Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава 8. Отцы и дети

Если у отца три сына, то это еще не значит, что первые два должны быть умными. Мирон Мироныч понял это давно и потому обзавелся только одим. Больше рисковать он не стал. Василий был единственным и, как говорила мама, неповторимым. Папа, в свою очередь, называл его непоправимым.

Вася и в самом деле с ранних лет непоправимо становился похожим на Пятилетку Павловну. У него были хорошо развитые шея и плечи, длинные руки-кувалды и недобро выдвинутая вперед челюсть. Когда в период возмужания юноша оброс мамиными бакенбардами, то сходства между ним и Конякой-старшим не наблюдалось никакого. Именно поэтому Мирон Мироныч так болезненно воспринял наблюдения прорицателя, увиденные в призме времени.

Наибольших успехов за свои двадцать шесть лет Вася достиг, находясь на срочной службе в армии, где вознесся до звания сержанта. С тех пор он с тоской и гордостью вспоминал армейский период своей молодости и любил поведать о нем приятелям и особенно – девушкам. Когда Коняке-младшему стукнуло двадцать годков, он решил вступить в партию, но получил отказ, и после этого сделался ярым антикоммунистом. Демобилизовавшись, Василий упрямо избегал трудовой повинности, протестуя таким образом против тоталитаризма. При новых же порядках он поработать не успел, так как стал активно готовиться к политической деятельности. Свою карьеру Вася решил начать весной, выставив себя кандидатом в народные депутаты от территориального округа № 347. Надо сказать, что дар отчаянного спорщика давал Василию все шансы победить. Когда же один из избирателей округа № 347 неосторожно усомнился в политическом призвании Коняки-младшего, обозвав его публично тунеядцем, кандидат в депутаты с двумя доверенными лицами в тот же вечер повстречался с сомневающимся. Свои обывательские взгляды последний радикально изменил через полторы минуты беседы. Но на выборах Василий Миронович не прошел, в силу, как он считал, своей безизвестности. И взялся Вася делать себе имя. В скором времени Коняку-младшего знало большинство граждан округа № 347. Особенно хорошо его знали в женском общежитии консервного завода им. Баумана.

Знал его и Владимир Карпович. Поэтому, когда поздним вечером он постучал в двери баптиста, рука его заметно дрогнула.

– А-а, номенклатура! – возрадовался Василий, увидев перед собой обомлевшего Куксова. – Ну-ка заходи. Соратника твоего пока нет. Можешь обождать.

Агитатор заколебался, выбирая между собачьим холодом и неизбежным политическим конфликтом. В животе его заныло от предчувствия бесполезной, а главное – небезопасной беседы, но ноги уже сами несли в теплую прихожую. Проскочив в зал, Куксов сел на край дивана и дипломатично заслонился газетой. "Будет приставать скажу, зуб болит", – решил он, невнимательно просматривая старый номер районной газеты «Правильным путем» (бывшую «Ленинским курсом»).

– Что, не та уже пресса? Не такая? – затевал разговор Вася.

– Да, бумага стала хуже, – уклончиво ответил Владимир Карпович и подпер языком щеку, симулируя флюс.

– Бумага – фигня. Главное – правду народ читает. Хватит ваших газетных карамелек, – сказал Василий, употребляя явно чужое сравнение. – теперь – свобода, демократия. Ешь ананасы, жуй шоколад, день твой последний пришел, коммунист.

Куксов промолчал.

– А, не нравится? – бесновался Коняка-младший. – Зубы болеть стали? Это ты шоколада обожрался, гы-ы. Все-таки не зря я боролся. Меня и в партию не приняли из-за того, что побоялись. Врага непримиримого во мне заметили. А замполит, когда я демобилизовался из армии, так тот мне прямо сказал: с тобой, Вася, коммунизму не построишь. Во!

– Я бы больше сказал, – не утерпел Куксов, – с тобой, Вася, и феодализму хрен построишь.

– Да, я всегда возражал против эксплуатации. И теперь… Слышь, говорят, коммунисты опять реформы саботируют.

– Да ну? – изумился агитатор.

– Вот тебе и «ну»! Узнал бы – своими руками мучителей задушил.

Отсутствующим взглядом гость уставился в газету.

Первая страница «Правильного пути» сообщала о событиях в стране и некоторых других катаклизмах. На второй бичевалась администрация города Владивостока и была помещена фотография скривившегося человека. Похоже, фотограф настиг человека как раз в тот момент, когда он либо горько рыдал, либо безудержно смеялся. Ниже были даны разъяснения, что сотрудница детской библиотеки И.Кубатко трудиться в духе нового времени. Третья страница начиналась традиционными «Вестями с полей», но так как целиком была смонтирована из вырезок зарубежной прессы, то проницательный читатель начинал беспокоиться о судьбе ссыльного корреспондента. Представлялись бескрайние занесенные снегом поля, по которым блуждает в поисках вестей затерявшийся спецкор. Очевидно, дело его было худо, ибо заканчивались «Вести с полей» криминальной хроникой. С подвальной колонки доносились крики о помощи гр-на Б., у которого злоумышленники тайком сорвали ставни. Последняя полоса отдавалась на растерзание предпринимателям и мастеру черного юмора Могиле-Спасскому. Читателю предлагали первый куплет его поэмы:

Дедушка с внучеком в поле гуляли.

Дедушка с внучеком холм отыскали.

Дедушка внучеку тайну открыл:

«Здесь партизаном я мину зарыл».

«Правда?» – и внучек вскочил на верхушку.

Дед через час отыскал его ушко.

Куксов устало опустил газету, но, наткнувшись на упорный Васин взгляд, тут же вновь углубился в чтение. В течение пяти минут он мусолил глазами объявление кооператива «Микеланджело»:

Изготовляем надгробные памятники из мраморной крошки. Принимаются коллективные заявки.

На шестой минуте Владимир Карпович заметил, что газета в его руках шевелится от постороннего дыхания. Это было горячее дыхание Васи.

– Нужно решить один принципиальный вопрос, – проговорил он, медленно отбирая газету у Куксова…

Придя домой, Коняка-старший застал соратника в плачевном состоянии. Политический конфликт подошел к логическому завершению: демобилизованный сержант сидел верхом на госте и сосредоточенно его душил. Владимир Карпович уставился в потолок выпученными белками и слабо хрипел. Всем своим видом он давал понять, что помощь подоспела вовремя. Мирон Мироныч затанцевал вокруг противников, не решаясь занять твердую позицию. С одной стороны, в нем говорила партийная принципиальность, с другой – напирали родственные чувства.

– Вась, так ведь человек и обидеться может, – робко высказал мнение баптист.

Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:

– Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу "слава КПСС".

– Вась, сынок, милицию ведь позовут.

Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.

– Это недемократично, – упрекнул Мирон Мироныч, – принуждением не убеждают.

Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.

– Я, бать, демократию в обиду не дам, – сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.

– Да, да, я знаю, – вздохнул Коняка. – Ну, иди на кухню, супу поешь.

Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.

– Фу-х, – шепнул он, – ну и сыночка вам бог послал.

– Не богохульствуй на Бога, – отозвался баптист. – Господь на такое не способен, – и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: – Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.

– Не моих, – поспешно заявил Куксов. – Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!

– А банка?

– Что – банка?

– Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?

– Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.

– Угу, подтвердит, – резонно заметил Коняка. – Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.

– Ну вот видите, я тут ни при чем.

– А брови?

– Чего – брови?

– У Васьки бровей нет.

– Ну и что?

– У тебя они тоже отсутствуют.

– Да, ну и что же! У вас два уха, и у меня два уха, так, может быть, из этого выходит, что и вы мой сын!

Оказавшись в тупике, Коняка долго хлопал на соратника рыжими ресницами.

– Может, чаю? – предложил наконец он.

– Пожалуй, – согласился Куксов.

– А без сахару не будешь?

– Не откажусь.

Хозяин вздохнул и, шаркая тапками, отправился на кухню. Вскоре он принес два стакана теплого желтого чая. Его стакан, впрочем, содержал жидкость более темного цвета. Вероятно, она была и слаще, но гость проверить этого не мог и потому безропотно принял угощение.

– Однако и я тоже… того, – хрюкнул Мирон Мироныч, начиная чаепитие.

– Чего? – не понял Куксов.

– В расчете с тобой.

– В каком? – насторожился Владимир Карпович, подозревая, куда клонит баптист.

– По части дочки твоей. Как там ее? Изольды.

– Что вы имеете в виду?

– Что, что! Рыжая она у тебя, вот что!

– Она бр-рюнетка, – покраснел Куксов.

– Брешешь, крашеная она под брюнетку, – нахально заявил Коняка. – А на самом деле – рыжая. Как я.

– Нет, не рыжая.

– Рыжая. И конопатая.

– Это решительно ни о чем не говорит! У нее, между прочим, почти нет бровей. Она их наводит карандашом.

– Ну и что, что нет! Сам говоришь, что брови ничего не подтверждают. У меня два уха, и у тебя столько же, так, может, и я твой сын?

– Ну, знаете, – вяло произнес Куксов, придя в некоторое замешательство. – Фу-х, жарко у вас. Не будет ли еще чайку?

– Без сахару, – торопливо напомнил баптист.

– Да знаю, знаю.

Соратники молча выпили еще по стакану чая. Грустно повздыхали. Мирон Мироныч долго и задумчиво курил и наконец миролюбиво обратился к гостю:

– Ну и как там она, Изольда, значит? Слыхал, что в Москве учится.

– Нет, уже уехала. Дома сидит.

– Выучилась?

– Д-да… В общем, бросила.

– Ага, понимаю, за аморалку, значит, выперли.

– Ну-у… С одной стороны – да, а с другой…

– А с другой – за пьянку? – подсказал Коняка, нехорошо ухмыляясь.

– Да ну что вы, ей-богу! Бросила, и все. Разочаровалась.

– Понимаю. М-да, послал господь дочку.

Куксов возмущенно поднял те места, где должны расти брови, привстал, но, передумав, сел.

– Да-а, – горестно согласился он.

Пропагандист с пониманием посмотрел на агитатора. Агитатор с пониманием уставился на пропагандиста. Они были квиты.

– Может, пропустим по этому поводу? – подмигнул Коняка. – Раз такое дело.

– А супруга?

– К сестре уехала, сегодня не будет.

– Ну, тогда – пожалуй.

Тайком от Васи Мирон Мироныч принес бутылку самогона и соленых огурцов. Для конспирации включили телевизор, начались вечерние новости.

Пили молча и усердно. Хозяин потреблял собственное зелье с большим умением. Гость брезгливо морщился, но смиренно принимал угощение.

После второй рюмки часто являются дельные мысли, способные решить проблемы, нерешаемые на трезвую голову. На этот раз дельные мысли пришли в головы соратников почти одновременно.

– Слушай! – хлопнул гостя по плечу Мирон Мироныч. – А давай твою Изю замуж выдадим!

– Давайте! – воспрянул Владимир Карпович. – А за кого?

– За Васю моего!

– Давай! – обрадовался Куксов и, подумав, спросил: – А где они будут жить?

– У тебя! – все так же восторженно отвечал баптист.

Куксов мигом протрезвел.

– Это почему это у меня?! Нашли дурака! По правилам муж жену к себе домой ведет.

– Ага! Сам нашел дурака! Изю свою ко мне спихнуть хочешь?

– Она не Изя, она – Иза.

– Все равно – дура!

– Это Иза – дура?! Да она в самой Москве училась! У нее манеры! И акцент, как у москвички!

– Тем более – дура, – заключил Коняка.

– А ваш Васька и вовсе болван! – разозлился агитатор. – Тоже мне, любитель демократии! Хулиган!

– Чего? А может, мне его позвать? – припугнул Мирон Мироныч.

– Не надо, – попросил Куксов, быстро присмирев.

– То-то. А вообще-то правильно, не надо ее за Ваську отдавать. Он ее прибьет.

– Это мы б еще поглядели, кто кого прибьет.

Несчастные отцы снова замолчали. Каждый думал о своем. Выпили по третьей.

– Да, – размышлял вслух зав. отделом агитации, – мне б ее только замуж выдать… Да ведь она за кого попало не пойдет еще… Ей надо что-нибудь этакое… с деньгами, с положением… вроде нашего… – Владимир Карпович запнулся, испугавшись неожиданной Мысли.

– Мирон Мироныч, – осторожно обратился он к соратнику, – а товарищ Мамай случайно не женат?

– Нe знаю, – пожал плечами баптист, горюя о чем-то сокровенном.

– А товарищ Степан?

– Не знаю… А что? – сообразил наконец Коняка.

– Так, ничего. А что вы вообще думаете о председателе?

– А ты что думаешь?

– Я первый спросил.

Мирон Мироныч подозрительно посмотрел на соратника. "Может, он провокатор? – предположил баптист. – Зачем он вообще пришел?"

– Хороший он человек как руководитель, – поспешно ответил Мирон Мироныч.

– Да, я тоже так считаю, – кисло согласился Куксов, – но по-моему… по-моему, он немного слишком требовательный. Как по-вашему?

– Немного слишком, – высказался Коняка, державший ухо востро.

– И немного как бы с замашками.

– У… немного есть, самую малость.

– И нас он, кажется, не очень уважает.

– У…, чуть-чуть не уважает.

– И непонятно чего он хочет!

– Да, вроде б как непонятно.

Чувствуя моральную поддержку, Куксов набрался храбрости и брякнул:

– И вообще он диктатор!

– Точно! Культ личности из себя строит! – осмелел в свою очередь Коняка.

– Не те сейчас времена! – воинственно солировал агитатор.

– Не те! – страстно поддакивал пропагандист.

– Чего это он тут раскомандовался!

– Раскомандовался! А тот! Черт нерусский!

– Товарищ Степан? Точно! Я сразу это заметил!

– И кто они такие? – перехватил инициативу Мирон Мироныч. – Я их не знаю!

– И я не знаю! Вы документы ихние видели? И я не видел!

– Самозванцы! Долой их! Выпьем! – Разгоряченный пропагандист поднял рюмку.

– Выпьем! – поддержал Куксов. – За вас! Удачи вам!

– Почему за меня?

– А за кого же еще? Чтобы вы его удачно свергли.

– А почему это я?! – остыл Коняка. – Ведь это твоя идея.

– Ничего подобного, – забеспокоился Владимир Карпович, – это вы сказали.

– Я?! Да я за товарища Мамая обеими руками!

– И я тоже. Он настоящий руководитель. Принципиальный.

– Угу, толковый.

– И товарищ Степан тоже.

– Да, и он. И вообще, может быть, он даже русский.

– Конечно, русский, какой же еще!

– Настоящие партийцы! – торопился воздать хвалу баптист.

– Ленинцы! – не уступал агитатор.

"Куксов – провокатор, – догадался Мирон Мироныч, – точно провокатор, собака".

"Черт! – сожалел про себя Владимир Карпович. – И как это он меня на такое подбил? Завтра наверняка настучит".

– Товарищ Мамай хоть и молодой, но толковый, – бубнил Коняка. – Я по нему сразу понял. Видно, что он из центра.

– Ну и что, что молодой? Ленин тоже еще с молодости начал… начал, в общем.

– Выпьем! За здоровье товарища Мамая!

– И товарища Степана.

…Когда новости закончились и стали передавать прогноз погоды, Коняка уже называл соратника Семен Семенычем.

– Я к вам по одному вопросу, – промямлил Куксов, в третий раз пытаясь развить главную тему, по партийной линии.

Мирон Мироныч силился придать своей физиономии сосредоточенное выражение и разглядывал собеседника, как ему самому казалось, полными смысла глазами.

Впрочем, прием этот ему удавалось выполнять лишь наполовину, ибо один полный смысла глаз настойчиво косил в тусклую люстру.

– Н-ну, – промычал баптист.

– Насчет вашего партийного поручения.

– Согласен с вами совершенно! – запальчиво сказал Коняка.

– Вы меня не поняли, – втолковывал Владимир Карпович, предусмотрительно изъяв у соратника недопитый стакан. – Я пришел решить вопрос принципиально. Согласны вы передать мне свои обязанности или нет? Я имею в виду участие в отборочной комиссии. Может, у вас в связи с этим, с участием то есть, возникают какие-либо затруднения? Так я готов их переложить на свои плечи. Как вы на это смотрите?

Мирон Мироныч смотрел на это по-прежнему одним глазом, неподвижность которого наводила на мысль, что в данный момент баптисту наплевать на любые затруднения.

Тем не менее он собрался с силами и спросил:

– Что ты, Семен Семеныч, предлагаешь конкр-р-ретно?

– Я? Ну-у… Ну вот, к примеру, я могу вам уступить какое-нибудь из своих заданий. Или даже два. В общем, так сказать.

– Ага, ты мне – два, а… я тебе – одно? Это можно, Семен Семеныч, можно.

– Так, значит, договорились?

– Да. А о чем?

– Фу-ты! Я ж вам говорю, я вместо вас готов трудиться в отборочной комиссии конкурса. Из товарищеского, так сказать, сочувствия к вам. Я ведь понимаю, что у вас в связи с этим щепетильным поручением могут возникнуть антипатии с вашей супругой, – пояснял Куксов, налегая на собеседника плечом. – А зачем они вам надо? Вот я и берусь вас от них избавить, от антипатий. Рассудите сами, зачем вам эти трения?

– Незачем, – понурившись, согласился Коняка.

– Значит, вы согласны?

– Да.

– Ну вот и хорошо. Теперь вам нечего опасаться, я за вас потружусь. А вы уж потом за меня как-нибудь.

– Хороший ты человек, Семен Семеныч, – растрогался баптист и одарил спасителя слюнявым поцелуем. Отобрав у Куксова стакан, он допил остатки самогона и, с трудом сдерживая слезы, вновь полез лобызаться.

– Ну… ну что вы! Это совсем лишнее… – бормотал гость, пытаясь увернуться от благодарных мокрых губ, – это совсем ни к чему…

– Спасибо тебе, Семен Семеныч.

– Пожалyйста, вот только… перестаньте целоваться…

– Ты, Семен Семеныч, – человек! А вот Цап… если бы ты знал… Знаешь ли ты, Семен Семеныч, что этот… Семен Семеныч Цап свиню купил?

– Нет, не знаю, но я уже пойду.

– А ты знаешь, как он свою свиню обзывает?

– Да бог с ней, Мирон Мироныч, пустите вы меня!

– Вот ты хороший человек, Семен Семеныч, а тот гад свиню назвал в точности как тебя.

– Как меня?

– Да. Ее он тоже, как и тебя, Семен Семенычем назвал… Нет, не так, а… Тебя как зовут, Семен Семеныч?

– Куксов меня зовут, Владимир Карпович, – раздраженно отвечал гость, высвобождаясь из объятий пропагандиста.

– Во! И свиню Куксом прозвал! Свиню! Ты представляешь?

– Представляю. Действительно нехорошо. Но мне все же пора.

Опасаясь потревожить Васю, Куксов на цыпочках, направился к выходу. Гостеприимный хозяин увязался его провожать.

– Хочешь послушать тезку своего? – приставал баптист, увлекая соратника к соседскому забору. Если б ты видел, какой это мерз-з-зкий зверь! Хуже тебя. Вот слушай.

И, прильнув к забору, Мирон Мироныч заорал в сторону фермерского огорода:

– Кукс! Кукс! Кукс! Эй, зараза! Кукс!

В ответ из сарая донеслось свирепое рычание.

– Во, видал? – обернулся баптист. – Не любит, когда его так называют. Ну и правильно делает, я б тоже обиделся. Может, выпьем, Семен Семеныч?

Куксов вежливо, но настойчиво отказался и попятился к калитке.

В небе висела луна. Стояла сырая февральская ночь.

Баптист дразнил кабанчика и весело гоготал, когда тот откликался.

Агитатор бодро шел домой, вполне удовлетворенный итогом встречи. Попав в комиссию, Владимир Карпович справедливо рассчитывал стать ее председателем. "А уж тогда, – мечтательно шептал он, – всякие там виды девушки… Опять же Изольду в конкурс пропихну. Может, женится какой дурак… Интересно, женат товарищ Мамай? Надо пригласить его домой… под каким-нибудь предлогом…"

Глава 9. Еротическая зона

Великодушие и щедрость Мирона Мироныча часто выходили за всякие пределы, особенно когда тот был пьян. Доброта его в такие минуты могла простираться до горизонтов и восходить аж до неба. Он мог отдать последнюю рубашку, снять с себя и подарить носки, также дать любое обещание, подкрепив его торжественнейшей клятвой. Изрядно набравшись, баптист, чувствовал, что как бы приближается к Богу, спина начинала зудеть, и оттуда нередко вырастали ангельские крылья. Крылья были небольшие, хилые и с трудом отрывали божьего человека от земли не больше чем на полметра. Мирон Мироныч парил и целовался, парил и целовался. Он готов был перецеловать все человечество и многих представителей животного мира и так усердно старался, что непременно бы это сделал, если бы нечистая не валила его каждый раз в какую-нибудь летнюю лужу. Зимой нечистая бережно укладывала Мирона Мироныча на коврик под дверью, откуда его забирала заботливая рука супруги.

Но трезвое утро всегда превращало Коняку из пьяного ангела в раздражительного помятого язвенника с опавшими крыльями и неправильной осанкой. Заглянув в его желтые глаза, сразу можно было понять, что у этого человека уйма врагов среди любых представителей фауны. Вчерашние клятвы забывались напрочь.

Обещания, данного Куксову, Мирон Мироныч тоже не выполнил. Весь следующий день Владимир Карпович преследовал его, будто цыпленок квочку, и невесело брюзжал:

– Еще вчера вы мне обещали. Вы мне гарантировали. Где ваши гарантии? Где?

Пропагандист отвечал очень коротко и тихо, но в его однообразных выражениях Владимир Карпович не мог уловить для себя ни одного утешительного слова.

После обеда явился председатель. Окинув баптиста затуманенным взором, он возложил руку на его плечо и наставительно сказал:

– Будьте бдительны. Особое внимание уделяйте идейной закалке и политической подкованности. Будут трудности – обращайтесь прямо ко мне.

В назначенный час Мирон Мироныч пришел к бывшему райкому комсомола, над входом в который теперь висела железная плита:

Корпорация «Агрегат» г. Козяки

Подступы к зданию и коридоры были заняты бойкими отрядами претенденток.

Робея и чихая от запахов мыла и пудры, баптист пробрался к двери с плакатом «Отборочная комиссия. Тихо» и неуверенно повернул ручку.

– А? Вы к нам? Спонсор? Из «Рестовраторa»? Заходите. Сейчас начнем работать. – На секунду оторвавшись от бумаг, члены комиссии вновь склонились над столом.

Членами комиссии были три молодых человека: первый – секретарь райкома, второй и третий – все бывшие. Казалось, что еще три минуты назад они вышли из парикмахерской; две минуты назад портной сдул с их серых костюмов первые пылинки; одну минуту назад они обрызгали друг друга одеколоном и сели в жесткие кресла, щелкая авторучками и подергивая гусарскими усиками. Слаженность их действий наводила на мысль, что все члены комиссии в течении девятимесячного срока развивались когда-то в одном и том же чреве.

Мирон Мироныч неловко кашлянул. Сводные братья дружно подняли головы.

– Мирон Мироныч Коняка, – отрекомендовался гость, продолжая топтаться у двери.

– Владислав, – представился брат слева.

– Станислав, – буркнул правый.

– Ростислав, – кивнул функционер, сидящий посредине. – Что же вы стоите, коллега? Давайте работать. Снимите пальто и приглашайте по одной представительнице. Говорите, пусть вытирают ноги, там есть тряпка. И сами вытирайте.

Спонсор выглянул в коридор. Десятки пар глаз жадно впились в ценителя женской красоты. Мирон Мироныч замялся.

– Так! – подал он хриплый голос. – Заходить по одному. Ноги вытирать здесь. Верхнюю одежду снимать.

Мирон Мироныч демонстративно взял стул и подсел к комиссии. Отбор начался.

– Входите! – бросил Владислав. – Фамилия?

– Имя? – потребовал Станислав.

– Отчество? – добавил баптист.

Сводные братья неодобртельно посмотрели на спонсора. "Ладно, посижу пока, помолчу, – решил смутившийся Коняка. – Буду бдить".

Перед комиссией предстала стеснительная тощая девушка лет семнадцати.

– Раздевайтесь, – предложил Ростислав.

– Сразу? – заалела девушка, грызя ногти и глядя в дальний угол.

– Постепенно.

– А вы выйдите, – кокетливо отозвалась она.

– Сами вы выйдите.

Подумав, претендентка сплюнула на пол кусочек ногтя и убежала.

– Следующий! – Провозгласил Владислав.

У следующих трех претенденток фамилии не спрашивали. Отбор проходил в траурном молчании. Ценители зевали и понимающе осматривали входящих. Девушки старались держаться поближе к дверям, делали страшные глаза и стремительно выбегали. Мирон Мироныч бдил.

– Однако, господа, это скучно, – проговорил Ростислав. – Где же те женщины, которые, как утверждал Некрасов, есть в русских деревнях? Где же…

Договорить он не успел. В комнату, внося с собой уличный холод и много шума, ворвалась очередная конкурсантка.

– Ой, здрасьте! – заорала она густым голосом. – Извиняюсь за вторжение великодушно. Я из Варваровки.

– Очень приятно, – опомнился Владислав. – Шубу-то снимите. Нет, лучше в коридоре. Хорошо, валенки оставьте. Да вынесите вы свой мешок! Вы кто?

– Грюкало моя фамилия. Лидия! Прямо так и пишите в своей книжке. Я победительница по Варваровке…

Лидия орала непрерывно и громко, давая ценителям возможность говорить лишь в паузах, когда она набирала воздух.

– А что, кроме вас в этой самой Варваровке больше нет женщин? – спросил Станислав.

– Та в основном и нет, можно сказать. Есть еще сестра моя и две коровы, но они все беременные лежат. А больше и смотреть не на кого. Я и есть победительница из Варваровки.

– Далеко ехали? Не стоило бы, – высказался Ростислав, пытаясь улыбнуться.

– Далеко, конечно. Но мне в район по-любому ехать надо было незамедлительно. А тут как раз конкурс. Говорят, прызы давать будут. Вы сейчас будете давать?

– Потом.

– Тогда пишите меня на потом. Грюкало, Лидия.

– Хорошо, хорошо, вы идите, а мы тут посовещаемся…

– Чего совещаться-то? Что я брату скажу? Он там стоит в калидоре злой весь! Ему кабана колоть надо, а он тут еще торчит. Убьет он меня враз! На базаре только что топор купил, а там держак расколотый, так весь теперь злой, мечется по калидору. Орет вон, слышите? Вы уж побыстрей совещайтесь.

Три ручки заскрипели, набирая скорость.

– Я и раздеться могy. – Лидия Грюкало принялась снимать кофту.

– Не надо! – разом запротестовала комиссия. Приходите через две недели, мы вас берем.

– Ну, идите, – нервно улыбнулся Ростислав, – брат заждался.

– Ой, спасибочки вам! Так, говорите, номер первый? Во Двopцe? Ох!

Мирон Мироныч беспокойно заерзал:

– Ну, поспешите, гражданочка, а то… не дай бог… автобус уедет…

"Надо было Куксова сюда послать, – мелькиула у него запоздалая мысль".

Вышибив двери плечом, Лидия унеслась.

– Уф-ф, – расслабился Станислав, – однако. Кто там следующий?

Следующей была рослая дама, трудно переносящая вторую молодость. На ней были крепкие сапоги, кремпленовое платье, медаль и плохо сидящий каштановый парик. Дама была не одна. В руке она сжимала чемодан, а за спиной пряталась девушка, фигурой и лицом подозрительно похожая на даму с медалью. В отличие от нее девица была без медальки, без парика и переживала расцвет своей первой молодости, но, как показалось членам комиссии, даже это обстоятельство ее мало украшало.

Агрегатовцы ехидно сморщили носы. Было видно, что каждый из них готов отпустить в адрес вошедшей едкую остроту и лишь вид блестящей медали удерживал их от этого шага. Ценители напряженно молчали.

Дама обвела сидящих суровым взглядом, оставшись чем-то удовлетворенной, поставила чемодан на пол и раскрыла его. Вниманию озадаченной публики предстал чудесный лакированный баян. Дама вытащила инструмент, закинула за спину ремни и взяла несколько аккордов.

"Петь будут", – сообразил Коняка. Судя по выжидательным позам агрегатовцев, они все еще не догадывались, что сейчас произойдет.

Девушка сфокусировала взгляд на плешивой макушке Мирона Мироныча, сделала строгое лицо, приосанилась и затянула:

О-о че-о-ом дева пла-а-ачет?

О-о че-о-ом дева пла-а-ачет?

О-о че-о-ом дева пла-а-ачет?

О-о че-о-ом слезы-ы лье-о-о-от?

– Очень хорошо, – торопливо заговорил Владислав, – но, видите ли… Баянистка вновь растянула мехи, и минорный мотив грянул с новой силой:

О-о то-о-ом дева пла-а-ачет,

О-о то-о-ом дева пла-а-ачет,

О-о то-о-ом дева пла-а-ачет,

Что милый нейде-о-от…

– Ну-с, после минутной паузы обратился Ростислав к коллегам, – какие будут мнения? А, Мирон Мироныч?

– Следует принять, – не очень твердо отозвался спонсор. – Oчень хорошая песня!

– Вы так считаете? – спросил Станислав чрезмерно вежливо. – Ну так и принимайте.

Баптист взял ручку, лист бумаги и приготовился писать.

– Говорите фамилию, имя и отчество, – буркнул он, не поднимая головы.

– Галантерейная Галина, – кротко сказала девушка.

– Я не вас спрашиваю. Я спрашиваю другую девушку, которая с гармоникой.

– Вы с ума сошли? – страстно зашептал Станислав, подталкивая Коняку локтем. – Кого вы берете?

– А что? Очень душевно девушка играет. Вам разве не понравилось?

– Какая девушка? Эта девушка?

– Ну да, с гармошкой.

– Но она же старая!

– Гармошка?

– Девушка!

– Девушка старая? – Коняка непонимающе поморгал глазами. – Девушки не бывают старыми.

– Вы разве не видите, что она не девушка?! Она же тетка! А у нас конкурс не «Миссис Козяки», а «Мисс», понимаете?

– Понимаю. Тогда давайте возьмем обеих.

В полемику вступил Ростислав.

– Я думаю, коллеги, это не принципиально важно – кого из них нам следует принять. Они обе… по-своему хороши. Поэтому давайте решать побыстрее, они, кажется, собираются нам петь частушки. Вы хотите еще частушки? Тогда записываем обеих. Ростислав обратился к претенденткам:

– Жюри посовещалось и решило, что вы достойны участвовать в конкурсе. Ваши номера "2" и "3". Подходите, секретарь запишет ваши данные.

Дама уложила в чемодан баян и подошла ближе.

Теперь на ее платье отчетливо была видна медаль "Ударник XI пятилетки".

– Галантерейная Анна Ильинична, – представилась ударница. – А это дочь моя Галя. Записали?

Поочередно пожав всем членам жюри руку, дама взяла чемодан, дочь и чинно удалилась.

Ценители переглянулись. Никто не решался звать следующую претендентку.

– Мирон Мироныч, – осторожно сказал Ростислав, – подите гляньте, кто там… на очереди. Если снова музыканты – не пускать.

Коняка выглянул в вестибюль и тут же быстро захлопнул дверь.

– Там этот… – выдавил он, сделав испуганные глаза и держа двери за ручку.

– Кто? – насторожились сводные братья.

– С этим…

– Что? С барабаном? Гоните их!

– Мужик там.

– Мужик? Тем более гоните.

В кабинет настойчиво постучали.

– Впустите меня! Будьте культурными людьми! – донесся из вестибюля возмущенный крик.

– А-а, – повеселел Ростислав, – какой же это мужик?! Это ж Пиптик, хореограф. Он наших конкурсанток будет учить танцевать и всяким движениям. Впустите его.

Мирон Мироныч отпустил дверь.

– Хамло, – сказал ему балетмейстер и грациозно направился к агрегатовцам. – Здрасьте, где же нашли этого швейцара?

– Это не швейцар, – ответил Владислав, – это спонсор.

– Да? Очень приятно, – широко улыбнулся Пиптик, протягивая по-дамски руку насупившемуся Коняке. – Иоан Альбертович, балетмейстер, приглашался на роль Шелкунчика.

Зубы у него были не очень хорошие. Мирон Мироныч отвернулся, не желая на них смотреть. Смотреть на них с интересом мог только врач-протезист.

– Я намного опоздал? Сколько пропустили девочек?

– Записали пока троих, – сообщил Станислав. – Присаживайтесь, будем работать.

– И как? Эффектные дамы?

– Не то слово, – отозвался Владислав.

– Значит, работы – непочатый край? Я там в коридоре видел несколько интересных экземпляров. Пиптик быстро скинул шапку из белого кролика, искусственную шубу и нетерпеливо потер руки. – Что же вы стоите, господин спонсор? Приглашайте дам.