Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7. Краеведческий музей В.И.Ленина

Золотоносная стезя привела старателей в краеведческий музей средней школы № 3, бывший когда-то музеем В.И.Ленина.

Под музей была отведена комната на верхнем этаже, и в свое время сюда, согласно планам отдела народного образования, ежеквартально ходили отряды октябрят и пионеров. Как и полагалось, музейные стены были увешаны громоздкими стендами с фотографиями и пояснительными надписями. Если начинать осмотр справа налево, то можно было проследить все эпапы физического и идейного развития Ильича с раннего детства и до зрелых лет. И наоборот, если двигaться по экспозиции слева направо, то наблюдалась явная деградация личности от буйного революционера до несознательного мальчишки. Разумеется, как и во всех ленинских музеях, большинство снимков были подлинными, что подтверждала их вековая желтизна. Хранились здесь и личная расческа вождя мирового пролетариата, и алюминиевая ложка, с которой он коротал время в ссылке. Был в козякинском музее и заряженный патрон от охотничьего ружья, с которым Ленин любил прогуливаться в Шушенском, но из которого, как известно, так и не пальнул по доброте своей душевной ни в одного зверя. Особую гордость музея и всего города составляла посмертная гипсовая маска, снятая с лица В.И. Ульянова. Как утверждалось, сия реликвия была изготовлена всего в двух экземплярах, одна возлежала в Козяках, другая – где-то далеко в Москве.

Но веяния нового времени сделали свое дело. О наличии гипсового слепка стали умалчивать, и подрастающее козякинское поколение не имело о нем ни малейшего понятия.

Хранителем музея был спившийся заведующий кафедрой истории КПСС химико-технологического института. Доктор наук стал жертвой заочной системы обучения, не выдержав натиска студентов, везущих на сессии невообразимое количество коньяка и шампанского.

Историк смиренно воспринял переименование музея, но когда стали поступать новые экспонаты, он безбожно заливал глаза с самого утра, дабы не видеть происходящего кощунства.

Из ботанического класса были принесены снопы сухого ячменя, овса и ржи. Злаковые подвязывали к потолку, и их острые колосья неприятно кололи случайных экскурсантов. Очистить помещение от устаревших музейных ценностей директор школы все же опасался, и потому экспонаты, воспевающие красоты козякинского края, приходилось размещать вперемежку с большевистскими атрибутами.

Сразу у входа, на фоне знамени, дико скалилась туберкулезная лиса. На подоконнике стоял заяц, стеклянным глазом косивший в портрет Дзержинского. На стелажах по копиям газеты «Искра» ползали иссохшие ящерицы и гадюки. В буденовке сидела жаба. Мотыльки, кузнечики и их личинки украшали стенд революции 1905 года. Юные натуралисты приносили также и дохлую кошку, и доктор наук насилу убедил ребят, что это к фауне не относится. От ежика отвертеться не удалось и пришлось привязать его к макету башенного крана, строившего Днепрогэс. От сквозняков ежик потрескивал и крутился, словно елочная игрушка.

Но, невзирая на все старания директора СШ № 3 и завуча по внеклассной работе, интерес к родному краю был невелик. Музей пустовал, и его не закрывали лишь из уважения к профессорскому званию хранителя.

Артельщики были первыми посетителями в новом году. Переступив порог революционного уголка, визитеры невольно ахнули: отовсюду на них глазели умерщвленные твари и облезлые чучела представителей местной фауны. В комнате стоял тяжелый дух пятилетнего сена и прелых шкур.

– Кто здесь хранитель святых мощей? – крикнул Потап, осматриваясь.

От колебания воздуха зашевелился и медленно стал вращаться сухой ежик. Африканец, подавляя инстинкт охотника, мелко задрожал.

– Тук, тук, – произнес Мамай несколько тише. – Где у вас книга жалоб для иногородних?

В дальнем углу отворилась потайная дверь, и из нее вышел сутулый мужчина лет шестидесяти.

– Экспонатов не берем, – сказал он, равнодушно оценив негра. – Нет площадей.

– Это не экспонат, – весело сообщил бригадир, – это член ЦК IV Интернационала. Совершает паломничество по святым местам. Может, уважите товарища?

Тамасген снял шапку и нерешительно кивнул.

Хранитель причесал седой затылок и подошел ближе. В его затуманенных глазах запрыгали живые искры. Это был коммунист старой закалки, и из всех земных благ он питал слабость лишь к теории гегемонии пролетариата и горячительным напиткам.

Мысль о выкупе скульптур Потап отбросил почти сразу.

Профессор, успевший к этому времени уже набраться, передвигался весьма медленно и в разговор вступал с заметным опозданием.

– Доктор исторических наук Шерстюк, – задумчивo сказал он.

Потап представил эфиопа просто:

– Товарищ Степан.

– С чего начнем? – оживился вдруг профессор. – Какой этап революционного движения интересует товарища Степана?

К великому неудовольствию Мамая, гость выразил желание осмотреть всю экспозицию.

– Ты что – спятил? – зашипел Потап, когда профессор, извинившись, нырнул в потайную дверь.

– После стольких лет молчания он будет мучить нас два дня!

– Мне интересно, – оправдывался паломник.

– Да? Так, может, тебя сводить в Институт марксизма-ленинизма? – негодовал бригадир. – Ну, гад, с сегодняшнего дня будешь конспектировать сочинения Ленина. А потом учить на память. Я тебе сделаю «интересно».

Хранитель вернулся с указкой в pукe и, дохнув винными парами, пригласил гостей обратить внимание на первый стенд. Он долго всматривался в снимки, икал и никак не мог начать.

– Позвольте, лучше я, – опередил его Потап, отбирая указку. – Если я ошибусь, профессор, вы меня поправите.

Посылая эфиопу многообещающие взгляды, чекист приступил к повествованию.

– Владимир Ильич Ленин родился в многодетной семье Ульяновых. Случилось это происшествие 22 апреля 1870 года в уездном городе Симбирске, типа Козяк. Папаша его трудился в районо, но зарплата у него была – дай бог каждому, потому как запросто мог содержать семерых иждивенцев, особняк и прислyгy, которую старался слишком не эксплуатировать, чтобы не злить Вову. Маменька у вождя была матерью-героиней и, соответственно, сидела дома. Ленин рос прытким мальчиком и всей душой переживал за угнетенных пролетариев. В детстве он водился с рабоче-крестьянскими детьми и научился у них многим гадостям. Потом Ленин пошел в школу, где царил дух мещанства и стяжательства. Ученики не несли никакой общественной нагрузки, и вождь мирового пролетариата их за это очень невзлюбил. Будучи сыном работника районо, школу он закончил с золотой медалью и стал студентом юридического факультета Казанского университета…

При упоминании о студентах бывший зав. кафедрой истории КПСС извинился и вновь посетил хранилище, откуда вышел сильно пошатываясь и с хлебными крошками на губах. Экскурсовод продолжал изъясняться не совсем привычными для профессорского уха фрзами, но от фактов не отходил.

– …С семнадцати лет потихоньку готовится освободить трудящиеся массы от гнета частных собственников, за что его выгоняют из вуза. Обидевшись, Владимир Ильич ударился в нелегальную деятельность. Тут он стал симпатизировать немцам и евреям, особенно Энгельсу и Марксу. Начитавшись их сочинений, в 1889 году Ленин осел в Самаре и организовал марксистский кружок…

Представитель IV Интернационала с любопытством разглядывал бабочку, приколотую к снимку, где вождь придумывает статью «Отдача в солдаты 183-х студентов».

Хранитель музея, слушавший лектора с некоторым удивлением, все чаще извинялся и наведывался в дальнюю комнату. После каждой такой отлучки удивление его проявлялось все меньше, стекла в очках запотевали все больше и лицо делалось все краснее.

Перескочив этапы создания РСДРП и первую русскую революцию, Потап короткими штрихами обрисовал подготовку пролетарской революции.

– …Плюнув, Владимир Ильич В очередной раз укатил за границу. Сначала он посетил Швейцарию с ее хорошим климатом, затем Германию, Швецию и Францию. С визами у большевиков проблем не было, так как буржуазные ОВИРы до семнадцатого года работали исправно. Итак, заручившись там поддержкой, Ленин вернулся в Россию, рассказал апрельские тезисы и приготовился к восстанию, которое, как мы видим, и осуществил, перебив всех эксплуататоров.

Касаться задач коллективизации оратор не стал, полагая, что знанием славной биографии вождя, вполне, завоевал уважение профессора, и, не медля, перешел к делу. Одернув эфиопа, трогавшего пальцем лисьи клыки, бригадир обратился к Шерстюку:

– Товарищ Степан хотел бы отдать дань уважения гениальному титану, так сказать, в натуре. У них, на Юге, перед статуями богов принято исполнять ритуальный танец. Имеются у вас такие символы?

Шерстюк думал с минуту, затем спросил:

– Что вы говорите?

Потап подошел к нему вплотную и громко повторил вопрос:

– Есть у вас скульптура Ленина? Где?

Хранитель показал гостям знаменитую маску.

– Точная копия его лица.

Старатели внимательно осмотрели экспонат. Маска была плоской и не представляла особого интереса. Для приличия Мамай поинтересовался:

– С живого снимали? Очень похож.

Профессор вновь задумался. Видимо, додумавшись до чего-то определенного, он направился выпить еще вина.

Визитеры последовали за ним. В хранилище их ждала удача: два бронзовых, один алюминиевый и четыре гипсовых бюста главного большевика. За ненадобностью их принесли сюда из трех средних школ, и детсадов.

Бригадир выбрал самого тяжелого.

– Вручите его товарищу Степану, – посоветовал он Шерстюку. – Из уважения к IV Интернационалу.

– Не могу, – помедлив, сказал хранитель.

– Вы что, не уважаете IV Интернационал?

– Уважаю. Но не могу.

– Да отдайте вы этот бюст! Зачем он вам? Здесь он потеряет свою актуальность.

– Не имею права. Это противоречит моральной… чести… и… моим служебным… обязательствам.

Поразмыслив, Мамай сделал предложение:

– А скажите, уважаемый профессор, неравноценный обмен не будет противоречить вашей чести? Мы вам бесценную реликвию, а вы нам – зауряднй бюст, – и чекист предъявил новенький электрокипятильник, произведенный в цехах козякинского завода металлоизделий.

– Из личной коллекции Клары Цеткин, – понизив тон, пояснил он. – Семейное достояние. Передано IV Интернационалу по завещанию.

– Что это? – удивился Шерстюк.

– Вы сейчас ушам своим не поверите! Этим предметом вождь мирового пролетариата кипятил себе чай, будучи в Разливе. Могли вы себе такое представить? Видите, как хорошо сохранился. Совсем как новый!

Профессор, разум которого был размягчен действием вина, подобное мог представить все же с большим трудом.

– Вот смотрите, Владимир Ильич заливал свою кружку водой из Разлива, опускал в нее вот этот кинятильник и ждал, – нашептывал Потап. – И еще неизвестно, какие великие думы лезли в такие минуты в его голову! Если вы обещаете не спускать с него глаз, то товарищ Степан готов сделать этот безвозмездный дар вашему музею. Берите.

– Но как же это…

– Берите, берите. Совершенно безвозмездно. А вы нам вот этого Ленина, тоже безвозмездно.

Растроганный старый коммунист принял подарок дрожащими руками. От волнения он не мог вымолвить ни слова.

Не теряя больше времени, гости надели на бюст мешок и поволокли к выходу.

– А остальные? – тихо спросил Тамасген.

– Придется выкрасть, – сказал бригадир. Жаль, штопоры не захватили, можно было б выменять еще один.

– На щтопор?

– Почему бы и нет? Что же, Ленин вина не пил? Ведь навещали же его товарищи. В том же, хотя бы, Разливе.

– Я придумаль! – воскликнул эфиоп и без лишних объяснений бросился обратно.

Когда Потап вернулся в хранилище, было уже поздно. Бестолковый напарник пытался всучить профессору еще два кипятильника, требуя за них столько же металлических вождей. Профессор робко отнекивался и отступал.

– Ты что делаешь, болван? – тихо произнес Мамай, подойдя к менялам.

– Это… Что… это? – лепетал музейный работник.

– Это… Ах, это… А вы разве не видите? – улыбнулся ему Мамай.

– Вижу…

– Тогда почему задержка? Что вас смущает, гражданин Шерстюк?

– Вы… вы… вы обманщики.

– Mы! – возмутился бригадир и, оттеснив негра, выпятил грудь. – Это упрек? Какой обман? Все честно! Товарищ Степан делает широкий жест. Этими приборами пользовались соратники Владимира Ильича. Что здесь непонятного? Или, по-вашему, вождь распивал чай в одиночку? Кто вам давал право сомневаться в его гостеприимстве? Стыдись, гражданин соглядатай! А еще прфессор!

Оскорбленные гости удалились, прихватив с собой еще два тяжелых бюста.

Старатели торопились покинуть школу до начала перемены. По пути ученик называл наставника темным папуасом, болотной жабой и предвещал ему голодную смерть.

Доктор исторических наук растерянно разглядывал нежданные дары. Затем, бережно положив их в центре экспозиции под стекло, придвинул к ним табаличку «Руками не трогать» и пошел в хранилище. Напиться ему хотелось как никогда.

К гостинице артельщики пошли наперерез, выбрав малолюдные глухие улицы. Сердито пыхтя, первым шествовал бригадир, подставляя под свою ношу то одно, то другое плечо. За ним, на полусогнутых ногах, влачился слабеющий эфиоп. Ему, как провинившемуся, досталось два бюста.

В общем-то Потап уже не держал зла на подручного, ибо благодаря глупости последнего вместо одного Ильича удалось выманить сразу трех. Но окончательно простить его Мамай решил после, когда тот доставит груз в номер.

– Неси, неси, – для порядка ворчал Потап, – будешь знать, как лезть вперед батьки в пекло, товарищ Степан.

Одолев два квартала, старатели остановились передохнуть. Впереди лежала еще половина пути.

– О, дети! – обрадовался Потап, увидев на дороге двоих мальчишек с санками. – Дети – наше будущее! А в нашем случае – и настоящее. Эй, малец! – окликнул Мамай старшего. – Поди-ка сюда, мальчик. Люблю детей, ч-черт. Особенно с санками которые. Это такой бескорыстный, такой работящий народ, что… Здравствуй, мальчик! Маму слушаешь, мальчик?

– Ну, – охотно ответил малец.

– А папу?

– Ну.

– Гена, смотри, какой хороший мальчик, с санками притом. Да таких мальчиков несколько лет назад в пионеры без очереди записывать можно было! Жаль, пионерии сейчас уже нет, распустили. Я б тебя, мальчик, записал. А видишь этого дядю? Дядя добрый. А вещей у дяди видишь сколько? Тяжелые такие вещи. Мальчик, одолжи дяде санки, вон до того угла. Устал дядя, понимаешь?

– Понятно, – сказал владелец санок и важно втянул носом зеленую каплю. – И скока?

– Три вещички, мальчик, на твои санки как раз поместятся.

– Так скока?

– Чего – скока?

– Скока платите?

– Ты что, мальчик… – опешил Потап. – Ты что, за деньги?

– Задаром ща никто и не пукнет, – хмыкнул дерзкий мальчишка. – И я тоже не пукну.

– И на том спасибо, – мрачно произнес Потап.

– Хотя могу, конечно, и задаром, если по-простому. А если мелодией – то тока за деньги.

– Какой там еще мелодией?

– «Вечерний звон». Полкуплета с припевом, особенно там, где «бом, бо-ом», знаете?

– А ну-ка отойди на пять шагов назад, мелодист. Стой там и оттуда разговаривай. И никаких «бом-бом», понял? – пробасил бригадир и, обратившись к эфиопу, шепнул: – Видишь, Гена, чем люди деньги зарабатывают? Советую взять на заметку, верный кусок хлеба.

– Дядь! – откликнулся юный мелодист. – Начинать?

– Ни в коем случае. Позови второго.

– Витька, что ли? Ща приведу. Только Витек мелодией не умеет.

Обнявшись, саночники отошли в сторону и о чем-то тихо толковали.

– Сговорились, подлецы, – догадался Мамай, когда, завершив переговоры, мальцы робко направились к дядям.

– За санки тридцать тысяч, – объявил старший, – за «Вечерний звон» – мне десять, Витьку пять, потому что он тока в припеве будет помогать.

Неумелый Витек боязливо косился на негра, на другого дядю и виновато шмыгал носом.

– Вы что – братья? – спросил бригадир, окинув их подозрительным взглядом.

– Не-а.

– Ладно. Вот вам тридцать тысяч, вот вам груз, тащите до гостиницы. Мелодию прослушивать не будем ввиду отсутствия музыкального слуха и денег. Вперед.

Огорчившись из-за потери дополнительной прибыли, саночники запросили прибавки.

– Наверное, вы дети таксистов, – предположил Потап. – Вот вам еще полторы – и чтоб я вас больше не видел.

Мальчишки живо запряглись и, буксуя, поволокли санки с бюстами.

Старатели, предусмотрительно держа дистанцию, двигались сзади.

– Тпру-у! – скомандовал бригадир, остановив гужевой транспорт у дверей «Роди». – Получите расчет.

– Дя-адь, – заныл младший, – доба-авь на жва-ачку.

Мамай грозно повел бровью.

– Что-о?! Бегите отсюда. Бойскауты.

Проводив взглядом предприимчивых саночников, он негромко сказал:

– М-да, в наше будущее я смотрю с содроганием.

– М-да, – проговорил эфиоп еще тише, – в ваше будущее я тоже смотру с садроганэм.

Глава 8. Дом № 12АБ

Надо сказать, что город Казяки был не просто себе Козяками. Любой козякинец мог назвать как минимум одну достапримечательность города и даже указать на нее пальцем. Этой достопримечательностью был двенадцатиэтажный дом.

В годы царизма уездный город застраивался довольно вяло и расширялся лишь за счет убогих хижин обходчиков, стрелочников и прочих железнодорожников. Двухэтажные дома тогда имели помещик Мельников (ныне здание универмага) и отставной полковник Жук (ныне – районо, гороно и детская библиотека). Двухэтажными были вокзал, оставшийся таковым до сегодняшнего дня, почта и меблированные комнаты отеля ныне – не меблированный отель. Самыми высокими сооружениями в городе считались водонапорная башня и церковь (это там, где ныне пустырь с пивным ларьком).

Но с наступлением советской власти Козяки стали активно тянуться вверх. Десятки черных труб прокололи небо. Из них повалил дым. Райцентр стремительно понесся по рельсам индустриализации. Строились заводы и фабрики, возносились здания и сооружения, город рос как на дрожжах. Появилось два пятиэтажных микрорайона, трехэтажный Дом быта и такого же роста дом цыганского барона. Но этого оказалось мало. Козякинцам хотелось все выше и выше. Пять этажей – позорно малый рост для города с сорокатысячным населением.

Словно разгодав чаяния народа, из области прислали нового архитектора. "Эх, развернуться у вас тесно! – сокрушался архитектор, воодушевленный решениями только что минувшего XXVII съезда КПСС. – А дома! Ну разве это дома! Они же как близнецы-братья. Вы говорите – дом № 7, а подразумеваете дом № 37. Вы говорите – дом № 37, а подразумеваете дом № 7. Как вам удается их не путать? Пора, товарищи, ускорять перестройку, пора устремляться в грядущее величие".

Власти, боясь прослыть консерваторами, раскошелились на новостройку, которая и должна была являть собой символ грядущего величия. Вскоре местная архитектура была дополнена грандиозным монстром. Это был в точности такой же дом, как окружавшие его панельные короба, только перевернутый на бок. Получилось двенадцать этажей и два подъезда. Зданию дали номер 12АБ, ибо справа стоял дом № 12, а слева – № 12В. Новый дом покрасили в растрелиевский бело-голубой цвет, после чего инициативный архитектор пошел на повышение в область.

Козякинцы, падкие на зрелища, толпами бродили вокруг небоскреба и, запрокинув головы, с завистью глазели на новоселов.

Жильцы первого подъезда высокомерно поплевывали со своих высоток и всматривались в далекие горизонты.

Но вот жильцы из второго подъезда оказались менее восторженными и ликования соседей не разделяли. Злобно отворачиваясь от сиреневых далей, они мучились над разрешением личных проблем. И чем выше над землей находились квартиросъемщики, тем глобальнее становились их проблемы.

В первый же день новоселы взялись обустраивать свой дом. На балконах развевалось белье, крыша ощетинилась антеннами, начались склоки из-за подвалов.

На девятом этаже первого подъезда молодожены в клетчатых рубашках осматривали собственный балкон. Они подпрыгивали, топали ногами об пол, проверяя прочность, сбегались, радостно целовались и вновь разбегались в разные концы балкона.

На соседнем балконе, слева от них, стоял еще один новосел и, сосредоточенно глядя перед собой, казалось, сочинял стихи.

– Эй, сосед! – не выдержал мужчина в клетчатой рубашке. – Красота! Девятый этаж! Какой вид! А?

Сосед не ответил. В глазах его стояли слезы.

– Я говорю, мы теперь выше всех! – не унимался счастливец. – Все как на ладони. С новосельем вас!

– Да-а, – протянул задумчивый. – Мне всегда не везло.

Этажом ниже маялся гражданин в спортивном костюме. Он метался по балкону, перегибался через перила и беспрестанно фыркал.

– Это черт знает что такое! – взвизгнул он, в очередной раз склонившись над недосягаемым асфальтом.

– Вы чем-то расстроены? – обратился к нему клетчатый.

– Я?! А вы что такой радостный? – клокотал физкультурник. – Вы из какого подъезда? Из первого? А я из второго! Посмотрел бы я на вас! Приходите – обхохочетесь!

– А что такое? Северная сторона?

– Какая еще сторона! У нас лифта нету! Вы представляете! На восьмой этаж пешком!

– А у нас есть, – смутился клетчатый.

– Безобразие!

– Не огорчайтесь, – принялись успокаивать его супруги, крепко обнявшись, – вот гости придут…

– Какие гости! Какие гости! Они же не дойдут! Пять этажей, может, еще одолеют, но восемь! Это такое свинство! От меня все отвернутся!

– Да-а, – произнес голос сверху, – я не мог оказаться в первом подъезде.

– Ну что же делать? Я, конечно, понимаю, что сначала строили первый подъезд, а второй достраивали из того, что осталось, но что же делать!

– Может забастуете! – несмело посоветовал новосел с лифтом.

– Вы еще шутите? – возмутился физкультурник. – Мы и пикнуть не успеем, кaк на наше место ринутся стаи очередников. Им нечего терять. Они будут рады бегать через десять этажей, извините, по нужде, лишь бы не томиться еще лет десять за квартирой.

Где-то в небесах раздался стон. Новоселы притихли. В наступившей тишине в сердца обездоленных стала закрадываться неприязнь к незаслуженным счастливчикам. Устыдившись своей радости и опасаясь расправы, клетчатые поспешно удалились.

– Нет, каково, а? – обратился вверх жилец с восьмого этажа.

– Да, неприлично, – согласился собрат по несчастью.

– О-у-у, – донеслось сверху, – о-у-у-у.

Соседи осторожно посмотрели на верхний этаж.

Обхватив голову руками, далеко в облаках горевал еще один новосел.

– Ему еще хуже, – сочувственно сказал гражданин в спортивном костюме. – Двенадцатый этаж как-никак.

– Да-а, – промычал собрат. – Сейчас бросится.

– Вы как хотите, а я не хочу быть свидетелем трагедии. Мне своей хватает.

– Боже мой! – раздался голос уже из глубины квартиры. – Какая дикость! Я потерял друзей… Боже мой!..

Балконы опустели. Не уходил лишь человек, которому уготовили участь Икара.

– О-у-у, – разносился по округе его тоскливый стон, – о-у-у…

Весть о наличии всего одного лифта на два подъезда быстро облетела весь дом и бесповоротно разделила его жителей на лифтовых и безлифтовых. От внимания последних не скрылось и то обстоятельство, что их уже печально известный подъезд вдобавок ко всему не оборудован мусоропроводом. Безлифтовые были обречены на варварство. Назревал скандал.

Совместное собрание ЖЭКа и жильцов дома № 12АБ попыталось разрешить конфликт. Выдвинули предложение прорубить стены, разделяющие соседние подъезды. Согласно этому плану безлифтовые, подъехав на лифте, попадали к себе домой через проходные квартиры. Хозяева потенциально проходных жилищ начали роптать.

На очередном собрании предложили обобщить чердак. Безлифтовые должны были мчаться на самый верх на общественном лифте, перейти под крышей во второй подъезд и преспокойно спуститься по ступенькам на свой этаж. Спускаться всегда легче, чем подниматься.

При голосовании ни одно из предложений не было одобрено большинством, так как количество обездоленных «за» равнялось эгоистичным «против». ЖЭК воздержался. Представители второго подъезда пригрозили выбрасывать мусор прямо из окон и вызвать экологическое бедствие, в зоне которого окажутся и пользователи коммунальными удобствами. Последние сдались и предоставили чердак в качестве нейтральной зоны. Консенсус был достигнуг.

Вскоре дом № 12АБ пропах краской, сыростью и жареной картошкой, а его жильцы стали хранителями главной достопримечательности города.

Человека, так неосмотрительно поселившегося под небесами, звали Феофил Фатеевич Буфетов. По агеннтурным данным, был он беспартийным, придерживался нейтральных взглядов и служил разносчиком телеграмм. В поле зрения Мамая он попал совершенно случайно, представляя интерес лишь постольку, поскольку в одиночку проживал в изолированной квартире.

Бригадир давно подумывал об улучшении жилищно-коммунальных условий. Обитать в отеле стало невозможно. С утра приходили люди, просили погадать и избавить от недугов. Недугов у людей было так много, что целители старались никого не принимать. Заведующая торопила с подписанием контракта и требовала шестьдесят процентов от прибыли борделя. Обезумевший майор прибегал с челобитными ежечасно и уже соглашался работать за полставки. Элеонора мучила прорицателей расспросами о своем замужестве. И за все эти неудобства еще нужно было платить.

Решить жилищную проблему предполагалось за счет холостяцких метров гражданина Буфетова. Оставалось лишь подыскать удобный повод для вселения.

Против Феофила Фатеевича в картотеке не имелось ничего. Или почти ничего. Единственным документом, по которому чекист вычислил старого бобыля, был анонимный донос, потерявший за давностью событий свою актуальность. Буквально в нем сообщалось следующее:

Считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что гр-н Буфетов Ф.Ф. хочет за границу. Это хотение началось у него с 1957 года, когда он незаслуженно был послан на международный фестиваль молодежи и студентов в столицу нашей Родины – Москву. Вопреки тому, что гр-н Буфетов Ф.Ф. направлялся туда с целью, чтоб демонстрировать наши народные танцы, там он стал халатно относиться к своим обязанностям, отбивался от трудового коллектива ансамбля, терял всяческий моральный облик. В результате чегo у него завелась интимная связь с иностранным гражданином женского пола. Из достоверных источников известно, что их непристойное поведение зашло так далеко, что у той гражданки теперь дите, которое не получает алиментов с 1958 года, то есть уже больше тридцати лет. Извиняюсь, что сообщаю о вопиющем поступке так поздно, но данный факт стал мне известен только сегодня, когда гр-н Буфетов цинично показал мне фото того несчастного дитя. Самое возмутительное здесь еще то, что дите, оказывается, не русское. Я даже точно уверен, что дите – негр. Подозреваю, что и мамаша у дитя – тоже негр. Свои изменческие настроения он сохраняет и сейчас, о чем мне сам говорил. Обращаю также Ваше внимание на то, что гр-н Буфетов до сих пор не завел никакой семьи, ячейки нашего общества. Из вышеизложенного ясно, что такие граждане, как гр-н Буфетов, не имеют права претендовать на отдельные квартиры. Предлагаю гр-на Буфетова Ф.Ф. с занимаемой жилплощади выселить, а на eгo место поселить преданных партии товарищей, таких, например, как товарищ Иванов С.И., бывший сосед Буфетова по коммуналке. Сам я лично Иванова не знаю, но очень, говорят, достойный товарищ. Решения партии – в жизнь! С уважением. Доброжелатель.

Письмишко адресовалось в Козякинский райком КПСС, но по каким причинам оказалось в чемодане диссидента – осталось загадкой. Коварный замысел родился сразу.

Потап еще не успел дочитать донесение до конца, как уже знал первые слова, которые он скажет Буфетову при встрече. На доработку плана ушло еще минут десять, в течение которых бригадир в упор смотрел на эфиопа недвусмысленным взглядом.

– Ну ты, дитя без алиментов, – сказал он наконец, – сколько, говоришь, тебе лет?

– Тридцать два, – с опаской ответил Гена.

– Придется постареть лет на пять. Собирай манатки. Уходим на новые квартиры.

Найти дом № 12АБ не составило труда. Гораздо утомительнее было добраться до квартиры № 96. Когда Потап нажимал на кнопку звонка, он уже питал к ее хозяину личную неприязнь.

Буфетов открыл дверь безбоязненно.

– Гражданин Буфетов? – грянул прокурорский голос Потапа.

– Я, – последовал немедленный ответ.

– Квартирантов будете брать?

– Нет, – опешил Феофил Фатеевич.

– Хорошо. Тогда мы будем жить одни.

– По какому праву?

– По праву наследования.

– Я вас не знаю, – воспротивился хозяин. – Я вас не пущу! Уходите!

– Не волнyйтесь, папаша, иначе у вас не хватит волнения на то, что я вам сейчас скажу, – веско произнес бригадир и, выдержав паузу, указал на Тамасгена глазами. – Познакомьтесь с моим другом. Кстати, он вам никого не напоминает?

Феофил Фатеевич долго, по-козлиному, глядел поверх очков на младшего старателя.

– Не… негра, – нерешительно выдавил он, пожевав губами.

– Совершенно верно, – подтвердил Мамай. – И вас это не удивляет?

– А почему, собственно! Негр он и… есть негр. Я таких по телевизору много раз видел.

– Но, как вы изволили заметить, этот стоит перед вами наяву. А зачем, по-вашему, ему здесь стоять?

Буфетов насупился и отвел взгляд.

– Это не мое дело.

– Ах, не ваше! Тогда я расскажу вам одну историю. О любви. Итак, некий любитель народных танцев – назовем его гражданин Икс – был удостоен чести выступить на одном общественном мероприятии… Было это в 1957 году в городе-герое Москве. Там наш герой заводит шашни с одной особой – назовем ее гражданкой Игрек, – охмурив ее гопаком. Заметим, что была она иностранной подданной и неизвестно с какой целью явилась в Союз. Но на эти обстоятельства нашему герою было наплевать. Итак, стояла теплая погода… Продолжать?

– З-зайдите, – шевельнул Буфетов бледными губами.

Заметив, что в квартире целых две комнаты, Мамай взялся обрабатывать клиента с новым пылом. Прежде всего он потребовал, чтобы негр был удален на кухню, дабы не травмировать преждевременно его ранимую душу, а затем пересказал Буфетову содержание доноса. Заканчивал Потап шепотом.

– Через девять месяцев после решающей встречи с гражданином Икс у гражданки Игрек родился гражданин Зет! Перед нами уравнение, которое я хочу решить сейчас же. Не будем с вами притворяться и добровольно сознаемся, что первые двое неизвестных, нам известны. Так? Ну а если у вас затруднения по поводу гражданина Зет, то я вам подскажу: третий неизвестный сидит сейчас на кухне и дует холодный чай. – Бригадир схватил Буфетова за руку и принялся энергично ее трясти. – Поздравляю! Поздравляю, дорогой отец! Невиданная радость, невиданная.

Феофил Фатеевич пребывал в полной растерянности. Его рот изобразил слабое подобие улыбки, в глазах стоял ужас. Он еще не знал, чего от него хотят, но активность молодого человека пугала.

Потап тем временем приступил к осмотру помещения.

– Послушайте… – вышел наконец Буфетов из оцепенения, – а вы ничего не путаете? Вы думаете, что он мой сын?..