355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Нуриев » Идолов не кантовать » Текст книги (страница 26)
Идолов не кантовать
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 03:40

Текст книги "Идолов не кантовать"


Автор книги: Сергей Нуриев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Жара стала невыносимой. Асфальт накалился так, что было удивительно, как это автомобили не прилипают к нему шинами. Туристы пили пиво и пепси, глазея на витрины магазинов. Не снимая пиджаков, почтенные эфенди курили сигареты и высокомерно поглядывали на приезжих, храня в уме какую-то старую янычарскую тайну.

Голый по пояс, в белой панаме, изнывая от солнца, Потап все еще сидел на базаре и лениво отмахивался от мух и пожилого турка. Эфенди стоял над ним уже целую вечность и гнусавым голосом предлагал двадцать бин за сушилку-кипятильник. Продавец настаивал на двадцати пяти.

Но вот рядом с башмаками турка остановились чьи-то голые волосатые ноги в сандалиях, и вежливый голос спросил:

– Почем ваши сушилки, товарищ?

– Ирми бэш.

– Ирми бэш? А это сколько?

– Сколько, сколько! Сколько надо, – угрюмо ответил Потап, неожиданно обнаружив, что не может перевести «ирми бэш» на русский.

Он полез в словарь, чтобы вспомнить родной язык, но незнакомец задал уже другой вопрос:

– А вы не знаете, кипятильники здесь спросом пользуются?

– Еще бы! С руками отрывают…

Потап хотел высказать еще несколько замечаний, но вдруг осекся. Голос соотечественника сразу показался ему подозрительно знакомым, но теперь он его узнал. Экс-председатель поднял глаза – перед ним, в шортах, майке и красной бейсболке, стоял Христофор Ильич Харчиков собственной персоной. Он озабоченно оглядывался по сторонам и еще не ведал, какая встреча его ожидает. Потап быстро надвинул панаму на самые брови, оставляя в поле зрения только коричневые сандалии. Упитанные ножки Христофора Ильича засеменили в обратном направлении и вскоре затерялись среди множества других разнообразных ног.

Вскоре, отдав сушилки по сходной цене, Мамай отправился на поиски красной кепки.

Харчиков обнаружился в конце торгового ряда.

Затесавшись между двумя продавцами сигарет, он сидел на раскладном стульчике и грустно взирал на свой товар. Судя по его кислой мине, торговля шла вяло.

Потап мельком оценил предлагаемый соратником ассортимент, с удивлением опознал похищенный со стройки линолеум и, придав голосу строгость, спросил:

– Родину распродаешь?

– Товарищ… Мамай… – оторопел Христофор Ильич.

– Никаких фамилий, – процедил Потап, довольный произведенным эффектом. – Не забывайте, что мы находимся на вражеской территории.

– Понимаю.

– Вы что здесь вообще делаете?

– Так ведь… – молвил Харчиков в полном замешательстве, – подрываю ихнюю экономику. А вы?

– По заданию центра.

– Ну и как?

– Трудное дело, – проговорил председатель, озабоченно озираясь, – темный народ. По-русски ни бельмеса не понимают. Турки, одним словом.

– Да-а, турки – они и в Турции турки.

Потапу не терпелось узнать новости козякинской жизни.

Христофор Ильич нехотя свернул торговлю, уложил кипятильники в сумку и понуро поплелся за невесть откуда взявшимся начальником. По пути он робко думал о том, чтобы послать товарища Мамая к чертовой матери и вернуться на базар. Потап не отвлекал себя глупыми мыслями и потому сразу заметил хвост. Это был уже знакомый эфенди в клетчатом пиджаке. За первым же углом Потап встретил его грудью.

– Тебе чего?

Турок застеснялся и недоверчиво покосился на Харчикова.

– Можешь говорить при нем, – успокоил председатель.

Клетчатый взял Потапа за локоть, пошевелил усами и заговорщицки шепнул:

– Атом Bap?

– Вар, – без колебаний ответил Потап, став предельно серьезным.

– Икы кило! Икы! Тaмaм?

– Икы-ы? – переспросил Потап, озадаченно почесав затылок. – М-м-м. Икы-кило – проблем. Икы кило нужен буюк контейнер. Очень буюк. На таможне проблем будет. Понимаешь?

– Проблем ек! – задрожал от восторга турок. – Кач пара aтом?

Если еще несколько секунд назад у председателя не было от Харчикова секретов, то теперь он сам отвел эфенди на безопасное расстояние и вступил с ним в деловую беседу. Харчиков зажмурился и прижался к стене, ожидая немедленного ареста.

– Это кто? – полюбопытствовал Христофор Ильич, когда Потап вернулся.

– Коллега из местного подполья, – развязно сообщил председатель.

– А что это он у вас просил?

– Так, ерунду. Бомбу атомную, видите ли, ему надо. Впрочем, вас это пока не касается.

Соратники уединились в чайной.

– Ну, докладывайте, – сказал Потап, – какова в мое отсутствие политическая обстановка в Козяках?

Оказалось, что политическая обстановка в отсутствие товарища Мамая не слишком ухудшилась. Товарищ Брэйтэр уехал за границу, по слухам, в Израиль. Но в последнее время усиленно муссируются новые слухи о том, что теперь он не может оттуда приехать. Товарищ Пепренко стал мэром. О Цапе известно только то, что с животноводством он завязал навеки и подался в растениеводы. Куксов вплотную занялся коммерцией, а оба Коняки с головой ушли в политику. Все остальное было по-прежнему.

– Да, давненько я у вас не бывал, давненько. Что ж, возвращайтесь домой и готовьтесь к встрече. Скоро буду, – сказал Потап, посмотрев в небо.

Чайка, быстро мелькнув над чайной, издала дикий янычарский крик и исчезла в неизвестном направлении.


Глава 11. Педро

В конце октября нога Потапа вновь ступила на грешную козякинскую землю. На этот раз он прибыл средь бела дня, в самый разгар бабьего лета.

Локомотив, вздрагивая испуская тормоза, дотянул почти до семафора, затем начал плавно сдавать назад. На подножке первого вагона, дымя сигареткой и щурясь от света, стоял Мамай. Дождавшись полной остановки поезда, он медленно сошел на платформу и окинул привокзальную местность пристальным взглядом. Убедившись, что радикальных изменений в его отсутствие не произошло, Потап повернулся к проводнице.

– Значит, как договорились, – сказал он принужденно, – я прочту здесь пару лекций на разнообразные темы, и на обратном пути ты меня заберешь.

– Ладно, – пожала плечами девушка в кителе, не веря его словам.

Кроме Потапа, никто из пассажиров из вагона не выходил. Не нашлось и желающих уехать. Проводница осталась без дела. Две минуты, отведенные для стоянки, тянулись бесконечно долго. Потап нетерпеливо топтался на месте, глупо подмигивал и пытался составить подходящую фразу, которой можно было бы закончить их железнодорожный роман.

– О, а вот и мои почитатели! – возрадовался лектор. – И как они так быстро узнают о моем приезде!

Помахав девице рукой, он решительно направился к почитателям.

Навстречу ему действительно неслась толпа. «Однако, – засуетился Потап, беспокойно оглядываясь по сторонам, – что бы это значило? Надеюсь, это не ко мне». Бежать было некуда. Он протянул вперед руки, как бы пытаясь остудить пыл встречающих. Но это были не почитатели. Это были торговцы.

Атаковали они дерзко и со всех сторон:

– Пиво! Пиво! Мущина, купите пиво!

– Водка, водка, водка.

– На! На! На! На! – выкрикивала какая-то старуха, прыгая и потрясая над головой кульками разной величины.

Мамай вырывался изо всех сил. В пылу борьбы ему даже показалось, что среди торговцев мелькнула физиономия Куксова. Физиономия и в самом деле принадлежала Владимиру Карповичу, потому что, узнав председателя, она тотчас же приобрела испуганное выражение и быстро исчезла. Через минуту медвежья спина агитатора затерялась где-то в вокзальных недрах.

Помятым и возбужденным, Мамай все же освободился из тесных объятий торговцев. Он перебежал через путь, вскочил на перрон и, не оглядываясь, пошел к вокзалу, чувствуя затылком разочарованный взгляд проводницы.

– Жулье, – ворчал Потап, отряхиваясь и приводя себя в порядок.

После встречи с торговцами из карманов уплыли сигареты и прочая мелочь. Но эта маленькая неприятность ничуть не омрачила настроения Потапа. В этом городе ему случалось выдерживать куда более тяжелые удары. Но теперь он был морально готов избегать подобных катастроф. Теперь он играл с жизнью по другим правилам. Он больше не бросался сломя голову в авантюрные предприятия, не играл в карты и другие азартные игры, не покупал лотерейные билеты и с подозрением относился к бумагам, не заверенным у нотариуса. Рассудок Потапа стал трезвым и расчетливым. Журавль в небе больше не прельщал его. Он предпочитал синицу.

Экс-председатель купил сигарет, газету «Труд» и степенно стал прохаживаться по платформе, ожидая, когда уедет поезд и освободит путь в город. На Потапе была длинная кожаная куртка турецкого производства, подчеркивающая его ладную фигуру. На круглых плечах лежал матовый блеск. Свободные, стального цвета брюки плавно шевелились, повинуясь малейшим движениям ног. Лаковые туфли экс-председателя отражали солнце. Завершал композицию изумительный рыжий портфель с золотыми пряжками, на зависть всем воронам. Словом, Потап был неотразим. Местные пижоны встречали его с постными лицами. Многим козякинским дамам его приезд предвещал потерю аппетита.

Судя по бодрой улыбке Мамая, своим одеянием и жизнью в целом он был вполне доволен. Но затаенная грусть в глазах явно указывала на то, что главные надежды так и не сбылись.

Грохоча и пошатываясь, помчался на юг дневной экспресс, увозя с собой смазливую проводницу первого вагона.

Мамай устремился в город.

Город был засыпан листьями так гyсто, что под ними не виден был мусор. Дворники, мусорщики, просто завзятые хозяйки, думая, что делают полезное дело, сгребали листья в кучи, заталкивали в ведра и нещадно жгли. Но листьев не убавлялось. Их приносил ветер, они падали прямо с неба и с печальным шелестом катились по улицам. Затаившись под забором, они неожиданно нападали на Потапа, кружились, путались у его ног, присыпая туфли пылью. Когда он свернул на улицу 42-го года Октября, его обувь, потеряв зеркальный блеск, из лакированной стала похожа на замшевую.

Прежде всего экс-председатель решил наведаться в Дом творчества и посмотреть, во что после его отьезда перевоплотился «Реставратор».

Но от детища Мамая, также как и от других творческих контор, не осталось и следа. Все два этажа занимал исполком, раздувшийся аппарат которого уже не вмещался в прежнем здании. В кабинете № 6 размещался пенсионный фонд, у дверей томились просители. Погyляв по коридорам, Потап на короткое время задержался у информационного стенда и с любопытством ознакомился с графиком приема граждан должностными лицами исполкома. Составив в уме свой график, в соответствии с которым кое-кто из этих лиц должны будут явиться к нему, экс-председатель покинул бастион власти. На улице его как-то сразу потянуло в более культурное заведение, и он без промедления зашагал к «Литейщику».

Едва Потап переступил порог ДК, как сразу почувствовал, что культура находится в упадке. Жалкие ее остатки в виде кукол, библиотечных книг и треснувшей домры громоздились в гардеробе. В остальных помещениях «Литейщика» культурой и не пахло. На втором этаже пахло краской, лаком и древесиной. В танцевальном зале расположилась товарная биржа. Из шахматной секции доносились чьи-то вопли, а табличка на двери ясно указывала, что сеанс проводит просветленный мастер Олег Вещий. Все другие кабинетики и комнатушки занимали безымянные коммерческие структуры, деятельность которых хранилась в тайне.

«Проходимцев развелось, – ворчал экс-председатель, спускаясь по лестнице. – Простому трудящемуся скоро и заняться будет нечем».

Вывеска на директорской двери поразила его. Она гласила:

Вольдемар и Кo

Потап толкнул дверь, быстро оценил сидящего за столом краснощекого коммерсанта и, не церемонясь, приступил к допросу:

– Вы Вольдемар или Ко?

– Я? Вольдемар.

– А где Кo?

– А вы вообще от какой фирмы?

– Я турист, частный. Разве не видно?

– А что вы хотели, частный турист?

– Мне нужен Ко.

– Кo – это компания, – начал злиться краснощекий.

– А Чаботарь О.В. в эту компанию входит?

– Не входит. Он ушел на пенсию.

– Так я и думал, – проговорил экс-председатель тихо. – Значит, цыганского хора так и не дождался.

– Чего?

– Ничего. Всей вашей Ко большой привет.

В холле на Мамая едва не налетела большая коробка, из-под которой виднелись чьи-то ноги. Потап остановил ее рукой и придал обратное направление. «Извиняюсь», – сказала коробка, и ноги торопливо засеменили назад.

– Пиптик! – узнал их экс-председатель. Коробка опустилась, и из-за нее действительно выглянула голова балетмейстера.

– Председатель! Это вы? Елки-палки!

– Здоров, мужик

.

Они отошли к окну. Пиптик так разволновался, что забыл поставить свою ношу на пол и, тужась, держал ее перед собой.

– Ну, как вы тут без меня? – допытывался Потап.

– Да так, в общем-то, – уклончиво отвечал Иоан. – Вас так долго не было.

– В командировке был. А у вас как дела? Какие новости?

– Зубы вставил, – подумав, сообщил Пиптик и в доказательство разинул пасть, полную металлических зубов.

Мамай невольно отшатнулся.

– Ну а хорошие-то новости есть?

– Сто сорок лет гарантии дали.

– Кому дали?

– На зубы дали.

– Тьфу, черт, – поморщился Потап. – А почему не двести?

– На двести денег не хватило, – с сожалением вздохнул Козякинский сердцеед.

– По-моему, они и без гарантии выстоят. Кстати, могу выхлопотать для тебя роль Щелкунчика. Теперь тебя обязательно возьмут.

– Искусство сейчас никому не надо. Сейчас нужен латочный товар.

– Да, – повторил экс-председатель, – латочный товар, – и подумал про себя: «И какого черта я сюда приехал?» Ему вдруг стало скучно. Он рассеянно посмотрел на собеседника и сказал: – До свидания, Ваня. Политическая обстановка требует моего. присутствия.

– Постойте! – спохватился Пиптик, кагда Мамай уже раскрыл тяжелые врата «Литейщика». – Постойте, председатель, я хочу вас попросить! Я вот что… не согласились бы вы стать… нашим кумом?

– Может, тебя еще усыновить? – насмешливо спросил Потап.

– Нет, вы такая культурная личность… Мы с Элеонорой были бы так рады, если бы вы, такая культурная личность, взялись бы покрестить нашего… ребенка.

В голосе балетмейстера было столько смущения, что Потап невольно смягчился.

– Мальчик?

– Не знаю пока. Она еще не родила. Может, подождете?

– А долго ждать? У меня времени в обрез.

– С минуты на минуту. В крайнем случае – завтра. Она уже в роддоме.

– Посмотрим, – сухо произнес Потап, теряя терпение. – До отьезда я буду в гостинице.

Около часа он бродил по знакомым местам и в конце концов явился к самому памятному из них. Экс-председатель намеренно оставил его напоследок, дабы не травмировать раньше времени свою психику.

У каждого человека есть место, с которым он связывает начало или конец определенного жизненного этапа. Это может быть школьная скамья или скамья подсудимых, отделение загса или отделение милиции, двор детсада или двор военкомата, словом, у всех по-разному. Но так или иначе, памятное место потому и памятное, что его нельзя забыть и тем более равнодушно обойти. К нему хочется либо с грустью приблизиться, либо с радостью убежать прочь.

Для Потапа таким символичным местом была площадь Освобождения в райцентре Козяки. Именно здесь, у подножия памятника вождю Октябрьской революции, при трагических обстоятельствах умерла его мечта о светлом будущем. Здесь оборвалась его легкомысленная молодость. Отсюда он ушел разочарованным, зрелым мужем, твердо убежденным, что жизнь – это не более чем биологическое существование. И когда Потап вспоминал о месте катастрофы, в сознании всякий раз возникали нехорошие ассоциации. Ему представлялся надгробный камень, стоящий вместо постамента, и на камне золотыми буквами высечено:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНА

ЗОЛОТАЯ МЕЧТА

ПОТАПА МАМАЯ

Но все оказалось прозаичнее. Не было ни надписи, ни камня. По-прежнему стояла железобетонная тумба, на которой когда-то высился истукан, в котором когда-то не оказалось золота. Больше ничего не было.

Кладоискатель посмотрел на плиты, разбитые памятником, досадливо сказал: «Эх», – и не спеша направился в «Роди».

Но «Роди» тоже не было! Сгинула! Теперь на углу улиц Воровского и Петровского, мерцая тонированными стеклами и медными ручками, возвышался отель «National». И было похоже, что его вывеска может светиться в темноте. Все указывало на то, что заведение попало в чьи-то частные руки.

Потап стал как вкопанный. Он вдруг с потрясающей ясностью осознал, что гидра капитализма окончательно вгрызлась в эту землю, и он, бывший главарь подпольного райкома, так и не успел стать собственником. У него не было ни дворца на берегу лазурного моря, ни киностудии, ни ресторана. У него не было даже своей сапожной мастерской!..

Из парадного вышел швейцар. Заложив руки за спину, он посмотрел на солнце, громко чихнул и не спеша принялся прогуливаться по ступенькам взад-вперед. Вид у него был бравый. Лампасы вызвали бы зависть любого генерала. Горели пуговицы и медальки. По круглой морде сползали пушистые бакенбарды.

Приглядевшись внимательнее, экс-председатель с удивлением опознал отставного майора.

– Эй, любезный, чей этот домик? – спросил Мамай, приблизившись.

– Хозяйский, – заносчиво ответил Атамась и отвернулся.

– Ты что, не узнаешь меня, карапуз?

– Иди, иди с богом. Нечего мне тебя узнавать. На службе я.

Потап подумал, не дать ли старому знакомому по шее, но служивый, учуяв опасность, предусмотрительно отскочил в сторону и спрятался за колонной.

– Узнал, значит, – заключил Потап, собственноручно открывая дверь.

Внутренности отеля также подверглись существенному ремонту. На стенах, облагороженных фанерой, висели зеркала и искусственные цветы. В одном углу из ведра росла пальма. В другом стоял удобный диванчик, а перед ним – потертый, но вполне еще сносный ковер. Репродукцию картины «Последний день Помпеи» Мамай нашел просто милой.

Но стоимостью номера он остался недоволен. «За такие деньги в „Роди“ можно было две недели жить, – негодовал Потап, поднимаясь по лестнице в свои апартаменты. – Завтра же перееду к Буфетову».

Одноместный люкс заметно подорвал его бюджет, и потому вместо ужина в ресторане пришлось довольствоваться недорогой пищей в столовой локомотивного депо. Фуршеты и праздничные приемы экс-председатель перенес на завтра и весь остаток дня посвятил тому, что выписывал повестки знакомым народным депутатам и некоторым доверенным лицам. Иногда он вскакивал и, ероша волосы, начинал быстро ходить по комнате, загадочно при этом улыбаясь. Если бы за его порывами мог наблюдать Тамасген, то он сразу бы определил, что в голове бригадира рождается новая грандиозная комбинация.

…В ту ночь Потапу приснилась галера, на которой он плыл почему-то в качестве бесплатной рабочей силы – раба. В трюме было сыро, темно и воняло рыбой. Но самым обидным было то, что никто не хотел грести. Бросив весла, все рабы жрали холодные плоские котлеты из столовой локомотивного депо и с укором смотрели на Потапа. И лишь только он занимался своими прямыми обязанностями. Ныла спина, хрустели плечи, а он все греб и греб, зная, что неподвижное судно ожидает кораблекрушение. Знали это и другие гребцы. Чтобы избежать всеобщей гибели, они перестали наконец употреблять свои котлеты и, сгруппировавшись вокруг изнемогающего коллеги, принялись помогать ему советами и рекомендациями.

От рабских цепей Мамая освободил Пиптик. Он явился в девять утра, держа в руках арбуз, и до девяти тридцати уговаривал председателя пойти с ним к Элеоноре, которая, по проверенным сведениям, намедни разрешилась.

– Ладно, – сдался Потап, – принеси мне кофе, а потом пойдем посмотрим, что там у тебя получилось.

День выдался прекрасный. В такой день младшие школьные классы выходят в парк и собирают кленовые листья. Девушки надевают тонкие колготки. На асфальте греются собаки. Солнце отдает свое последнее тепло.

К одиннадцати часам были на месте. Несмотря на то что перед ними предстал самый мирный пейзаж, Мамай вдруг почувствовал смутное беспокойство. Он быстро обшарил взглядом окрестности, но не нашел ни одной причины, нарушившей его душевное равновесие. По дорожкам гуляли мамаши с колясками. На веревках реяло белье. Из общежития консервного завода выскочил человек в фуфайке и, чертыхаясь, побежал через пустырь, потрясая ящиком с инструментами. Под окнами роддома № 3 уже топталось несколько взволнованных отцов.

– Ого, – заметил Потап. – Разве сегодня родильный день?

Балетмейстер не ответил. Прижимая к груди арбуз, он настраивался на первое свидание с наследником.

Палата № 6 находилась на первом этаже. Отыскав нужное окно, Пиптик воровато огляделся и бросил в него камешек. Тотчас же проем окна загородила пожилая женщина, похожая на богатыря в белом халате, и, погрозив из форточки волосатым кулаком, рыкнула:

– Я те ща кину, остолоп.

– Тетенька, – пролепетал Иоан, растерявшись. – Я вообще-то к девушке одной… к девушке Пиптик…

– А ты кем ей будешь?

– Как – кем! Мужем буду, – заявил балетмейстер, приходя в себя.

– «Му-ужем», – угрюмо передразнила медсестра. – А документ eсть?

– Какой еще докyмeнт? Я сына пришел увидеть!

Сестра была нерушима, как скала.

– Какого сына? – спросила она равнодушно.

– Сына… сына девушки Пиптик… Она лежит здесь у вас с ним.

– А ты ему кем будешь?

– Я отец! Какие странные вещи вы спрашиваете!

– «Стра-анные». Ты еще странных вещей не видел.

Но, видимо, что-то тронуло суровую сестру. Она шумно вздохнула, как вздыхают по ночам коровы, посмотрела сверху вниз на Пиптика и сказала:

– Ты с кем пришел-то?

– Один.

– Не, – подумав, покачала сестра головой, одному не покажу. – Приведи с собой еще кого-нибудь. Такого, чтоб поддержать тебя мог при случае.

– При каком еще случае? – начал нервничать Иоан. – Может, мой мальчик нездоров?

– Да здоров он, здоров. На пять килограмм потянул. Только одному тебе не покажу – хилый ты больно.

– Я не один. Я вот… – указал Пиптик на Потапа. – Это его крестный отец будет.

Сестра покосилась на будущего крестного и, сочтя его вполне пригодным для поддержки, уступила:

– Минут десять ждите. Кормежка начнется может, и увидите, коль вам охота есть.

Задвинув шторку, она ушла.

Окна первого этажа располагались слишком высоко, и, чтобы заглянуть в палату, танцору пришлось взобраться на старое ведро, специально, должно быть, для этого предназначенное. Поднявшись на носочках и прилипнув к стеклу, он замер в выжидательной позе.

Экс-председатель, которого всегда смущали трогательные семейные сцены, прогуливался в стороне, рассеянно пиная коробку из-под сигарет. Краем глаза он заметил, что в ближайшем окне маячит чья-то фигура. Потап поднял голову – из окна на него смотрела Клава… Несколько секунд они молча таращились друг на друга. Потап быстро развернулся и собрался было уйти, но Клавдия отчаянно принялась барабанить по стеклу, давая понять, что узнала его. «Господи, я что, всех своих знакомых здесь встречу?» – удивился экс-председатель, нехотя возвращаясь. (Он был бы удивлен еще больше, если б знал, что медсестра, с которой общался Пиптик, есть не кто иная, как незабвенная Пятилетка Павловна Коняка.).

– А ты здесь по какому делу? – осторожно спросил Потап, понимая, что задает довольно пошлый вопрос.

– Здесь все по одному делу, – ответила Клава, стесняясь.

Потап затравленно озирался, не зная, что сказать.

На душе у него было нехорошо. Из затруднительного положения его вывела сама Клавдия. Она влезла на подоконник и зашептала в открытую форточку:

– Дай мне адрес Тамасгена!

– Зачем тебе?

– Дай!

– Да у меня его нет!

– Дай!

– Хорошо, хорошо, не ори только, – успокоил ее Мамай, понимая, что пора убираться, – завтра принесу. Перепишу – принесу.

Он почти силой затолкал ее обратно и вернулся к Пиптику.

– Ну! Скоро там? – спросил бригадир нетерпеливо.

– Кажется, несут, – сообщил балетмейстер дрогнувшим голосом.

Над шторкой показалась голова Пятилетки Павловны.

– Ну что? Показывать? – ухмыльнулась она. – Ну гляди, сам просил.

Иоан напрягся и вытянул шею… По тому, как долго он держал дыхание, крестный отец догадался: что-то стряслось. На землю упал арбуз, треснув, разлетелся красной мякотью. Пиптик перевел на Потапа остекленевшие глаза и, тыча пальцем внутрь палаты, выдавил:

– Это что такое?

– Ты меня спрашиваешь?

– Кто… это? – обратился Ваня к сестре.

– Кто! Кто! Дед Пихто! – отозвалась Пятилетка Павловна. – Уж не знаю, кем он доводится тебе, а только это девушка твоя снесла. Вчерась.

– Вчерась, – повторил Пиптик.

Охваченный любопытством Мамай взобрался на ведро. Заглянув в окно, он нервно засмеялся. В руках сестры покоился туго укутанный младенец, внешность которого с первого взгляда производила эффект. В целом малыш мало чем отличался от своих козякинских сверстников, за исключением одного – кожа его имела сочно-шоколадный цвет. Раскрыв розовый беззубый ротик, мальчуган скорчил капризную гримасу, чем поверг обоих отцов в окончательное расстройство. Мамай, впрочем, перенес его гораздо легче.

– Ну вот, поздравляю, – сказал он.

– По-вашему, он на меня похож? – задумчиво спросил Пиптик.

– Дети не всегда похожи на папу, – уклонился Потап от прямого ответа. – Иногда они бывают похожи и на другого родителя. Нос у него точно мамин.

– Вы находите?

– Знаешь, в таком нежном возрасте еще трудно определить, в кого они пошли. Подождать надо.

Глаза Иоана покраснели, из них брызнули слезы.

– Что ж ты плачешь? Радоваться надо – сын у тебя.

– Здравствуй… сынок, – пролепетал отец, медленно оседая.

– Да убери ты этого вурдалака! – крикнул Мамай сестре. – Не видишь – обморок у человека.

Он подхватил обмякшего папашу и отволок его на лавку, проклиная в душе эфиопа. «Ну, папуас, – с негодованием бурчал бригадир, – похотливый дятел… натворил дел, а мне теперь – возись. И как я за ним недоглядел!.. Кобель!.. Интересно, а чего это Клавка добивалась его адреса… Интересно, интересно…»

Свидетелем развернувшейся драмы оказался и совсем посторонний человек в фуфайке. Он стоял неподалеку на пригорке и, хитро щурясь, курил. Потап подошел за огоньком.

– Видал картину? – кивнул Потап на окно, из которого все еще выглядывал чумазый младенец.

– Да-а, бывает, – поддержал мужичок беседу. – Загадка природы.

– Неразгаданная, я бы сказал, загадка.

– Да-а, дела. А кореша твоего удар хватил?

– Хватил, – равнодушно признал экс-председатель. – От такого зрелища и истукана удар хватил бы. Если бы старик Фридрих это увидел, то, несомненно, свалился б со своей тумбы.

– Какой Фридрих?

– Энгельс, какой же еще.

– Насчет Фридриха не знаю, а вот Фидель был бы доволен.

– Какой Фидель?

– Кастро, какой же еще.

Потап странно посмотрел на собеседника и, помедлив, спросил:

– А при чем тут Кастро?

– А при чем тут Энгельс?

– Энгельс тут стоял. Памятник такой.

– Не знаю, когда он тут стоял. Я девять лет сантехником в этих местах, и никакого Энгельса не видал. А Кастро с восемьдесят девятого стоял. Вождь кубинской революции, слыхал?

– Слыхал.

– Ну вот. А до него, может, немец и стоял, хрен их знает, – пожал плечами сантехник. – А когда трубы тут меняли – Кастро этого свалили. Потом его кто-то спер. Ну народ, а! А теперь еще в общаге вода не текет, стояк пробивать стало. И чего эти бабы туда кидают? Ну, пойду я. Лясы точить хорошо, а работа стоит.

Он взвалил на плечо моток проволоки, поднял с земли ящик с ключами и не спеша потопал к месту аварии.

– Будь здоров, – проговорил Мамай, озадаченный сообщением сантехника. – Выходит, это был не Энгельс… То-то я смотрю – мундир у него какой-то военный и ботинки. Черт, а так похожи. Фидель Кастро – это ж надо! Как его сюда занесло? Хе, вождь кубинской революции. Уму непостижимо: кубинец, вождь… – Вдруг Потап осекся и дико уставился на постамент. Придушенным голосом, понимая страшный смысл каждого слова, он повторил: – Вождь… кубинской… революции Вождь… революции… революции вождь ч-черт. Я… я сейчас опупею. Я сейчас опупею – Он сделал шаг, второй, с шага перешел на ходьбу, на спортивную ходьбу… Потом Потап побежал. Он бежал и бежал все быстрее, на ходу хватая себя за волосы и злобно рыча: – Черт!.. Вождь революции! Вот он кто! Черт! А я его… за пятьсот марок… продал!.. А-ай! Черт! Вождь! A-я-я-ай!.. Ы-ы-ы!..

Мамай несся резвым галопом, ибо вновь открывшиеся обстоятельства требовали от него немедленных действий. Но бежать было, собственно, некуда, ибо эти обстоятельства открылись слишком поздно, и поэтому он бегал по кругу, будто конь в манеже. Все ругательства, уместные в данном случае, выскочили у него из головы, а придумывать новые не было времени, и Мамай волновался молча, лишь иногда оглашая округу истошными воплями.

Первые двадцать минут кладоискатель находился в центре всеобщего внимания. Но вскоре силы стали покидать его, голос ослабел, темп бега заметно снизился. Сопровождаемый любопытными взглядами зрителей, Потап свернул в сторону, не закончив последний круг, пересек пустырь по диагонали и скрылся из виду…

Когда Буфетов открыл на звонок дверь и увидел на пороге Потапа, он ничуть не удивился и, впустив гостя, пошел освобождать для него комнату.

– Не стоит, – остановил его Потап, – я ненадолго. Завтра уеду отсюда.

Он устало опустился на стул и закрыл глаза. На лице у него лежал траур. Феофил Фатеевич, вздыхая, долго топтался возле гостя, не смея его побеспокоить, и наконец, порывшись в столе, робко сообщил:

– Вам известие.

– Нет, – отмахнулся экс-председатель, – никаких известий. На свете для меня больше нет хороших известий. Остались одни плохие… Ну, ладно, что там? У меня кто-нибудь умер? Кто-то подал на меня в суд? Кстати, почему это вести для меня приходят на ваш адрес?

– Это от Гены.

– От Гены? Что ж, от Гены давайте. Может быть, африканские новости отвлекут меня от козякинских.

Но письмо было трехмесячной давности, и, судя по штемпелю, отправляли его вовсе не из жаркого континента, а из г. Одессы.

Экс-председатель уединился в детской, сел в кресло и лениво разорвал конверт. «Деньги будет клянчить», – догадался он. На двойном листе калиграфическим почерком было написано:

Дорогой Потап!

Шлет тебе горячий привет Taмacгeн Малаку (именно под таким именем ты меня знаешь). Настоящего своего имени я по понятным причинам открыть не могу, не имею права. Как коллегa коллеге, ты меня поймешь. Да, как это ни обидно для тебя, мы с тобой коллеги. Ты, конечно, и так уже о многом дoгадался. К этому остается лишь добавить, что студент фармацевтического института эфиоп Тaмacгeн Малаку – это легенда. На самом деле я – капитан службы контрразведки Республики Куба.

Теперь, кoгда ты читаешь мое письмо, все позади и нас разделяет Тихий океан. Теперь можно облегченно вздохнуть и вспомнить о нашей совместной работе. Когда я познакомился с тобой в поезде, то быстро понял, что встретил настоящего профессионала. Поэтому я сразу согласился на сотрудничество, также понимая, что лучше действовать с тобой, чем против тебя. И не ошибся. С твоей подготовкой ты бы обнаружил и нейтрализовал меня, как говорят у вас, в два счета. Но мне повезло – твои шифровки плохо сохранились, и ты с caмoгo начала пошел по ложному пути. Конечно, кто еще у вас может считаться вождем революции, если не Ленин! К счастью, их было не так много, и будем надеяться, что больше не будет. Мне пришлось сильно стараться, чтобы увести тебя по другoму следу. Прости, я был вынужден мешать тебе и, как говорят у вас, строить козни. Иначе ты уже через месяц добрался бы до груза 468/1. Главное для меня было ввести тебя в заблуждение, остальное было делом техники. Страшно представить, что бы со мной было, если бы ты меня расшифровал. Но я делал это не из-за страха. Я делал это потому, что так было нужно нашей революции, моему народу. Сейчас нам трудно. Вы, наши бывшие друзья, отвернулись от нас. У вас больше нет единства, а у нас – мoгучего другa. Поэтому нам сейчас это золото нужно, как говорят у вас, до зарезу. Без него нам трудно выстоять против блокады американцев. А твоему народу эти несчастные 1900 кг золота погоды не сделают. Из вашей страны вывезли уже столько добра, что центр тяжести Земли должен сильно сместиться на Запад (шутка). Но я хочу сказать тебе одну вещь: вам не нужно золота. Я это понял, когда ездил по стране. До Козяк я два года колесил по девяти областям, так как у нас не было точных данных, где именно потерялся груз, подаренный когда-то Советским Союзом. Теперь я знаю точно: богaтство вас портит. Вы очень талантливый, но и очень неповоротливый народ. Если бы вы жили в Сахаре, то уже давно стали бы самой передовой державой. Но вам не повезло – вы живете на богaтой земле, где много воды, леса и бюрократов. Мы все надеемся, что вы со своим достоянием все-таки справитесь. А вот что будет с нами, когда не станет нашего Фиделя? Боюсь, достойной замены ему не найдется.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю