Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7. Свинья в мешке

Но Цап не пришел. Не явился он ни на другой день, ни через день, ни через неделю.

Пережив кое-как остаток той кошмарной ночи, когда состоялось историческое заседание, и в страхе дождавшись бледного рассвета, Афанасий Ольгович, не мешкая, совершил набег в ближайший продуктовый магазин. Там его не арестовали и даже пустили в общую очередь. Истратив половину своих наличных сбережений, начальник тыла запасся провиантом с таким расчетом, чтобы можно было выдюжить месячную осаду и не умереть с голоду. К великому изумлению Цапа, на обратном пути его тоже никто не стал арестовывать, за ним даже не было слежки. Сочтя это дурным предзнаменованием, он зашел во двор с потайного входа и запер наглухо калитку, дверь и ставни. Общественная конспиративная квартира превратилась в частную крепость.

Несмотря на то что Афанасий Ольгович был избран на мирную должность завхоза, идти в большую политику ему не хотелось. Его замкнутой сельскохозяйственной натуре были чужды высокие трибуны, дворцовые интриги и прочие непременные атрибуты политической карьеры. Тем более, зная свою пожизненную неудачу, вольный фермер не без основания полагал, что если из всей этой заварухи вылезет какая-нибудь неприятность – а она обязательно вылезет, то падет она исключительно на его бедную голову.

Посему Цап решил переждать грозу в собственном убежище, слабо надеясь, что на такого непутевого работника, как он, в конце концов плюнут и забудут. Мамин сын не подозревал, что именно за эту непутевость люди из центра вовлекли его в свои ряды.

Дабы уберечь свинью от преступных посягательств, отшельник втащил животное в холодный коридор и посадил на цепь как собаку. Катька довольно усердно противилась, но, почуяв настроение хозяина, смиренно дала привязать себя к дверной петле.

Три дня Афанасий Ольгович крепился. Чтобы не выдать себя неприятелю, приходилось воздерживаться от включения света, телевизора, радиоприемника и других электроприборов. Но если эти неудобства сносились вполне терпимо, то к остальным приходилось приноравливаться. Главные тяготы и лишения затворничества были связаны с пребыванием человека и животного в одном законсервированном помещении. К исходу четвертых суток фермер уже явно осознавал разительное отличие свиньи от кошки и прочего домашнего зверья.

Во-первых, после нескольких часов затишья Катька разразилась истерическим визгом, требуя освобождения от пут.

Во-вторых, бессовестная тварь в три дня сожрала не только свою похлебку, но и все хозяйские харчи.

В-третьих, – и это было самое ужасное, – парнокопытное источало такой тяжелый дух, какой не может исходить даже от сотни не мытых котов. Зловоние, просачиваясь в дверные щели, заволакивало комнаты туманом, и у отшельника кружилась голова.

И наконец, свинья попросту не давала спать. Ночи напролет она заливалась то провинциальным храпом, то корабельной сиреной, выражая таким образом скорбь по усопшему кабану.

Цап не выдержал. Ради собственного спокойствия и продолжения свинского рода было решено раздобыть Катерине партнера.

Если все дороги мира, как известно, ведут в Рим, то козякинские пути непременно сходились на базарной площади. Во всяком случае – в базарные дни.

Сюда приходят все. Граждане среднего достатка приходят что-нибудь купить. Зажиточные – тоже купить, но что-нибудь подешевле. Сначала они долго бродят вдоль прилавков, брезгливо ковыряют товар пальцами и, только изрядно поморочив головы продавцам, вздыхая, раскошеливаются. Человек бедный идет сюда, чтобы пошпионить за богатыми, справиться для порядка о ценах и, если удастся, выяснить у другого бедного, где это люди столько наворовали, что стали богатыми.

Задолго до открытия магазинов захватываются стратегические торговые ряды. Это тонкая процедура, сопряженная, как правило, с эмоциональными перепалками и изредка – с рукопашными схватками. Застолбив место, продавцы сала выстраиваются в очередь за весами. Розовые молочницы натирают сверкающие литровые банки и ревниво косятся на творог конкурентов. Разворачиваются широким фронтом автолавки, присланные ближними и дальними сельпо. Крестьяне волокут на разделку к мяснику задубевшие туши.

Мясник для торговцев – человек уважаемый, но сволочь. Вот он хватает своими ручищами тушку убиенного теленка, вот кладет на колоду, позевывая, берет топор, целится и – хрясь! хрясь! – дело сделано, нет теленка. Частник собирает корявые обрубки и покорно наблюдает, как все та же ручища с татуировкой «Лара», хватает самый лучший, самый нежный кусок молодой говядины и прячет его в грязный фартук. Частник уходит и по пути грустно подсчитывает, на какую сумму потянул бы экспроприированный кусок. А на плаху уже несут очередную цельную свинину. Да, нужный человек мясник, однако сволочь.

К семи часам утра стекается базарный люд. Жизнь кипит и бьет ключом до самого полудня. Сюда идут с итузиазмом, словно на маевку. Только скучный обыватель может полагать, что колхозный рынок – это просто место, где покупают квашеную капусту или продают клееную велосипедную камеру. На самом деле это место деловых встреч и тайных свиданий, место порождения свежих сплетен и захоронения надоевших слухов. И потому довольными отсюда уходят все. Владелец дырявой камеры спешит домой в весьма приподнятом настроении, несмотря на то что не нашел спроса на свой товар. От одной только мысли, что представитель президента пойман на взятке, у него светлеет душа. Даже тот, кто не сумел найти здесь квашеной капусты на свой вкус, недолго будет горевать, ибо его утешит весть о внебрачной беременности директорши музыкальной школы.

Афанасий Ольгович Цап был одним из немногих посетителей рынка, которые общепознавательным целям предпочитают мелкособственнические интересы. Попросту говоря, он пришел купить кабанчика, способного заменить почившего Бормана.

Едва войдя в центральные ворота, подпольщик подвергся нападению четырех нищих цыганок.

– Молодой человек, стой, – сказала старшая, блеснув золотыми зубами. – Давай денег, сынок, я тебе погадаю на счастье.

– Не нуждаюсь, – промямлил Цап, сворачивая влево.

– Тогда дай, чтобы не погадала, – вцепилась другая черноокая, – а то всю правду скажем.

– Отстаньте, – огрызнулся он, подаваясь вправо.

Но цыганки оказались более щедрыми и одарили убегающего фермера бесплатными пророчествами:

– Ай-ай-ай, сынок, жадный ты какой, Христа на тебе нет, ну мы тебе и так всю правду скажем. Зубки у тебя выпадут, глазки ослепнут, ротик перекосится, животик…

Что произойдет с его животиком, фермер не расслышал, но догадался. Наверняка животик обещал вздуться. Что же еще умного могли накаркать эти дуры гадалки?

С перепугу Афанасий Ольгович шарахнулся к киоскам и тут же попался в сети торгового магната. Подпольщик очутился в узком коридоре, сдавленной с обеих сторон глухой стеной железных будок. В будках сидели реализаторы и, самодовольно поглядывая на проплывающий за окном люд, украшали витрины всякой заморской всячиной. Цап безропотно позволил нести себя по течению. На заграничные этикетки он не смотрел принципиально. С мешками на плечах брели хмурые селяне и, отчаянно вытягивая шеи, искали выход. Прилипнув лбом к стеклу, у киоска стоял неопрятный гражданин. Это был бомж Бруевич.

– Дайте хоть одним глазком на сытую жизнь позырить, – плаксиво взывал он.

– Пше-о-л, мор-рда, – отозвался продавец, захлопывая окошко.

То здесь, то там из толпы выныривали темные личности и сосредоточенно цедили: «Доллары, марочки, золото покупаю, доллары, марочки, золото…»

– Дармоеды, – шептал Афанасий Ольгович, когда темные личности отходили достаточно далеко, – Сталина на вас нету. Вот он бы вас… на Колыму… золота бы на всех хватило…

– Дональды! Дональды! Дональды! – заорала в самое ухо мордатая цыганка, удивительно похожая на четыpex гадалок сразу.

От неожиданности затворник едва не упал в обморок.

– Жвачки! Жвачки! Жвачки! Мальчики и девочки, жвачки!

Свиновода взяло зло. Загребая своими короткими ножками, он попытался ускорить ход. Где-то в конце туннеля мелькнул просвет. Свиновод рванул что было сил…

Выскочив на свободные базарные просторы, он остановился отдышаться. Наконец, сориентировавшись, Цап оглянулся, плюнул в сторону злачных ларьков и подался к местам торговли живностью.

Путь ему перерезал пожилой кавказец, толкавший перед собой тележку с бидоном. Кавказец, одетый поверх тулупа в рваный белый халат, долго и грустно смотрел на фермера.

– Чего? – насторожился Афанасий Ольгович.

Кавказец погрустил еще какое-то время, затем набрал полную грудь воздуха и тоскливо замычал:

– А-а-бэ-эд для ба-га-а-атых! А-а-бэ-эд для ба-га-а-атых!

Завхоз, видя, что больше ничего плохого не будет, обошел странного человека и, не оглядываясь, потрусил в прежнем направлении.

Здесь пахло навозом и сеном. Шеренгой лежали курицы со связанными лапами. Старый жилистый петух с pваным гребнем, оказавшийся единственным кавалером, очень волновался, воинственно хрипел и силился взмахнуть свободным крылом. Серый гусь, выглядывающий из мешка, следил за этими неуместными порывами большим ироничным глазом.

Афанасий Ольгович почувствовал себя в своей тарелке. Он неторопливо расхаживал среди живности, приценивался и недовольно крутил головой. Задержавшись возле черной равнодушной козы, фермер долго ее изучал и наконец язвительно спросил:

– Почем скот?

Старушка, державшая козу за веревку, обиженно поджала губы.

– Так почем, почем? – повторил Цап и многозначительно запустил руку в карман.

Хозяйка покосилась на рогатый товар, потом на копошащуюся в кармане руку покупателя – деньги, должно быть! – и прошепелявила:

– Та это кофа.

– Коза? Ах, коза, – разочарованно произнес подпольщик. – То-то я вижу, рожки да ножки. А почему у нее такой рог кривой? Бодается, да?

– Та не-е… Она фмирная. Катькой фовут, – старушка ласково погладила смирную Катьку. – А молока дает – пропафть.

– Какая-то у ней кличка свинская, – пробормотал Цап. – А бодаться, значит, не бодается?

– Та не-е, – вновь запела бабушка, не спуская глаз с набитого кармана, – это такая фмирная…

– Жаль, – оборвал капризный покупатель, если б бодалась – я бы взял. – Вместо денег он извлек скомканный платок и громко высморкался, напугав козу.

– Мне, мaть, собака нужна она лает, понимаешь. Коза бы подошла. Но ведь она у тебя не бодается. Значит, тварь для хозяйства совершенно бестолковая.

Сделав это заявление, Цап хотел сказать еще что-нибудь, но в это время вдалеке раздался зовущий поросячий визг и Афанасий Ольгович незамедлительно отправился на поиски кабанчика.

Окажись на месте Цапа любой другой человек, он приобрел бы кабанчика еще полчаса назад. Возможно, он уже успел бы вернуться и обменять его на другого, более жирного. Но на месте непутевого фермера был сам непутевый фермер. А поэтому взять и просто так купить поросенка он не мог. Ему бы не позволили. Против этого были бы звезды, расположение планет и народные приметы. С этим бы никак не смогла смириться и сама натура Цапа. Этому бы воспротивилась его судьба. Как на пути Колобка встречались всякие алчные животные, которые хотели его съесть, так и на пути Афанасия Ольговича беспрестанно попадались какие-то нехорошие люди. Но чего хотели они? Этого Афанасий Ольгович понять не мог.

На сей раз перед ним вырос нахального вида гражданин. Под мышкой он держал сверток, по форме напоминающий бревно. Незнакомец приблизился, склонил голову набок и бесцеремонно стал разглядывать торчащую на носу подпольщика бородавку. Афанасий Ольгович молча возмутился и попытался удрать, но верзила вежливо взял его за воротник пальто и вернул на место. После этого бревнодержатель тронул бородавку пальцем и весело заржал. Возмущение подпольщика дошло до такой степени, что он негодующе фыркнул:

– Что это вы все трогаете?

Вместо ответа верзила отогнул края свертка и дружелюбно предложил:

– Собака надо?

Из глубины кулька настороженно глазела отвратительная морда.

– Не надо мне никакой вашей собаки! – испуганно вскричал Цап.

– А чиво-о? – обиделся продавец. – Ты ж искал!

– Ничего я не искал.

– Брешешь, гад, искал.

– Да я… мне… и вообще мне поросенок нужен, – у вас же нет? – с надеждой спросил завхоз.

– Есть. Кабан. Купи. – Верзила вновь кивнул на сверток.

– Да, но… какой же это кабан?

– Кабан, – заверил незнакомец и, перевернув сверток, разгреб его с другого конца. Теперь там появился розовый поросячий зад.

От изумления Афанасий Ольгович разинул рот.

– Это… кабан?

– А что ж это, по-твоему, петух, что ли? – разгорячился продавец. – Конечно ж кабан!

И в доказательство он еще раз приоткрыл бумажный куль и потеребил штопорообразный хвостик.

Сомнений не было – подобные хвосты встречаются исключительно у парнокопытных.

– Кабан, – упавшим голосом признал Цап. Его фермерская душа уже чуяла, что эта тварь пополнит сегодня его подсобное хозяйство. – А как же?.. Как же собака? – отягивал он страшный момент.

– Что ж ты мне, гад, нервы портишь? То тебе собаку, то тебе свинью! – В голосе грубого гражданина послышалась плохо скрытая угроза. Он в очередной раз перевернул универсальный сверток. – Если тебе пса надо…

– Нет, нет, мне кабанчика! – замахал руками Цап, боясь увидеть затаившегося в бумаге зверя.

– Значит, бери, – отрезал продавец.

– Мне б моло-о-очного, – жалобно заблеял фермер, – поросенка.

– Молочный и есть. Кабан. В стадии детства. Бери.

– Простите, а какой породы? – поинтересовался подпольщик, хотя это и не имело уже никакого значения.

Осознав тщетность сопротивления, он смирился и принял пакет дрожащими руками с такой осторожностью, словно это была невзорвавшаяся бомба. "Надо брать, а то хуже будет", – подумал Афанасий Ольгович.

– Так какой, вы говорите, породы?

– Толстомордик морщинистый, – сообщил подобревший продавец.

– Д-дa? Редкая порода.

– Угу. Жрет все и даже больше. Причем может в сыром виде.

Будто соизволив продемонстрировать свою редкостность, из бумажных пеленок высунулось невиданное поросячье рыло, смахивающее, впрочем, и на собачье, и, влажно дохнув новому хозяину в нос, снова скрылось.

– Да-а, – подтвердил ошарашенный свиновод, порода редкая. А другого у вас нeтy?

– Последняя особь.

– А дopoгo? – всхлипнул Цап, осознавая, что толстомордика придется покупать на любых условиях.

Так оно и случилось. Фермер растался со своими деньгами, которые принес на базар в кармане брюк, вместе с носовым платком.

"Надо было дома сидеть, – рассуждал он, шествуя к центральным воротам и прижимая покупку к груди, словно младенца. – А все из-за Катьки. Такую свинью подложила, а! Сейчас дойду домой – садану гадину лопатой".

Но беда не приходит одна. Особенно к такому баловню злой судьбы, каковым был Афанасий Ольгович.

Вольный фермер приближался к выходу, страдальчески отворачиваясь от зловонного пакета. Несколько раз он порывался воткнуть пакет в урну, но, вспоминая о потраченных деньгах, воздерживался и нес его дальше. Четыре гадалки, увидев мученическую физиономию клиента, наблюдали за ним с легким сочувствием.

Когда на его безвольное плечо пала чья-то сильная рука, Цап испуганно вздрогнул и долго не мог решиться оглянуться назад. Оглянулся – и снова вздрогнул. Перед ним возвышался сам председатель.

– Гуляете? – спросил Мамай, озарясь радостной улыбкой.

– Гуляю, – робко ответил Цап.

– И куда гуляете?

– Домой… гуляю.

– Это хорошо. А что это вас на работе давно не видно? Укрепляете тылы?

– Да я… все больше по хозяйству. Вот, несу.

– Поздравляю с приобретением.

– Спасибо, – сказал Афанасий Ольгович, пряча глаза.

– Позвольте полюбопытствовать, – Потап отогнул край бумаги и заглянул в куль. – О-о! Как сказал однажды я, животное – друг человека. Хороший песик, хороший. Дорогой, наверное?

– Да нет, не очень, – сконфузился фермер.

– Повезло вам.

– Да уж.

– Если не ошибаюсь, это бультерьер?

– Да я и сам точно не знаю. Купил вот, пусть, думаю, гавкает. – Завхоз полез пальцем в кулек, желая по гладить питомца, но тут же молниеносно отдернул руку. – Ай! Кусается, гадость!

– Порода такая, – пояснил Потап. – Это хорошо.

– Да-а, – отрешенно согласился свиновод, осознавая, что хорошего в этом, собственно, мало.

– Так как же насчет нашего дельца? Вы решительно отказываетесь сотрудничать?

Начальник тыла вяло пожал плечами, что, должно быть, означало: да, я отказываюсь очень решительно.

– Ну, дело хозяйское, – неожиданно уступил председатель. – Знаете… Внезапно голос его перекрыл чей-то протяжный стон:

– Абэ-эд для ба-га-а-ты-ых!

Навстречу им катил тележку грустный кавказец.

– Чего орешь? – недовольно спросил Мамай.

– Абэд для багатых! – выпалил тот. – Будэшь?

– Что там у тебя?

– Чебуреки, слущай!

– Да ну? – удивился Потап. – А не врешь?

– Зачэм врешь, слущай? Сам бэри, сам сматри!

– Горячие?

– Нэт. Били гарячий, стали свежий.

– А почем?

– Десять тыщ – отдам!

Потап восторженно захохотал.

– Ну ты даешь, дядя! Десять? Что ж так дорого?

Кавказец злобно сдвинул брови.

– Я тэбэ русским языком гаварю: абэд для багатых! Для багатых, панымаишь?

– Панымаю, – передразнил Мамай. – Но мы с товарищем люди бедные. Так что… кати свою тележку.

Кормилец грустным взглядом окинул Цапа, тяжело вздохнул и вновь заорал:

– Абэ-эд для ба-га-а-атых!..

Соратники двинулись дальше. Миновав киоск «Спортлото», председатель остановился, на секунду задумался и, взяв фермера за рукав, потянул обратно.

– Знаете что, – предложил Потап, – пусть уж нас рассудит случай. Сейчас я вам куплю билет лотереи «Спринт», и он нам все покажет. Вы ведь суеверный человек? Я так и думал. Так вот, если вам выпадает выигрыш, что при вашей прухе, согласитесь, маловероятно, – приступаете к работе завтра же. А если билет оказывается «пустой» – я снимаю с вас всяческие полномочия. По-моему, это справедливо. Согласны? Я даю вам шанс уклониться от революционной борьбы волею судьбы, а не по собственному малодушию. Ну, соглашайтесь!

И Афанасий Ольгович с готовностью согласился. Это был самый легкий исход, о котором только можно мечтать. "Чтоб я лопнул, если мне так запросто выпадет выигрыш!" – ликовал завхоз, смело разрывая фантик «Спринта».

"Чтоб ты лопнул, если так просто ускользнешь из райкома", – думал Мамай, хладнокровно наблюдая за соратником.

– Может, лучше вы первый прочитаете? – струсил в последнее мгновение Цап, опасаясь своей черной руки.

Председатель развернул судьбоносный билет. Прочитал. Перевернул его вверх ногами и опять прочитал. Процедура повторялась несколько раз, в течение которых он метал на свиновода изумленные взгляды.

– Ничья, – констатировал наконец Потап.

– Как это? – ахнул Цап. – Как это – ничья!

Охваченный нетерпением, он вырвал листок и долго смотрел в самую его середину. Там, среди заковыристых орнаментов, отчетливо проступала лаконичная строка: «С вас сто тысяч».

– "С вас… сто… тысяч… " – пролепетал фермер, не веря собственным глазам.

– Нет уж, это с вас сто тысяч, – вежливо поправил Потап. – Вы же сыграли.

– Сыграл… А разве так бывает?

– С вами, кажется, все бывает. Почему-то с вами государство решило сыграть в открытую.

– Как же теперь?

– Может, еще билетик?

– Не-ет! – отшатнулся Цап.

– Тогда гоните деньги.

– Тоже не-ет.

– Ладно, – сжалился председатель, – о вашем долге государству я никому не расскажу. Может быть…

– Спасибо, спасибо вам большое!

– Пожалyйста. Давайте для верности ваш билет мне, но помните, что вы утаили от государства сто тысяч, и я об этом знаю. А сейчас скорее бегите домой, закоулками, пока в милицию вас не забрали. И учтите, ради вас я пошел на компромисс со своей совестью.

– Учту, – поклонился благодарный свиновод и, крепко прижав к груди покупку, помчался прочь во весь опор.

"Понесла меня нелегкая на базар! – колотилась в его голове невеселая мысль. – А все опять же из-за Катьки. Нет, сейчас добегу домой и дам ей лопатом по хребту. Два… Нет, три раза".

Толстомордик оказался подозрительно спокойным субъектом. Он терпеливо перенес все неудобства и не издал во время пути ни звука. Лишь во дворе, учуяв дух свиньи, он вдруг заерзал и восторженно стал визжать.

– Ну-ка, покажись, – полюбопытствовал фермер, внося питомца в коридор.

Кулек зашевелился, и из него нехотя, смущаясь, выполз толстомордик.

– Вот, Катька, партнера те…бе…

Афанасий Ольгович запнулся, не успев представить гостя. Представлять его ему перехотелось. Лицо Цапа перекосила гримаса брезгливости, граничащей с легким испугом.

На полу стояло нечто с головой свиньи и туловищем таксы, поросшим редкой жесткой шерстью.

Если бы Катька была человеком, то ее реакцию можно было передать так: девица находилась в состоянии шока. Хотя Катерина и была свиньей, Афанасию Ольговичу все же стало перед ней стыдно. Она не смогла выразить на своей бесстрастной ряхе хоть сколько-нибудь понятного чувства и, забившись в угол, глупо таращилась оттуда на новобранца.

Покосившись красным глазком на хозяина, толстомордик морщинистый виновато хрюкнул, понюхал воздух и, угадав направление, потрусил к тазу со жратвой. Звереныш стал передними ножками на край посуды, ловко подпрыгнул и плюхнулся в месиво.

Поросенок не ел. Он даже не жрал. Он поглощал. В считанные минуты двухведерная гора комбикорма была уничтожена. В напряженной тишине слышалось только монотонное неприличное чавканье, похожее на шум хорошо отлаженного агрегата.

"Как бы не обожрался", – встревожился Цап, приходя в себя. Но довольно скоро все его опасения на этот счет были развеяны. Таз был пуст. Облизав стенки, толстомордик устало опрокинулся на бок.

– Сволочь… сволочь… – шептал фермер.

С ненавистью глядя на распластавшуюся тушку, он силился осмыслить, каким это образом зверенышу удалось вместить в себя порцию, рассчитанную на целый выводок свиней.

Цап почувствовал себя обманутым.

– Какая же ты сволочь! – закричал он и в сердцах пнул таз ногой.

Поросенок тяжело вывалился на пол, но тут же вскочил и издал звук, напоминающий рычание. Это уже было слишком.

– Ну, держись! – предупредил Афанасий Ольгович и бросился на дармоеда с явным намерением поквитаться за все сегодняшние беды.

Несмотря на отвисающее брюхо, толстомордик проявил необычайное проворство и живо отпрыгнул в сторону. Началась борьба.

Запыхавшийся свиновод, все больше распаляясь, пытался загнать непокорную тварь под кровать и накрыть там одеялом. Питомец молча кружил вокруг агрессора и норовил укусить его за ногу.

Но свинья, даже самая подлая, – это все равно лишь свинья, совершенно беспомощная перед человеческим интеллектом.

Поросенок попался на собственной слабости и, позарившись на заплесневевшую горбушку, был накрыт пустым тазом. Разум победил.

Когда на землю опустились сумерки, Цап воспользовался их прикрытием и поволок свое приобретение в сарай. Толстомордик рычал и упирался, оставляя за собой глубокие борозды.

Внезапно из-за забора донесся голос баптиста:

– Эй, сосед, кабанчика купил?

– Да, по случайности, – нехотя отозвался затворник.

– Поздравляю. А кличку дал?

– Кли-ичку, – буркнул Афанасий Ольгович. В морду ему надо дать, а не кличку.

– Слушай! Слушай! – горячо зашептал пропагандист, припав к заборной щели. – Слушай, назови его Куксом.

– Зачем это?

– Ну я тебя прошу! Я слышал, как ты его весь день крестил. Видно, скотина редкая. Верно?

– Верно.

– Ну вот, а как еще такую скотину назвать можно? Только Куксом.

– Ладно, подумаю, – отмахнулся Цап, опасаясь раздразнить еще и соседа.

– И вот еще что: когда будешь резать кабана меня обязательно позови.

Афанасий Ольгович затолкал толстомордика в сарай. Катька ждала его там и должна была, по идее, приняться за воспитание неслуха.

Когда фермер уже собирался было юркнуть в дом, его вновь окликнул Коняка:

– Эй, сосед, иди сюда.

– Зачем?

– Положительный пример тебе надо показать.

– Покажите лучше оттуда, – сказал предусмотрительный завхоз.

– Ладно, не боись, бить не буду. Просто так поговорим, по-соседски.

Подумав немного, Афанасий Ольгович неуверенной поступью направился к неприятелю.

Но все обошлось без боевых действий. Более того, Коняка вел себя вполне миролюбиво и между ними состоялась доверительная беседа. В ходе нее Коняка по секрету сообщил, что райкомом готовится крупная акция, ведущая роль в которой отводится ему, зав. отделом пропаганды.

Расстались соседи по-хорошему, и на прощание Мирон Мироныч пообещал показать положительный пример в ближайшее же время.