Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава 4. Подпольный обком действует

Ночь была темная и подозрительно тихая. Именно в такие ночи обычно происходят тайные заговоры, совершаются кражи и другие противозаконные деяния. Изредка из-за облаков осторожно выглядывала луна, оценивала обстановку и тут же пряталась обрано. Дремали в будках сторожевые псы и, спасаясь от холода, усердно дышали себе в брюхо. Вяло поскрипывали деревья. За каждым столбом мог стоять грабитель. Как это часто бывает в таких случаях мороз крепчал. Неизвестно, какая часть населения Козяк в эту ночь спала, но точно известно, что как минимум шесть местных жителей и двое приезжих бодрствовали.

На перекрестке улиц Ярмарочной и Фундаментальной маячила чья-то тень. Она перемещалась зигзагами, переходя от одного угла к другому и оставляя на снегу хаотичные узоры. Когда из-за облака в очередной раз выползла луна, ее прищуренному оку уже представилась плотно утрамбованная площадка. Таинственный незнакомец остановился на углу, попав в салатовый свет фонаря. Потоптавшись на месте, он медленно разогнулся, застыл в напряжении на несколько секунд и вдруг, сломавшись пополам, громко чихнул. С ближайших веток осыпалась пороша. С другого угла кто-то шикнул, и долговязая фигура испуганно шарахнулась в темноту. Когда луна опять исчезла, две тени начали нерешительно сходиться, словно дуэлянты.

– Это вы? – взволновался долговязый. – Вы, Лев Аронович?

– Ты бы еще в дудку задудел, – раздался недовольный шепот. – Зачем чихал? В тюрьму захотел? На весь район один фонарь, так тебе именно под ним чихать вздумалось.

– Виноват, Лев Аронович.

– Тихо! Тсс! Никаких имен, Коняка. И что это за тайны такие? Как это понимать: «Обстановка тяжелая. Дело касается прошлого. Связь через связного…» ну и прочий бред? Это ты связной, что ли?

Мирон Мироныч пожал плечами:

– Я.

– Ну, выкладывай поживее.

– Обстановка тяжелая. Дело касается прошлого…

– Это я уже слышал, – нетерпеливо оборвал Брэйтэр. – Что конкретно?

– Конкретно? Обстановка очень тяжелая…

– Тьфу ты! Если б я знал, Коняка, что это ты…

– Это не я! Я думал, что это вы! – закричал баптист и сбивчиво принялся объяснять, что ему велено встретиться с Брэйтэром и явиться с ним на конспиративную квартиру.

– Да кем велено-то? – злился директор базара.

– Не знаю. Таинственные люди.

– Где квартира?

– У Цапа дома.

– А тут ты что делаешь?

– Следы путаю. Дело, кажется, серьезное. Обстановка тяжелая…

– Заткнись, Мирон Мироныч, – сказал Брэйтэр задумчиво. – Ладно-м, веди. Посмотрим.

Храня молчание, конспираторы пришли на явку. Баптист огляделся и постучал в ставню условным стуком.

– Кто? – спросили изнутри.

– Мы, – шепотом ответил Коняка.

– Хвоста за вами нет?

– Все тихо.

– Пароль!

Сконфуженно хихикая, Мирон Мироныч проговорил:

– Сантехников вызывали?

– Сантехники не нужны. Ждем грузчиков для переноса рояля, – прозвучал ответ. – Проходите, товарищи.

Дверь бесшумно отворилась.

"Какие грузчики! Какой рояль! – пыхтел Брэйтэр, путаясь в потемках среди чужих ботинок. – Кошки-мышки какие-то. Что я здесь делаю!"

В комнате царили мрак и таинство. На столе тлела керосиновая лампа, вокруг которой, словно индейцы у костра, сидели хмурые личности, также попавшие в засаду. Впрочем, всех сидящих Брэйтэр сразу же узнал.

– А, торговый магнат! – возрадовался Потап, встречая гостя с распростертыми объятиями.

Увидев колдуна, Лев Аронович попятился.

– Мне ваши фокусы надоели, – раздраженно молвил он и, круто развернувшись, направился к выходу.

– Куда же вы? – настиг его Мамай. – Вы больше не хотите приобрести у меня открытки?

– Таких открыток, как с вашими голубями, полон город.

– Вам разонравились птички? Возьмите с цветочками! Есть чудные незабудки, – благодушно улыбнулся колдун.

– Вы мошенник, – задохнулся коммерсант. – Вы меня обманули. Такие открыточки продаются на каждом углу по десять тысяч за штуку!

– Не отрицаю. Но я вам продал не просто картинки, а носители положительной энергии. И уступил, между прочим, по сносной цене. Здоровье нынче дорого стоит. Так что сядьте, – в голосе пророка послышался металл. – Сядьте, у меня к вам будет дело. Потом.

– Я с вами дел иметь не желаю-м, – проговорил Брэйтэр, покорно опускаясь на табурет.

Пересчитав собравшихся по головам, Мамай перекрыл выход и выразил чувство глубокого удовлетворения. Чувство же это у него возникло от того, что в одной скромной хижине собрались такие почтенные люди, как господин Брэйтэр, директор центрального колхозного рынка, господин Куксов, президент страховой компании «Боже упаси», господин Харчиков, начальник отдела сбыта завода им. Котовского, господин Коняка, крупный производитель продуктов питания, господин Сидорчук, местный гений, и, наконец, господин Цап, вольный животновод и вообще радушный хозяин данного помещения. Видя в лице собравшихся цвет городской общественности, великий маг Абу-Малаку и его верный последователь сочтут за честь показать уважаемому собранию совершенно бесплатный сеанс ясновидения. Последователь еще раз выразил удовлетворение и на том прелюдию закончил.

Гости тревожно переглянулись. Они смутно чуяли, что предстоящее действо связано не столько с их принадлежностью к цвету общества, сколько с их прошлой общественной деятельностью.

– Все готово, учитель? – обратился Мамай к Эфиопу, примостившемуся на диванчике.

Мудрец кивнул и передал Потапу загадочный предмет величиной с голову, накрытый черным платком. Последователь поставил предмет на стол, сделал руками магическое движение и, зачем-то щелкнув пальцами, сорвал с него покров. Проделав этот нехитрый трюк, Потап одарил присутствующих таким надменным взглядом, будто только что вытащил из рукава удава.

– Некоторые дураки думают, что это банка с водой, – нахально заявил иллюзионист.

Зрители друг друга застеснялись, ибо представленный на их суд предмет действительно смахивал на трехлитровую бутыль.

– Да? А что это? – не удержался Коняка.

– Призма времени. Призма, в которой я вам покажу все, что захотите. Точнее, вы все увидите сами, а я только буду комментировать… Ну-с, что желаете увидеть, господа? Какая эпоха вас интересует? Давайте обратимся к прошлому, скажем, к событиям двадцатипятилетней давности, которые разворачивались неподалеку от нашей с вами конспиративной квартиры. Ну? Хотите? Все хотят? По глазам вижу, что хотите. Это у меня привычка такая: угадывать по глазам. Итак, напрягите внимание. Сильней напрягите, сильней. Панорама вот-вот развернется перед вами. Ну, что мы видим в призме времени? О, воспетая в поэмах сцена: муж хладнокровно изменяет жене…

Потап говорил монотонным голосом, неспешно прохаживаясь вдоль серванта с фаянсовыми тарелками. В призму времени он поглядывал редко. Собравшиеся бросали искательные взгляды то на банку, то на пророка и терпеливо ждали прозрения.

– …Стоит ночь. Огородами, трусливо приседая и останавливаясь, крадется мужчина в кепке и с портфелем в руках. Это и есть наш неверный супруг, видите? В портфеле у него – еще теплая котлета, пара белья и поддельное командировочное удостоверение. Белье он наденет сам, котлету съест с любовницей, а удостоверение предъявит для отчета доверчивой супруге, этому ангелу во плоти, этой безвинной жертве похотливого Адама. Но это случится позже. А пока наш лазутчик движется по направлению к дому своего соратника, своего боевого коллеги. Почему, вы спросите, ночью, и почему огородами? Нет, он не подпольщик, он обычный грешник. Все очень просто: боевой коллега покинул семейный очаг и отбыл в срочную командировку; дома осталась не очень красивая, но не старая его супружница. Она утирает луковые слезы и дожидается нашего героя в кепке… Вот какую картину мы с вами видим в призме времени. А кто же он? Кто этот отчаянный Адам? – Потап остановился и внимательно посмотрел на стадо фарфоровых слоников, выстроенных на полке. – Этого я не знаю. Могу лишь сказать, всмотревшись в призму, что он носит рыжие волосы и не дурак выпить, хотя после этой процедуры у него прогрессирует косоглазие. Большего я, как и вы, не могу рассмотреть.

– Нету там такого, – угрюмо вставил Мирон Мироныч.

Все посмотрели на него. Пристальнее всех посмотрел Куксов.

– Ну как же нету, барин? – весело сказал Мамай. – Там даже название улицы можно прочитать: Ста-ди-он-ная. Вот. Но что мы видим! По темной Стадионной улице, трусливо приседая и останавливаясь, пробирается еще один гражданин, причем в противоположную от семейного очага сторону. Он также прижимает к груди портфель, в котором также котлета, белье и поддельная командировка. Наш второй герой часто озирается, хихикает, и на его толстом безбровом лице можно увидеть самые пошлые намерения в отношении супруги своего сослуживца. Незнакомец стучится именно в ту дверь, из которой недавно выпорхнул наш старый знакомый Адам… Все! Обмен визитами состоялся!

– Нет! – крякнул Куксов.

Мирон Мироныч и Владимир Карпович обменялись враждебными взглядами. Общественность тесно сомкнулась вокруг содержательного сосуда, в стекле которого тотчас же отразились искаженные преломлениями лица.

– Ну! Ну, поднатужьтесь! – убеждал Мамай. Разве вы не видите?

– Вижу, – процедил баптист, прозревший первым. – Вижу… Чью-то безбровую ряху там вижу… – Недобро ухмыляясь, он посмотрел поверх банки на сидящего напротив дворянина. – Ах, это вы, Владимир Карпович! А я вас сразу и не узна-ал.

– А-а, это вы, Мирон Мироныч, – В тон ему ответил Куксов. – А я думаю, чья это там харя косоглазая из банки зырит?

– Перестаньте паясничать, – осадил обоих ясновидец. Кулачный бой между ревнивыми мужьями в его программу не входил. – Если вас так возбуждают древние события – обратимся к более свежим. Лев Аронович, какую эпоху вы выбираете?

– Я в вашу дурацкую банку смотреть не собираюсь-м, – напыжился директор базара. – Чепуха какая-то-м.

– Ну еще бы! По сравнению с тем, что там еще можно увидеть, это просто чепуха. А увидеть там можно многое. Можно, к примеру, увидеть, как один партийный деятель едва не упек в сумасшедший дом своего соратника, воспользовавшись слабостью его здоровья. Вы хотите спросить: почему едва? Нет, не потому, что таинственный душегуб передумал; не надо надеяться, что сердце его тронула жалость к сослуживцу. Свой черный замысел он осуществил полностью и довел коллегу до нужной кондиции. И единственная причина, по которой соратник не угодил в психушку, та, что на больных такого ранга не принято было надевать смирительную рубашку. А сейчас в этом просто нет необходимости. Так он и остался, бедолага, на свободе и со съехавшей крышей. А действия нашего душегуба, между прочим, квалифицируются как причинение тяжкого телесного повреждения другому лицу. Попросту говоря, лишение свободы от двух до восьми лет. Ну, как вам моя призма времени, Лев Аронович?

– Дам-м, баночка стоящая, – нехотя согласился Брэйтэр и, предчувствуя недоброе, засобирался в путь.

Мамай учтиво склонил голову.

– Прикажете завернуть?

– М-м, нет, спасибо-м, у меня, знаете, и без того товару много скопилось. Недавно прикупил-м.

– Как хотите. Тогда мы продолжим. Время, как известно, безгранично, особенно в своей призме. Только что мы там наблюдали какую-то чепуху, сущий пустяк, цветочки, так сказать. Сейчас будут ягодки.

– Сколько? – зарычал Лев Аронович. – Сколько за банку? Вот, получите. Больше у меня нет. Возьмите и бумажник, он кожаный. До свидания.

– Куда же вы без баночки? Пардон, без призмочки. А мелочь свою обратно заберите. Я сюда не за подаяниями приехал, – говорил Потап, чеканя слова и напирая на магната грудью. – Банку можете взять даром. Воду можете вылить, у вас в кране такая же. Ваше будущее я могу предсказать и без нее. И оно мне видится довольно мрачным, товарищ секретарь райкома. Торжественную часть объявляю закрытой, добавил прорицатель, обращаясь ко всем присутствующим. – Перейдем к существу вопроса.

Дело принимало неожиданный оборот. Афанасий Ольгович робко привстал, намереваясь немедленно удрать, но, вспомнив, что ужасные события разворачиваются в его доме, был вынужден сесть на место. В животе свиновода раздалось тревожное бурчание. Если раньше будущее рисовалось ему исключительно в черном цвете, то теперь оно исчезло вообще. "Пропал", – понял Афанасий Ольгович.

– Я из центра, – продолжал между тем Потап. Плечи его расправились, желваки напряглись, под сдвинутыми бровями сверкнули честные глаза, и он стал похож на человека с плаката «Вперед к коммунизму!». – Командирован в ваш регион для создания крепкого подпольного ядра, в которое войдут самые преданные делу люди. После тщательного изучения картотеки и проверки личных дел выбор центра пал на вас…

"Вот откуда у них сведения! – ужаснулся директор базара. – Целая картотека!" О бегстве нельзя было и помышлять.

– …Для оказания практической помощи со мной прибыл представитель недавно созванного IV Интернационала товарищ Степан, – Мамай указал на эфиопа. – В деле вы его уже видели. Он здесь побудет в качестве наблюдателя и консультанта.

– Извините, – подал голос Харчиков, – а по каким вопросам товарищ Степан будет давать консультации?

– У товарища Степана за плечами двадцатилетний стаж подрывной деятельности. Его специфика: террористические акты, массовые беспорядки, разрушение плотин и дамб. Особенно ему удаются саботажи, – не без иронии заметил бригадир. – Кроме того, он является специалистом широкого профиля по выявлению провокаторов и их ликвидации…

Лица собравшихся окаменели.

– В общем, я вижу, товарищи, что партия в вас не ошиблась, и прошу с этим смириться. А теперь вкратце обрисую обстановку. Обстановка, товарищи, тяжелая. И наши информированные источники сообщают, что она будет ухудшаться, но это, товарищи, хорошо. Потому что, как сказал однажды я, чем хуже – тем лучше. Дела у новых властей валятся из рук вон плохо. И чем хуже они будут валиться у них, тем, стало быть, они лучше будут ладиться у нас. И наоборот. Что мы имеем на текущий момент? На текущий момент мы имеем шатание масс, брожение мыслей… в умах… в умах шатающихся масс. И этими умами нужно поскорее овладевать путем направления масс в нужное нам русло…

"Начитанный человек, однако", – с уважением подумал Мирон Мироныч, прислушиваясь к мудреным фразам товарища из центра. Судя по уксусным физиономиям остальных, они мыслили примерно так же.

– …Народное добро разворовывается, распродается, причем совершенно даром. Везде царит засилие буржуазной культуры, засилие насилия и насилие засилия…

– А ceкcy, сексу сколько развелось! – поддержал баптист, возбуждаясь.

– Да, товарищи, – мрачно согласился оратор, гадости хватает. Развелось ее так много, что девать уже некуда. С этим пока надо смириться и в определенной степени поощрять. По проверенным сведениям народ жизнью недоволен. И чем меньше он ею будет доволен, тем скорее падет нынешний режим. А когда он падет, то кого, по-вашему, народ призовет на его место? Вас, товарищи. Вас, истинных почитателей морального кодекса строителя коммунизма, сыновей нравственности и порядка. – Мамай сделал широкий жест, после чего сыновьям нравственности сделалось одновременно стыдно и хорошо. – Обстановка тяжелая. В новых условиях нужны новые методы. Наша деятельность должна иметь легальные формы, но нести при этом нелегальное содержание. Учитесь у молодежи! Где сейчас райком партии? То-то, сами видите, что от него остались гнусные остатки, крохи, можно сказать. А где, спрашиваю я, райком комсомола? Вроде б как тоже нет. Но на самом деле мобильный отряд наших сменщиков засел в своих родных стенах и крепко удерживает позиции. Состав тот же, производственные площади те же, только вывеску сменили. Корпорация «Агрегат» – звучит! Полная легальность при сохранении мощностей. А дела проворачивают такие нелегальные, что нам с вами пока остается только позавидовать. Пора бы и вам оформляться. Какой вид предприятия вам больше нравится? Частная фирма? Кооператив? Или ограничимся акционерным обществом закрытого типа?

– Почему закрытого? – насторожился Коняка. – Зачем закрытого? Чем открытое хуже?

– А как это – открытое? – застенчиво спросил Афанасий Ольгович.

– Ну, – помедлив, пояснил Потап, – это когда всех впускают и никого не выпускают. Что-то вроде кладбища.

Сравнение с кладбищем произвело на подпольщиков должное впечатление, и от акционирования отказались вообще.

– Ладно, – сказал представитель центра, объединимся в простое общество с ограниченной ответственностью.

– А без ответственности нельзя? – вновь вылез Мирон Мироныч.

– Нельзя, – жестко отрезал Потап. – Я и так делаю все, что могу. Итак, поздравляю вас, товарищи, с началом борьбы. В протоколе собрания, который я составлю позже, я обязательно отмечу инициативу выступавших товарищей и общий энтузиазм. На себя я беру ответственный пост председателя только что созданного общества в лице подпольного райкома. Ну-с, попрошу вноситься в список борцов. В порядке очереди.

Председатель открыл блокнот и поставил цифру "1". Райкомовцы отреагировали на призыв довольно вяло и записываться не торопились. Не скрывая грусти, с места встал директор базара и с сожалением признал себя уже слишком старым и немощным для подрывной деятельности.

– Хорошо, – вошел в его положение Потап, дадим вам бумажную работу: выступите учредителем фирмы.

Первым записался Сидорчук.

– Этого дурака вычеркните! – запротестовал Коняка. – Он и в хорошие времена про нас куплеты сочинял.

Мамай взял пиита под защиту:

– Как сказал однажды я, для того чтобы разъединиться, нам сначала надо объединиться.

– А взносы будете собирать? Нет? Тогда меня впишите. Мирон Мироныч Коняка.

– Женаты? – осведомился председатель.

– Еще как, – глухо отозвался Мирон Мироныч.

Председатель с пониманием кивнул.

– Вероисповедание?

– Баптист.

– Бабтист?! Ну, знаете! Я тоже неравнодушен к женщинам, но тем не менее не возвожу своих привязанностей в культ. Других слабостей нет? Хорошо, я вас беру. С испытательным сроком, разумеется. А теперь, я думаю, надо уважить хозяина явки. Пропустим его без очереди. Говорите, товарищ Цап.

Вольный фермер на минуту представил себя в роли подрывника: за спиной и в обеих руках – тяжелые ящики с толом, грудь перевязана пулеметными лентами, впереди – плотина, охраняемая милиционером…

– Ну, – торопил Потап, – не задерживайте очередь.

– Фиксируйте, – произнес свиновод, зажмурившись и чуя на себе кровожадный взгляд товарища Степана. – Цап Афанасий Ольгович, сорок четвертого года, холост, украинец, член КПСС с тысяча…

– Погодите, погодите, – перебил его председатель. – Как, вы говорите, вас по батюшке?

– Ольгович. По матушке.

– Вы что же, от непорочного зачатия?

Фермер сконфуженно прокашлялся и терпеливо принялся пояснять, что произошел он, как и большинство граждан, от зачатия все-таки порочного, обычного то есть. Но его биологический отец оказался ничтожеством в социальном смысле, настоящим деклассированным элементом. И мама, будучи активисткой и кандидатом в члены партии, не могла позволить, чтобы всякая сволочь влияла на морально неустойчивого малютку, и заявила куда следует. Ничтожество посадили. В загсе такую причину сочли уважительной и записали Афанасия как Ольговича.

Выслушав рассказ фермера, Потап долго и озадаченно на него смотрел, но вопросов больше не задавал.

– Ну-с, – очнулся председатель, – кто следующий занял очередь? Я надеюсь, среди нас нет колеблющихся? Центристов нет? Владимир Карпович?

– Всегда рад оказать моральную поддержку, неуверенно заявил Куксов.

– Я в вас не ошибся, – сказал Потап и обратился к эфиопу: – Вот видите, товарищ Степан, а вы говорили: репрессировать его, репрессировать! Хорошего человека чуть не загубили. Товарищ Куксов жизнь свою отдаст за дело партии. Верно я говорю, товарищ Куксов? Отдадите жизнь? Что ж вы в обморок падаете! Партии ваша жизнь пока не нужна. Ну, а вы откуда будете?

– Владимир Карпович Куксов, – млея, шепнул страхователь, – дворянского рода… ой! Из дворянско-крестьянского, – быстро опомнился он, – деревенский я…

Потап аккуратно записывал его анкетные данные.

Харчиков посмотрел на торгового магната. Торговый магнат посмотрел на Харчикова. Их осталось двое. Их нельзя было назвать широко образованными людьми, но даже тех неглубоких исторических знаний, которые у них имелись, оказалось достаточно, чтобы понять, какая участь ожидает отщепенцев. Еще секунда – и на них ляжет позорное клеймо меньшевиков; а уж большевики со своими малочисленными оппонентами церемониться не привыкли…

К такому умозаключению Лев Аронович и Христофор Ильич пришли одновременно. И, прежде чем председатель поставил точку, они успели поднять руки и nрисоединится к большинству.

Часы в прихожей пробили двенадцать. Закончив перепись, Мамай произнес краткую торжественную речь. Он поблагодарил товарищей за вклад в развитие дела Ленина и укрепление мира во всем мире.

Следующей по регламенту была процедура назначeния на должности. Подпольщики беспокойно заерзали. Если до полуночи им хотелось так и остаться неформалами, то теперь их уши честолюбиво запылали. Исключение составил лишь вольный фермер, который молил Бога, чтобы тот не дал ему никакой должности, а если уж такое невозможно, то ниспослал хотя бы самую маленькую, безответственную и не связанную с военным делом.

Господь услышал nросьбу грешника и не дал ему ничего. Потап оказался более щедрым. Мало знакомый с внутренней структурой райкомов, он определил Цапа в завхозы, что примерно nриравнивалось к чину начальника тыла.

Идеологический отдел был разбит на два сектора и поделен между распутными мужьями. Коняка стал главным пропагандистом, Куксов – соответственно, агитатором.

– Я бы попросил дать мне в помощь еще кого-нибудь, – заявил Мирон Мироныч, заносчиво покосившись на дворянина. – Одного человечка в подчиненные мне маловато. Да еще такого. Ведь… пропаганда есть пропаганда.

– Ввиду нехватки кадров временно будете работать на идеологическом фронте только вдвоем, сказал председатель.

– Но я ведь все равно главнее?

– В зависимости от обстоятельств.

Не глядя на коллегу-идеолога, Куксов громко высморкался и с сарказмом произнес:

– Для того чтобы пропагандировать, кхи-кхи, сначала нужно сагитировать, кхи. Следовательно, агитация первична, а пропаганда, кхи-кхи, вторична.

Вторичный завсектором поискал контраргументы, но, не найдя ничего подходящего, незаметно для других скрутил неприятелю костлявый кукиш.

Ответственный производственный отдел был доверен Христофору Ильичу. Сидорчук возглавил службу художественной самодеятельности. И наконец, кресло первого секретаря досталось товарищу Брэйтэру (принимая во внимание, как выразился Мамай, состояние Льва Ароновича).

– Спасибо за доверие-м, – кивнул директор базара, промокнув вспотевшую шею.

– Партбилеты у всех на руках? – осведомился Потап.

– Спрятаны в надежных местах, – поспешно заверил Харчиков, вспомнив, что собственный билет он давно продал зятю, который в свою очередь сбыл реликвию в Варшаве одному немцу.

– Хорошо. Итак, действовать начинаем прямо с понедельника. Идеологическому отделу собраться в девять утра на легальной явке.

– А где это? – спросил Куксов.

– Я разве еще не говорил? Ах да, наверно, я забыл сказать, что пока мы обоснуемся в вашей лавке.

– Но это невозможно! Ко мне приходят клиенты! У меня дело, и вообще… стульев там мало!

– Дело прикроем, стульев добавим, – решил председатель. – Придется мириться с временными трудностями. Зато у вас хороший вид из окна и родные стены. Еще вопросы по теме есть?

Вопросов было множество, но конспираторы помалкивали, полагая, что пока лучше не углубляться в столь щекотливую тему; время покажет и вообще, даст бог, авось все обойдется. Не удержался только бесстрашный диссидент:

– Товарищ председатель, а зачем надо было устраивать этот… сеанс в «Литейщике» и… сегодня? Как это понимать?

– Понимайте это как наглядную агитацию, – нашелся Потап. – Новые методы. Впрочем, этот вопрос не по теме. Считаю заседание закрытым.

Сходка завершилась торжественным песнопением. Заговорщики с шумом поднялись и, потупившись, замычали нестройным хором:

Встава-а-ай, проклятьем заклейме-о-онный,

Весь ми-и-ир голодных и рабо-о-ов…

Солируя зычным баритоном, Потап вдруг с неудовольствием сообразил, что знает слова лишь первого куплета и половины припева. Чтобы не опозориться перед соратниками, к концу куплета он заметно убавил звук и сосредоточил свои усилия в основном на акомпанементе. Эфиоп держался молодцом. Несмотря на то что песню Гена слышал впервые в жизни, он все же энергично разевал рот и довольно громко подвывал на затяжных гласных.

Кипи-и-ит наш разум возмуще-о-онный

И в смертный бой вести го-то-о-ов, —

простонали подпольщики. Припев исполнили дружно и с воодушевлением, но уже со второго куплета Потап заметил, что поющие один за другим переметнулись на его сторону, поддерживая только мотив. Лучше всех текст знал Сидорчук. С оскорбленным видом он пропел еще три строчки, после чего «Интернационал» развалился окончательно.

Рассредоточиваться было велено по законам конспирации: перебежками и вприсядку. На прощание товарищ Степан лично жал каждому руку, а председатель советовал держать язык за зубами в целях безопасности. Откуда именно может исходить угроза, он не уточнял, но, высвобождая потную ладонь из клешней негра, запачканных, должно быть, по локоть в крови, каждый член тайного общества и так все понимал. "Настоящий зверь", – думал Куксов, содрогаясь.

В отличие от остальных подпольщиков Игнат Фомич покинул явку, находясь в восторженном настроении. Ему хотелось петь, но он не знал, что петь. В голове его клокотали обрывки пионерских гимнов, шум аплодисментов и почему-то голос артиста Матвеева. По крышам катилась луна. Тишина стояла поэтическая – самое время для творчества. Игнат Фомич решил использовать душевные порывы и срочно сочинить стих. Он даже внутренне поднатужился и сжал кулаки. На лбу его вздулась вена. Наконец пришли первые слова: «Товарищ, верь…» Тут же само собой явилось продолжение: «… взойдет она!». Но продолжение показалось Сидорчуку чем-то неприятно знакомым и вообще неуместным, поэтому строку пришлось изменить: «Товарищи, поверьте, он вернется!..» Было подобрано даже несколько подходящих рифм: «взовьется», «метнется», «всколыхнется» и «убьется», но стих не шел. Так как рифма не плелась, а восторг все еще не проходил, ответственный за художественную самодеятельность прибавил ходу, чтобы скорее добраться до карандашей и выразить свое настроение на бумаге.

Последними с конспиративной квартиры ушли старатели.

– Не понимаю, – бормотал африканец, следуя за бригадиром, – зачем нам нужны эти люди? Не понимаю…

– Не понимаете, учитель? – весело отозвался Потап. – Тогда позвольте задать вам один сугубо интимный вопрос: какова ваша грузоподъемность?

– А зачем сразу обзываться?

– Я не обзываюсь, я спрашиваю: какой вес ты можешь поднять и унести? Полагаю, килограммов пятьдесят, не больше. Так?

– Смотря что нужьно нести.

– А какая разница? Ах да. Ну, к примеру, золото.

– Золота унесу больше, – резонно заметил Тамасген.

– Понимаю. Ладно, возьмем в расчет человеческую жадность и помножим, следовательно, твою грузоподъемность на полтора…

– На два, – с уверенностью сказал эфиоп.

– На два?! – удивился Потап, с нескрываемым уважением посмотрев на компаньона. – Извини, я тебя недооценил. Итак, на два. Итого – сто кило. Прибавим к твоей жадности еще и мое хорошее отношение к драгоценным металлам и получим в сумме двести пятьдесят кило. Ровно столько золота мы с тобой можем унести. Ну и что? Все это несущественно. Вопрос стоит принципиально: что делать с остальными тоннами? А именно в тоннах, – чекист перешел на шепот, – именно в тоннах, по моему убеждению, следует измерять нашу будущую добычу. А брать, как ты сам понимаешь, надо все сразу. Распиливать вождя на кусочки и переносить эти кусочки ведрами нам никто не даст. Так что без посторонней помощи не обойтись. Потребуются рабочие руки и техника.

– И эти люди будут нам помогать?

– Будут, если только сами этого не будут знать.

– Как это?

Потап промолчал, давая эфиопу возможность додуматься до всего самому. Минут пятнадцать старатели шли молча. Уже в подъезде дома № 12АБ бригадир сжалился и поделился своими соображениями:

– К добыче кладов, Гена, нужно подходить философски. Конечно, мне бы хотелось попросту выдать райкомовцам рабочие рукавицы и попросить их снять Ильича с постамента, а затем подарить мне. Я бы даже оплатил их неквалифицированный труд. Думаю, с истуканом они расстались бы без особой грусти. Но если, не дай бог, они узнают, что его организм вылит из чистого золота, настроение их может сразу измениться. И никакие уговоры не помогут. Ну какой нормальный человек согласится помочь разбогатеть другому нормальному человеку? Никакой. А если согласится, то только за долю от куша, желательно за половину. Аппетит зависит от величины добычи. Маленький клад – еще можно поделиться, большой надо забрать все. И люди в этом не виноваты. В этом виновата природа, наделившая их слабыми нервами. При виде золота люди, даже со здоровой психикой, начинают волноваться. При виде тонны золота они немедленно сходят с ума. Ты хочешь подвергать наших новых товарищей, этих по-своему милых людей, психическим расстройствам? И я не хочу, я не изверг. Поэтому приходится морочить им голову ради их же собственного блага…

В ту историческую ночь всем козякинцам приснились сны. Одни видели черно-белые кошмары, другие – прелестные розовые картинки. Характер сновидений не зависел от возраста, пола или впечатлительности спящего – он зависел от его политических убеждений. Так, сторонники демократии беспокойно переворачивались с боку на бок, вздрагивали и кричали. Любители социализма ерзали под одеялом и блаженно улыбались. Монархисты спали в выжидательных деревянных позах. Но все это уже ничего не значило. Политическая ситуация в райцентре определилась окончательно. Столетний призрак, замеченный когда-то Карлом Марксом в Европе, объявился вдруг в провинциальном городишке. Призрак бродил по Козякам, призрак коммунизма.

Сначала он замаячил на улице Жлобы. Затем его можно было увидеть под каменным забором подстанции. И наконец, самым неожиданным образом призрак возник в районе улицы Фундаментальной. Он плелся нетвердой походкой, икал и часто налегал плечом на телеграфные столбы. Но, вглядевшись пристальнее в его жуткое лицо с впалыми глазницами, можно было все же обнаружить, что это никакой не призрак, а пьяный Мирон Мироныч Коняка. Ответственный пропагандист заканчивал победоносное шествие от конспиративной квартиры к себе домой. Несмотря на близость расположения друг к другу двух домов, поход Мирона Мироныча был долгим и тернистым. На каком из привалов баптист успел набраться – осталось неизвестным, но, так или иначе, к шести часам утра он добрался домой. В коридоре его встретила строгая жена.