Текст книги "Театр для взрослых"
Автор книги: Сергей Михалков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
Алексей. Исключительно высокие производственные показатели. Вот за это
его и на обложку! А я его снимал.
Щеглов. Делаешь успехи. Рад за тебя.
Алексей. Нравится? Да? (Неожиданно.) Отец! У меня к тебе один вопрос.
Почему ты так настроен против Ларисы? У нее ко мне нет никаких претензий.
Она вполне современный человек.
Щеглов. Я просто предостерегаю тебя, так сказать, "сигнализирую", а там
решай сам. Ты не боишься и ей жизнь искалечить и себе?
Алексей. Все-таки – что тебе не нравится в наших отношениях? У нее
характер легкий. И это мне не мешает.
Щеглов. Ты собираешься сделать ее подругой жизни? Спутницей!
Алексей. Отец! На сегодняшний день она моя подруга. И мне странно, что
ты все так близко к сердцу принимаешь! Мы ведь не дети! Мы вполне
самостоятельные, взрослые люди.
Щеглов. Поверь, я не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь, хотя,
пока мы живем под одной крышей, нет ничего удивительного в том, что я
небезразличен к твоим делам. Нам с мамой кажутся твои отношения с Ларисой, ну, как бы тебе сказать... слишком примитивными.
Щеглова (подходит к сыну, дает ему стакан молока, гладит голову). Я еще
могу понять порывы страсти, увлечение, когда человек теряет голову, делает
глупости, ломает жизнь наперекор всему... но лягушечьи отношения?.. Если нет
настоящей любви, то зачем тогда?.. Грустно все это!
Алексей (немного иронически осматривает родителей, фотографирует их).
Ладно... Все будет о'кей!
Щеглов. Пока о'кей, а потом гуд-бай!
Щеглова. Алеша! Разве ваша поездка на юг не напоминала свадебное
путешествие?
Алексей. Мама, сколько можно говорить об этом? Просто я был в
командировке от журнала, а она от киностудии. Я снимал, она снималась. Как
поехали, так и приехали. Ничего не изменилось.
Щеглов. Она всерьез решила стать актрисой?
Алексей. Она получила роль в новом фильме. Она хорошенькая и, наверно,
не без способностей, раз на ней остановились.
Щеглов. Но ведь она, кажется, училась в педагогическом?
Алексей. Взяла академический отпуск.
Щеглов. Может быть, ей действительно лучше стать актрисой?
Алексей. Время покажет. Может быть...
Щеглова. Только бы это не привело к несчастному браку. Лариса даже не
представляет себе семейную жизнь. У нее нет на чувства терпимости, ни
чувства долга. Что она ищет в жизни? Только поклонения, ничего не предлагая
взамен миловидного личика и стройной фигурки?
Щеглов. Это тоже немало!
Щеглова. Ваня, я серьезно говорю. А быть актрисой – трудиться надо, а у
нее, может, и есть способности, но она не трудолюбива. А потом – сниматься в
кино можно без всякого образования. Даже грудные дети могут сниматься.
Щеглов. Собаки тоже... Вот Джульбарс был прекрасным артистом.
Щеглова. Я тебя прошу, Ваня! Раз в жизни поговори серьезно со своим
сыном!
Щеглов. Алексей, когда ты наконец сбреешь бороду?
Алексей. Папа, что это ты вдруг, ни с того ни с сего о моей бороде
вспомнил?
Щеглова. Не идет она тебе. Ты похож на семинариста из Загорска.
Алексей. А почему не твой любимый Тургенев, папа? Или на Фридриха
Энгельса в молодости?.. Ну ладно, я пойду. (Уходит.)
Щеглова. Их отношения далеко зашли.
Щеглов. А он их не скрывает.
Щеглова. Чем все это кончится?
Щеглов. Что ты имеешь в виду? Их отношения?
Щеглова. Нет, сейчас уже о другом. Я сейчас уже о Скуратове. Сколько ты
для него сделал! Выдвигал его, доверял ему, называл своей правой рукой.
Щеглов. Ну, обманулся. Обманулся.
Щеглова. И все это в канун твоего юбилея!..
Щеглов. Все! Чем кончится, тем кончится! Дай выпить, что ли? Поднесешь?
Щеглова. Поднесу. (Хочет уйти.)
Щеглов (ловит ее за руку). Оля! Я тебя очень люблю!
Щеглова. Главное – не падать духом. Вот ты падаешь дутом, а у меня все
валится из рук. (Заплакала.)
Входит Алексей.
Алексей. Отец! Странное явление!
Щеглов. Что такое?
Алексей. Твой Аркадий Сергеевич Скуратов собственной персоной. Какой-то
у него вид побитый. Как будто первый раз в дом приходит. Просит узнать, примешь ли ты его.
Щеглов (жене). Кто его звал?
Щеглова. Поговори с ним, может быть, что-нибудь прояснится.
Щеглов. И так все яснее ясного.
В комнату входит Скуратов.
Затемнение
Из затемнения луч на Скуратова и Щеглова.
Свет. Клиника. Разговор среди врачей.
Костромин. Серафима Петровна, я хочу с вами посоветоваться.
Огуренкова. Я вас слушаю.
Костромин. У нас в третьем отделении лежит некая Павлова... Она дочка
большого чиновника из министерства какой-то промышленности. Они просят, чтобы оперировал только сам Щеглов.
Подходит доктор Забродина.
Забродина. Добрый день. Ну так что?
Огуренкова. Что?
Забродина. Ну на картину-то вы пойдете?
Костромин. Какую картину?
Забродина. Давно висит объявление. Местком подал коллективную заявку на
художественный фильм "Анатомия любви". Костромина, конечно, записываю.
Костромин. Я уже видел.
Забродина. Ну и как?
Костромин. Любовь есть, анатомии нет.
Огуренкова. А меня запишите обязательно. Нужно быть в курсе!
Забродина. Записываю. Вы сегодня прелестно выглядите, Серафима
Петровна! (Вошедшему Бабаяну, прикуривая.) Благодарю вас.
Забродина уходит. Бабаян садится в кресло.
Костромин. Они просят, чтобы оперировал только сам Щеглов. А к нему
теперь не подступись – не так воспримет. Прямо не знаю: как быть?
Огуренкова (замечает Бабаяна). Надо это дело пустить по официальным
каналам. Подготовьте медицинское заключение и направление... а там
посмотрим... (Уходит.)
Костромин (подходит к Бабаяну). Говорят, у Ивана Ивановича с Аркадием
Сергеевичем произошел крупный разговор. Ты не знаешь, в связи с чем?
Странно, Иван Иванович всегда его так поддерживал, а тут – на тебе...
Бабаян. Ну, а что ты думаешь о Скуратове?
Костромин. А ты?
Бабаян. Способный человек... На все способный...
Затемнение
Свет. Квартира Щегловых. Щеглов и Скуратов.
Скуратов. Иван Иванович! Разрешите на минутку? Буквально на одну
минутку! Я вас не задержу. Очень прошу...
Щеглов (сухо). Что вам угодно?
Скуратов. Нам необходимо объясниться.
Щеглов. Если вы будете оправдываться, я слушать вас не стану.
Скуратов. Никаких так называемых взяток я не брал. Все это чистый
оговор, если не простое недоразумение. Нет, нет! Я не скрою – меня
благодарили. Как, впрочем, благодарят многих из нас. Может быть, в отдельных
случаях эта благодарность превышала некоторые этические нормы. Возможно.
Вероятнее всего, это так. И, к сожалению, это несколько раз совпадало о тем, что моего больного вы брали себе. И оперировали его, не скрою, по моей
просьбе.
Щеглов. По вашей настоятельной и зачастую малообоснованной просьбе.
Скуратов. Но я настаиваю на том, что в целом ряде случаев... Ну хорошо!
Итак, я, с вашей точки зрения, оказался морально нечистоплотен. Вы пришли к
этому выводу, и в состоянии аффекта, я не могу иначе квалифицировать ваше
состояние, в котором вы ворвались в мой кабинет... в состоянии аффекта вы
ударили меня по лицу.
Щеглов. Нет, я дал вам пощечину. Это будет точнее.
Скуратов. Иван Иванович! Поймите меня правильно. То, что произошло
между нами, если это станет достоянием общественности, коснется не только
меня одного.
Щеглов. Безусловно. А иначе быть не может.
Скуратов. Но ведь то, что произошло, может не стать достоянием
общественности! Остаться между нами двоими! Никто не видел. Вы вышли из
моего кабинета и, никуда не заходя, уехали домой. Пусть же это умрет между
нами. Я переживу вашу пощечину, а вы...
Щеглов (перебивая). А я должен стать вашим сообщником? Так, что ли? Я
что, должен скрыть вашу подлость?
Скуратов. Иван Иванович! Дело даже не в подлости, которая к тому же при
ближайшем рассмотрении, может быть, и не такая уж подлость... Дело совсем в
другом.
Щеглов. Что же вы от меня хотите?
Скуратов. Хочу, чтобы вы, что ли, как шахматист, спокойно и трезво
оценили обстановку, взвесили все "за" и "против" разглашения этого
инцидента. Я имею в виду не саму пощечину, ибо я лично первым не собираюсь
об этом заявлять, а те обстоятельства, которые вынудили вас мне ее нанести.
Допустим, вы, как говорится, ставите вопрос на попа. Допустим, обо всем, что
вы знаете, доводите до сведения начальства, министерства... Дело доходит до
райкома. Что за этим следует? Разбирательство. Как это оборачивается?
Доброжелателей у меня, вы сами понимаете, как у каждого, кто что-то из себя
представляет... Меня выдворяют из кандидатов в члены партии, горит все: диссертация, меня увольняют с работы, не исключено – возбуждается уголовное
дело. Я – погиб. Но при всем этом как выглядите вы, Иван Иванович? Вы!
Уважаемый человек, руководитель кафедры! Член партии бьет по лицу
нижестоящего сотрудника, своего ассистента. По лицу! При исполнении
служебных обязанностей – я писал историю болезни. Иван Иванович Щеглов -
Аркадия Сергеевича Скуратова! Наставник – ученика. Ученика, которого он сам
не раз ставил в пример многим, выдвигал, ну, и так далее и тому подобное...
Щеглов. Прекратите эту комедию.
Скуратов (продолжает). Зачем вам все это? Зачем? Ради правды и
справедливости? А вы поглядите повнимательнее вокруг себя. Где вы видите эту
правду и справедливость? Доктор Мишина в первый раз собралась в
туристическую поездку во Францию, а вместо нее поехала доктор Забродина, эта
выскочка с ясным общественно-политическим лицом. А история с диссертацией
Маятникова? Вот она, ваша правда и справедливость! Все хвалили, а как дело
дошло до голосования, так завалили! Вот она правда и справедливость!
Простите меня, но мне обидно за вас лично. Вы вот дожили до своего
шестидесятилетия, а за науку у вас только один орден. Я не говорю о военных
наградах... А много ли раз вы были за рубежом? Раз-два – и обчелся, да и
то... сами знаете где! Зато Веревкин, без году неделя кандидат, пол-Европы
обскакал, потому что у него связи где-то там, в министерстве. Вот она, ваша
правда и справедливость! Разве я не прав?
Щеглов. Я не желаю вас больше слушать!
Скуратов (мягко). Иван Иванович! Дорогой мой учитель! Просто вы
честнее, вы чище многих, с которыми вы каждый день общаетесь, которых вы
поддерживаете, рекомендуете, которым пожимаете руки и за которых голосуете
на ученом совете, на собраниях... Уверяю вас! Вы просто добрейший, милейший, несовременный вы человек! И то, что для одних норма, то для вас нонсенс. Я
предлагаю вам мировую! Между нами ничего не было. А я со своей стороны
обещаю: никогда не дам вам повода краснеть за меня... И кто старое помянет, тому глаз вон!
Щеглов. Вон!
Скуратов. Иван Иванович!
Щеглов. Сию минуту вон!
Скуратов. Ну, ударьте меня еще раз, ну, прокляните, но не гоните вон!
Щеглов. И запомните – я больше вас знать не хочу!
Скуратов (растерянно). Как это глупо... Глупо и недальновидно.
(Уходит.)
Входит Щеглова.
Щеглов. Оля, если бы я родился на сто лет раньше, я наверняка был бы
убит на дуэли...
КАРТИНА ВТОРАЯ
Середина мая. Кабинет Щеглова в клинике. Щеглов что-то
пишет. Входит секретарь партийной организации
Огуренкова.
Огуренкова. Иван Иванович, можно?
Щеглов. Да, пожалуйста.
Огуренкова. Иван Иванович, вы утверждаете, что дали доктору Скуратову
пощечину?
Щеглов. Я же уже заявил об этом. Или у вас есть основания сомневаться?
Огуренкова. Доктор Скуратов категорически это отрицает. Он признает,
что между вами состоялся разговор, неприятный для него разговор и к тому же
в повышенных тонах, но то, что вы его ударили, он категорически отрицает.
Щеглов. Серафима Петровна, я дал ему пощечину! Да! Признаюсь и не
скрываю.
Огуренкова. Честно говоря, я даже представить себе не могла, что вы
вообще способны кого-нибудь пальцем тронуть.
Щеглов. Вот как мы еще плохо друг друга знаем. В детстве я был
отчаянным драчуном.
Огуренкова. Я уже десять лет с вами работаю. За десять лет совместной
работы с вами я привыкла к резкости, прямоте вашего характера. Однако не
думала, что она когда-нибудь так проявится. Надо же было довести вас до
такого срыва! Как же теперь быть? Вы заявляете, что ударили его, а он
категорически отрицает.
Щеглов. Я готов ответить за свой срыв. И готов нести ответственность.
На аплодисменты я не рассчитываю.
Огуренкова. Как райком посмотрит...
Щеглов. Серафима Петровна, да разве в этом дело? Пощечину получили все
мы. Щека горит и у меня!
Огуренкова. Во всяком случае, для меня ясно одно: вопрос надо ставить
со всей остротой... вопрос надо рассматривать по существу. А там уж... Одним
словом, посмотрим. Дело это неприятное. Скуратов должен защищать
диссертацию. Вы его руководитель. В декабре ваше шестидесятилетие. Все одно
к одному.
Щеглов. Я понимаю. Понимаю. Ну, что поделаешь... Серафима Петровна, как
вы думаете, могу я как коммунист пройти равнодушно мимо поведения доктора
Скуратова, как бы я его в свое время ни поощрял и ни поддерживал? Но и сам
я, конечно, повел себя далеко не лучшим образом... Раздавать пощечины – не
способ вести разговор... Но теперь назад эту оплеуху уже не вернешь.
Огуренкова. Скуратов категорически отрицает рукоприкладство.
Щеглов. Ему стыдно признаться. В прошлом веке за пощечину вызывали на
дуэль.
Огуренкова. А в нынешнем...
Щеглов. На партийное бюро. Преимущество века!
Огуренкова. Мы назначим партбюро на восемнадцать часов.
Щеглов. Я только домой съезжу, пообедаю и тут же вернусь.
Входит секретарь Машенька.
Что, Машенька?
Машенька. Иван Иванович, вас дожидается Захарова.
Щеглов. Это какая Захарова? Напомните...
Машенька. Аспирантка. Вы назначили ей на среду в двенадцать. А она
пришла сегодня. Нервничает, ждет и не уходит.
Щеглов. По какому она вопросу?
Машенька. По личному. Я просила уточнить. Говорит: "По сугубо личному
делу". В среду, говорит, будет уже поздно.
Щеглов (смотрит на часы). Не могу. В шесть часов партийное бюро. А я
хотел еще домой заехать.
Машенька. Иван Иванович, она очень просит, чтоб вы сегодня ее приняли,
говорит – безотлагательно важно.
Щеглов. Ну хорошо! Раз это ей безотлагательно важно, пусть заходит.
Приглашай!
Машенька уходит. Входит Захарова.
Соня. Добрый день!
Щеглов. Здравствуйте!
Соня. Вы извините меня, пожалуйста. Я понимаю. Что пришла не вовремя.
Но в среду уже может быть поздно. А вы мне назначили на среду в
двенадцать...
Щеглов. Так. Я слушаю вас. У вас ко мне какое-то дело? Присаживайтесь.
Чем я могу быть вам полезен?
Соня. Видите ли... Я аспирантка кафедры педиатрии. Мой научный
руководитель – доцент Пекарский.
Щеглов. Сергей Альбертович? Знаю такого. Серьезный у вас шеф.
Соня. Но дело не в этом. (Мнется.) Просто я не знаю, с чего начать.
Щеглов (сочувственно). Прежде всего не надо волноваться. Скажите, как
вас зовут? Садитесь.
Соня. Соня...
Щеглов. Ну вот и хорошо. Стало быть, Соня, у вас ко мне дело личного
характера? "Сугубо личное", как мне передали? В чем же оно заключается? Чем
я могу вам помочь?
Соня. Иван Иванович! Моя фамилия Захарова. Она вам что-нибудь говорит?
Щеглов (вспоминает). Захарова... Захарова... Вы имеете какое-нибудь
отношение к семье генерала Захарова Петра Михайловича?
Соня. Нет. Не имею. Но вы когда-то знали мою маму. Во время войны.
Щеглов. Вашу маму?
Соня. Да, Анну Александровну Захарову. Медицинскую сестру.
Щеглов. Анну Александровну? Аннушку?.. Мы были большими друзьями...
Четыре года в одном госпитале... Бог ты мой, сколько же лет мы не
виделись?.. Как она? Где она?
Соня (тихо). Мама умерла в феврале этого года.
Щеглов. Сердце?
Соня. Сердце. Спасти было невозможно.
Щеглов. Сколько же ей было лет?
Соня. Шестьдесят три. Вы меня извините, я вас, наверно, задерживаю? Я
сейчас...
Щеглов. Нет... Нет... Вы даже не представляете, как я рад, что вы
пришли ко мне и мы с вами познакомились: И я постараюсь вам помочь, если
только смогу. Только не волнуйтесь. Дайте мне вашу лапу. И рассказывайте все
ваши беды.
Соня. Я пришла к вам за помощью... Сейчас самое главное... Может быть,
я не должна была к вам приходить... Скорее всего... Но произошло то, что
может сломать всю мою жизнь, и не только мою... И только вы можете, наверное, что-то еще сделать.
Щеглов. Я не совсем еще понимаю: о чем вы говорите?
Соня (волнуясь). Я понимаю, вы честный, принципиальный. Помогите же
мне... и ему... Я люблю его!
Щеглов. Кого?
Соня. Аркадия!
Щеглов. Какого Аркадия?
Соня. Доктора Скуратова. Я не защищаю его. Он виноват. Он очень
виноват. Но он раскаивается, он глубоко раскаивается. Если его будут судить, если его исключат из партии, он пропадет. Он очень самолюбивый, очень
ранимый. У него масса недостатков, но ведь он талантливый врач. Вы сами
говорили ему это. Он виноват... и если теперь все рухнет – всему конец.
Через полгода мы уедем из Москвы, будем вместе работать... А сейчас
помогите! Прошу вас!
Щеглов. Я ничего не могу сделать! Уже поздно...
Соня. Вы все можете. Вас все уважают. Он уже заявил, что никакой
пощечины не было. А она была. Я знаю. И как он у вас дома был, и как вы его
приняли. Он мне все рассказал. Простите его.
Щеглов. Я ничего не могу сделать.
Соня. Ради моей мамы... помогите мне. Я ваша дочь!
Улица. Щеглов и Соня продолжают разговор, начатый в
клинике.
Соня. Когда мама умерла, в ее бумагах я нашла конверт с фотографией. На
конверте ваш старый адрес: "Красноармейская, пятнадцать, квартира восемь".
Вы там раньше жили. Мама почему-то не отправила вам письмо, но сохранила
его. На оборотной стороне фотографии маминой рукой надпись: "Нашей Сонечке
два года. Июнь 1947 г.".
Щеглов. Я ничего не знал... Ровным счетом ничего... Мы с Аннушкой очень
любили друг друга. Зимой сорок четвертого она оставила меня, уехала
неожиданно, так мы и не попрощались... За все эти годы она ни разу не
напомнила о себе. Я подумаю, что можно сделать... Подумаю... Позвони мне
домой. Нет. Нет! Зайди ко мне...
Соня. К вам домой?
Щеглов. Да... Дома я все объясню. Меня должны понять. Нельзя еще и это
скрывать!..
Клиника. Кабинет Щеглова. Телефонные звонки. Машенька
подходит к телефону.
Машенька. Да! Кабинет профессора Щеглова. В шесть часов.
Бабаян (входя). Машенька, что, никого еще нет?
Машенька (в трубку). Он будет в шесть часов. (Бабаяну.) Ашот Сергеевич,
вы, как всегда, на пятнадцать минут раньше. (Звонок.) Алло!.. Нет, в шесть
часов.
Костромин (входя). Никого еще нет?
Машенька. Нет. В шесть часов собираются. (Уходит.)
Костромин выходит. Входит Забродина.
Забродина. Что, еще никого нет? (Бабаяну.) Вы прелестно выглядите
сегодня.
Бабаян. Побрился.
Забродина. Хочу показать фотографию. Площадь Сен-Лазар, где наша группа
останавливалась в Париже. (Показывает.)
Бабаян. О, Франция!
Костромин (входя). Светлана Петровна, так что вы начали рассказывать
про эту Шарлотту?
Забродина. Не про эту Шарлотту, а про Шарлотту Корде, убившую Марата.
Когда ее казнили, ее голова упала в корзину гильотины. Палач Сансон – он
принадлежал к династии потомственных парижских палачей – достал из корзины
отрубленную голову и за Марата дополнительно дал ей пощечину.
Входит Машенька с бумагами и графином воды. Наступает
неловкое молчание. Машенька выходит из комнаты.
За оскорбление личности казненной палач Сансон был разжалован.
Костромин. Что вы хотите этим сказать?
Забродина. А то хочу сказать, что наказывать надо, но не унижая. А у
меня впечатление, что наш уважаемый профессор Щеглов унизил Скуратова.
Бабаян. Которому следовало отрубить голову. Я вас правильно понял?
Костромин. Не было никакой пощечины. Я деликатно спросил у Скуратова -
он отрицает.
Забродина. А что же тогда было?
Костромин. Сегодня узнаем, если нам доложат. Слухи разные ходят.
Забродина. Я вообще не понимаю этой материальной заинтересованности...
в отношениях с больными. Я так даже цветов от больных не беру. Кстати
сказать, как мой учитель профессор Волков, который на двери своего кабинета
начертал объявление: "С цветами и пакетами не входить!"
Костромин (Бабаяну). Ашот, а ты что думаешь по этому поводу?
Бабаян (не сразу). Что я думаю по этому поводу? Однажды я получаю
извещение о посылке. Пошел на почту. Вручают ящик килограмм на восемь.
Открываю – дары природы! Тут тебе и грецкие орехи, и чучхела, и мандарины. И
вдобавок бутылка "Твиши". Отправитель – некий Гвасалия из Тбилиси. Кто
такой? Вспоминаю...
Костромин. Вспомнил?
Бабаян. Я его отца года полтора назад оперировал.
Забродина. А как вы поступили с посылкой?
Бабаян. Ну, а как я, по-вашему, должен был поступить? Вы бы, конечно,
вино – в унитаз, а остальное – в мусоропровод! А я – на стол! Друзей
угостить! Ко мне как раз в этот день друзья нагрянули. Все остались весьма
довольны. Не обижусь, если такой случай повторится. Но зато, когда я этого
грузина случайно в Москве встретил, я его по-московски угостил в "Арагви"!
(Серьезно.) И вот что я вам скажу: дело не в цветах, не в духах и не в
бутылке вина за рубль восемьдесят...
Забродина. А в чем же дело, Ашот Сергеевич, поясните, пожалуйста?!
Бабаян. Хорошо! Вы лечили больного. Вы вернули ему зрение, спасли
жизнь, допустим, дали ему свою кровь... Вы делали это, естественно, бескорыстно, по долгу врачебной совести, не расчитывая на специальное
вознаграждение. Его выздоровление и было для вас вознаграждением!
Забродина. Вот и я так полагаю!
Бабаян (продолжает). За время своей болезни иной больной становится для
вас близким человеком, вы думаете о нем и на работе и дома. И, прощаясь с
вами, он не хочет обойтись простым рукопожатием и, если вы женщина, дарит
вам букет цветов, коробку конфет или флакон духов, а если вы мужчина, преподносит ту же бутылку вина со словами: "Доктор, выпейте за мое
здоровье!" Это, как вы понимаете, совсем не обязательно, но так понятно, когда это делается от души, от всего сердца. Нельзя человека лишать чувства
благодарности. На мой взгляд, все это допустимо, закономерно. Все дело в
чувстве меры и такта. Но вот ежели больному, которому, скажем, предстоит
серьезная операция, заранее ставится условие и даже обусловливается цена, которую он должен будет заплатить, вот это, простите меня, вымогательство!
Забродина. За это судят! Ашот, стало быть, вы считаете, что доктор
Скуратов занимался вымогательством? Этому есть доказательства?
Костромин. Никто точно не знает. Слышали, будто какой-то персидский
ковер там фигурирует, какая-то путевка в санаторий...
Забродина. Да, я тоже слышала про персидский ковер, только он будто
вовсе не персидский, а самый простой. И не подарили ему, а он его купил
через больного, который работает в комиссионном магазине. А если это не
подтвердится?
Костромин. Так или иначе, а разбираться нам придется, поскольку есть
заявление Ивана Ивановича. (Бабаяну.) А с тобой, Ашот, я в принципе
согласен. Не нужно быть ханжой и формалистом.
Квартира Щегловых. Щеглов и Щеглова.
Щеглова. Ты меня звал?
Щеглов. Нет. А что?
Щеглова. Мне послышалось. Тебе обязательно идти на партбюро?
Щеглов. Да!
Щеглова. Как ты себя чувствуешь?..
Щеглов. Да так... как-то... устал... Оля... Ты помнишь, осенью сорок
четвертого я приезжал с фронта к вам в Челябинск?
Щеглова. Помню. Почему ты об этом спрашиваешь? Странно. И я почему-то
тоже хорошо запомнила эти три дня... Ты был рядом, был ласков и добр, а у
меня было жуткое предчувствие, что, как только ты уедешь, мы с тобой
расстанемся навсегда. Вот такая глупость. Ждала твоих писем, а ты писал
редко. Но зато в каждом письме было: "Жив, здоров, люблю, помню. Твой муж -
фронтовой лекарь Иван Щеглов".
Щеглов. Оля! Мне нужно сказать тебе важное...
Затемнение
Затем продолжение разговора.
Щеглова. Почему ты тогда не сказал мне об этом?..
Щеглов. Я не смог этого сделать.
Щеглова. Легче было бы сказать правду, чем лгать.
Щеглов. Я не лгал. Я молчал.
Щеглова. Почему?
Щеглов. На войне каждый день мог оказаться для меня последним. А мне
хотелось остаться в твоей памяти таким, каким ты меня знала, каким любила.
Щеглова. Ты был с ней счастлив?
Щеглов. Да. Я был счастлив.
Щеглова. Как вы расстались?
Щеглов. Зимой сорок четвертого. Она ушла неожиданно, оставив записку:
"Я ушла совсем. Ты должен вернуться в семью".
Щеглова. И вы больше никогда не виделись?
Щеглов. Нет. Никогда. А теперь ты знаешь, что у меня есть дочь.
Надеюсь, ты веришь мне, что я ничего не знал? Это было для меня
неожиданностью...
Щеглова. Скажи, а ты не думал тогда о том, чтобы уйти от нас совсем, от
меня и от Алешки? Почему ты молчишь?
Затемнение
Кабинет в клинике. Заседает партийное бюро.
Огуренкова. Не вижу ни Ивана Ивановича, ни Аркадия Сергеевича!
Скуратов. Я здесь!
Огуренкова. Сорокин в отпуске. Олег Николаевич в командировке.
Варенцова срочно вызвали на консультацию. Нет только профессора Щеглова, остальные все в сборе. Может быть, начнем?
Костромин. Как же без Щеглова?
Бабаян. Курить можно?
Огуренкова. Да, пожалуйста. Машенька, позвоните, пожалуйста, на
квартиру Щеглова. Спросите, выехал он или нет. Я пока доложу суть дела.
Зачитаю поступившее от Щеглова заявление, введу вас в курс дела. А Иван
Иванович тем временем подъедет.
Вбегает и застывает у двери Машенька. Огуренкова выходит
из комнаты. Слышен телефонный звонок. Пауза. Затем
возвращается Огуренкова.
(Срывающимся голосом.) Товарищи, как быть? Надо посоветоваться... Иван
Иванович не может приехать. У него инфаркт!
Затемнение
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Квартира Щегловых. Щеглова и Алексей.
Щеглова. Готовь встречный марш!
Алексей. Есть встречный марш!
Щеглова. Алеша, его не очень громко?
Алексей. Конечно, очень! Это же встречный!
Щеглова. Ты помнишь, что отцу разрешили вставать сегодня первый раз?
Всего на пятнадцать минут. Сделай так, чтобы ему было приятно, а не тебе!
Алексей. Вам понравится, мама!
Щеглова. Сегодня Соня обещала приехать.
Алексей. Да? Очень мило с ее стороны.
Щеглова. Она что-то давно к нам не наведывалась.
Алексей. Занята.
Щеглова. А вы не поссорились?
Алексей. Нет.
Щеглова. Ты ее ничем не обидел?
Алексей. Допрос?
Щеглова. Нет, вопрос!
Алексей. Мама, давай сейчас не будем углублять эту тему.
Щеглова. Алеша, я же вижу, с тобой что-то происходит. Скажи, в чем
дело.
Алексей. Ничего.
Щеглова. Мне это небезразлично. В чем дело? Скажи.
Алексей. Трудновато, мама! Трудновато, знаешь, привыкнуть к наличию
взрослой сестры, которую никогда до этого не видел. И вообще – лучше бы этот
"тайный плод любви несчастной" развивался где-то на стороне и не объявлял о
своем существовании.
Щеглова. Как ты зло говоришь!
Алексей. Мама! Я достаточно взрослый человек, чтобы иметь о некоторых
вещах свое собственное суждение. Ты думаешь, я не понимаю, что тебе самой
было не так просто примириться со всем этим... и думаю, что, если бы не
болезнь отца, ты поступила бы иначе.
Щеглова. Алексей Иванович, сколько вам лет?
Алексей. Очень много.
Щеглова. Очень много и еще больше я горжусь твоим отцом, и я счастлива,
что я его жена.
Алексей. Незачем было вводить ее в наш дом, в нашу семью. Объявилась -
и объявилась. А могла бы и не объявляться.
Щеглова. Почему такой тон? Алеша, ты Соню напрасно осуждаешь. В том,
что она открылась отцу, нет ничего удивительного. Она это сделала ради
любимого человека...
Алексей. Ради любимого подлеца...
Щеглова. Что она тебе сделала плохого? Чем она тебе мешает? Я не
понимаю.
Алексей. И не поймешь.
Щеглова. Глупый... (Слышит шаги.) Давай!
Алексей включает проигрыватель. Марш. Обстановка
торжественности. Алексей готовится сделать снимок.
Входит Чельцов, за ним – Щеглов.
Алексей (делает знак: "Внимание"). Ап! Хорошо! Ап! (Фотографирует.) Щеглова пытается поддерживать мужа.
Щеглов. Оля, не поддерживай, я еще не разучился ходить. (С цветком в
руке, "в танце" подходит к креслу, садится.)
Звонок.
Сонечка приехала!
Входит Соня. Алексей выходит из комнаты, как бы
демонстрируя свою неприязнь к Соне.
Соня. О, что я вижу? Начало уже положено!
Щеглов. Не положено, а поставлено на ноги!
Чельцов. Ну, что можно сказать? Молодцом! Впереди еще трудный путь, но
победный.
Щеглов. Слышишь, Олечка? Победный! Запомни все, что он скажет.
Чельцов. А теперь что? Режим сна, режим движения, режим питания и даже
режим развлечений. Телевизор смотришь?
Щеглова. Нет. Я пока не разрешила.
Чельцов. Телевизор не исключаю. Однако что смотреть? Всякие там
детективы, военные фильмы, футбол и хоккей с шайбой противопоказаны.
Рекомендую: "Клуб кинопутешествий", "В мире животных" и "Спокойной ночи, малыши"...
Щеглов. Особенно полезно "Спокойной ночи, малыши"...
Алексей (входя). Да вот! Вы читали? В Америке в обезьяннике установили
телевизор, и за неделю обезьяны втянулись, и выяснилось, что у них появились
свои любимые передачи.
Щеглов. Какие же?
Алексей. Не знаю. Там точно не написано, но думаю, как и у всех,
какие-нибудь американские "Семнадцать мгновений".
Чельцов. И если говорить серьезно, то подальше от сильных эмоций.
Щеглов. Леня! Где их взять?
Чельцов. Возраст человека – это не его паспорт, а состояние его
сосудов. Человек не бережет, а угнетает свою нервно-сосудистую систему.
Щеглов. Леня, я теперь решил жить по формуле "все до лампочки". И если
уж без сильных эмоций – спокойной ночи, малыши!
Щеглова и Чельцов выходят, Щеглов задерживает Соню.
Соня, посиди со мной. Не уходи. Соня, от меня все все скрывают. Где
Скуратов?
Соня. Отец, не надо об этом.
Щеглов (настойчиво). Надо!
Соня. Не надо.
Щеглов. Очень надо!
Соня. Он уволился по собственному желанию и уехал на Украину.
Щеглов. Один, без тебя?!
Соня. Он женился...
Щеглов. Женился?.. А мое заявление? Разбирали его на партийном бюро?
Соня. Да. Ему поставили на вид!
Щеглов. Я вижу, моя болезнь ему помогла...
Соня. И тот человек, на дочери которого он женился... Куда-то звонили,
и все уладилось... И хватит об этом.
Щеглов. Всех... всех устраивает моя болезнь. Ну что ж... А мы еще
поживем, и главное, без сильных эмоций. Включи проигрыватель.
Соня включает проигрыватель. Входят Щеглова и Чельцов.
Чельцов (Щеглову). Дай пульс. Хорошо. Наполненный. Главное, контролируй
сам себя – и проживешь еще сто лет. Не до ста, а еще сто! Я не оговорился.
Говорят, кит живет пятьсот лет, щука – триста, сокол – почти двести, а
человек должен жить до ста шестидесяти! И некоторые живут!
Алексей. Хорошо живут?!
Чельцов. Хорошо!
Щеглов. Хорошо, да больно долго!
Чельцов. Заговорился я с вами, а меня ждут. А тебе для первого раза
достаточно. До свидания!
Щеглов. Спасибо тебе, друг. Оля, я, пожалуй, тоже пойду.
Щеглова. Я тебе только перестелю постель. (Уходит.)
Щеглов (неожиданно). Ребята, как зовут эту знаменитую киноактрису?
Алексей. Нонна Мордюкова?
Щеглов. Нет, не нашу.
Алексой. София Лорен?..
Щеглов. Нет. Секс-бомбу...
Алексей. Джина Лоллобриджида...
Щеглов. Как?
Алексей. Лоллобриджида.
Щеглов. Вот-вот. Брижитт. Брижитт Петрищева. Совершенно верно.
(Уходит.)
Алексей. Хочешь, я тебя сфотографирую и напечатаю твой портрет в
журнале "Здоровье", на обложке?
Соня. Зачем, Алеша?
Алексей. Ну, так просто... Тебе на память, мне на память, и людям
