Текст книги "Мартовскіе дни 1917 года"

Автор книги: Сергей Мельгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 56 страниц)

III. Соціальная политика.

1. Роковая презумпція.

Мѣстное «правотворчество» касалось не только сферы управленія – оно распространялось на всѣ области жизни. Правительство как-то всегда и вездѣ опаздывало. Это и питало бытовое двоевластіе. В чем же был секрет? Правительство запаздывало отчасти из-за присущаго ему догматическаго академизма. Люди, составлявшіе первую генерацію временнаго правительства стремились дать странѣ наилучшіе законы, не всегда считаясь с реальной потребностью революціоннаго момента[471]

[Закрыть].

В области законодательных предположеній и разработки проектов дѣятельность Правительства была широка и плодотворна – с удовлетвореніем вспоминает Набоков. В позднѣйшей правительственной деклараціи 26 апрѣля перечислялось то, что сдѣлано "призванное к жизни великим народным движеніем правительство за два мѣсяца своего пребыванія у власти, согласно обязательству, скрѣпленному "присягой" для осуществленія "требованія народной воли" (подразумѣвалось "соглашеніе" 2 марта): ..."наряду с напряженной дѣятельностью, посвященной текущим и неотложным нуждам государственной жизни, оборонѣ страны от внѣшняго врага, ослабленію продовольственнаго кризиса, улучшенію транспорта, изысканію необходимых для государства финансовых средств – оно уже осуществило ряд реформ, перестраивающих государственную жизнь Россіи на началах свободы, права. Провозглашена амнистія. Отмѣнена смертная казнь. Установлено національное и вѣроисповѣдное равенство. Узаконена свобода собраній и союзов. Начата коренная реорганизація мѣстнаго управленія и самоуправленія на самых широких демократических началах... Из необходимых для этой цѣли законоположеній изданы уже постановленія о выборах в Городскія Думы и о милиціи. Выработаны и будут изданы в самом непродолжительном времени постановленія о волостном земствѣ, о реформѣ губернскаго и уѣзднаго земства, о мѣстных правительственных органах, мѣстном судѣ и об административной юстиціи. Установлен план работы по составленію Положенія о выборах в Учр. Собраніе... В отношеніи устройства арміи... осуществляются демократическія реформы, далеко опережающія все, что сдѣлано в этом направленіи в наиболѣе свободных странах міра... Для подготовки к Учр. Собранію проекта справедливаго и согласнаго с интересами народа рѣшенія великаго земельнаго вопроса образован Главный Земельный Комитет. .. Отношеніе Правительства к національным вопросам нашло себѣ ясное и опредѣленное выраженіе в актах, идущих навстрѣчу автономіи Финляндіи, в признаніи за Польшей прав на объединеніе и государственную независимость... Призванное к жизни великим народным движеніем, Временное Правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственнаго управленія оно полагало не насиліе и принужденіе, а добровольное повиновеніе свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силѣ. С тѣх пор, как Врем. Правительство стоит у власти, оно ни разу не отступило от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его винѣ, ни для одного теченія общественной мысли им не создано насильственной преграды".

К сожалѣнію, проза жизни требовала другого – не творческих предположеній, а творческаго осуществленія. Второго марта, когда опредѣлялись "требованія народной воли", во имя сочетанія двух сил, совершивших революцію, были отброшены всѣ соціально-экономическія программы, которыя неизбѣжно и властно должны были выдвинуться на другой же день. Новое правительство оказалось без соціальной программы – без того минимума, который надлежало осуществить и переходное время, до Учредительнаго Собранія. Без такого удовлетворенія вожделѣнных мечтаній масс никакая власть ни при каких условіях не могла бы "канализировать" (выраженіе Милюкова) революціонную стихію, ибо ее нельзя было успокоить и удовлетворить только словесным пафосом о политических и гражданских свободах. Когда впослѣдствіи б. лидер "цензовой общественности" на іюньском съѣздѣ партіи к. д. говорил, что задача партіи "защитить завоеванія революціи, но не углублять ее", его слова не могли звучать в унисон с тогдашним воспріятіем масс, но и в дни мартовскаго "общенароднаго порыва" они были бы чужды.

Мѣшало не классовое сознаніе буржуазнаго правительства, на котором революціонные демагоги строили свою агитацію. Невѣрно, что Временное Правительство представляло "интересы капитала и крупнаго землевладѣнія", несмотря на присутствіе в нем "нѣскольких либеральных людей", как утверждал представитель читинскаго Совѣта Пумпянскій на мартовском Совѣщаніи Совѣтов. И не только он, но и всѣ единомыслившіе с ним. Полк. Пронин вспоминает, как в. кн. Сергѣй Мих. узнав о составѣ временнаго правительства, замѣтил нѣсколько поверхностно: "все богатые люди". "Князь – богач" – повторил о кн. Львовѣ Троцкій. Нѣт, милліоны Терещенко и Коновалова рефлекторно не окрашивали политики "благовѣрнаго правительственнаго синклита" (под таким титлом в церквах поминалась "революціонная" власть). Неудачный термин – "цензовая общественность" не покрывал собою Временное Правительство. Послѣднее далеко не представляло собою "гармоническое цѣлое", но, как цѣлое, оно пыталось не сходить с позицій арбитра между классовыми стремленіями – лидер "революціонной демократіи" Церетелли с полной искренностью мог говорить, что правительство не вело "классовой политики"[472]

[Закрыть].

Правительство было в тисках той презумпціи, в атмосферѣ которой оно возникло. От этого гипноза оно не могло окончательно отрѣшиться, несмотря на грозные симптомы иногда клокочущей и бурлящей стихіи. В сознаніи в гораздо большей степени отпечатлѣлся тот общій облик февральских дней, который побудил "Рѣчь" назвать русскую революцію "восьмым чудом свѣта" и внушил нѣкоторую иллюзію политикам, что страна на первых порах может удовлетвориться своего рода расширенной программой прогрессивнаго блока: "в странѣ нѣт и признаков волненій и событій, возбуждающих опасенія" – говорил Родзянко на частном совѣщаніи членов Гос. Думы 5 марта. В критическіе часы впослѣдствіи в интимных бесѣдах – как записывают современники – члены Правительства признавались, что они "вовсе не ожидали, что революція так далеко зайдет". "Она опередила их планы и скомкала их" – записывает ген. Куропаткин бесѣду с кн. Львовым 25 апрѣля: "стали щепками, носящимися по произволу революціонной волны". Дѣйствительность была не так уж далека от безвыходнаго положенія, характеристику котораго давали послѣднія слова премьера. Жизнь довольно властно предъявляла свои требованія, и Правительство оказывалось вынужденным итти на уступки – творить не свою программу, а слѣдовать за стихіей. Оно попадало между молотом и наковальней – между требованіями подлинной уже "цензовой общественности", маложертвенной и довольно эгоистично и с напором отстаивавшей свои имущественные интересы, и требованіями революціонной демократіи, защищавшей реальные, а подчас и эфемерные интересы трудовых классов – эфемерные потому, что революція, как впослѣдствіи выразился один из лидеров "революціонной демократіи", "инерціей собственнаго движенія была увлечена за предѣлы реальных возможностей" (Чернов). Эту "инерцію собственнаго движенія" проще назвать демагогіей, ибо всѣ безоговорочныя ссылки па "желѣзную логику развитія революціи", которую на подобіе "лавины, пришедшей в движеніе, никакія силы человѣческія не могут остановить" (Троцкій), являются попытками или запоздалаго самооправданія или безотвѣтственнаго политиканства. Достаточно ярко выразил закон "инерціи" на мартовском Совѣщаніи Совѣта уфимскій делегат большевик Эльцин, не оторвавшійся еще тогда от общаго соціалистическаго русла и возражавшій "дорогому нам всѣм" меньшевику Церетелли; этот враг "государственнаго анархизма" линію поведенія революціонной демократіи опредѣлял так: "она должна заключаться в том, чтобы выше и выше поднимать революціонную волну, чтобы не дать ей возможности снизиться, ибо... если эта волна снизится, то... останется отмель, и на этой отмели останемся мы... а Временное Правительство будет в руслѣ рѣки, и тогда нам не сдобровать".

Мы не знаем, сумѣло ли бы правительство иного состава – правительство, рожденное на почвѣ большей или меньшей договоренности о войнѣ и соціальной программѣ минимум, которую надлежало осуществить в "переходное время" – до Учр. Собранія[473]

[Закрыть], преодолѣть многообразную стихійную «лавину»; оно встрѣтило бы к тому же большее противодѣйствіе со стороны тѣх классов, которые в общем поддерживали политику власти «цензовой общественности». Вокруг такого неизбѣжно коалиціоннаго правительства могло бы создаться, если не однородная правительственная партія, то объединеніе партійных группировок, связанное как-бы круговой порукой – оно давало бы правительству большую базу, чѣм легко улетучивающіяся настроенія «медового мѣсяца». Такое правительство могло бы дѣйствовать смѣлѣе и рѣшительнѣе, и ему легче было бы противостоять демагогіи. Если договор был немыслим в момент, когда нужно было немедленно дѣйствовать, то ход революціи неизбѣжно предоставлялся игрѣ случайностей. Временному Правительству перваго состава побороть стихію органически было не под силу. Уже 2-го Гиппіус записала свои «сомнѣнія насчет будущаго» – ея сомнѣнія аналогичны тѣм, которыя высказывал Кривошеин: «революціонный кабинет не содержит в себѣ ни одного революціонера, кромѣ Керенскаго». ..."Я абсолютно не представляю себѣ, во что превратится его (Милюкова) ум в атмосферѣ революціи. Как он будет шагать на этой горящей, ему ненавистной почвѣ... Тут нужен громадный такт; откуда – если он в несвойственной ему средѣ будет вертѣться?" Психологія, отмѣченная беллетристом-наблюдателем, в гораздо большей степени вліяла на неустойчивую политику власти, нежели отсутствіе того волевого импульса, которое так часто находят в дѣйствіях Временнаго Правительства[474]

[Закрыть]. Рѣшительнѣе других выразил это мнѣніе вышедшій из состава Правительства и мечтавшій о крутых контр-мѣрах для борьбы с революціей Гучков; он опредѣлял характер правительства словом «слякоть». (Запись Куропаткина 14-го мая); нѣкоторое исключеніе Гучков дѣлал для Милюкова... Суть же была не в «интеллигентском прекраснодушіи», а в том, что правительство усваивало декларативный «язык революціи», т. е., в нѣкоторой степени дух времени, но не ея сущность. Отсюда рождалось впечатлѣніе, что Правительство является лишь «плѣнником революціи», как выразился один из ораторов большевицкой конференціи в концѣ марта.

2. Восьмичасовой рабочій день.

Конечно, невѣрно утвержденіе Керенскаго в третьей его книгѣ, предназначенной для иностранцев (L'Experience), что соціальному творчеству Временнаго Правительства была положена преграда той клятвой, которую члены Правительства вынуждены были дать – не осуществлять никаких реформ, касающихся основных государственных вопросов: такой клятвы члены Правительства не давали, и во всяком случаѣ она не воспрепятствовала почти в первые дни декларативно провозгласить, по тактическим соображеніям, независимость Польши[475]

[Закрыть]. Слѣдует признать, что огромной препоной для соціальных экспериментов являлась война с ея напряженными экономическими требованіями. Сама по себѣ война психологически могла содѣйствовать воспріятію тѣх соціально-экономических заданій, которыя ставили соціалистическія партіи. Весь мір, в той или иной степени, переходил к планомѣрному государственному вмѣшательству в народное хозяйство. Далее до революціонное «царское» правительство в Россіи вынуждено было робко вступить на путь регулированія и контроля производства. Но революція, символизировавшая собою хирургическую операцію над общественным организмом, грозила зарѣзать ту курицу, которая несла во время войны, по выраженію Шингарева, «золотая яйца». В этой несовмѣстимости революціи с войной и крылась причина подлинной трагедіи Россіи – трагедіи, из которой без потрясеній, при растущем экономическом кризисѣ, найти выход было чрезвычайно трудно.

Иллюстраціей к сказанному представляется исторія вопроса о восьмичасовом рабочем днѣ, стихійно выдвинувшагося в Петербургѣ в первые же дни и отнюдь не по иниціативѣ Совѣта – скорѣе даже "вопреки директивам" центра. Вопрос возник в связи с вынесенной по докладу Чхеидзе 1170 голосами против 30 резолюціей Совѣта 5-го марта по поводу прекращенія политической стачки. Указывая, что "первый рѣшительный натиск возставшаго народа на старый порядок увѣнчался успѣхом и в достаточной степени обезпечил позицію рабочаго класса в его революціонной борьбѣ". Совѣт признал "возможным нынѣ же приступить к возобновленію работ в петроградском районѣ с тѣм, чтобы по первому сигналу вновь прекратить начатая работы". Возобновленіе работ – мотивировал Совѣт – "представляется желательным в виду того, что продолженіе забастовок грозит в сильнѣйшей степени разстроить уже подорванныя старым режимом продовольственныя силы страны". "В цѣлях закрѣпленія завоеванных позицій и достиженія дальнѣйших завоеваній" Совѣт "одновременно с возобновленіем работ" призывал к "немедленному созданію и укрѣпленію рабочих организацій всѣх видов, как опорных пунктов для дальнѣйшей революціонной борьбы до полной ликвидаціи стараго режима и за классовые идеалы пролетаріата". Вмѣстѣ с тѣм Совѣт объявлял, что он приступает к "разработкѣ программы экономических требованій, которыя будут предъявлены предпринимателям (и правительству) от имени рабочаго класса". В послѣдующем обращеніи к рабочим, в связи с происходившими "недоразумѣніями и конфликтами", Совѣт 9 марта отмѣчал, что "за небольшими исключеніями рабочій класс столицы проявил поразительную дисциплину, вернувшись к станкам с такой же солидарностью, с какой он оставил их нѣсколько дней тому назад, чтобы подать сигнал к великой революціи"[476]

[Закрыть]. Это «небольшое исключеніе», под вліяніем пропаганды большевиков, заявило о своем не подчиненіи директивам Совѣта, потому что, как говорилось, напр., в резолюціи рабочих завода «Динамо», «революціонная волна не захватила всей Россіи» и «старая власть еще не рухнула» – при таких условіях о «ликвидаціи забастовок не может быть и рѣчи». Однородных по внѣшней формѣ резолюцій требованіем «немедленнаго ареста Николая и его приспѣшников» мы коснемся в другом контекстѣ[477]

[Закрыть]. В них, кромѣ призывов к «прекращенію кровавой бойни», «классам неимущим ненужной» и т. д., заключалось и требованіе установленія 8-часового рабочаго дня. Таков был боевой лозунг, выставленный большевиками; он искони органически вошел в сознаніе рабочей среды и потому легко был воспринят и на тѣх собраніях, на которых в «лойяльных» резолюціях о возобновленіи работ как бы высказывалось довѣріе Временному Правительству: "только 8-часовой рабочій день может дать пролетаріату, – говорилось в одной из них, принятой в Москвѣ – возможность на широкое активное участіе в политической и профессіональной борьбѣ. Только полное раскрѣпощеніе рабочаго класса от тяжелой изнурительной работы может дать возможность рабочему классу стоять на стражѣ интересов своего народа и принять участіе в созывѣ Учредительнаго Собранія... Полагая, что лозунг о 8-часовом рабочем днѣ является также политическим лозунгом, а потому осуществленіе рабочаго дня не может быть отложено на будущее, необходимо немедленно провести в жизнь 8-часовой рабочій день для всѣх наемных работников"[478]

[Закрыть].

Красной нитью в огромном большинствѣ резолюцій о введеніи 8-часового раб. дня (по крайней мѣрѣ в Москвѣ) проходит мысль о необходимости введенія его в обще-государственном масштабѣ: "Временное Правительство особым декретом впредь до утвержденія закона о нормировкѣ рабочаго дня должно установить 8-часовой рабочій день на всю Россію".

Жизнь, однако, опережала академическія рѣшенія, и на заводах послѣ возстановленія работ происходило "непрерывное недоразумѣніе" – явочный порядок введенія ограничительнаго рабочаго времени, смѣна администраціи и т. д. В воззваніи 9 марта петроградскій Совѣт, высказываясь против "разрозненных выступленій отдѣльных фабрик", осуждая "абсолютно недопустимые эксцессы" (порча матеріалов, поломка машин и насилія над личностью), которые "способны лишь причинить величайшій вред рабочему дѣлу, особенно в переживаемый тревожный момент", еще раз подчеркнул, что он разрабатывает "перечень общих экономических требованій, которыя будут предъявлены фабрикантам и правительству от имени рабочаго класса". В то же время Совѣт предостерегал предпринимателей против "недозволительных" в отношеніи к "борцам за освобожденіе родины" попыток явнаго и тайнаго локаута и грозил, что "принужден будет с величайшей энергіей вступить в борьбу с этими злоупотребленіями предпринимателей, особенно постыдными в переживаемые нами дни"... в случаѣ закрытія фабрик Совѣту "придется поставить перед рабочим классом, перед городским общественным управленіем и перед Временным Правительством вопрос о муниципализаціи подобных предпріятій или о передачѣ их в управленіе рабочих коллективов".

Под вліяніем этого низового "террора" петербургское общество фабрикантов и заводчиков само, при посредничествѣ министра торговли и промышленности Коновалова, обратилось в Совѣт для улаженія возникшаго конфликта с рабочими, и 10-го было достигнуто соглашеніе, устанавливающее впредь до изданія закона о нормировкѣ рабочаго дня 8-часового "дѣйствительнаго труда" (сверхурочныя работы по особому соглашенію), учрежденія совѣта старост (фабрично заводскаго комитета) и примирительных камер. В Москвѣ соглашеніе не удалось в силу непримиримой позиціи, занятой мѣстным Обществом фабрикантов и заводчиков, хотя в рядѣ районов предприниматели (крупные) давали свое согласіе на введете 8-часового рабочаго дня. В результатѣ нормированіе продолжительности дня труда стало производиться "самовольно" по отдѣльным предпріятіям, и московскому Совѣту задним числом пришлось 18 марта санкціонировать своим авторитетом то. что было достигнуто "явочным порядком"[479]

[Закрыть]. Совѣт постановил: «признать необходимым введеніе 8-часового рабочаго дня по всей странѣ; обратиться к Временному Правительству с требованіем о немедленном изданіи соотвѣтствующаго декрета и призвать всѣ Совѣты Р. Д. поддержать это требованіе. В Москвѣ же, не дожидаясь изданія такого декрета, ввести 8-часовой рабочій день, допуская сверхурочныя работы только в отраслях промышленности, работающей на оборону, производящей предметы первой необходимости и по добычѣ топлива».

Соотвѣтствующая волна прокатилась по всей Россіи, причем борьба за 8-часовой рабочій день принимала либо петербургскую, либо московскую форму, т. е., заключалось или соглашеніе с организаціями фабрикантов и заводчиков или нормировка труда вводилась рабочими явочным "революціонным" порядком и санкціонировалась односторонним актом мѣстнаго Совѣта. Это бытовое двоевластіе было, однако, довольно чуждо мысли самочинаго законодательства; можно сказать, что господствовала формулировка, данная на одном из Московских рабочих собраній: "Мы вводим 8-часовой рабочій день с 17 марта и требуем от Совѣта Р. Д. вынести резолюцію о его введеніи, а от Временнаго Правительства поставить свой штемпель ".

Как же реагировала власть, которой предлагалось поставить авторитетный "штемпель" законодательной санкціи к тому, что в жизни достигалось "революціонным" путем? Она в сущности бездѣйствовала. 6 марта Правительство одобрило спеціальное обращеніе министра торговли и промышленности Коновалова. Революціонный министр говорил о трудѣ, который является "основой производительной силы страны" и от "успѣхов котораго зависит благополучіе. родины". "Искренне" стремясь "к возможно полному удовлетворенно трудящихся", министр считал "неотложной задачей правильную постановку и надлежащее развитіе рабочаго вопроса". "Свободная самостоятельность и организація трудящихся" (т. е., профессіональные союзы)  – констатирует обращеніе – "является одним из главнѣйших условій экономическая) возрожденія Россіи". Это были все общія слова, т. е., революціонная риторика... 10-го Исполнительный Комитет Совѣта, узнав от своего уполномоченнаго Гвоздева, что петербургскіе фабриканты и заводчики согласны ввести 8-часовой рабочій день, постановил: "предложить Временному Правительству издать указ о 8-час. раб. днѣ по всей Россіи до Учредительнаго Собранія". Правительство немедленно реагировало, и в журналѣ засѣданія того же 10 марта значится: "предоставить министру торговли и промышленности войти в обсужденіе вопроса о возможности и условіях введенія сокращеннаго рабочаго времени в различных мѣстностях Россіи по отдѣльным группам предпріятій и представит, предположенія свои на разсмотрѣніе Временнаго Правительства". На этом все дѣло и остановилось – само Правительство дальше подготовки мѣр к введенію 8-часового рабочаго дня в предпріятіях военнаго и морского вѣдомства не пошло. Как будто трудно послѣдовать за воспоминаніями Керенскаго и признать, что Коновалов в согласіи с фабрикантами 11 марта "ввел уже 8-часовой рабочій день на фабриках и заводах Петрограда". Очень сомнительно, чтобы в министерств торговли и промышленности "в порядкѣ спѣшности" дѣйствительно разрабатывался "законопроект о 8-часовом рабочем днѣ", как, отвѣчал Исполнительный Комитет на многочисленные и настойчивые запросы из провинціи, указывая, что о вступленіи закона в силу будет "своевременно объявлено".

Собравшееся в концѣ марта "Совѣщаніе Совѣтов" не могло пройти мимо развертывавшейся борьбы за сокращеніе рабочаго дня. "Основной вопрос революціи", поставленный на очередь в огромной полосѣ Россіи, во всяком случаѣ, в крупных центрах, не получил еще "законодательнаго установленія" – указывал докладчик. И Совѣщаніе в резолюціи о введеніи 8-часового рабочаго дня предлагало правительству издать соотвѣтствующій декрет с оговоркой о необходимости допущенія сверхурочных работ в тѣх отраслях промышленности, который работают на нужды обороны и связаны с продовольствіем страны. Совѣщаніе правильно учитывало, что 8-часовой рабочій день не является только вопросом экономической выгоды рабочаго класса, но крайне ослабляет реалистичность своей позиціи, выдвигая наряду с соображеніями о необходимости участія рабочаго класса с переходом Россіи к демократическому строю в общеполитической и культурной жизни страны, но и довольно апріорныя заботы об "ослабленіи кризиса в будущем", о необходимости "позаботиться о смягченіи ужасов грядущей безработицы и об облегченіи пріисканія заработка тѣм, которые вернутся послѣ окончанія войны из арміи". Совѣщаніе поручило Исполнительному Комитету петроградскаго Совѣта вступить с Временным Правительством в переговоры о порядкѣ введенія 8-часового рабочаго дня[480]

[Закрыть].

В законодательном порядкѣ дѣло мало подвинулось вперед[481]

[Закрыть]. В итогѣ получилась анархія на мѣстах, гдѣ при отсутствіи указаній из центра, почти неизбѣжно пышным цвѣтом расцвѣтало «революціонное правотворчество», т. е., то, что выше было названо бытовым двое-властіем. Показательным примѣром подобнаго мѣстнаго законодательства служит «обязательное постановленіе» о восьмичасовом рабочем днѣ и примирительных камерах, изданное Борисовским (Минской губ.) Исполнительным Комитетом за подписью и. д. уѣзднаго правительственнаго комиссара прап. Вульфіуса на исходѣ второго мѣсяца революціи – 26 апрѣля. Принципіальное рѣшеніе о введеніи 8-час. рабочаго дня в Борисовѣ было принято еще 28 марта; 18 апрѣля положеніе о нормировкѣ труда было осуществлено «явочным порядком»; 26 апрѣля с единогласнаго одобренія "примирительной камеры[482]

[Закрыть] издано было особое «обязательное постановленіе» для «закрѣпленія позицій рабочаго пролетаріата». Очевидно, не без вліянія правительственнаго воззванія к рабочим, обслуживающим учрежденія фронта[483]

[Закрыть], борисовскіе законодатели к общему положенію о 8-час. рабочем днѣ вводили новеллу, по которой «впредь до окончанія войны» всѣм предпріятіям, «непосредственно и косвенно» работающим на оборону, предоставляется устанавливать «обязательные для рабочих и служащих сверхурочные рабочіе часы», оплачиваемые полуторной платой, при чем в виду Борисовской близости к фронту, всѣ «заводы, фабрики и торгово-промышленныя предпріятія» признавались работающими на оборону; на всѣх предпріятіях учреждались заводскіе комитеты; на примирительную камеру возлагалась обязанность выработать «минимум заработной платы»... Наконец, Исполнительный Комитет объявлял, что пріостановка предпріятія, чрезвычайно вредная для обороны, повлечет за собой «секвестрацію его».

Все это "законодательное" творчество шло внѣ правительственнаго контроля. Нерѣшительность или медлительность Правительства сильно снижали его революціонный авторитет в рабочей массѣ тѣм болѣе, что реальная борьба за 8-часовой рабочій день сопровождалась в "буржуазной" печати довольно шумной противоположной кампаніей. В ней приняли участіе и марксистскіе экономисты, с добросовѣстностью догматиков доказывающіе. нецѣлесообразность и утопичность осуществленія рабочаго лозунга в момент хозяйственнаго кризиса[484]

[Закрыть]. Усвоить эту догматичность довольно трудно, ибо было слишком очевидно, что в взбудораженной атмосферѣ революція естественно приводит к пониженности труда; 8 часов «действительной» работы, как выражалось петербургское соглашеніе 10-11 марта, для народнаго хозяйства имѣло несравненно большее значеніе, чѣм сохраненіе фиктивных норм[485]

[Закрыть].

* * *

Политическій такт для противодѣйствія демагогіи всякаго рода экстремистов требовал декларативнаго объявленія рабочаго лозунга. Промышленники не могли не понимать этой элементарной истины. В собраніи матеріалов «Рабочее движеніе в 1917 г.» имѣется показательный документ, воспроизводящій апрѣльское обращеніе Омскаго биржевого комитета, как «офиціальнаго представителя интересов торговли и промышленности в Омском районѣ», к владѣльцам мѣстных промышленных предпріятій. Омскій комитет обращался к предпринимателям с «убѣдительной просьбой» принять выработанныя Совѣтом условія введенія 8-часового рабочаго дня. «Принятіе этих условій – говорило обращеніе – властно диктуется государственной необходимостью и правильно понятыми интересами промышленности». Биржевой комитет, считая пріостановку работ на оборону «преступной», выражал надежду, что промышленники «пожертвуют частью своих интересов и не явятся виновниками обостренія классовой борьбы в данный исключительной важности историческій момент». И когда центральныя организаціи промышленников с нѣкоторым напором оказывали воздѣйствіе на Правительство в смыслѣ законодательнаго непринятія гибельной по своим послѣдствіям той «временной уступки», на которую они должны были пойти, то в их формальной аргументаціи (докладная записка в мартѣ горнопромышленников Урала), дѣйствительно, трудно не усмотрѣть стремленія, при неопределенности экономических перспектив лишь выиграть время, пока не выяснится, в какую сторону склонится «стрѣлка революціонной судьбы». Такое впечатлѣніе производит, напримѣр, запоздалое (в маѣ) постановленіе московскаго биржевого комитета. В нем говорилось: «Вопрос о 8-часовом рабочем днѣ не может быть разсматриваем, как вопрос о взаимном соглашеніи между предпринимателями и рабочими, так как он имѣет значеніе общегосударственное... почему он не может быть даже предметом временнаго законодательства, а должен быть рѣшен волею всего народа в правильно образованных законодательных учрежденіях... всякое разрѣшеніе этого вопроса в ином порядкѣ было бы посягательством на права народнаго представительства». Поэтому промышленники «не признают для себя возможным разрѣшать его в данный момент, как бы благожелательно ни было их отношеніе к интересам рабочих». В итогѣ в маѣ, когда уже существовало новое «коалиціонное» правительство, лишь начали «выяснять» трудный вопрос о 8 час. рабочем днѣ, как писал в «Русском Словѣ» извѣстный финансист проф. Бернацкій.

Для промышленников вопрос о продолжительности рабочаго дня главным образом являлся проблемой экономической, связанной с повышеніем заработной платы. За "восьмичасовой кампаніей" послѣдовала и столь же стихійно возникшая борьба за повышеніе тарифных ставок, не поспѣвавших за паденіем денежных цѣнностей и дороговизной жизни – борьба, осложненная органически связанной с переживаемым хозяйственным кризисом проблемой организаціи производства, как единственнаго выхода из кризиса. Эта экономическая и соціальная борьба хронологически уже выходит за предѣлы описанія мартовских дней, когда лишь намѣчались признаки будущей революціонной конфигураціи. Так. московская областная конференція Совѣтов 25-27 марта единогласным рѣшеніем приняла постановленіе добиваться немедленнаго проведенія в законодательном порядкѣ (а до того фактическое осуществленіе в "мѣстных рамках и в организованных формах") "всей экономической минимальной программы соціалистических партій": 8-часовой рабочій день, минимум заработной платы, участіе представителей рабочих на равных правах с предпринимателями во всѣх учрежденіях, руководящих распредѣленіем сырого матеріала. В жизни "фактическое осуществленіе" соціалистических постулатов (в теоріи представлявшееся в видѣ "твердых шагов организованной демократіи", а на практикѣ, по характеристикѣ "Извѣстій" – "необузданной перестройкой") приводило к довольно уродливым формам "рабочаго контроля", требованій подчас заработной платы, обезпечивающей "свободную и достойную жизнь'", но не соотвѣтствующей экономической конъюнктурѣ.

Демагогія, вольная и невольная[486]

[Закрыть], конечно, и здѣсь сыграла свою зловредную роль, парализуя трезвую оцѣнку рабочей тактики, которую давала, напримѣр, общая резолюція по рабочему вопросу, принятая на Совѣщаніи Совѣтов. В ней на тяжеловатом офиціальном языкѣ говорилось: «...в обстановкѣ войны и революціи пролетаріат... должен особенно строго взвѣшивать фактическое соотношеніе матеріалов и общественных сил труда и капитала, определяемое, главным образом, состояніем промышленности и степенью организованности рабочаго класса, памятуя, что теперь больше, чѣм когда либо, экономическая борьба пріобрѣтает характер борьбы политической, при которой важную роль играет отношеніе к требованіям пролетаріата остальных классов населенія, заинтересованных в укрѣпленіи новаго строя». Демагогическіе призывы находили отзвук в массѣ в силу не только примитивной психологіи ''неимущих". «Легенда» относительно астрономической прибыли промышленности, работавшей на оборону страны, крѣпко укоренилась в общественном сознаніи – об этой «сверхприбыли» не раз с ораторской трибуны старой Государственной Думы говорили депутаты даже не лѣвых фракцій, а правых и умѣренных, входивших в прогрессивный блок[487]

[Закрыть]. Допустим, что довоенное процвѣтаніе промышленности и ея искусственная взвинченность в первый період войны были уже в безвозвратном прошлом, что эти прибыли истощились в дни изнурительной и затяжной міровой катастрофы, и что промышленность – как доказывают нѣкоторые экономисты – вошла в революціонную полосу разстроенной и ослабленной – побороть укоренившуюся психологію нельзя было отвлеченным, научным анализом, тѣм болѣе, что свѣдѣнія о «колоссальных военных барышах» отдѣльных промышленных и банковских предпріятій продолжали появляться на столбцах періодической печати и на устах авторитетных дѣятелей революціи, не вызывая опроверженій. Даже такой спокойный и по существу умѣренный орган печати, как московскія «Русскія Вѣдомости», нѣсколько позже в связи с августовским торгово-промышленным съѣздом, негодовал на то, что съѣзд «совершенно закрыл глаза на вакханалію наживы». В годы войны неслыханные барыши (50-71%) 15-16 гг. – признавала газета – «внесли заразу в народныя массы». «Чудовищность» требованій повышенія заработной платы в революціонное время все же была относительна, как ни далека была жизнь от тезы, что «смысл русской революціи» заключался в том, что «пролетаріат выступил на защиту русскаго народнаго хозяйства, разрушеннаго войной». (Покровскій). Когда мемуаристы говорят о требованіях прибавок в 200-300% и болѣе (утвержденія эти безоговорочно переходят па страницы общих исторических изысканій), они обычно не добавляют, что эти прибавки разсчитывались по довоенной шкалѣ: поправка на систематическое паденіе цѣнности рубля во время революціи сводит эту «чудовищность» к прозаической конкретности – данныя статистики, как будто объективно устанавливают, что рост заработной платы и общем продолжал отставать от цѣн на продукты питанія[488]

[Закрыть]. Ненормальность положенія, когда заработную плату приходилось выплачивать в счет основного капитала предпріятія, как неоднократно указывали представители промышленников в совѣщаніях, созываемых впослѣдствіи министерством торговли и промышленности, приводила к требованіям повышенія государством цѣны на фабрикаты, производимые на оборону: уступки промышленников рабочим – говорил Некрасов на Московском Государственном Совѣщаніи – фактически перекладывались на государство. Послѣднее обращалось к главному своему ресурсу – выпуску бумажных денег.