше не видели! Мало, что весь нижний этаж один занимаешь, еще и
ко мне лезешь! Ишь разъелся тут! Если вы сегодня же не съедете, самому
Онуфрию Петровичу пожалуюсь! Квартира твоя мне нужна! Моя она квартира, не
твоя!
Редедя (пытаясь утихомирить Фаинушку). Матушка! Фаина Егоровна! Вы же
сами меня от купца Полякова переманили!
Фаинушка. Дура была! Думала, раз ты полководец, то мужчина стоящий. А
ты... Полководец! К Араби-паше езжай! Чтоб завтра же, как солнце встанет, следа твоего не было!
Глумов (прерывает неприятную сцену). Позвольте представиться...
(Встретился взглядом с Фаинушкой, засмущался, замолчал.)
Рассказчик. Разрешите вам передать поклон от жениха вашего, адвоката
Балалайкина. (Протягивает букет цветов.) Вот, он просил передать в знак
своего безмерного почтения.
Фаинушка (сразу изменив тон). Так вы ко мне? Что же вы сразу не
сказали? Пардон, господа. (Не отрывая глаз от Глумова, машинально
протягивает руку и берет цветы.) Благодарю вас и господина Балалайкина.
Извините, господа. Прошу. А вы уже познакомились с Полканом Самсонычем?
Рассказчик. Да, имели удовольствие.
Фаинушка. А он у нас к фараонам уезжает. Араби-паша просит помочь. На
поле брани. Жаль расставаться, а приходится...
Редедя. Заждался он меня. Матушка, Фаина Егоровна! Дозволь на твоей
свадьбе погулять! А там, так уж и быть, к Араби-паше...
Фаинушка. Ладно уж... Да отстаньте же от меня!
Редедя (целует ей ручку). Спасибо, матушка, спасибо.
Рассказчик. Итак, мы свое поручение выполнили. Теперь нам пора жениха
обрадовать, о полном вашем согласии сообщить и распоряжения по свадьбе
сделать.
Фаинушка. Ах, как жаль, что вы торопитесь! Может быть, закусить
желаете?
Редедя. Ах, господа, как хорошо было бы нам всем закусить сейчас! У
Фаины Егоровны такая селедочка водится! Такой балычок!..
Рассказчик. Нет, нет, спасибо, нам пора, в другой раз.
Глумов. Не смеем вас больше задерживать.
Фаинушка. Я жду вас на свадьбу, господа... (Глядя на Глумова.) Надеюсь,
вы за столом подле меня сядете.
Глумов. Кто? Я?
Фаинушка. Вы.
Рассказчик (беря за руку остолбеневшего Глумова). За честь почтем.
Глумов (механически повторяет). За честь почтем. Почтем... за честь...
(Пятясь, уходит.)
Фаинушка (взяв двумя руками букет, закрыв им лицо). Ах, какой милый
этот молодой человек... И какой смешной! Какой смешной!
Затемнение
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Рассказчик (в зал). Да... признаюсь, не ожидал, что эта парамоновская
"штучка" так хороша собой. Когда я мельком у нее в прихожей взглянул на себя
в зеркало, то увидел, что губы мои сами собой сложились "сердечком".
Приятнейшие вещи, однако, встречаются на стезе благонамеренности. И как это
интересно совершать разнообразные акты, с которыми сопрягается безопасное
плаванье по житейскому морю. Ну разве мы повстречались бы с Фаинушкой, если
б сидели, как прежде, сложа руки? Или с тем же Редедей, странствующим
полководцем? Я преисполнился бы полным духовным покоем, если бы не одно
обстоятельство, которое я хотел прояснить вместе с Глумовым.
Дома у Глумова. Глумов и Рассказчик расположились в
креслах. Глумов наигрывает на гитаре и напевает романс.
Рассказчик после трудов праведных погружен в раздумье.
Глумов. Ты чего задумался?
Рассказчик. А?
Глумов. Задумался, говорю, чего?
Рассказчик. Я насчет нашего предприятия с Балалайкиным... Предположим,
оно будет благополучно завершено. Получит он условленную тысячу рублей, мы
попируем у него на свадьбе и разъедемся по домам. Но послужит ли все это в
глазах Ивана Тимофеевича достаточным доказательством, что прежнего
либерализма не осталось в нас ни зерна?
Глумов (с горечью). Еще надобны доказательства?
Рассказчик. А ведь мы немалый путь прошагали с тобой. И с Балалайкиным
покончили и в "устав" свою лепту вложили! И на Очищенного наскочили! Да...
Нередко и малые источники дают начало рекам, оплодотворяющим неизмеримые
пространства. Так-то и мы. Не верно ли сравнение, Глумов?
Глумов. Еще как верно-с! Пусть эта мысль сопутствует нам в трудах
наших. (После паузы.) А бабочка-то какая! Ишь ведь она... ах!
Рассказчик. "Штучка"?
Глумов. "Штучка".
Рассказчик. Да... А меняла-то Парамонов у нее не один... Метрдотеля
держит...
Входит Очищенный.
Иван Иваныч! С легким паром!
Очищенный (делает реверанс). Хорошо в баньке! Смертные грехи отмывал.
Глумов. Отмыл?
Очищенный. Чист, как ангел на небеси. Два веника истрепал.
Рассказчик. Ну, и мы тоже попарились. Без дела не сидели.
Глумов. Может, и нам удастся совершить предприятие не к стыду, но к
славе нашего отечества...
Очищенный. Долголетний опыт мой подсказывает, что к стыду отечества
совершить очень легко, к славе же совершить, напротив того, столь
затруднительно, что многие даже из сил выбиваются и все-таки успеха не
достигают. Когда я в Проломновской области жил, то был там один
начальствующий – так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние
дивились; спросят, бывало: "Зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду?"
А он: "Не могу, говорит, рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а
выходит к стыду!" Так в стыде и отошел в вечность!
Глумов. Однако!
Очищенный. А когда при отпевании отец протопоп сказал: "Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего
отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оному
стыду, не совершил", – то весь народ, все, кто тут были, все так и залились
слезами!
Глумов. Еще бы! Разумеется, жалко!
Очищенный. И многие из предстоявших начальствующих лиц в то время на ус
себе это намотали.
Глумов. Намотали-то намотали, да проку от этого мало вышло!
Очищенный. Это уж само собой.
Глумов (Рассказчику). Ты чего молчишь?
Рассказчик (продолжая свою мысль). Да... А по-моему, одного двоеженства
недостаточно.
Очищенный. Да что это с вами, други мои! На хорошем вы счету здесь, в
квартале. Я тут кое с кем повстречался. На хорошем счету. Поздравляю вас!
Глумов. Спасибо.
Рассказчик. Нет, мало, мало, мало, мало. Нужно бы еще что-нибудь этакое
совершить. Тогда и мы косвенным образом любезному отечеству в кошель
накласть сподобимся!
Очищенный. А я знаю, что надо совершить!
Рассказчик. Что?
Очищенный. А я знаю, что надо совершить...
Глумов ударяет кулаком по столу, прекращая паясничание
Очищенного.
Подлог! Вот после подлога никто с вас не спросит.
Рассказчик. Подлог... Не будет ли уж чересчур однообразно? Ведь
двоеженство само по себе подлог. А с другой стороны – мало! Какову задачу
преследуем мы, совершая сей подлог во имя нашей дружбы с Иваном
Тимофеевичем?
Очищенный. Обелиться перед начальством! Зачеркнуть в его воображении
ваше либеральное прошлое.
Рассказчик. Так вот достаточно ли для этого одного двоеженства? Не мало
ли?
Глумов (неопределенно). Что тут сказать... А почему бы и нет? Два
подлога – это уже лучше, чем один!
Рассказчик. Знаешь, Иван Иваныч, ведь ты пресный! Только вот словно
протух немного...
Очищенный. Ну и протух! А что! А вообще-то по нашему месту не мыслить
надобно, а почаще вспоминать, что выше лба уши не растут. Тогда и жизнь
своим чередом пойдет, и даже сами не заметите, как время постепенно
пролетит!
Рассказчик. Верно! Верно, Глумов!
Глумов молчит.
Ты ж меня этому и учил!
Глумов (мрачно). Верно. Еще как верно!
Очищенный. Ежели оскорбление мне нанесут – от вознаграждения не
откажусь, а в суд не пойду. Оттого все в квартале меня и любят. Даже теперь: приду в квартал – сейчас дежурный помощник табаком потчует!
Рассказчик (машинально). Вот и нас тоже... Помнишь, Глумов?
Глумов (угрюмо). Как не помнить.
Очищенный. И вас тоже. Покуда вы вникали – никто вас не любил, а
перестали вникать – все к вам с доверием! Вот хоть бы, например, устав
благопристойности... Ведь какую лепту вы внесли на алтарь внутренней
политики! И вообще скажу: чем более мы стараемся вникать, тем больше
получаем щелчков. Знал я, сударь, одного человека, так он, покуда не вникал, благоденствовал, а вник – удавился! По-моему, так: сыт, обут, одет – ну и
молчи. Полегоньку да потихоньку – ан жизнь-то и прошла! Так ли я, сударь, говорю?
Рассказчик. Что ж ты не отвечаешь, Глумов?
Глумов (ожесточаясь). Пр-р-равильно! Все правильно!
Очищенный. Покойная Дарья Семеновна говаривала: жизнь наша здешняя
подобна селянке, которую в малоярославском трактире подают. Коли ешь ее с
маху, ложка за ложкой, – ничего, словно как и еда; а коли начнешь ворошить
да разглядывать – стошнит!
Глумов. Пр-р-равильно!
Очищенный. Был у меня, доложу вам, знакомый, действительный статский
советник, который к Дарье Семеновне только по утрам хаживал, так он мне
рассказал, почему он именно утром в публичный дом, а не вечером ходит.
Утром, говорит, я встал, умылся, разделся...
Глумов (громовым голосом). Все! Не могу! Шабаш! Воняет! (Вскочил,
замахнулся на Очищенного гитарой.)
Очищенный вытянул руки, чтоб отразить удар. Рассказчик
подбежал к Глумову, схватил его за руки.
Рассказчик. Глумов, что с тобой? Нехорошо... Успокойся. Иван Иваныч,
сейчас обедать будем. (Делает знак Очищенному – уйти.) Глумов, обедать надо.
Глумов (истерично). Воняет, воняет, воняет... (Скис, заплакал.)
Затемнение
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Гостиная и смежная с ней зала в доме Фаинушки. Здесь
приглашенные на свадьбу гости: Редедя, Иван Тимофеевич,
Прудентов, Очищенный, посаженые отцы -
Перекусихин-первый и Перекусихин-второй. Фаинушка, в
белом платье, в брильянтах и с флердоранжем,
торжественно вводит Парамонова.
Перекусихин-первый, Перекусихин-второй (вместе). Онуфрий Петрович,
господа.
Редедя. Благодетель наш!
Иван Тимофеевич. Онуфрий Петрович!
Все суетятся вокруг Парамонова.
Фаинушка (усаживает Парамонова). Сиди, папаша, здесь и не скучай. А я
на тебя, на своего голубка, смотреть буду.
Парамонов. А где же жених?
Иван Тимофеевич. Сейчас явится.
Парамонов. Ах, голубь, голубь...
Отсутствие Балалайкина, видимо, производит на всех
тягостное впечатление. Появляются Глумов и Рассказчик.
Обстановка разряжается, и Иван Тимофеевич переводит
внимание Парамонова на приятелей.
Иван Тимофеевич. Вот, Онуфрий Петрович, рекомендую! Сотрудники наши...
Из дворян... Были заблудшие, а теперь полезными гражданами сделались.
Парамонов. Вот как! (Вздыхает.) Ах, голуби, голуби!
Фаинушка (любезно улыбаясь, глядя на одного Глумова). Где ж ты... вы
заблудились?
Глумов целует ей ручку, Фаинушка незаметно сует ему
записку.
Иван Тимофеевич. Нельзя скапать, чтоб в хорошем месте. Такую чепуху
городили, что вспомнить совестно.
Глумов и Рассказчик (вместе). Иван Тимофеевич, ведь пардон.
Иван Тимофеевич. Пардон, пардон! А теперь так поправились, как дай бог
всякому! Вот, Онуфрий Петрович, представьте, какую они в видах
благопристойности штуку придумали: чтобы при каждой квартире беспременно два
ключа иметь и один из них хранить в квартале!
Все раскрыли рты.
Прудентов (поясняет). Чтоб, значит, во всякое время пришел гость, что
надобно взял и ушел!
Перекусихин-второй. Ну, а ежели действие происходит ночью?
Прудентов. Так что ж, что ночью? Обыватель проснется, докажет свою
благопристойность – и опять уснет!
Иван Тимофеевич. Да еще как уснет-то!
Прудентов. Слаще прежнего в тысячу раз!
Все. Браво, браво!
Парамонов. Однако где же ваш жених? Заартачился?
Иван Тимофеевич. Не извольте беспокоиться, Молодкин за ним поехал.
Парамонов. Эх, голуби, голуби! Какую невесту ждать наставляете!
Глумов. Балалайкин не подведет.
Рассказчик. Балалайкин не подведет.
Очищенный. Не подведет. Недаром на его родовом девизе написано:
"Прасковья мне тетка, а правда мне мать". Адвокатская практика задержала
его...
Перекусихин-первый. Какая же практика в день свадьбы?
Парамонов. Ох уж эти аблакаты!
Появляется Молодкин, он явно встревожен.
Молодкин. Иван Тимофеевич!
Иван Тимофеевич (гостям). Прошу извинить. (Подходит к Молодкину.)
Они шепчутся.
Глумов (подходя к ним). Что такое?
Иван Тимофеевич (Рассказчику и Глумову). Мерзавец-то! Не едет!
Глумов. Что же случилось?
Молодкин. Приехал я, а он сидит во фраке, в перчатках и в белом
галстуке – хоть сейчас под венец! "Деньги!" – говорит. Отдал я ему двести
рублей, он пересчитал, положил в ящик, щелкнул замком. "Остальные, говорит, восемьсот?" Я туда-сюда – слышать не хочет! И галстук снял, а ежели, говорит, через полчаса остальные деньги не будут на столе, так и совсем
разденусь, в баню уеду.
Глумов. Да ты бы, голубчик, ему пригрозил: по данной, мол, власти – в
места не столь отдаленные!
Молодкин. Говорил-с. Не действует.
Иван Тимофеевич. Вот ведь сквернавец какой! А здесь между тем расход.
Кушанья сколько наготовили, посаженым отцам по четвертной заплатили, за
прокат платья для Очищенного отдали... (Вдруг.) Друзья! Да что ж мы!.. Да
вы... Ну что ж такое! Что на него, невежду, смотреть! Из вас кто-нибудь...
раз-два-три. Господи благослови! Ягодка-то ведь какая... видели?
Глумов. Не дело ты говоришь, Иван Тимофеевич.
Рассказчик. Нет, не дело.
Глумов. Во-первых, Балалайке уже двести рублей задано, а во-вторых, у
нас вперед так условлено, чтоб непременно быть двоеженству. (Решительно.) А
в-третьих, я сейчас к нему сам поеду, и не я буду, если через двадцать минут
на трензеле его сюда не приведу.
Иван Тимофеевич. Ну, с богом! (Пожимает руку Глумову.)
Перед тем как уйти, Глумов поманил Рассказчика в уголок.
Глумов (вынимает из кармана бумажку). Смотри, что мне невеста вручила.
Рассказчик. Что это?
Глумов. Фантик с конфетки. (Читает.) "Любовь сладка, всему научит..."
(Отдает Рассказчику.)
Рассказчик (продолжает читать). "Коль кровь кипит, а сердце пучит, напрасно будем мы стеречься. Но прелестьми должны увлечься". Как же так, Глумов? А ты что? Может, тебе в самом деле жениться?
Глумов. Жениться? Нет уж, пусть Балалайкина женится. У меня тут другие
виды. (Подходит к Фаинушке, что-то шепчет ей на ушко. Парамонову.) Ну, я
побежал за женихом. (Уходит.)
Фаинушка (Рассказчику). А вы что же стоите?
Рассказчик. Я?
Фаинушка. Вы. Идите к нам!
Рассказчик. Спасибо...
Фаинушка (кивая на дверь, куда ушел Глумов). Это приятель ваш?
Рассказчик. Да, приятель.
Фаинушка. Какой смешной!
Рассказчик. Что так?
Фаинушка. Давеча я всего два слова сказала, а он уж и размок: глаза
зажмурил, чуть не свалился... хоть бы людей постыдился!
Парамонов. Ах ты, голубь, голубь! А жениха все нет.
Иван Тимофеевич. Явится, Онуфрий Петрович, беспременно явится.
Фаинушка. А у нас сегодня Полкан Самсоныч к фараонам уезжает.
Рассказчик. Сегодня?
Фаинушка. Да, отпразднуем свадьбу и провожать поедем.
Редедя. Заждался Араби-паша. (Засыпает.)
Рассказчик. А жалко вам его?
Фаинушка. Мне-то? Засыпает он уж больно часто. Надоел.
Рассказчик. А вам нужно...
Фаинушка. Ничего мне не нужно, а вот приятелю своему скажите, чтоб он
за обедом подле меня сидел. Я хочу ему на ушко одно слово... (Гостям.) Господа, что же мы так сидим? Водочки! Милости просим закусить, господа! Не
взыщите! (Хлопает в ладоши.)
Лакеи вносят стол, все рассаживаются.
Перекусихин-первый (отделившись от закусывающих подошел к Фаинушке).
Стало быть, полководец в поход уезжает?
Фаинушка. Да, к Араби-паше.
Перекусихин-первый. Значит, его квартирка освобождается? Вот кабы мне
ее.
Фаинушка. Отдана!
Перекусихин-первый (умоляюще). Фаина Егоровна...
Фаинушка. Да отстаньте вы от меня! (Подходит к Рассказчику.) Вы
знакомы? Это наш посаженый отец Перекусихин-первый. А вот тот
Перекусихин-второй. Тоже отец... посаженый.
Рассказчик. Очень приятно.
Фаинушка. Прошу садиться, господа!
К ней подходит Перекусихин-второй.
Перекусихин-второй (вполголоса). Говорят, Полкан Самсоныч к фараонам
уезжает.
Фаинушка. Да.
Перекусихин-второй. Вот кабы мне полководцеву-то квартирку!
Фаинушка. Отдана!
Перекусихин-второй. Кому?
Фаинушка. А вот это уже совершенно до вас не касается.
Перекусихин-второй. Значит, надежды никакой?
Фаинушка. Никакой. Отстаньте от меня!
Идут к столу. Фаинушка усаживается в центре, рядом с
Парамоновым, по другую руку невесты пустой стул
напоминает о странном отсутствии жениха.
Парамонов. ...так нынче ягода дешева, так дешева – кому вредно и те
едят! Ах, голуби, голуби!
Редедя. Рекомендую балык! В первоначальном виде в низовьях Дона плавал,
думал, чай, про себя: я-ста! да мы-ста! А теперь он у нас на столе-с, и мы
им закусывать будем. Янтарь-с. Только у Фаины Егоровны и можно встретиться с
подобным сюжетом!
Парамонов. А что эти зулусы, как мы, едят? Или что свое?
Редедя. Нет, они по-своему. Осетрины не едят. Сардинок не едят, а вот
змеи, скорпионы, летучие мыши – это у них первое лакомство!
Перекусихин-второй. Что вы говорите!
Парамонов. А что, в этой Зулусии... финансы есть?
Редедя. Настоящих финансов нет, а вроде финансов – как не быть!
Перекусихин-первый. И деньги, стало быть, чеканят?
Редедя. Чеканить не чеканят, а так делают. У них заместо денег
крокодильи косточки идут.
Прудентов. Что город, то норов, что деревня, то обычай. Вот ведь какую
легкость придумали!
Иван Тимофеевич. А внутренняя политика у них есть?
Редедя. И внутренней политики настоящей нет, а есть оздоровление
корней. Тут и полиция, и юстиция, и народное просвещение – все! Возьмут этак
голубчика, где почувствительнее, да и не выпускают, покуда всех не оговорит.
Прудентов. И это легкость большая.
Парамонов. А жениха-то все нет...
Дверь отворилась, жандарм вводит Балалайкина,
торжествующий Глумов замыкает шествие.
Очищенный. Вот он, явился!
Иван Тимофеевич. Вот и жених прибыл.
Парамонов. Ах, голубь, голубь!
Жандарм силой усаживает Балалайкина подле невесты. Никто
не обращает на это внимания.
Балалайкин. Извините, господа, срочное дело обнаружилось.
Иван Тимофеевич. Ну, что там, ты теперь себя оправдал. Садись рядом со
своей невестой.
Очищенный (с бокалом в руке встает). Позвольте мне как редактору "Красы
Демидрона" провозгласить первый тост в честь жениха и невесты. Ура!
Все. Ура!
Пьют и закусывают. Рассказчик подошел к Глумову, они
вместе вышли из-за стола и отошли в сторону.
Рассказчик. Послушай, Глумов, ведь она тебя на место Редеди прочит... В
его квартирке жить будешь!
Глумов. Ну, а ты при данных обстоятельствах как бы поступил?
Рассказчик. Но ты же поступаешь на содержание к содержанке!
За столом взрыв хохота.
Рассказчик. Послушай, Глумов!
Глумов. Нет, брат, это ты раскинь мозгами! Квартирка с отоплением!
Пироги! Закуска! А сама хозяйка? А там, глядишь, еще и сам папаша Парамонов, пожалуй, в долю по банковским операциям возьмет! Нет, дорогой, от этого не
отказываются!
Рассказчик. Выходит, оставляешь меня одного? Разве это по дружбе? Ты
дезертир, Глумов!
Глумов (твердо). Решившись вступить на стезю благонамеренности, я иду
прямо туда, куда никакие подозрения насчет чистоты моих намерений за мной не
последуют. (Подходит к столу, чтобы занять место странствующего полководца.) Редедя падает на пол и засыпает. Торжествуя удачно
слаженное дельце, столь выгодное для всех, за столом
весело хохочут.
Рассказчик (в зал). Что же это? Оба мы одновременно перепоясались на
один и тот же подвиг, и вот я стою еще в самом начале пути, а он, Глумов, не
только дошел до конца, но даже получил квартиру с отоплением. И все
досталось не мне, добросовестному интеллигентному человеку, а ему...
лишенному стыда и совести! Свинство какое! Поступил на содержание к
содержанке! А я? Должен теперь весь процесс мучительного оподления проделать
сначала и по порядку... На всякий шаг представлять доказательства и
определенный документ! Где правда? Где справедливость?.. Что она, наша
жизнь?
Очищенный. За здоровье молодых! Ура!
Молодкин. Здравие Онуфрия Петровича! Ура! Ура!
Иван Тимофеевич. Здравие жениха и невесты! Ура!
Очищенный. Горько!
Все. Горько! Горько!
Жених и невеста целуются.
Конец
1972
Пассаж в пассаже
Невероятное происшествие
в двух частях, четырех картинах.
По мотивам рассказа Ф.М.Достоевского
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ИВАН МАТВЕЕВИЧ – титулярный советник.
ЕЛЕНА ИВАНОВНА – его супруга.
СЕМЕН СЕМЕНЫЧ – коллежский асессор.
ТИМОФЕЙ СЕМЕНЫЧ – надворный советник.
АНДРЕЙ ОСИПЫЧ – надворный советник.
КРОКОДИЛЬЩИК.
НИНА ПАВЛОВНА петербургские
АННА ПЕТРОВНА / модницы.
ПЕРВЫЙ
ВТОРОЙ
ТРЕТИЙ чиновники
ЧЕТВЕРТЫЙ / департамента.
ПЯТЫЙ /
ШЕСТОЙ /
УЧЕНЫЙ.
АДВОКАТ.
ФИЛОСОФ.
ХУДОЖНИК.
ПОЭТ.
ДАМА С ЛОРНЕТОМ.
ДАМА С ВЕЕРОМ.
ЖАНДАРМСКИЙ ЧИН.
ЛАКЕЙ.
ДАМЫ и ГОСПОДА в салоне.
Действие происходит в Санкт-Петербурге во второй половине XIX века.
Премьера спектакля – в декабре 1978 года в Ленинградском театре
комедии.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Департамент. Служебный кабинет. Шкафы с папками дел.
Тяжелая, казенная мебель. Из окна вид на Петропавловскую
крепость. В комнату торопливо входит Тимофей Семеныч,
солидный, поблекшего вида немолодой человек. Он
пропускает мимо себя в комнату Семена Семеныча, чем-то
очень взволнованного господина маловыразительной
внешности. Плотно прикрыв за собой дверь, Тимофей
Семеныч с видимым беспокойством указывает гостю на стул
возле захламленного письменного стола, а сам опускается
грузно в кресло, принимая при этом на всякий случай
какой-то официальный, даже строгий вид.
Тимофей Семеныч. Прежде всего, Семен Семеныч, возьмите за внимание, что
я не начальство, а такой же точно подначальный человек, как и вы, как и Иван
Матвеич... Я сторона и ввязываться ни во что не намерен...
Семен Семеныч (с волнением). Помилуй бог, Тимофей Семеныч! Да разве я
за этим к вам заехал? Сама-то Елена Ивановна надумала к Андрею Осипычу за
советом поехать, да Иван Матвеич запретил. Она бы и рада была поплакать
перед образованным человеком, потому что слезы ей очень к лицу, но Иван
Матвеич решительно приказал: – Заезжай-ка ты лучше, Семен Семеныч, сегодня
так, в виде частного посещения, к Тимофею Семенычу, человек он недалекий, но
солидный и, главное, прямой. Поклонись ему от меня и опиши обстоятельства
дела. Во всяком случае, его совет может послужить для нас руководством. Вот
я и у вас... (Выжидательно смотрит на собеседника.)
Тимофей Семеныч (не сразу). Как же это мог Иван Матвеич с вами так
беседовать, если, как вы изволили мне в коридоре, с ходу сообщить, что он в
некотором роде был съеден животным... Как же это?
Семен Семеныч. Вот это и есть самое удивительное! Съеден! В натуральном
виде съеден, проглочен чудовищем и в то же самое время – жив! Тимофей
Семеныч! Позвольте я вам все по порядку изложу, чтобы вы могли проникнуть и
понять, а затем уж и посоветовать.
Тимофей Семеныч. Да уж расскажите, пожалуйста, чтоб я понял...
Семен Семеныч (собирается с духом, начинает рассказывать). Сего
тринадцатого января текущего шестьдесят пятого года, в половине пополудни, Елена Ивановна, супруга Ивана Матвеича, образованного друга нашего и отчасти
моего дальнего родственника, пожелала посмотреть крокодила, показываемого за
известную плату в Пассаже. Имея в своем кармане билет для выезда за границу
– не столько по болезни, сколько из любознательности, – а следственно, считаясь по службе в отпуску и, стало быть, будучи совершенно свободен в то
утро, Иван Матвеич не только не воспрепятствовал непреодолимому желанию
своей супруги, но даже сам возгорелся любопытством.
Тимофей Семеныч (уточняя). Сам возгорелся?
Семен Семеныч. Сам! – Прекрасная идея! – сказал он вседовольно. -
Осмотрим крокодила. Собираясь в Европу, не худо познакомиться еще на месте с
населяющими ее туземцами... – И с этими словами, приняв под ручку свою
благоверную, тотчас же отправился с ней в Пассаж. Я же, по обыкновению
моему, увязался с ними рядом – в виде домашнего друга. Вы меня слушаете?
Тимофей Семеныч. Слушаю, слушаю.
Семен Семеныч. Может, мне пораздельнее говорить, а то я рассказываю, а
сам вроде горох сыплю... Ну да ладно... Никогда еще не видел я Ивана
Матвеича в более приятном расположении духа – подлинно, что мы не знаем
заранее судьбы своей! Войдя в Пассаж, он немедленно стал восхищаться
великолепием здания, а подойдя к магазину, в котором показывалось
привезенное в столицу чудовище, сам пожелал заплатить за меня четвертак
крокодильщику, – чего прежде с ним никогда не случалось.
Тимофей Семеныч (между прочим). До сих пор за последний ералаш семь
рублей мне должен...
Семен Семеныч (как бы не обратив внимание на реплику, продолжает свой
рассказ). Вступив в небольшую комнату, мы заметили, что в ней кроме
крокодила заключаются еще попугаи из иностранной породы какаду и сверх того
группа обезьян в особом шкафу в углублении. У самого же входа, у левой
стены, стоял жестяной ящик в виде как бы большой ванны, а на дне его было на
вершок воды. В этой-то мелководной луже сохранялся огромнейший крокодил, лежавший как бревно, совершенно без движения, и, видимо, лишившийся всех
своих способностей от нашего сырого и негостеприимного для иностранцев
климата. Сие чудовище ни в ком из нас сначала не возбудило особого
любопытства. – Так это-то крокодил? – спросила Елена Ивановна. – А я-то
думала, что он... какой-нибудь другой!
