Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Глава 9. На пороге новой жизни

29 марта на первой полосе «Правильного пути» вышло сообщение:

С СЕССИИ ГОРСОВЕТА

Вчера на очередной сессии Козякинскогo гopcoвета принято решение о сносе памятника пресловутому Ленину (Ульянову В.И.), давно дисскредитировавшему себя в глазах общественности. Своим решением народные избранники решили показать всю решимость, с какой они пойдут по пути дальнейших демократических преобразований и рыночных реформ. Снос памятника так называемому вождю мирового пролетариата состоится 1 апреля в 14 часов на площади Освобождения. В 15 часов на стадионе «Локомотив» начнется народное гулянье, будут работать выездные торгoвые точки.

1 апреля за полчаса до назначенного времени все было готово к тому, чтобы решение горсовета воплотилось в жизнь. В наличии для этого имелись: площадь Освобождения, многочисленная толпа ротозеев, средства механизации и, наконец, сам виновник торжества. В качестве наблюдателей к началу мероприятия прибыла депутатская группа, в том числе: г-да Брэйтэр Л.А., Пепренко Л.С., Коняка М.М., Коняка В.М., Сидорчук И.Ф. Общий контроль за исполнением решения осуществлял депутат Харчиков. Непосредственное руководство работами было возложено на генерального подрядчика – директора фирмы «Реставратор» г-на Мамая.

К двум часам народ активизировался. Задрав головы, зрители с любопытством разглядывали обреченного идола, словно надеясь, что напоследок он что-нибудь споет. Старухи плакали и зачем-то крестились. Изредка то там, то сям из толпы доносились требования выбросить основателя социализма на свалку истории. Это, не щадя глоток, орали агенты Потапа: профессиональный пикетчик Федор и Эдька Тумаков.

В третьем часу собравшиеся начали роптать, требуя зрелищ, а контролирующее лицо и подрядчик все еще стояли в стороне и негромко совещались.

Председатель мучил Харчикова инструкциями:

– …Митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставьте милицейский заслон, чтоб никого к Ленину не подпускали, чтоб ни единой царапины. Запомнили? Повторяю: митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставить заслон, чтоб никого не подпускали, чтоб ни единой царапины. Запомнили? Повторяю…

– Да что вы мне объясняете, как обезьяне! – выразил недовольство Христофор Ильич, нетерпеливо оглядываясь. – Седьмой раз уже!

– Обезьяне я объяснил бы два раза. А вы не перебивайте и слушайте внимательно. Митинг закончите только по моему сигналу, не раньше. Поставить милицейский заслон…

Наконец, когда по осоловевшим глазам Харчикова стало ясно, что он больше ничего не воспринимает, председатель его отпустил. Христофор Ильич взошел на специально доставленную трибуну, открыл папку и обратился к собравшимся:

– Товарищи! Козякинский городской совет народных депутатов принял принципиальное решение, продиктованное самой жизнью и нравственной позицией депутатов…

Все шло по плану. Милиционеры, оттеснив толпу, взяли памятник в кольцо, внутри которого осталась бригада рабочих, грузовик и подъемный кран. Потап потребовал от крановщика, чтобы тот показал ему, где находится лебедка, и лично проверил ее исправность. На случай непредвиденной поломки на другом краю площади стоял наготове еще один автокран. Двое рабочих взобрались на постамент и под бдительным присмотром бригадира принялись ловко опутывать изваяние тросами.

– Под мышкой! Под мышкой еще раз пропустить! – покрикивал Потап снизу. – Вокруг шеи обмотай! Осторожно, не поцарапайте!

Он несколько раз приказывал подручным переделать узлы и крепления, которые казались не вполне надежными, требовал более толстые тросы и в конце концов, согнав помощников, собственноручно зацепил последний крюк.

– Все, – выдохнул Потап в бронзовое ухо Ильича.

Стоя на постаменте, бригадир с вызовом посмотрел вокруг. Все было спокойно. Представители власти, правоохранительные органы, техника, сама судьба были на его стороне. Глядя сверху вниз на толпу, Потап вдруг ясно понял, что он стоит не просто на какой-то цементной тумбе, он стоит на пороге новой жизни. Там, за порогом, все будет по-другому, там неограниченные возможности, которые всегда будут опережать желания…

Закончив обличительную речь, Харчиков оглянулся и вопросительно уставился на председателя. Потап молчал, морально настраиваясь на последний, решительный шаг. Теперь, когда все переживания и мытаpства остались позади, кладоискателя охватила нервная дрожь. Совладав с собой, он спрыгнул на землю и хотел было крикнуть: «Вира!» – но вместо этого из его пересохшего горла вырвался слабый хрип. Пришлось сигнализировать крановщику отчаянными взмахами руки.

Взревел мотор. Легко оторвавшись от постамента, вождь плавно, словно в раздумье, поплыл вверх. В толпе кто-то задорно свистнул, заголосили бабы… Памятник достиг верхней точки и, грузно покачиваясь, остановился. В подвешенном положении вождь мирового пролетариата смотрелся как-то жалко и нелепо. Слегка дрогнув, кран стал поворачивать в сторону грузовика. И тут случилось происшествие, приведшее в восторг большую часть зрителей, и особенно детей: нижняя половина памятника оторвалась от туловища и с пятиметровой высоты ударилась оземь, расколовшись на несколько кусков.

– А-а-ай! – в отчаянии возопил Мамай, но голос его потонул во всеобщем гуле.

Первое, что испытал Потап, была досада. Ну конечно! Он должен был знать, что такие громоздкие конструкции собирают из составных частей, а потом заваривают по швам. Конечно! Надо было крепить трос и к ногам! А теперь толпа увидит его золото и набросится на него…

Но зрители никуда не бросались, а, с любопытством разглядывая оставшуюся половину, шумно обсуждали невиданный случай.

«Наверно, они все знают, что это мое золото, и поэтому не трогают», – подумал кладоискатель, мелкими шажками приближаясь к месту катастрофы. Других мыслей он не допускал.

Но золота не было. Ни в ногах, ни в туловище.

Это было невероятно, в это нельзя было поверить, но золота все равно не было, ни тонны, ни даже грамма.

Потап удивленно созерцал лежащую на асфальте бронзовую ногу и пытался сообразить, что, собственно, происходит.

– Схалтурил сварщик. Не было никаких гарантий, – раздался за его спиной чей-то голос. Это был Куксов. – Я, товарищ председатель, к вам вот по какому делу. Вы понимаете, из всего нашего райкома… то есть, я хотел сказать – из всего нашего общества я один не прошел в горсовет. Меня не выбрали! Вы понимаете, в чем проблема? А ведь, я извиняюсь, это вы посоветовали мне баллотироваться от монархистов. Я еще тогда понял, что нет никаких гарантий.

Потап повернулся к нему лицом и, покусывая губу, задумчиво сказал:

– Где же все-таки золото?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, после чего, так же не сказав ни слова, разошлись. Владимир Карпович двигался боком, словно краб, не сводя с председателя недоуменного взгляда. Бригадир медленно брел в другую сторону, не поднимая головы и часто натыкаясь на зрителей. Вскоре он затерялся в толпе.

Сперва его искал Харчиков, чтоб спросить, что делать с отвалившимися ногами истукана. Затем его искали другие депутаты, но в конце концов все угомонились и разошлись по своим депутатским делам. Вождя погрузили по частям и увезли. Через полчаса, вдоволь наговорившись, народ стал перекочевывать к стадиону. По улицам расползлись слухи, что Ленина подпилили специально, к первому апреля. Все сошлись на том, что шутка удалась…

Из Козяк Потап уехал тихо и бесславно. Глубокой ночью он попросился в плацкартный вагон проходящего поезда, не узнав даже, куда поезд идет. Увидев на его лице неподдельное горе, проводница сжалилась.

Председатель тайного общества разместился на третьей полке и, подложив под голову сумку «Пролет», до самого рассвета слушал стук колес. У него не было ни планов, ни идей. Он просто ехал вперед, наугад, к новой неведомой жизни.

Глава 10. В изгнании

Закончился апрель. Прошли май, июнь, июль. Закономерно наступил август. Август выдался влажным и душистым. В природе появилась еще едва заметная суета, свидетельствующая о приближении зимы. Медленно и низко в воздухе летали жирные шмели, нарезая круги и гудя, будто вертолеты. По ночам в поисках провизии табунами бегали ежики. Еще злее стали мухи. Птицы готовились на юг. Выженная солнцем, заметно побледнела зелень. Кое-где на землю легли первые сухие листья.

Много воды утекло за это время. Она текла в ручьях и реках, била ключом из-под земли и капала с неба, лилась из кранов и бежала по трубам. Свою скромную лепту в мировое водообращение внес и восстановленный водопровод, соединяющий роддом № 3 и общежитие консервного завода им. Баумана.

Один древний, давно скончавшийся мудрец как-то верно подметил, что все течет, все меняется. Сбылась его мудрость и на сей раз. Помимо большой утечки воды за четыре месяца в мире произошли и некоторые другие перемены: из космоса вернулись космонавты, на основной территории Европы созрела картошка, парламентарии всех стран отгуляли каникулы и взялись за работу, кофе на мировом pынкe подскочил в цене, Потап Мамай больше не искал клад.

Потап продавал пиво. Теперь местом работы чекиста был пивной ларек, расположенный на перроне маленькой железнодорожной станции. Станция не имела даже приличного названия и значилась как «Платформа 202 км».

Трудно сказать, каким ветром занесло сюда Потапа и где он скитался после бегства из Козяк. Во всяком случае, здесь он пребывал уже больше месяца и, должно быть, находил это место вполне удобным для того, чтобы зализать свои душевные раны и обрести временный покой. Несмотря на столь короткий срок трудовой деятельности, чекист успел зарекомендовать себя с положительной стороны и пользовался заслуженным авторитетом у товарищей. Клиенты уважали его за общительность и откровенный нрав.

Откровенность за кружкой пива иногда нужнее, чем вобла. Когда желудок полон пива, обычно тянет либо за угол, либо на откровение. Но чаще всего, справив одну нужду, клиент норовил справить и другую. Ему хотелось излить душу. В такие минуты, плача и периодически припадая к кружке, он склонялся к ближайшему соседу и начинал жаловаться на свою судьбу: мол, что бы из него вышло, если бы не вышло то, что вышло. Из таких признаний, доносящихся от разных стоек, Потап вскоре узнал, что большинство посетителей пивнушки – это несостоявшиеся генералы, директора, писатели и просто большие люди. Бывали здесь, конечно, и мелкие людишки, но реже, да и то до второй кружки. После второй они также находили в себе нечто выдающееся и вырастали прямо на глазах. Но один большой человек для другого большого человека – слушатель неблaгoдарный. Особенно когда оба пьяны. Столкнувшись с непониманием и тупостью собеседника, они расходились, и в конце концов их страстное мычание приходилось выслушивать Потапу, который охотно всему верил или, по крайней мере, терпеливо слушал, что в данном случае одно и то же.

Откровенность же Мамая имела иной характер. В частности, он никогда не скрывал, что разбавляет пиво водой. Но в отличие от барыг он, заботясь о здоровье клиентов, доливает воду исключительно кипяченную. И эту заботу клиенты ценили. К тому же некоторым завсегдатаям Потап отпускал в долг, чем окончательно покорил любителей пива.

Но, несмотря на свою общительность, чекист никогда и никому не говорил, кем бы он мог стать, если бы не продавал пиво. И потому сам собой напрашивался вывод, что он стал тем, кем и хотел.

Потап и в самом деле управлялся со своим хозяйством так умело, что можно было подумать, будто ничего другого в жизни он не делал. Принимая из его рук накрытyю пеной кружку, никто из любителей и помыслить не мог, что считанные месяцы назад эти руки едва не загребли глыбу золота.

Провалившаяся козякинская кампания и воздействие пивных паров оказали на Мамая неблаготворное влияние. Он стал много курить и ругаться; шутил мало и грустно. Щеки его впали и заросли щетиной. Под глазами появились тени, а сами глаза смотрели безразлично и даже философски. Такие взгляды бывают у лиц, только что освободившихся из мест заключения. Словом, козякинские подпольщики с трудом узнали бы в нем целеустремленного и энергичного председателя. От недавнего Потапа осталось лишь название. Неизвестно почему, но завсегдатаи пивнушки звали его бригадиром.

В редкие вечера, поддавшись уговорам, Потап делал технический перерыв, усаживался на прилавок и рассказывал истории о похождениях одного своего знакомого. Знакомый этот был негром и к тому же немного придурковатым, потому что хотел найти клад. Мужики, слышавшие на своем хмельном веку немало баек, сидели с разинутыми ртами, словно дети. Те, что потрезвее, перемигивались, точно зная, что такого быть не может, но из уважения к рассказчику все помалкивали. Тем более что и байки были уж слишком занимательными.

– Так что, бригадир, бабы от него в обморок падали? – не выдержав, хохотали посетители. – Вот чертяка, а! А расскажи, как он статуи с крыши бросал. Вот болван!..

– Да, – мрачнел Мамай, – болван был редкий…

Однажды на 202-м км притормозил товарный поезд. Из крытого вагона на перрон выкатился человек, огляделся по сторонам, забросил за спину котомку и потопал прямо к пивному ларьку.

Был знойный послеобеденный час, когда утренние посетители уже пропили все деньги, а вечерние еще не пришли. Бродяга покрутился возле стоек, собрал пять полупустых кружек и, слив остатки пива в одну, нетерпеливо выпил. Дождавшись, пока из кружки выползла последняя капля, старик облизнулся и с сожалением осмотрел столики. Больше допивать было нечего. Отметив сей печальный факт, он несмело стал приближаться к ларьку, слабо надеясь выклянчить еще пивка.

Несколько минут он приглядывлся к продавцу с разных боков, то подступая к нему, то нерешительно отходя. Потап не обращал на пришельца никакого внимания. Внезапно лицо бродяги просветлело. Шансы получить бесплатное пиво резко возросли.

– О, – молвил посетитель, – а ты чего тут делаешь?

– Гербарий собираю, – хмуро отозвался Мамай, не поднимая головы.

Осмелев, старик подошел еще ближе. – А ты меня не узнаешь?

– Узнаю. Как же, как же – султан Брунея, пробурчал Потап.

– Не-а, – радостно захихикал старик, – не султан!

– Ну, тогда сдаюсь, – равнодушно признался чекист, исчезнув где-то под прилавком.

– А я вот тебя сразу признал. Только как звать, не помню, – не отставал бродяга.

Потап нехотя поднял голову и присмотрелся к человеку повнимательее. Тyт пришла и его очередь удивиться.

– О! – воскликнул чекист. – Бомж Бруевич! Еще шевелишься, старый хрыч?

– Ага, шевелюся! – ликовал бомж, чуя, что кружка пива ему обеспечена.

– Какими пyтями?

– Так этими… товарняком я.

– Пива хочешь? Пей, за счет клиентов заведения.

Бродяга отхлебнул пену и блаженно прищурился.

Но настроение Потапа неожиданно изменилось.

– Уходи, дед, – насупившись, сказал он. – Допивай и уходи.

– Чeгo это?

– Ты приносишь мне несчастье.

– Я, сьнок, уже давно никому ничего не приношу. Я могу только унести.

– Первый раз, когда я тебя встретил в Козяках, ты мне все дело испортил.

– Никогда в Козяках не был, – начал отпираться бомж.

– Как это не был?

– Никогда.

– А где же мы виделись?

– В Синельникове, на вокзале, – невозмутимо солгал старик.

– В каком еще Синельникове!

– Да-да, в Синельникове.

– Да я там сроду не был!

– Был, был, я тебя там видел.

– Так, значит, в Козяках не ты был?

– Не я.

– А ну, отдавай пиво, раз не ты.

Старик намертво вцепился в кружку.

– Я, я, я, – затараторил он, испуганно моргая глазами. – Запамятовал… Перепутал… Теперь вспомнил. Точно, В Козяках мы познакомились.

– То-то, – смягчился Потап.

Помолчали. Бруевич на всякий случай отодвинулся и принялся хлебать быстрее.

– А большое дело спортилось? – поинтересовался он, когда за остатки пива можно было уже не опасаться.

– Среднее, – сказал чекист задумчиво. – Метра на два.

Он налил себе полную кружку и залпом осушил. Бродяга с уважением посмотрел на старого знакомого и заискивающе улыбнулся.

– Эх, дед, – вздохнул Мамай, – расстроил ты меня. Надо было бы тебя прогнать. Ну да ладно, черт с тобой. Все-таки попался ты мне тогда еще в начале операции, когда все еще было хорошо.

Старик выставил грязные ладони, как бы пытаясь показать, что он действительно ни в чем не виноват. Потап устало махнул рукой, давая понять, что и он не имеет никаких претензий.

К пивнушке, словно мотыльки на огонек, начали стекаться посетители. Между двумя столбами, служившими триумфальной аркой, болталась табличка «Пива нет». Потоптавшись, мотыльки уходили ни с чем. Все прекрасно знали, что если бы табличка висела на окне ларька, то пива действительно не было, но оставалась надежда, что его могут привезти. Но когда этот запретный знак встречал их прямо в арке, это означало, что у бригадира приступ меланхолии и рассчитывать сегодня не на что.

Потап с Бруевичем, не спеша потягивая пиво, сидели за столом и смотрели на закат. Бруевич, впрочем, обращался к солнцу редко, ибо был слишком занят вяленым лещом. Когда от рыбы остались кости и чешуя, старик достал из котомки колоду засаленных карт и хитро подмигнул:

– Перекинемся?

– На интерес? – презрительно усмехнулся Потап.

– Почему ж на интерес! – обиделся бомж. – На деньги. Но если денег нет – могу провизией взять.

Чекист выгреб из кармана пачку купюр и, не считая, швырнул на стол.

– Ого, – обрадовался Бруевич, – мильенчик будет. Начнем по маленькой?

– Я в долг не играю. Или, может, ты латку от штанов поставишь?

– Я и сам в долг не играю, – нахохлился бродяга. – А против твово мильенчика могу поставить секрет.

– Кого?

– Секрет.

– Какой там еще секрет?

– Сильно важный.

– Да иди ты со своим секретом! – отмахнулся Мамай, сунув деньги обратно в карман.

– Да ты погоди! Секрет мой подороже твово мильенчика стоит.

– Да? И сколько же он стоит?

– Мешок денег, – твердо сказал Бруевич.

– Да ну! – изобразил изумление чекист.

– Точно. Ато, может, и целыx два.

– Может, все-таки уступишь за один? – ехидно спросил Потап.

– Тебе уступлю.

– Вот спасибо. И что ж это за секрет такой?

– Так я тебе и сказал. Ты его сначала выиграй. Выиграешь – твой секрет, проиграешь – мой мильен.

Потап от души расхохотался.

– Нет, дед, ты все-таки шельма… А давай так: я ставлю секрет, и ты – секрет. Кто проиграл, тот и открывает свой… Могу даже против твоего одного два поставить. Я сегодня добрый. Ну уморил…

Бруевич подождал, когда бригадир успокоится, и, убедившись, что их никто не подслушивает, произнес заговорщицким голосом:

– Я знаю, где закопаны богатства помещика Келтухова. Горшок. С золотыми червонцами.

Потап сделался злым.

– Опять! – рявкнул он.

– Чего – опять? – опешил старик.

Вместо ответа чекист в сердцах запустил кружкой в ближайшее дерево – сверкнув в последний раз гранеными боками, посуда разбилась вдребезги. Спрятав карты и решив, что пиршество закончилось, старик боязливо попятился от стола. Он был убежден, что сейчас ему дадут по шее. Но прошла минута, другая, а шея его все еще оставалась небитой. Потап поманил его пальцем, указал на место, затем долго прикуривал и наконец начал говорить. Говорил он тихо, как на исповеди:

– Однажды, прошлой зимой… завязался я с одним клиентом в трынку… Бились всю ночь… К утру я выиграл у него все: деньги, часы, машину – все… И еще долг за ним остался. А клиент попался серьезный – майор КГБ, между прочим… Ну, что ж делать, долг есть долг, дело святое и тут он ставит на откуп… государственную тайну я, как человек бдительный, конечно, объяснил офицеру, что я не шпион и секретами родного Отечества торговать не собираюсь… Но тут он мне такое брякнул, что у меня от переживаний чуть ноги не отнялись… Причем все подтвердил документально… Вижу – не врет, но поверить не могу… И никто на моем месте не поверил бы. Ни один нормальный человек! Короче, выбор у меня был такой: или я присваиваю ничтожное имущество этого чекиста, или… получаю реальный шанс схватить бога за бороду… Я выбрал божью бороду…

– И что? – затаив дыхание, спросил Бруевич.

– И то! – огрызнулся Потап. – Сижу вот у черта на куличках и пью с каким-то нищим кислое пиво.

– Почему кислое? – подбодрил его нищий. – Хорошее пивко.

Далее Мамай рассказал все, что рассказывал когда-то Тамасгену Малаку в номере гостиницы «Роди». Кроме того, старик вкратце узнал и о тех событиях, которые развернулись потом в Козяках. Бруевич только покачивал головой, и трудно было понять, верит он во все услышанное или нет.

– Вот тебе, дед, и еще один секрет, – горько улыбнувшись, закончил экс-председатель исповедь. – Только ты его меньше чем за пять мешков не продавай. Это тебе не горшок с червонцами.

– Да-а, – протянул бродяга. – Выходит, надул тебя гэбэшник этот?

– Не знаю, – сказал Потап, отрешенно глядя на красный полукруг солнца.

– Да, рисковый ты, паря. Это ж надо – за просто так угореть… Бедный ты, бедный.

– Я не бе-едный, – с надрывом проговорил Мамай, – я ни-щий. Мне трудно. Мои материальные возможности вступили в острейшие противоречия с моей натурой. И эти противоречия не дают мне спокойно жить.

– Ничего, на пиве тоже можно навар иметь.

– Эти крохи оскорбляют меня как личность… Я вот задумал написать «Справочник кладоискателя». У меня даже готово первое предложение: «Если вы решили найти клад, то сначала выясните, где он лежит». Успех будет потрясающий. Я тебе подарю один экземпляр, с автографом.

– Может, ты мне вместо книжки леща еще одного дашь?

– Ладно.

– А куда подойти-то? Сюда? – обнадежился странник.

– Из газет узнаешь. Здесь я не задержусь.

– Э-хе-хе, там хорошо, где нас нету, – вздохнул Бруевич и, пососав рыбий хвост, развил свою мысль дальше: – А там, где мы есть, – плохо.

Поддерживая голову руками, кладоискатель вяло осмысливал его слова. Вдруг он спохватился и хлопнул себя по лбу, из чего следовало, что смысл их дошел до него полностью.

– Так чего ж я тут расселся! – воскликнул Потап Мамай.

Он вскочил, сел, снова вскочил, торопливо вытряхнул на стол мятые купюры:

– Держи, дед, дневная выручка. Это тебе. А я пошел.

– Э! Ты куда это? – удивился Бруевич.

– Туда, где меня нет! – крикнул Потап на ходу. – Прощай!

Больше на платформе 202-й км его не видели.

***

Мест, где Потапа еще не было, насчитывалось так много, что неизвестно, к которому из них первому он устремился. Известно только одно: в середне сентября Мамай высадился на турецкий берег.

Когда постсоветский гражданин впервые попадает в Стамбул, он тут же понимает, что оказался на чужбине. Здесь все чудно и непривычно, и нет возможности освоить это постепенно. Всеобщая суматоха, шум, восточные колориты и острые запахи – все это наваливается неожиданно и сразу, будто торт в лицо.

Стамбул, как известно, – город, где встретились Азия и Европа, только Европа на эту встречу пришла с заметным опозданием. Последствия такой задержки сказываются до сих пор, и западная цивилизация, стараясь наверстать упущенное, все глубже разъедает мусульманские устои. Первыми ее влиянию поддались женщины. Они начали переодеваться. Горожанки наотрез отказываются от паранджи. Из моды выходит черная монащеская одежда. Теперь в ней ходят либо закоренелыe провинциалки, либо те, кому снимать ее уже поздно. Заметно укоротились юбки, приоткрывая уже икры ног. Самые же отчаянные турчанки носят брюки. Но, несмотря на все усилия, привлечь к себе внимание мужчин им удается лишь в необходимых случаях. Усатые потомки янычар остаются консерваторами и, чтя традиции, по-прежнему проявляют неугасимый интерес к белокожим славянкам. Последние же извлекают иногда из этого интереса свою корысть, а то и просто злоупотребляют им. Турки в большинстве своем – народ мелкий и неказистый. Глядя на них, мордатые русичи только диву даются, как это такая мелюзга нагоняла когда-то страх на целые государства.

Местное Черное море ненатурально чистое и почему-то пахнет морем, чем радикально отличается, например, от крымского Черного моря, которое в лучшем случае ничем не пахнет. А количество и разнообразие рыбы, предлагаемой торговцами, неминуемо наводит на подозрения, что на свете существуют два Черных моря. Туристы бывалые, такие, как одесситы, конечно, твердо знают, что Черное море всего одно, причем начинается оно в Одессе. Поэтому они давно ломают голову над тем, каким это способом туркам удается переманивать на свою сторону всю кефаль и кильку. Но контакты с местным населением показывают, что выведать этот секрет легче будет у самой рыбы.

Экс-председатель прибыл в Турцию в составе туристической группы по торговым делам. В шесть часов утра, взвалив на спину рюкзак с великим множеством изделий тяжелой и легкой промышленности, он пошел занимать место под солнцем. Слева и справа, спереди и сзади шествовали сонные соотечественники. Проклиная житье-бытье, каждый тащил на себе сумки, названные за размеры «мечтой оккупанта». Каждый торопился захватить на базаре выгодное место.

Подобный образ жизни был Потапу не по душе, но он терпел, рассматривая свое пребывание на чужбине как суровую необходимость. «Все миллионеры начинали с малого, – утешал себя экс-председатель, раскладывая на земле слесарный инструмент, доставленный контрабандным путем. – Генри Форд и тот примусы чинил». Те же мысли можно было прочесть и на лицах конкурентов, хотя втайне они все же сомневались, что знаменитые богачи зарабатывали первоначальный капитал, продавая мусульманам игрушки и надувные матрасы.

Потап раскрыл блокнот и принялся заучивать минимальный набор слов, необходимый для общения с местными жителями.

Исправно помолившись Аллаху, к базару стали подтягиваться первые покупатели. Продавцы с надеждой всматривались в каждого оптовика. Оптовики придирчиво оценивали товар. Цель у всех была одна – нажива…

За два часа торговли Потап нажил головную боль и лютую неприязнь к янычарам.

Турки оказались удивительно мелочным и скандальным народом. Сделка купли-продажи для них – не просто сделка, это настоящий ритуал, из которого они черпают удовольствие, недоступное чужестраннцам. Первая стадия ритуала – ознакомление с предметом сделки. Процедура эта весьма тонкая и требует от эфенди немалого умственного напряжения. Вторая скоротечна. Начинается и заканчивается она выяснением стартовой цены. Но какой турок согласится на нее сразу? Никакой. Нет такого турка. А если он все же согласится, значит, он не турок. Настоящий потомок янычар будет долго и неутомимо торговаться, выкручивать, выпрашивать каждый бин. Для этого и существует третья, наиболее утомительная стадия. Эта стадия, в зависимости от выносливости обеих сторон, может длиться от одной минуты до нескольких часов. В последнем случае доведенный до белого каления турист обычно сдается и спускает цену до невозможного, не помышляя более о прибыли, а лишь желая отделаться от кровопийцы.

Солнце было еще на полпути к зениту, когда Потап освоил самые ходовые фразы и объяснялся с турками уже без словаря. Но добиться полного взаимопонимания не удавалось. Товар не шел. Больше всего хлопот возникло с электросушилками для обуви. Публика никак не могла вникнуть в их истинное предназначение. Для наглядности Потап даже снял с себя туфли и, сунув в них сушильное приспособление, выставил напоказ. Но хитрость не помогала. Турки, падкие на все диковинное, вынимали сушилки из обуви и тщательно, со знанием дела приступали к их изучению. Нередко по такому поводу собиралось несколько человек и устраивались жаркие споры. По жестам спорщиков становилось ясно, что они принимают сушилки за кипятильники. И Мамай уступил. Опустив сушилки в старое ведро, он стал выдавать их за кипятильники. Торговля пошла живее, но брать оптом никто по-прежнему не решался.

Зато совершенно неожиданно нашелся покупатель на ведро, которое Потап подобрал неподалеку на стройплощадке. Экс-председатель был так удивлен, что отдал ведро всего за три бина. Поручив охрану сушилок коллеге из Запорожья, Мамай сходил на стройку и принес оттуда в качестве пробной партии несколько кусков линолеума. Тут же подступил полунищий турок в клетчатом засаленном пиджаке и ткнул пальцем в самый маленький кусок.

– Бир бин, – предложил турок, показав один палец.

– Я лучше его домой увезу, чем за бир бин отдам.

Глаза эфенди стали наливаться кровью; между бровями легли складки, напоминая о вековой грубости воинов Османской империи. Потапу даже показалось, что за пазухой у турка лежит острый ятаган. Но проверить эту догадку помешали набежавшие крестьяне, навьюченные связками резиновых сапог. Горцы оттеснили клетчатого и живо заинтересовались капканом, который, так же как и сушилки, остался невостребованным.

Дабы не упустить удобный случай, Мамай решил показать товар лицом и доказать клиентам, что капкан на медведя – вещь в хозяйстве незаменимая. В рекламных целях Потап принял неуклюжую позу, поднял вверх лапы и, свирепо выпучив глаза, зарычал. Грузно походив вокруг капкана, он сунул в его разинутую пасть палку и надавил на педаль. Стальные челюсти захлопнулись со страшной силой, едва не перекусив палку пополам. Зрители одобрительно зашумели, но было похоже, что их восторг вызван не столько действием капкана, сколько тем, как умело «рус» изобразил медведя. Подождав немного, не повторит ли он свой номер еще раз, крестьяне посовещались и купили охотничью снасть.

Все это время клетчатый околачивался неподалеку и испепелял Потапа взглядом. Ему тоже хотелось что-нибудь купить, но спекулятивные цены туристов приводили его в уныние.

Подобревший Мамай поманил бедного турка к себе, показывая ему линолеум.

– Эй, эфенди! Киль манда! Иди сюда! Бери за два бина, шайтан с тобой.

При слове «шайтан» эфенди напрягся и зловеще повел усами.

– Шучу, шучу, – улыбнулся Потап, – бери за бин. Бир бин, понимаешь?

Турок понял и с готовностью протянул мятую бумажку – должно быть, все, что у него было.

У клетчатого оказалась легкая рука. Следом за ним подошел бородатый старик, долго смотрел на линолеум слезливыми глазами и в конце концов купил два куска за четыре бина.

Не теряя времени, Потап отправился на стройку в третий раз с явным намерением распродать оставшийся строительный мусор. Суровое наказание за воровство давно отбило у турок охоту покушаться на чужое добро. Даже если оно будет валяться на земле – редкий турок отважится его поднять. Приятно пораженный этим открытием, Мамай решил стать посредником между бесхозным имуществом и законопослушными гражданами Турции.

Но его опередили. Разгадав слабость восточной натуры, какой-то ловкий проходимец уже перерыл весь участок и утащил с него все полезные вещи. Здесь чувствовалась лапа соотечественника.

Не найдя ничего подходящего, Потап захватил с собой пыльный кусок трубы, который удалось сбыть за три бина лишь через час.