Текст книги "Мартовскіе дни 1917 года"
Автор книги: Сергей Мельгунов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 56 страниц)
«Вот Милліонная»... Вел. Князь имѣл очень взволнованный вид, – вспоминает Керенскій. Кн. Львов и Родзянко изложили взгляд большинства, Что сказал Родзянко, «пространно», по словам Милюкова, мотивировавшій необходимость отказа «новаго императора», мы можем догадаться по его воспоминаніям. Говорил ли Родзянко о незаконности манифеста, о дефективности текста «конституціи», мы не знаем. Очевидно, центром были соображенія тактическія, вытекавшія из учета настроенія революціонных элементов: «для нас было совершенно ясно, Вел. Кн. процарствовал бы всего нѣсколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитіе в стѣнах столицы, которое бы положило начало общегражданской войнѣ. Для нас было ясно, что Вел. Кн. был бы немедленно убит и с ним всѣ сторонники его, ибо вѣрных войск уже тогда в своем распоряженіи не имѣл и поэтому на вооруженную силу опереться не мог. Вел. кн. Мих. Ал. поставил мнѣ ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он прімет престол, и я должен был ему отвѣтить отрицательно... Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомо6иль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поѣзда из него»...[276]
[Закрыть].
Наступила очередь Милюкова изложить позицію "меньшинства", т.е. свою собственную точку зрѣнія[277]
[Закрыть]. Вновь очень картинно изобразил Шульгин «потрясающую» рѣчь Милюкова – «Головой – бѣлый, как лунь»[278]
[Закрыть], лицом сизый от безсонницы, совершенно сиплый от рѣчей в казармах, на митингах, он не говорил, но каркал хрипло": если откажетесь – Россія погибла. Естественно, что именно в этом изложеніи всегда цитируется рѣчь Милюкова. Но с Шульгиным, как мемуаристом, всегда происходят небольшіе malentendus: депутат попал на Милліонную лишь к самому концу рѣчи Милюкова. Поэтому возьмем лучше ту общую характеристику ея, которую дал сам Милюков в своем уже историческом повѣствованіи: «Сильная власть, необходимая для укрѣпленія порядка, нуждается в опорѣ привычнаго для масс символа власти. Временное Правительство одно без монарха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океанѣ народных волненій; странѣ при таких условіях может грозить потеря всякаго сознанія государственности и полная анархія, раньше, чѣм соберется Учр. Собраніе, Временное Правительство одно до него не доживет» и т. д. По словам Керенскаго, Милюков говорил болѣе часа с большим спокойствіем и хладнокровіем, явно желая, по мнѣнію мемуариста, затянуть разговор до пріѣзда псковичей, надѣясь в них найти опору. Совсѣм иное объясненіе длинной рѣчи Милюкова и его состоянія – крайне возбужденнаго, а не спокойного – дали Алданову другіе участники совѣщанія (анонимные в статьѣ писателя): «это была как бы обструктція... Милюков точно не хотѣл, не мог, боялся окончить говорить, он обрывал возражавшаго ему, обрывал Родзянко, Керенскаго и всѣх»...[279]
[Закрыть]
По пріѣздѣ псковских делегатов был объявлен перерыв для взаимной информаціи. Послѣ нѣкоторых колебаній или размышленій Гучков рѣшил, что он должен поддержать позицію Милюкова, и объявил, что если Мих. Ал. присоединится к позиціи большинства, он не вступит в состав правительства.
По Керенскому послѣ перерыва говорил Гучков, по Шульгину – Керенскій. В изложеніи послѣдняго Керенскій сказал приблизительно так: В. В., мои убѣжденія республиканскія. Я против монархіи...[280]
[Закрыть].
Но я сейчас не хочу, не буду... разрѣшите вам сказать иначе... как русскій русскому, П. Н. Милюков ошибается. Приняв престол, Вы не спасете Россію!.. Наоборот. Я знаю настроеніе масс... Сейчас рѣзкое недовольство направлено именно против монархіи... именно этот вопрос будет причиной кроваваго разлада. Умоляю Вас, во имя Россіи, принести эту жертву. Если это жертва... Потому что, с другой стороны... я не в правѣ скрыть здѣсь, каким опасностям Вы лично подвергаетесь в случаѣ рѣшенія принять престол... Во всяком случаѣ я не ручаюсь за жизнь В. В."...[281]
[Закрыть].
Слово предоставлено было Гучкову (предсѣдательствовал как бы сам Мих. Ал.). Гучков был, по словам Керенскаго, краток и ясен. Французскому послу один из участников совѣщанія говорил, что Гучков, призывая Вел. Князя к патріотическому мужеству, указывал на необходимость в переживаемый момент выступить ему в качествѣ національнаго вождя. Если Вел. Кн. отказывается принять императорскую корону, то пусть примет на себя регентство, пока трон вакантен; пусть выступит в роли "покровителя націи", как именовался Кромвель. Вел. Кн. может дать торжественное обѣщаніе передать власть Учр. Собранію по окончаніи войны.
Была очередь Шульгина. Ему кажется, что он говорил "послѣдним"[282]
[Закрыть]. Шульгин обратил вниманіе на то, что тѣ, «кто должен быть.. опорой» Вел. Кн. в случаѣ принятія престола, т. е. почти всѣ члены новаго правительства, «этой опоры... не оказали». «Можно ли опереться на других? Если нѣт, то у меня не хватает мужества при этих условіях совѣтовать... принять престол»...
Шульгин не был последним – говорил еще раз Милюков, так как "вопреки соглашенію" за первыми рѣчами послѣдовали другія в "полемическом тонѣ". Милюков получил, наперекор "страстному противодѣйствію Керенскаго", слово для отвѣта. В нем он указал, что "хотя и правы утверждавшіе, что принятіе власти грозит риском для личной безопасности Вел. Князя и самих министров, но на риск, этот надо идти в интересах родины, ибо только таким образом может быть снята с даннаго состава лиц отвѣтственность за будущее. К тому же внѣ Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты Вел. Князя".
По утвержденію Керенскаго, Мих. Алек. казался уже утомленным и начинал терять терпѣніе[283]
[Закрыть]. По окончанію рѣчей (в представленіи Керенскаго, это было послѣ рѣчи Гучкова). Мих. Ал. выразил желаніе переговорить наединѣ с кн. Львовым и Родзянко, прежде чѣм принять окончательное рѣшеніе. По словам Караулова, он мотивировал свое желаніе тѣм, что ему, «крайне трудно принять рѣшеніе, раз между членами Думы нѣт единства»[284]
[Закрыть]. Родзянко пытался возразить, ссылаясь на общее соглашеніе дѣйствовать коллективно. Вопрошающій взгляд в сторону Керенскаго, как бы испрашивавшій у него согласія на частные разговоры. Керенскій нашел, что отказать Вел. Кн. в его просьбѣ неудобно. Караулов говорил, что и он настаивал на предоставленіи Мих. Ал. полной «возможности принять свободное рѣшеніе». Поэтому никто не возражал против «разговора» с двумя лицами... при условіи, что Мих. Ал. «ни с кѣм посторонним разговаривать не будет, даже по телефону»[285]
[Закрыть]. Своеобразная «свобода рѣшенія», которая дала впослѣдствіи повод в кругах, близких Мих. Ал., утверждать, что послѣдній был «взят мертвой хваткой»!.. Указанныя лица вмѣстѣ с Вел. Князем вышли в другую комнату.
* * *
Какія реальныя возможности открывались перед Михаилом Александровичем? Личныя настроенія и теоретическія выкладки пытавшихся предугадать событія политиков не создавали еще базы для активнаго дѣйствія. В отрывках воспоминаній, напечатанных в "Совр. Зап.'', Милюков очень опредѣленно утверждал, что он хотѣл «рискнуть открытым конфликтом с революціонной демократіей» и разсчитывал тогда на успѣх, как он потом, нѣсколько позже, говорил Набокову. Набоков же считал эту возможность «чисто теоретической». "Несомнѣнно, – разсуждает в воспоминаніях Набоков, – для укрѣпленія Михаила потребовались бы очень рѣшительныя дѣйствія, не останавливющіеся перед кровопролитіем, перед арестом Исп. Ком. Совѣта Р. и С. Д... Через недѣлю, вѣроятно, все вошло бы в надлежащія рамки. Но для этой недѣли надо было располагать реальными силами... Таких сил не было. И сам по себѣ Михаил был человѣком, «мало или совсѣм не подходящим к той трудной, отвѣтственной и опасной роли, которую ему предстояло бы сыграть». «Вся совокупность условій была такова, что принятіе престола было невозможно», – заключает мемуарист. Не мог же Милюков, готовившійся «на собственный страх и риск» к «рѣшительной» игрѣ, не учитывать всей той обстановки, которую рисует Набоков?[286]
[Закрыть]. Алданов, опросившій «всѣх, кого только мог» о совѣщаніи в кв. кн. Путятиной, говорившій и с Милюковым, сообщает, что Милюков «совѣтовал Великому Князю в эту же ночь оставить Петербург с его революціонным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выѣхать в Москву, гдѣ еще была военная сила». «Три энергичных, популярных, на все готовых человѣка – на престолѣ, во главѣ арміи, во главѣ правительства – могли бы предотвратить развал страны». Великій князь Михаил лично был человѣк отважный, как свидѣтельствуют всѣ военные, видѣвшіе его в боевой обстановкѣ[287]
[Закрыть]. Во главѣ арміи стоял в. кн. Ник. Ник., человѣк достаточно энергичный и не помышлявшій в эти дни о капитуляціи – он мог, к тому же, опереться на сочувствіе всего высшаго команднаго состава, который видѣл в отказѣ от престола Мих. Ал. большую трагедію для фронта. Во главѣ правительства должен был неминуемо в таком случаѣ встать Милюков, ибо, как говорит он в качествѣ историка, «обѣ стороны (на совѣщаніи) заявили, что в случаѣ рѣшенія, несогласнаго с их мнѣніем, онѣ не будут оказывать препятствія и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут». Вакансія премьера освобождалась.
Надо предполагать, что, дѣлая предложеніе о переѣздѣ в Москву, Милюков не считал, очевидно, столь уже безоговорочным, как передает Набоков с его слов, что "в первые дни переворота гарнизон был в руках Гос. Думы". Не был он и всецѣло в руках Совѣта. Не было и того настроенія гражданской войны, в атмосферѣ которой могла родиться мерещившаяся Родзянко и др. опасность убійства Мих. Ал. Не думаю, чтобы и в квартирѣ кн. Путятиной, охраняемой нѣсколькими десятками преображенцев, чувствовался тот почти паническій страх, о котором разсказывает Шульгин: "Керенскій, – передает трепещущій Терещенко, – боится, чтобы не убили Великаго Князя: вот-вот какія-то бродящія кругом "банды" могут ворваться". Эти опасенія в большей степени зависѣли от настроенія молодого министра финансов революціоннаго правительства, бывшаго до революціи чуть ли не кандидатом на цареубійство, который, в изображеніи Шульгина, очень тяжело и непосредственно переживал сцену, разыгравшуюся на Милліонной: "Я больше не могу... что дѣлать, что дѣлать!..." "Маленькая анекдотичная подробность", переданная Гучковым, как будто говорит скорѣе за то, что Керенскій боялся появленія "банд" другого типа. Когда Гучков попробовал по телефону переговорить с женой и сообщить ей о своем пріѣздѣ, Керенскій пожелал знать, с кѣм будет говорить Гучков... У Керенскаго "было подозрѣніе, что я хочу вызвать какую-либо военную часть, которая силою заставила бы Михаила остаться на престолѣ"[288]
[Закрыть].
В Москвѣ, не пережившей "пороховых дней", внѣшне, как будто, было спокойнѣе. Но это спокойствіе отнюдь не означало, что московскія настроенія благопріятствовали осуществленію милюковской концепціи. Напомним, что приблизительно как раз в часы, когда шло совѣщаніе в кв. Путятиной, в Москвѣ обсуждали вопрос о монархіи до Учр. Собр. и основное намѣтившееся теченіе Третьяков, представитель торгово-промышленнаго класса, а не будущей "револоціонной демократіи", по газетному отчету выразил словами: "Не может быть рѣчи, чтобы послѣ Романова Николая вступил на престол Романов Михаил". Это было, может быть, скоро преходящее "опьянѣніе революціей", вскружившее даже наиболѣе "трезвые умы" в средѣ буржуазіи. С ним нельзя было не считаться, – оно распространилось на всю Россію: кн. Волконскій вспоминает, напримѣр, как в провинціальном Борисоглѣбскѣ "люди встрѣчались, обнимались, поздравляли", когда в связи с отреченіем пришло сообщеніе, что "старый порядок кончился". В такой общественной атмосферѣ монархическая традиція не могла быть "объединяющей и собирающей силой". В Москвѣ "опьянѣніе революціей" было, пожалуй, сильнѣе, чѣм в Петроградѣ, гдѣ, как рассказывал Караулов в Кисловодскѣ 16 марта, в "первые дни не знали, кто возьмет верх" и "боязнь контр-революціи у всѣх была большая". В Москвѣ боязни "контр-революціи" не было, и каким-то недоразумѣніем надо считать утвержденіе (историка или мемуариста – не знаю), что здѣсь "еще была военная сила", на которую мог разсчитывать "отчаянной смѣлости план", предложенный Милюковым в. кн. Михаилу. "Московскій гарнизон" еще 1 марта без всяких осложненій перешел всецѣло на сторону революціи. И сила сопротивленія возможной "контр-революціи" в Москвѣ представлялась гораздо значительнѣе, нежели в Петербургѣ. Это отчетливо видно из психологіи "крайне лѣвых", т. е. большевицких групп; лишь крайне плохой освѣдомленностью даже в общественных кругах можно объяснить отмѣтку Гиппіус 3-го, о Москвѣ, гдѣ "никакого Совѣта Р. Д. не существует".
Отдѣльные факты, взятые сами по себѣ, почти всегда противорѣчивы и ими одними нельзя иллюстрировать положеніе. Но сопоставленіе все-таки выясняет общую конъюнктуру. Вот резолюція, принятая в первые дни революціи в Петербургѣ на митингѣ рабочих и солдат в Самсоніевском братствѣ (Выборгская сторона) – она требует, чтобы Совѣт "немедленно" устранил Временное Правительство и этим правительством объявил бы себя. Из 1000 человѣк только 3 высказались против. Совсѣм другое настроеніе на заводѣ "Галерный Остров". Отношеніе к большевикам было таково, что "даже не давали выступать", – вспоминает рабочій Наратов,– "о передачѣ власти совѣтам' не хотѣли... слушать". Аналогичная картина и в революціонном гарнизонѣ. Опасность "гнѣва революціоннаго народа", который может обрушиться на агитаторов из большевицкаго лагеря, была столь "реальна", что даже представители ЦК, носившіе высокое званіе членов Исп. Комит. Совѣта Р. Д., вынуждены были, как утверждает Шляпников, – "временно" воздержаться ходить в тѣ казармы, гдѣ господствовали "ура-патріоты", и создавать опору путем "индивидуальной обработки". Шляпников вспоминает, как ему – "большевику" в одной из зал Таврическаго дворца солдаты, распропагандированные "оборонцами", "не давали говорить". Так было в отношеніи той партіи, которая – "единственная" среди партійных организацій – принимала непосредственное участіе в боевых дѣйствіях на улицах столицы! Мы говорили уже, что этот большевицкій дѣятель и историк революціи признает, что у "Временнаго Правительства тогда оружія было куда больше, чѣм у нас", – "соотношеніе сил не позволяло" большевикам ставить вопрос в плоскость "борьбы с оружіем в руках". В протоколѣ Исп. Ком. (9 марта) можно найти отмѣтку, что в Царском Селѣ "войска стоят за конституціонную монархію"... Припомним, что в Москвѣ позиція "крайних" была, пожалуй, болѣе выигрышна – они открыто пытались на первых порах требовать созданія временнаго революціоннаго правительства.
Надежды на Москву были эфемерны. Реальной опорой мог быть только фронт, плохо еще освѣдомленный о происшедшем, не захваченный настроеніем уличной революціонной стихіи. Едва ли новому императору трудно было бы в петербургской обстановкѣ выѣхать из столицы – "революціонныя рогатки" не так уже были непроницаемы. Всякое активное дѣйствіе, естественно, несет в себѣ долю риска, ибо случай играет здѣсь подчас слишком большую роль. A priori на фронтѣ можно было найти опору. Дѣло, конечно, не в тѣх патріотических буфонадах которыя имѣли мѣсто и к которым надлежит отнести и телеграмму Рузскому ген. ад. Хана-Нахичеванскаго 3 марта: "Прошу вас не отказать повергнуть к стопам Е. В. безграничную преданность гвардейской кавалеріи и готовность умереть за своего обожаемаго монарха". Люди в тѣ дни вообще имѣли склонность безотвѣтственно говорить от имени масс. При "нервном" и ''недовѣрчивом" отношеніи солдат в первые дни к совершившемуся[289]
[Закрыть], поддержку на фронтѣ можно было найти, тѣм болѣе, что Алексѣев своим авторитетом мог бы подкрѣпить петербургское начинаніе – он считал, как мы знаем, воцареніе Михаила, хотя бы временное, необходимым[290]
[Закрыть].
Рискнули ли бы главнокомандующіе на вооруженный конфликт, мы, конечно, не знаем, так как всѣ их стремленія в страдные дни сводились к стремленію избѣгнуть междоусобицы, пагубной в их глазах для успѣха войны... Но совершенно удивительно, что мысль снестись и предварительно переговорить с верховным командованіем не явилась у тѣх, кто призывал Вел. Князя идти на риск. Алексѣев тщетно пытался в теченіе всего дня найти этих политиков и добился Гучкова лишь тогда, когда вопрос был разрѣшен. Всякое дѣйствіе запаздывало и становилось, дѣйствительно, рискованным в момент, когда на улицах столицы развѣшивали уже плакаты о двойном отреченіи или раздавались листовки "Извѣстій", а за кулисами Исп. Ком. принимал уже постановленіе об арестѣ "династіи Романовых"[291]
[Закрыть]. На квартирѣ кн. Путятиной Вел. Князю предлагались теоретическія выкладки, болѣе умѣстныя в воспоминаніях, как, напр., у Набокова[292]
[Закрыть], но не предлагалось никакого конкретнаго плана дѣйствія. Вѣроятно, поэтому Мих. Ал. и проявлял признаки нетерпѣнія, о чем говорит Керенскій. Для лидера прогрессивнаго блока эта словесная скорѣе академическая постановка вопроса была естественна и до нѣкоторой степени соотвѣтствовала его характеру. Но Гучков? – человѣк болѣе практическаго дѣла, чѣм теоріи, человѣк, свыкшійся уже в предшествующіе мѣсяцы в заговорщической атмосферѣ подготовки дворцоваго переворота с мыслью о военном pronumentio и нащупывавшiй военныя части для дѣйствія? Очевидно, вся общественная атмосфера не подходила для дѣйственных актов против «революціонной демократіи». То, чего хотѣл теоретически Милюков 3 марта, Гучков, как сам разсказал впослѣдствіи, пытался в других условіях и с другим персонажем безуспѣшно осуществить через нѣсколько мѣсяцев.
Через полчаса вышел Великій Князь. Он сообщил «довольно твердо» ожидавшим, что его «окончательный выбор склонился в сторону мнѣнія, защищавшегося предсѣдателем Гос. Думы». Такова версія свидѣтеля-историка. Шульгин в иных тонах передает заключительную сцену. Вел. Кн. не договорил, «потому что... заплакал...».
Почему Мих. Ал. отказался "принять престол"? Не ясно ли из всего сказаннаго? Среди мотивов могли быть и соображенія, передаваемый полк. Никитиным, со слов кн. Брасовой: в. кн. Мих. Ал. не считал себя в правѣ взойти на престол, так как Царь не имѣл права отречься за наслѣдника. Именно по мнѣнію Никитина, человѣка близкаго к Мих. Ал., послѣдній был взят как бы "мертвой хваткой" и чувствовал себя одиноким, считал, что "правительство, против него настроенное, не даст ему возможности работать". Вел. Кн. не мог не знать и отрицательнаго отношенія к его кандидатурѣ в родственной великокняжеской средѣ. Все вело к одному... Керенскій "рванулся", "В. В.! Вы – благородный человѣк!" Он прибавил, что отнынѣ будет всегда заявлять это"[293]
[Закрыть].
"Пафос Керенскаго, – замѣтил историк, – плохо гармонировал с прозой принятаго рѣшенія. За ним не чувствовалось любви и боли за Россію, а только страх за себя"... Почему?! "Злостным вздором" звал Суханов эту отмѣтку историка. Вѣроятно, в ней надо видѣть отзвук тѣх слов Керенскаго, которыя в записи Ан. Вл. гласили: "Миша может погибнуть, с ним и они всѣ ". Странно, что и через 20 лѣт Милюков не нашел других слов, кромѣ «нерѣшительности» Вел. Князя и «трусости» Родзянко, помѣшавших осуществить предложенный план спасенія Россіи, для характеристики обстановки, в которой создавался «историческій акт» 3-го марта. Реалистичнѣе был тогда монархист кн. Львов, опредѣлившій в болѣе позднем разговорѣ по проводу с ген. Алексѣевым положеніе так: «благородное рѣшеніе в. кн. Мих. Ал. привлекло к нему симпатіи громадных масс и открывает в будущем возможность новых горизонтов и спасло его и нас от новой бури».
Для оформленія акта отреченія на Милліонную были вызваны юристы-государствовѣды Набоков и Нольде, а в перерыв кн. Путятина "просила всѣх завтракать". По свидѣтельству мемуаристов не остался только Милюков, сама же Путятина перечисляет лишь четырех среди завтракавших: Львов, Набоков, Шульгин и Керенскій[294]
[Закрыть]. Завтрак прошел в спокойной обстановки. Не показывает ли это, что страх, будто бы кто-то может ежеминутно «ворваться» не был силен? Пріѣхавшіе юристы соотвѣтственно передѣлали «слабый и неудачный» черновик проекта Некрасова. Мих. Ал. со своей стороны, внес нѣсколько поправок – по указанію Шульгина, двѣ: ссылку на Бога и замѣну словом «прошу» проектированнаго «повелѣваю». Караулов рассказывал Ан. Вл., что Мих. Ал. «настоял», чтобы акт был редактирован не в видѣ манифеста от имени императора, и всѣ выраженія «мы» замѣнил "я". Керенскій, также участвовавшій в обработкѣ некрасовскаго текста, увѣряет, что «особенно долго спорили» о происхожденіи временнаго правительства, Керенскій требовал исключить «волю народа». Помирились на том, чтобы было «волею народа по почину Гос. Думы», но в окончательном текстѣ «воля народа» все-таки исчезла.
Манифест гласил: "Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшаго Мнѣ Императорскій Престол в годину безпримѣрной войны и волненій народных. Одушевленный единою со всѣм народом мыслею, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое рѣшеніе в том лишь случаѣ воспріять Верховную Власть, если таковая будет воля Великаго народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованіем, через представителей своих в Учред. Собраніи, установить образ правленія и новые основные законы Государства Россійскаго. Посему, призывая благословеніе Божіе, прошу всѣх граждан Державы Россійской подчиниться Временному Правительству, по почину Гос. Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайшій срок на основѣ всеобщаго, прямого, равнаго и тайнаго голосованія Учредительное Собраніе своим рѣшеніем об образѣ правленія выразит волю народа".
Послѣ подписанія акт взял кн. Львов. Это было уже около 6 час. вечера. Перевернулась страница русской исторіи. Назрѣвавшій правительственный кризис благополучно разрѣшился. Набоков разсказывает, что кн. Львов, информируя прибывших на Милліонную юристов о мотивах их приглашенія, сообщил, что в результатѣ принятаго рѣшенія Милюков и Гучков выходят из состава правительства. "Что Гучков уходит, – добавил, яко-бы, Львов, – это не бѣда: вѣдь оказывается, что его в арміи терпѣть не могут, солдаты же его просто ненавидят. А вот Милюкова непремѣнно надо уговорить остаться". Набоков соглашался, что уход Милюкова был бы ''настоящей катастрофой", и направился в Таврическій дворец убѣждать вождя партіи к. д. не выходить из состава Временнаго Правительства. Оказалось, что на эту тему с Милюковым говорил уже Винавер. "Текст отказа" Михаила Милюкова удовлетворил и "кажется" послужил окончательным толчком для измѣненія принятаго раньше рѣшенія. Кто убѣдил Гучкова. Набоков не знал. Это сдѣлал, в свою очередь, Милюков – так разсказывает Гучков на страницах воспоминаній, напечатанных в "Пос. Новостях". Милюков, мало надѣявшійся на благополучный исход революціи, "всетаки был большим оптимистом, чѣм я". Керенскій говорит, что Гучкова убѣдили остаться, по крайней мѣрѣ на первые дни, тут же на совѣщаніи в минуты второго перерыва, когда Мих. Ал. совѣщался с Родзянко.
Надо думать, что Гучков согласился и вновь отказался, иначе непонятен характерный для обстановки нижеслѣдующій разговор по прямому проводу между Алексѣевым и полк. Энгельгардтом. Алексѣев только что закончил процитированную выше бесѣду с Гучковым по поводу отреченія Мих. Ал. (это было ближе уже к 7 час. вечера) и вызвал вновь Гучкова или Родзянко. "Родзянко занят неотложным дѣлом, – отвѣтил Энгельгардт: – "Гучков подал в отставку, временно я занимаюсь военным дѣлом и явился к аппарату. Может быть, найдете возможным переговорить со мною?" – "Я сейчас только окончил разговор с Гучковым, и он мнѣ ни одним словом не обмолвился о своей отставкѣ, указывая, напротив, что всѣ усилія свои посвятит на пользу арміи. Очень трудно рѣшать какіе бы то ни было вопросы, касающіеся дѣйствующей арміи, если отсутствует какая бы то ни было оріентировка в эти исключительные дни со стороны правительства. Если вы можете довести до свѣдѣнія предсѣдателя Совѣта Министров, то я прошу быть оріентирован о ходѣ дѣл, ибо отдавать распоряженіе с завязанными глазами (курсив мой) невозможно"[295]
[Закрыть]. «Час тому назад Некрасов сообщил мнѣ, что Гучков подал в отставку. В Думѣ его не было, а потому я позволил себѣ лично прибыть к аппарату, чтобы не задерживать вас. Из Ставки трижды вызывали Родзянко и Гучкова. Если вы говорили с Гучковым послѣ 18 часов, то, возможно, он взял отставку обратно. Передам нашу бесѣду кн. Львову немедленно»[296]
[Закрыть].
Думается, что на рѣшеніе Милюкова и Гучкова больше всего повліяла окружавшая обстановка. Становилось ясно, что историческій путь в данном отрѣзѣ времени шел не по тѣм линіям, которыя намѣчались теоретическими выкладками политиков: событія рождались "психологіей масс", как выразился кн. Львов в дальнѣйшем разговорѣ с Алексѣевым. Эту психологію масс в революціонной столицѣ Родзянко в разговорѣ с тѣм же Алексѣевым в 10 час. вечера опредѣлил словами: "Хотя эти акты (манифесты) не опубликованы, но слух о них прошел и встрѣчен населеніем с ликованіем. Произведен салют с крѣпости новому правительству в 101 выстрѣл". В дополненіе к словам Родзянко случайный фланер в то время на улицах столицы, толстовец Булгаков, вспоминает, что извѣстіе об отреченіи "Николая" и "Михаила" вызывало восторженное "ура". – "Всѣ были именинниками". В "низах" – на "улицѣ", переходящей в "демократію", общее настроеніе "против Романовых", – отмѣчает вновь Гиппіус. На пессимистическую реплику нач. штаба предсѣдатель Думы замѣтил: "Искренне сожалѣнію, что Ваше Высокопревосходительство так грустно и уныло настроены, что тоже не может служить благопріятным фактором для побѣды, а я вот и всѣ мы здѣсь настроены бодро и рѣшительно".
Скептики не только уступили всеобщему оптимизму, но и сами им заразились: Милюков на другой день сдѣлался даже самоувѣренным, как отмѣчают современники. Очевидно, он думал, что опытный рулевой сумѣет всетаки направить государственный корабль, вопреки революціонной стихіи, в надлежащее русло. Таким путем ему в первые, по крайней мѣрѣ, дни все еще рисовался путь, который он отстаивал на Милліонной. Об этом опредѣленно говорит офиціальная телеграмма 6 марта англійскаго посла в Лондон. Бьюкенен передавал Бальфуру, на основаніи своего разговора с Милюковым от означеннаго числа: министр ин. д., выразив "большую удовлетворенность положеніем дѣл", полагал, что "окончательным устройством вещей явится избраніе новаго императора. Единственным кандидатом он считал в. кн. Михаила. Его Высочество пріобрѣл большую популярность послѣ опубликованія своего манифеста".
Таким образом заря новой Россіи и в представленіи лидера думской общественности занималась при ауспиціях, скорѣе благопріятных. Естественно, что Карабчевскій, посѣтившій через нѣсколько дней новаго руководителя внѣшней политикой в качествѣ предсѣдателя "комиссіи по разслѣдованію германских звѣрств", нашел Милюкова в настроеніи радужном и в себѣ увѣренном: он вновь "и помолодѣл и пріосанился". И Палеолог записал 4 марта: Милюков в 24 часа от отчаянія перешел к полной увѣренности. Милюков отнюдь не был одинок: мы видѣли, в каких повышенных тонах привѣтствовал революцію через нѣсколько дней акад. Струве – тот Струве, который находился в Думѣ в первые революціонные часы и встрѣтил Набокова в "крайне скептическом" настроеніи.
