Текст книги "Мартовскіе дни 1917 года"

Автор книги: Сергей Мельгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 56 страниц)

2. Революціонная чистка.

Многіе дѣятели эпохи находились под вліяніем все того же призрака XVIII вѣка – французской арміи эпохи революціи. Вопрос «жизни или смерти» арміи в их представленіи лежал в плоскости «двухэтажнаго» построенія новаго военнаго организма. Распад арміи могло удержать лишь «пересозданіе всей системы управленія и командованія арміи». Основная причина всѣх бѣд коренилась в существованіи корпуса Генеральнаго Штаба. Долой генштабистов! – дорога строевому офицерству. Так характеризует «рецепт эсеровской партіи» в дни революціи большевицкій изслѣдователь состоянія арміи в этот період Рабинович, пользуясь спеціальным сборником, который был выпущен в сентябрѣ 17 г. и излагал военную программу партіи. Основная причина неудачи 17 г. лежит таким образом в том, что на командных постах остались 800 старших офицеров, пропитанных «кастовым духом». Вождь партіи поддержал эту позицію и в своей исторической работѣ. «Армія может существовать только, как монолит» – разсуждает Чернов. «Старый режим создавал эту монолитность сверху, новому приходилось создавать ее снизу. Старый режим заставлял строевое офицерство и солдат равняться в умонастроеніи своем по командному составу; революція неизбѣжно перемѣнила роли: командный состав должен был равняться по армейской демократіи и очистить мѣсто новому командному составу, ею выдѣленному». «Смѣлое и широкое черпаніе» из среды рядового офицерства «для продвиженія вверх, выбор из него подлинных вождей революціонной арміи. Таков был бы рецепт настоящей революціонной власти. С этим лозунгом когда то „переорганизовали королевскую армію вожди великой французской революціи. Но правительство из людей цензовой демократіи... не могло пойти этим путем“. ''Его рецептура была компромисс»... Но tertium non datur – догматически провозглашает автор. «Все „третье“ было лишь пустым топтаніем на одном мѣстѣ, тщетной попыткой примирить непримиримое. На такой попыткѣ и вышли в тираж люди новой власти». Чернов вспоминает, что французская революція разрубила гордіев узел очень просто – «святой гильотиной». Пережила кризис – «отсутствіе способных командовать» и «все же не погибла от него, но воскресла»; «равным образом впослѣдствіи не только не погибла, но и побѣдила... красная армія большевиков со своими новоиспеченными „краскомами“ и со старыми военспецами, низведенными почти до роли экспертов при большевицких политкомах. Ибо и в арміях французской революціи и в красной арміи большевиков было преодолѣно то, с чѣм существованіе арміи совершенно несовмѣстимо: разлагающій ее дуализм и стихійная реакція на него в видѣ революціоннаго самоуправства».

Мы привели эти большія выдержки не потому, что утопическія построенія, в них данныя, заслуживали бы особливаго вниманія. Гораздо существеннѣй то, что онѣ изображают символ вѣры тѣх, кто судьбою были вознесены в дни революціи на командные политическіе посты – от них зависѣло в значительной степени правильное разрѣшеніе вопросов, выдвигаемых жизнью. На революціонную утопію в свое время отвѣтил ген. Алексѣев – "нѣмцев не обманешь". Гинденбург не стал бы ждать того времени, когда неспособные "командовать" научатся военному дѣлу. Отвѣтил Алексѣев и другое – ссылки на революціонныя войны XVIII столѣтія уже потому неубѣдительны, что несравнимы техническія средства и пріемы борьбы. Столь же неубѣдительны будут и эксперименты эпохи гражданской войны, от которых поспѣшили отказаться творцы русскаго междоусобія, как только прочно захватали власть. Только отвлеченная мысль, витающая в области предвзятых схем, могла строить проект реорганизаціи арміи в дни міровой войны по "рецепту эсеровской партіи"[403]

[Закрыть]. Надо сказать, что в солдатских «мозгах», в той некультурной сѣрой массѣ, которая волновалась, повидимому, не возникала такая мысль. Вот бытовая сцена, зарегистрированная дневником ген. Селивачева. 15 марта в 14-м Финл. стрѣлковом полку произошли волненія из-за нежеланія двух рот итти на работы. Начальник дивизіи рѣшил сам переговорить с упорствующими. В дневник он записал: ..."поздоровался с ними, поздравил с принятіем присяги и... предложил разсказать мнѣ, как они понимают присягу. Вышел унт. оф., который весьма разумно доложил, что раньше они не знали, за что дерутся, так как дрались за нѣмцев и предателей родины, теперь же им ясно, что они дерутся за счастье свободной Россіи, и что долг каждаго – добиться побѣды. Я обратился к ротам и спросил, согласны ли они с объясненіем унт. оф., всѣ отвѣтили, что согласны. Тогда я сам разъяснил им, что такое долг, повелѣвающій им драться при всѣх условіях, и они обѣщали мнѣ работать безропотно. Затѣм я спросил их, слыхали ли они, что нѣкоторые мутят слухами о выборѣ себѣ нач-ков. Так вот, чтобы объяснить им, в чем дѣло, я предлагаю вмѣсто себя выбрать нач-ка дивизіи, на что даю им 1/4 часа. Сам отъѣхал в сторону переговорить с офицерами. Стали что-то говорить между собою. Через 15 минут, спросив, готово ли, подъѣхал к ним и спросил, кого-же они выбрали себѣ нач-ком. Всѣ в один голос отвѣтили: «Вас, только вас». Я отвѣтил: «Спасибо вам, но за что же вы меня выбрали – вѣдь я и ругал нерѣдко крѣпко и строг был». Тогда они отвѣтили, что я всегда с ними, что они могут говорить со мной, что я все знаю, и что скажу, то так и надо дѣлать, что они вѣрят мнѣ. Тогда я разобрал им по очереди всѣ эти свои достоинства и доказал, что для этого надо учиться, много работать и жить с ними, а посему им и трудно будет выбрать себѣ нач-ка... Люди успокоились, я поблагодарил за работу и любовь ко мнѣ и уѣхал"... Единственный примѣр, как ни характерен и ни красочен он был для революціонной обстановки по своей наивной простотѣ, ничего не говорит, но всетаки он пріоткрывает краешек занавѣси, отдѣляющей изслѣдователя от быта и психологіи современников. Впрочем, не трудно было бы привести и другія аналогичныя иллюстраціи, почерпнутая нз мемуарной литературы.

В условіях времени не риторическое tertium non datur, а "компромисс" был единственным путем разрѣшенія болѣзненных вопросов, связанных с реорганизаціей арміи. Но компромисс, договоренный с высшим командованіем, компромисс планомѣрный, а не в видѣ какой то внѣшней уступки бунтующей стихіи. Отсутствіе договоренности и продуманности, как всегда, было величайшим злом. Первый военный министр революціоннаго правительства сознавал необходимость произвести извѣстныя перемѣны в высшем командованіи – не в том катастрофическом масштабѣ и не по тому, конечно, идеологическому рецепту, о которых говорили соціалистическіе экспериментаторы. Неоперившійся еще Гучков пытается убѣдить уже 6-III Алексѣева в необходимости такого мѣропріятія. Указав Алекcѣеву, что он единственный кандидат на пост верховнаго главнокомандующаго, Гучков продолжал по юзу: "Вы пользуетесь довѣріем Правительства и популярностью в арміи и народѣ. И то и другое вы можете в один миг удесятерить, приняв ряд рѣшеній. которыя будут встрѣчены с полным одобреніем и горячим сочувствіем страны и арміи... Но эти рѣшенія должны быть приняты безотлагательно ". К таким рѣшеніям и относилась «мѣра устраненія завѣдомо неспособных генералов». Лучше сдѣлать это «добровольно, чѣм под принужденіем». На возраженіе Алексѣева, что он, как нач. Штаба, таких мѣр принимать не может, ибо ему этого не предоставлено по закону, и что подобныя мѣры встрѣтятся с недостатком подходящих людей, а «замѣнить одного слабаго таким же слабым – пользы мало». Гучков пояснил, что Правительству надо только знать «внутреннее рѣшеніе» генерала, и что он, Гучков, не согласен относительно «затруднительности найти даровитых генералов для замѣны ряда бездарностей». "Такія новыя назначенія, – повторял министр, – произведенныя с одною маха , вызовут величайшій энтузіазм, как в арміи, так и в странѣ, и завоюют вам и новому правительству громадное довѣріе". Несочувствіе Алексѣева массовой генеральной чисткѣ командованія «с одного маха» и служило, очевидно, одной из причин колебаній, которыя были у Правительства при назначеніи его верховным главнокомандующим[404]

[Закрыть]. Алексѣев был назначен только 2 апрѣля.

Военный министр начал чистку за свой страх и риск. Вопрос этот сразу возник на первом засѣданіи Особой Комиссіи под предсѣдательством ген. Поливанова, созданной военным министром для преобразованія армейскаго и флотскаго быта. И поднят он был, по словам Половцова, Энгедьгардтом, заявившим, что "никакая реформа невозможна, пока не будут смѣнены нѣкоторые начальники". Очевидно, под вліяніем этих рѣчей, Гучков и поспѣшил поставить перед Алексѣевым дилемму о массовом увольненіи генералов. Быть может, и рѣчи были инспирированы самим военным министром, ибо презумпція этой операціи, получившей в военной средѣ траги-шутливое наименованіе "избіеніе младенцев", установлена была в общественной думской средѣ еще до революціи – в дни военных неудач в началѣ войны. В рѣчи на съѣздѣ делегатов фронта, наканунѣ своего ухода из Правительства, Гучков вспоминал, что он "еще задолго до войны" указывал на неизбѣжную неудачу, если не будет измѣнен командный состав, подобранный по принципу "протекціонизма и угодничества". "Когда произошла катастрофа на Карпатах, я снова сдѣлал попытку убѣдить власть... но вмѣсто этого меня взяли под подозрѣніе". На августовском совѣщаніи (15 г.) прогрессивнаго блока, гдѣ изыскивались "способы побѣды", представитель правой части блока член Гос. Сов. Гурко говорил о необходимости "колоссальной перетряски" в командном составѣ – "нужно влить новые принципы" (запись Милюкова). О чисткѣ офицерскаго состава говорил и Шингарев в Гос. Думѣ —надо дать "и лучших учителей, и лучших командиров, и лучших вождей". Наконец, записка предсѣдателя Гос. Думы 16 г. представляла собой сплошное обвиненіе высшаго командованія... Таким образом "революціонная" чистка имѣла свои далекіе корни – революціонные круги, даже в крайнем теченіи, ограничивали тогда свои требованія устраненіем "безнадежно неисправимых" и "злостных реакціонеров" ("Правда").

Гучков пошел по проторенному пути 1905 г. Как утверждает Деникин, дежурному генералу при Ставкѣ Кондзеровскому военным министром поручено было составить список старших начальников с краткой аттестаціонной отмѣткой по имѣвшимся матеріалам. Так создался тот проскрипціонный список, который в Петербургѣ среди военных получил хлесткое названіе – "мерзавки". Половцов, принадлежавшій к числу "младотурок"[405]

[Закрыть], близко стоявших к военному министру, описал «систему мерзавки»: выписаны были фамиліи корпусных командиров и начальников дивизій с шестью графами; первыя пять заполнялись оцѣнками, которыя давались различными гучковскими собесѣдниками, пользовавшимися довѣріем, а в послѣдней графѣ дѣлался общій вывод по большинству голосов: «достоен выдвиженія», «может остаться», «подлежит изгнанію». Деникин разсказывает, что, когда он посѣтил военнаго министра 23 марта, тот предложил сдѣлать соотвѣтствующія отмѣтки против фамилій извѣстных ему генералов. «А позднѣе – добавляет мемуарист – послѣ объѣзда Гучковым фронта, я видѣл эти списки, превратившимися в широкія простыни с 10-12 графами». При такой системѣ оцѣнки генеральской благонадежности – и политической и военной, терялся, конечно, какой-либо объективный критерій. Хорошо, когда «политическія обвиненія» совпадали с отрицательными «боевыми качествами». Но могло быть и другое.

Совершенно очевидно, что Алексѣев никакого активнаго участія в этой чисткѣ не принимал, хотя офиціальное Телегр. Аг. сообщало 21 марта, что вр. исп. долж. верх. главнок. даны широкія полномочія "для омоложенія и освѣженія высшаго командованія в арміи". Позднѣе в іюнѣ в письмѣ к ген. Скугаревскому сам Алексѣев так оцѣнивал пресловутую "мерзавку": "рука великаго "реформатора" арміи Гучкова вымела из наших рядов в наиболѣе острую и критическую минуту около 120 генералов (Деникин и Врангель эту цифру доводят до 150) на основаніи болѣе, чѣм сомнительных, аттестацій анонимных "талантливых полковников и подполковников". "Реформатор" мечтал освѣжить командный состав и вызвать "небывалый подъем духа в арміи". Послѣдняго не случилось, к несчастью, а вреда сдѣлано не мало". В извѣстном письмѣ к Родзянко 25 іюля, перечисляя необходимый мѣры для возстановленія дисциплины. Алексѣев добавлял: "не мѣнять, как капризная и богатая женщина бросает перчатки, начальников, гоните слабых, не оказавшихся на высотѣ своего назначенія в бою, но не гоните по тайным, мутным аттестаціям, как сдѣлал это Гучков. Он подломил состав начальников, мечтая вызвать в арміи взрыв энтузіазма массовым изгнаніем".

В концѣ концов, достигла ли эта чистка своей цѣли? Позднѣйшій отзыв Алексѣева, находившагося в то время в довольно рѣзкой оппозиціи к Правительству, может быть заподозрѣн в своем безпристрастіи. В общем, по мнѣнію Половцова, картина по проскрипціонному списку получилась "довольно правильная". Но кто сможет это подтвердить без предварительнаго разбора каждаго отдѣльнаго случая? Вот примѣр. Оговариваюсь, что у меня нѣт данных для сужденія о военных дарованіях ген. Литвинова, командовавшаго 1-ой арміей. Внѣшнія обстоятельства, как будто говорили за него. Армія его спокойно встрѣтила переворот, что часто во многом зависѣло от командующаго. Поверхностный мемуарист Половцов объяснил – это потому, что армія Литвинова в "таких болотах, что до них революція не дошла, а вот у "бѣднаго Драгомирова" в Двинскѣ "плохо". Картина представляется иной, если обратиться к коллективному заявленію офицеров 1-ой арміи в петроградскій Совѣт (опубликовано было в газетах 25 марта), в котором, между прочим, говорилось: "Мы присягнули Врем. Правительству... Братья – рабочіе и солдаты – петроградскаго Совѣта... Просим, не мѣшайте нам исполнять свой долг и помогайте нам снарядами... Не создавайте двоевластія"... Очевидно, в Пинскія болота революція докатилась и была, как будто бы, правильно воспринята. А вот ген. Литвинов при свиданіи с военным министром в Псковѣ 11-го "брюзжал, фрондировал и производил крайне невыгодное впечатлѣніе" по характеристики Болдырева. Литвинов предложил Болдыреву пост нач. штаба арміи. Болдырев воздержался от "окончательнаго отвѣта, предчувствуя отчисленіе самого Литвинова". Он не ошибся – оно было опубликовано в газетах уже 14-го.

Сам Гучков и указанной рѣчи 29 апрѣля оцѣнил итоги "чистки" весьма положительно: ..."Я сознавал, – говорил он, – что в данном случаѣ милосердія быть не может, и я был безжалостен по отношенію к тѣм, которых я считал не подходящими. Конечно, я мог ошибаться. Ошибок, может быть, были даже десятки, но я совѣтовался с людьми знающими и принимал рѣшенія лишь тогда, когда чувствовал, что они совпадают с общим настроеніем". Гучков был увѣрен, что провозглашеніе лозунга: "дорога талантам", не считаясь с іерархіей, "вселило в души всѣх радостное чувство, заставило людей работать с порывом вдохновенія"... Деникин признает, что Гучков был прав в том отношеніи, что армія страдала и "протекціонизмом и угодничеством", и что "командный состав не всегда был на высотѣ своего положенія", отмѣчает и Врангель, что среди уволенных было "много людей недостойных и малоспособных", "сплошь и рядом державшихся лишь от того, что имѣли гдѣ-то руку". Однако, в данном случаѣ легко впасть в гиперболу, что и случилось, напр., с Черновым, как историком революціи. Он увѣряет уже, что "нѣт ни одного серьезнаго военнаго писателя, который не рисовал бы состояніе русскаго команднаго состава, иначе, как в видѣ каких-то авгіевых конюшен, для очистки которых нужны были не гучковскія, а геркулесовскія силы". С предосторожностью автор не назвал военных писателей, из трудов которых он позаимствовал свои слишком категорическіе выводы. В другом мѣстѣ он ссылается на в. кн. Ник. Мих., на Верховскаго и Головина. Надо признать, что отмѣтки вел. князя-историка в дневникѣ вообще поразительно скоропалительны и тенденціозны. Верховскій в "Россія на Голгофѣ" слишком приспособляется к своей революціонной позиціи, а Головин чрезмѣрно субъективен в личных характеристиках. Работа Чернова выпущена в 31-м году; через нѣсколько лѣт у того же Головина он мог бы найти нѣсколько другую оцѣнку: "Три года тяжелой войны способствовали подбору в русской арміи к 1917 г. вполнѣ удовлетворительнаго команднаго состава". (Вѣроятно, командный состав русской арміи был приблизительно такой, как вездѣ во всем мірѣ, не исключая и стран с демократическим политическим строем).[406]

[Закрыть].

Необходимость перемѣны в командованіи ощущалась очень остро с перваго дня революціи. На необходимость эту указывали в своих отчетах, как мы видѣли, всѣ посланцы думскаго Комитета на фронт. То была, дѣйствительно, очередная задача. "Чистка являлась необходимой и по мотивам принципіальным и по практическим соображеніям" – признает Деникин. Но дѣло было в методах, примѣненных военным министром (отчасти, вѣроятно, в силу личных свойств: Гучков склонен был к закулисным пріемам дѣйствія) и в том масштабѣ, в каком осуществлялась "чистка". С чувством какой-то гордости или непонятнаго самодовольства Гучков подчеркнул в апрѣльской рѣчи, что "в теченіе короткаго времени в командном составѣ арміи было произведено столько перемѣн, каких не было, кажется, никогда ни в одной арміи"[407]

[Закрыть]. Чистка «с одного маха» могла имѣть политическое показательное значеніе лишь по тому психологическому впечатлѣнію, которое она произведет на массу. В цѣлях стратегических демонстрацій сама по себѣ она была, конечно, не нужна – здѣсь проще без осложненій могла бы достигнуть большаго непосредственно Ставка соотвѣтствующими перемѣнами в командном составѣ. В имѣющихся публикаціях нѣт достаточнаго конкретнаго матеріала для опредѣленія того, как реагировало строевое офицерство на гучковскую «мерзавку», открывавшую путь «талантам», минуя іерархическую лѣстницу. Для рядовой солдатской массы, вѣроятно, важнѣе всего были взаимоотношенія с непосредственным начальством, и поэтому большого значенія не могли имѣть тѣ отдѣльныя письменныя и устныя заявленія, которыя доходили до военнаго министра и Исп. Комитета и требовали устраненія представителей высшаго командованія[408]

[Закрыть]. Таким образом условія , при которых было осуществлено революціонное заданіе , в конечном результатѣ могли имѣть только отрицательное вліяніе[409]

[Закрыть]. Они нарушили атмосферу единенія между Правительством и верховным военным командованіем, столь необходимаго в эпоху реформированія «армейскаго и флотскаго быта».

3. Поливановская Комиссія.

Приказ № 114.

Нѣт, кажется, мемуариста из числа видных военных, который не помянул бы дурным словом «недоброй памяти» (слова Алексѣева на Гос. Сов.) Поливанонскую Комиссію и ея дѣятельность. Она содѣйствовала разложенію арміи своим потворством демагогіи людей, которые или не понимали «психологію арміи» или сознательно стремились к ея уничтоженію. Она шла на поводу совѣтских демагогов. Она «холопски» ухаживала за солдатами, по выраженію дневника Куропаткина. Однако, в оцѣнку ею разработанных мѣропріятій по «демократизаціи арміи», осуществленіе которых началось в министерство Гучкова, привносится слишком много из позднѣйших переживаній и многое из того, что было, рѣшительно забывается. Касаясь мартовскаго періода революціи, приходится внести много поправок к утвержденіям мемуаристов и историков – о «пресловутой комиссіи» Поливанова и о «нелѣпых реформах» Гучкова (Керенскій в «Дѣлѣ Корнилова»). Надо прежде всего отказаться от тенденціи, к которой излишне склонен Деникин, всѣх сторонников демократизаціи арміи относить к числу демагогов и оппортунистов[410]

[Закрыть]. Возражая на посмертныя воспоминанія Гучкова, Деникин особенно определенно высказался: в арміи были «люди долга и приспѣшники революціи» – сам Гучков дал повод для такого высказыванія, характеризуя генералов, пытавшихся итти с правительством, «революціонными карьеристами».

Психологія отношенія к революціонным событіям болѣе сложна, чѣм это хотят изобразить пуристы мысли. Она не может быть разложена в отношеніи военных по элементарному масштабу монархических симпатій Шульгина: на "лучших"', которые гибнут, и "худших", которые приспособляются. Можно преклониться перед людьми, гибнущими за свои идеи, хотя бы и чуждыя эпохѣ; можно с уваженіем отнестись к цѣльности натуры гр. Келлера, не пріявшаго революціи и ушедшаго в отставку; можно проникнуться величайшей симпатіей к прямолинейности людей, не способных итти на компромиссы – к таким, несомнѣнно, принадлежал один из наиболѣе грозных, ярких и послѣдовательных обличителей "демагогов" и "оппортунистов" ген. Деникин. Но сочувственная персональная оцѣнка далеко не равнозначуща признанію объективнаго факта цѣлесообразности поведенія тѣх, которые во имя "долга" безнадежно оставались на старом берегу. Ген. Деникин лично к числу таковых, конечно, не относится. "Да, революціи отмѣнить нельзя было" – пишет он в своих "Очерках". "Я скажу болѣе: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышлен, и не хотѣло отмѣны революціи. Оно желало, просто требовало одного: прекратить, революціовизированіе арміи сверху. Другого совѣта никто из нас дать не мог".

Здѣсь нѣкоторая невольная игра словами, ибо "революція" неизбѣжно требовала и "революціонизированія арміи" – именно "сверху". Без этого темный, некультурный народ стал бы, несомнѣнно, добычей демагогіи, но демагогіи уже правой. Тот, кто хотѣл избѣжать кровавой реставраціи, тот, кто считал происшедшій переворот исторической необходимостью, должен был "революціонизировать" народ. И каждый приказ высшаго начальства, говорившій в тѣ дни о свободѣ, о задачах и цѣлях новаго политическаго строя, фактически революціонизировал армію. Ген. Деникин, как и вся либеральная (или вѣрнѣе консервативно—либеральная) общественность, под революціей понимал лишь политическій переворот. В дѣйствительности, как не раз уже подчеркивалось выше, происходило нѣчто болѣе глубокое, захватившее всѣ стороны соціальнаго и культурнаго быта народа. С этим нельзя было не считаться, и это должно было опредѣлять линію поведенія всякаго сознательнаго русскаго гражданина, способнаго свои соціальныя или иныя привилегіи принести в жертву интересам Россіи и народа. Чувство отвѣтственности – ея, к сожалѣнію, было, дѣйствительно, слишком мало – должно было заставить и революціонную идеологію в точном смыслѣ слова приспособляться к реальным національным и государственным интересам. Имѣются предѣлы осуществимаго для каждаго отрѣзка времени. Они опредѣляются потребностями и сознаніем народа. Когда искусственное "революціонизированіе сверху" не считается с этим сознаніем, оно становится своего рода общественным преступленіем.

Приведенныя сентенціи, быть может, нѣсколько элементарны: онѣ имѣет цѣлью вновь и вновь отмѣтить, что в реальной жизни всегда метод стоит на первом планѣ. Все дѣло в том, как люди инакомыслившіе приспособлялись к революціи. Люди всегда останутся людьми, со всѣми своими достоинствами и недостатками – во всѣх профессіях, сословіях и классах: офицерскіе кадры не представляли вовсе собой какую-то "обособленную соціально-психическую группу". Ген. Рузскій, как мы видѣли, явился на парад в Псковѣ 5 марта с императорскими вензелями на погонах, и один выдѣлялся среди всей толпы – его сопровождали оваціей; полк. Цабель из императорской свиты по собственной иниціативѣ спорол вензеля и оказался одиноким даже среди своих собственных солдат на аналогичном парадѣ в Ставкѣ. "Общей трусостью, малодушіем и раболѣпіем перед новыми властелинами многіе перестарались", – утверждает Врангель, разсказывающій, припомним, как он в Петербургѣ "постоянно ходил по городу пѣшком в генеральской формѣ с вензелями Наслѣдника Цесаревича на погонах... и за все время не имѣл ни одного столкновенія". Возможно, что и "перестарались". Но не всегда это только "малодушіе" и даже не инстинкт, заставлявшій индивидуума сливаться с массовым настроеніем и, быть может, нацѣплять "красный бант". Среди возбужденной толпы эмоціи приходилось подчинять доводам разума для того, чтобы избѣжать эксцессов – всегда вредных, всегда опасных. Врангель разсказывает, как он 17 марта в день полкового праздника Амурскаго казачьяго полка, когда на парадѣ вмѣсто привычных боевых сотенных значков увидѣл красные флаги и был встрѣчеи марсельезой вмѣсто полкового марша, демонстративно реагировал на "маскарад", заявив, что не желает сидѣть под "красной юбкой"[411]

[Закрыть] и пить традиціонную чарку во славу Амурскаго войска. «Недовольство» в полку не привело в данном случаѣ к осложненіям – это всетаки было среди казаков, болѣе консервативно настроенных. Сколько раз игнорированіе со стороны команднаго состава на фронтѣ «красной тряпки», так или иначе сдѣлавшейся символом революціи, приводило к серьезным столкновеніям и ставило перед начальством опасныя испытанія сохраненія дисциплины в частях. Может быть, ген. Шольц, упоминавшійся в записи Селивачева, вынужден был нѣсколько демонстративно устраивать манифестаціи сочувствія перевороту для того, чтобы доказать, что он «не нѣмец». «С этим обстоятельством (т. е. с подозрительным отношеніем к внутреннему „нѣмцу“) приходилось сильно считаться в виду настроенія солдат» – должен признать строгій Деникин, разсказывая, как Алексѣев и он вынуждены были отказаться от полученнаго заданія, так как у единственнаго подходящаго кандидата для выполненія отвѣтственнаго порученія фамилія была нѣмецкая. Приспособленіе очень часто являлось тѣм «тяжелым долгом», тѣм «крестом, который каждый должен (был) взять на себя и нести его безропотно». Генерал, внесшій только что приведенныя слова в дневник от 13 марта (большой противник «демократизаціи» арміи, скорбѣвшій о том, что «хам»[412]

[Закрыть] идет в армію), с горестью должен был через 5 мѣсяцев записать: «до чего исподлились, до чего исхамились мы, старшіе. начальники, при новом революціонном режимѣ». Компромисса с совѣстью властно требовала жизнь – в этом было и оправданіе его.

* * *

С такими оговорками и подойдем к краткому обзору тѣх мѣропріятій по реформѣ военнаго быта, которыя были осуществлены в мартѣ. Окончательный итог дѣятельности того «рокового учрежденія», печать котораго, по мнѣнію Деникина, – лежит рѣшительно на всѣх мѣропріятіях, погубивших армію[413]

[Закрыть], т. е. Особой Комиссіи под предсѣдательством Поливанова, может быть подведен только при разсмотрѣніи всѣх послѣдующих явленій в жизни арміи, связанных с общим ходом революціи.

5 марта был опубликован приказ (№ 114) по военному вѣдомству, включавшій в себя четыре пункта:

1) Отмѣнялось наименованіе "нижній чин" и замѣнялось названіем '"солдат";

2) Отмѣнялось титулованіе и замѣнялось формой обращенія: г-н генерал и т. д.;

3) Предписывалось всѣм солдатам, как на службѣ, так и внѣ ея, говорить "вы";

4) Отмѣнялись всѣ ограниченія, установленныя для воинских чинов и воспрещавшія куреніе на улицах и в общественных мѣстах, посѣщеніе клубов и собраній, ѣзду внутри трамваев, участіе в различных союзах и обществах, образуемых с политическими цѣлями.

Содержаніе приказа военнаго министра было выработано в первом же засѣданіи Поливановской комиссіи, офиціально сконструировавшейся лишь на другой день (Половцов утверждает, что и самый текст, написанный Пальчинским, был принят Комиссіей). Комиссія "демагогов" состояла не только из "младотурок" ("талантливых полковников и подполковников" – Якубовича, Туманова, Туган-Барановскаго и близких им Белабина, Лебедева, Андогскаго и др.), но и заслуженных генералов – Поливанова, Мышлаевскаго, ак. Стеценко, Аверьянова, Архангельскаго, Михневича (послѣдній присутствовал, во всяком случаѣ, в засѣданіи 4-го), болѣе молодых генералов – Аносова, Каменскаго, Потапова, Рубец-Масальскаго, членов военной комиссіи Врем. Комитета Савича и Энгельгардта, инж. Пальчинскаго, кап. I ранга Капниста (из "кружка" Рейнгартена). В Комиссіи был поднят, но не разрѣшен еще вопрос об отданіи чести и взаимном привѣтствіи чинов арміи.

Приказ № 114, в дѣйствительности довольно "скромный" по своему внутреннему содержанію, через Ставку был для отзыва сообщен командующим арміями. Это было сдѣлано по иниціативѣ самой Ставки, при чем предлагалось командующим запросить мнѣніе начальников отдѣльных частей (вплоть до командиров полков) и направить отвѣты непосредственно в министерство, "дабы военный министр, а с ним и Правительство услышали голос всего офицерскаго состава арміи". Шляпников, имѣвшій возможность пользоваться недоступным нам архивным матеріалом, приводит нѣкоторые из этих отзывов. Главком Сѣвернаго фронта высказался сам очень опредѣленно: приказ "возраженій не вызывает. Считаю невозможным теперь внесеніе в него каких-либо измѣненій в сторону отнятія или ограниченія уже предоставленных прав, так как это может вызвать нежелательный послѣдствія и потерю налаживающагося довѣрія. По вопросу об отданіи чести присоединяюсь ко второму рѣшенію Комиссіи ген. Поливанова, т. е. полагаю желательным сохранить взаимное, привѣтствіе внѣ службы между всѣми военнослужащими в военной формѣ". Брусилов полагал, что в вопросѣ об отданіи чести возможно отмѣнить «становку во фронт», но безусловно необходимо сохранить прикладываніе руки к козырьку, как общій порядок отданія чести во всѣх случаях, как взаимное привѣтствіе военнослужащих. Признавал главком Юго-Зап. фронта «безусловно вредным» участіе нижних чинов в союзах «с политическою цѣлью» – «вмѣшательство арміи в политику, помимо разлагающаго вліянія на необходимую ей дисциплину... всегда будет одной из угроз твердости государственной власти». Командиры отдѣльных частей в общем отвѣтили, как и главнокомандующіе. Любопытно, что сводка мнѣній команднаго состава Особой арміи (т. е. гвардейской преимущественно), переданная военному министру 21-го, признавала желательной отмѣну всѣх бытовых ограниченій, производимую приказом № 114. Возраженіе касалось лишь политической жизни арміи, при чем командный состав двух корпусов высказался положительно и в этом отношеніи, при условіи недопустимости собраній на фронтѣ в предѣлах расположенія частей. Однако всѣ дѣлали одно изъятіе: «исключительность переживаемаго момента требует, в видѣ изъятія из правил участія арміи в выборах в Учр. Собраніе и в опредѣленіи через своих представителей образа правленія, но на этом и должна закончиться политическая жизнь арміи». Довольно характерен по своей мотивировкѣ отзыв ген. Крейнс, начальника сводной пограничной пѣхотной дивизіи, находившаго, что отмѣна ограниченій связанных с политической жизнью арміи, «невыгодна даже для демократической республики». «При полной демократической республикѣ, – писал Крейнс, – нельзя запрещать даже реакціонных политических кружков, желающих возвращенія самодержавія, иначе полной свободы не будет, а измѣнится форма, а не суть. Нельзя тогда запрещать и пропаганду пацифистов, ...а их у нас немало. Если же запретить крайнія теченія, т. е. пропаганду пацифистов, автократическаго правленія и анархизма, то для наблюденія за выполненіем сего, необходимо опять, хотя бы в иной формѣ, ввести Охранное Отдѣленіе жандармеріи, столь ненавистной всѣм – тогда опять будет измѣненіе формы, а не сущности в нашем строѣ. Если полная политическая свобода, то ею пользоваться должны всѣ граждане страны, а армія, гдѣ граждане находятся временно, должна быть внѣ политики, она обязана принять ту форму правленія и поддерживать ее в крайности силою оружія, которую установил народ, будь то конституціонно-монархическое правленіе или республиканско-демократическое – безразлично». «Неужели всѣ забыли или не знают психологію массы, – как легко ее повести в какую угодно сторону под впечатлѣніем минуты, конечно, талантливому вождю, военному или народному – безразлично. Солдаты сознают и хорошо сознают, к чему направлены всѣ эти льготы. Они знают, что этим хотят привлечь их великую силу для борьбы с опасностью реакціи, к которой они не пожелают вернуться без этого»...