Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава 4. Завод им. Котовского

Было время, когда трудящийся завода «Металлист» им. Котовского, хорошо проспавшись, съедал яичницу с вареной колбасой, выпивал грузинский чай с бутербродом и, оседлав велосипед, налегке катил на работу. По дороге, насвистывая что-нибудь умеренно-радостное, он вспоминал вчерашнее застолье у кумы и саму куму, думал о сегодняшнем футбольном матче и опять о куме. О завтрашнем дне трудящийся не думал совершенно. В нем он чувствовал уверенность.

Чувствовал ее и бессменный Иван Иваныч, бдительно стерегущий проходную завода. Опустив на оправу очков мохнатые брови, контролер взирал в окно остывшим совиным взглядом и умудрялся при этом спать, пробдив, должно быть, на своем посту уже лет сто и обещая пробдить на нем еще никак не меньше. Остряки пускали слухи, будто на проходной сидит никакой не Иван Иваныч, а просто чучело, в подтверждение чего безнаказанно строили контролеру рожи и крутили кукиши. Люди более степенные такой глупости не верили и регулярно справлялись у Ивана Иваныча о здоровье.

Во дворе завода, радуя глаз трудящегося, простиралась галерея портретов руководителей партии и, стало быть, правительства. Их большие добрые лица выражали спокойствие, пожалуй, и насчет дня послезавтрашнего. Правый фланг галереи продолжала доска почета, украшенная глобусом и ракетой. Оторвавшись от Земли, космический аппарат опоясывал шлейфом фотографии передовиков и вздымался к небесам. Левый фланг замыкала статуя «Сталевар», подаренная областью к юбилею завода. Хотя на самом деле чугунный дядька с палкой являлся не чем иным, как неудачной версией скульптуры «Пионер с горном», в накладной из области было ясно указано, что это сталевар. Вторая и третья версии «Пионера» украшали территорию козякинского хлебозавода и средней школы № 1 и во избежание кривотолков значились как «Хлебороб» и «Челюскинец».

Размеренно гудели вековые машины и механизмы, крутились маховики, визжали станки 1905 года, стометровая труба коптила небо и дырявила облака, давая пробиться лучам светлого будущего на невзрачную козякинскую землю. Нестройными рядами трудящиеся разбредались по лабиринту предприятия (рабочие – направо, служащие – налево) и вливались в трудовой ритм страны. С начала рабочего дня масстера-наставники принимались рыскать по сушилкам в поисках оболтусов пэтэушников, бригадиры лениво материли рабочих, начальники цехов – бригадиров, директор – начальников цехов и т. д. Словом, каждый: делал свое дело. Все шевелилось и не шевелилось в строгом порядке, который, казалось, никогда не будет нарушен.

Но пришла пора, когда трудящийся, проснувшись, обнаруживал, что яичница, сиротливо прижавшись к сковороде, нахально глазела из черного зева одним-единственным желтком. Бутерброд был покрыт колбасой лишь наполовину, а в чае не хватало сахара. Трудящийся смиренно глотал завтрак, садился на велосипед и крутил педали в сторону завода им. Котовского, невесело размышляя о прожорливой куме, повадившейся в гости.

Над цехами вместе с черным дымом витал дух перемен. Практиканты-маляры покрасили окна проходной в спело-зеленый зовущий цвет, под которым был заживо погребен контролер Иван Иваныч. Служащие просили повышения зарплаты. Рабочие слонялись от одного митинга к другому и припоминали начальству старые обиды. Пэтэушники возбуждались и обличали комсоргов:

– Семьдесят лет вы кровь с нас пили!

Назревала смута; Партийцы прятались, ожидая раскулачивания. Все ждали смены власти.

И вот настал час, когда трудящийся очумело вскaкивал с кровати, подбегал к окну и, вглядываясь в горизонт, отыскивал трубу завода им. Котовского. Убедившись, что та еще дымит, он благодарил бога и надевал штаны. Велосипед у трудящегося давно похитили, а оставшаяся супруга вместо завтрака подкладывала под тарелку записку: «Кушай на работе». Втянув живот, он галопом несся к заводу по кратчайшему пути. По пятам за ним гналась инфляция, грозя настичь несчастного еще до завтрака. Трудящийся смутно представлял себе эту гадину, но подозревал, что вреда от нее будет не меньше, чем от сволочи кумы, с которой наконец-то удалось поссориться.

Козякинский завод металлоизделий, сузив ассортимент выпускаемой продукции, взялся за изготовление кипятильников. Столь необходимые в быту приборы выпускались в изрядном количестве, и при наличии сноровки и розеток ими можно было бы вскипятить средних размеров пруд. В свою очередь, комбинат соседнего Безлюдовского района специализировался на производстве великолепных штопоров и время от времени совершал с заводом бартерные сделки. Но проблем от такого сотрудничества ни у одной из сторон не убывало. Напротив, если до сделки у руководства завода болела голова о том, куда девать кипятильники, то после нее появилась вторая головная боль – куда девать штопоры. Вдобавок официальный товарообмен все активнее стали подрывать частники, внося в бизнес хаос и неразбериху. На протяжении рабочей недели безлюдовцы и козякинцы запасались товаром и готовились вступить друг с другом в рыночные отношения, в которые и вступали по выходным дням прямо на базаре.

Когда целители вторглись на территорию завода металлоизделий, была пятница и весь трудовой коллектив усиленно готовился к завтрашнему дню. Оценив обстановку, Потап выдвинул две догадки: либо завод эвакуируется, либо его тружеников настиг невыгодный бракоразводный процесс и они спасают свой скарб от лап судебного исполнителя. Имущество неcли в руках, на плечах, волокли в ящиках и катили на тележках.

– Судя по энтузиазму, здесь одни передовики производства, – заметил ученик мага, провожая взглядом двух тощих, но, видимо, жилистых женщин, бурлацким способом тянувших санки. – Вот, пожалуйста, еще один бывалый передовик, типичный ветеран-расхититель. Движется прямо на тебя… Нет, кажется, на меня…

Наклонив голову и кряхтя от непомерной тяжести, с ношей на спине к целителям бежал трудящийся. Мельком посмотрев вперед, он успел заметить на пути препятствие, но было уже поздно. Человек засеменил, засуетился, норовя выскочить из-под мешка, но груз, придав его тщедушному телу всю свою инерцию, неумолимо нес его на таран. Зажмурившись, трудящийся боднул Мамая в твердый живот и, отпрыгнув словно мячик, упал в снег.

– Поберегись, – с запозданием предупредил расхититель.

– Привет частным предпринимателям, – насмешливо сказал Потап.

– Здорово, – отозвался польщенный труженник.

– Ты, дедушка, осторожней. Скажи спасибо, что я не телеграфный столб.

– Спасибо тебе, что ты не телеграфньй столб, – расцвел старик, обнажив в улыбке желтый зуб. А если ты не столб, то зачем стоишь на дороге, людям проходу не даешь? Смотри, следующий раз жалеть не буду. И зашибить могу.

Пропустив дерзость мимо ушей, Потап пристynил к делу:

– Где тут у вас красный уголок?

– Да у нас все углы красные. Со стыда, хе-хе… за любой можешь пойти…

– Я спрашиваю, где собрания проводили? С трибуной, с аплодисментами, с красной скатертью, знаешь?

Старик не знал. Он показал, как пройти в буфет, и где находятся проломы в заборе, но больше выпытать ничего не удалось. Пришлось его отпустить c миром. Следующим под руку подвернулся рабочий в танкистском шлеме.

– Эй, товарищ, – окликнул его Мамай, – как попасть в актовый зал?

– В какой?

– В актовый. Ак-то-вый!

– А ты что, с бабой? – заинтересовался пеший танкист, косясь на эфиопа.

– С дедой, – отрубил Потап. – Из военкомата мы. Забираем на переподготовку здоровых мужчин. Ты здоров? Как фамилия?

– Я инвалид труда с детства!

– Все равно давай запишу. Эй! Ты куда? Стой, товарищ!.. Духовные динозавры, – мрачно изрек Потап, когда танкист ретировался. – Красный уголок где, не знают. Ну, в какую сторону пойдем, уважаемый аптекарь?

Вместо ответа, бодро взвизгнув и акробатически вскинув ноги, эфиоп упал на лед.

– Здорово, – сказал Потап, оценив трюк. – Но это лучше потом.

– Очень большой зима, – сокрушался великий маг, отряхивая ушибленное место. – И скользкий.

– У вас и такой нет. Пользуйся бесплатно.

Воспользовавшись, эфиоп снова плюхнулся – на этот раз молча и сердито.

– Прекрати ты, наконец, валяться, – оглянулся младший целитель. – Что за дурная привычка! Начни лучше курить. Вот видишь, нами уже заинтересовались… Сделай умное лицо. На ловца и зверь бежит.

Зверем оказался среднего роста и упитанности мужчина. Серый костюмчик, галстук и ондатровая шапка сразу выдавали в нем человека из руководства. Спеша навстречу экскурсантам, он еще издали протягивал к ним руки и сердечно улыбался, будто долгожданным гостям.

– Харчиков! – представился весельчак. – Христофор Ильич! Начальник отдела.

Мамай бережно поднял приятеля и, стряхнув с него снег, отрекомендовал:

– Мистер Малаку, миллионер из Новой Гвинеи. Попрошу не путать со Старой. Я его переводчик и одновременно гид.

Для убедительности Потап предъявил удостоверение в красной обложке.

– Оч-чень, – расцвел Христофор Ильич и потер пухлые руки с таким воодушевлением, что в них, казалось, вот-вот родится первобытный огонь.

– А вы, собственно, по какой части? – осторожно полюбопытствовал гид. – По коммерческой?

– По коммерческой, дорогие мистеры. Начальник отдела сбыта. Оч-чень.

"Вот черт, – подумал Потап, – теперь не отвяжется, металлоизделия будет сбывать".

– Вы говорите по-английски? – спросил он быстро.

– Ага, говорю, – кивнул Харчиков и нехотя добавил: – Только не понимаю ничего.

– Хорошо, тогда по-английски с мистером лучше буду говорить я.

И гид вступил с иностранцем в сложный разгoвор. С вежливостью вора-карманника Христофор Ильич обшаривал пришельцев взглядом и внимательно прислушивался к мудреной английской речи. Ему даже удалось различить смутно знакомые слова «аусвайс», «ахтунг» и «карамба». Но больше он ничего не понял. Тамасген, помимо родного и русского довольно сносно знающий английский и немного французский, понимал Потапа ничуть не лучше. Но переводчик говорил с таким убеждением и так многoзначительно указывал пальцем на начальника сбыта, что эфиопу оставалось только согласно кивать и заинтересованно смотреть то на Харчикова, то на заводскую трубу. Пообщавшись с мистером на иностранном наречии, гид обратился к представителю администрации:

– Для начала надо осмотреть производственные мощности.

Христофору Ильичу хотелось узнать, для начала чего, но, решив, что все выяснится само собой, пригласил гостей пройтись по территории.

Схватив переводчика за локоть, начальник сбыта выдвинул ряд коммерческих предложений и пообещал продать все, что их душа пожелает. Горизонты его возможностей быстро расширялись и, покинув пределы Козякинского региона, охватили всю тяжелую промышленость страны. Но душа гвинейского милионера оставалась холодной. Наконец, тяжело вздохнув, будто расставаясь с самым дорогим, Христофор Ильич шепнул:

– Передайте вашему начальнику, что есть партия конкурентоспособной продукции. Отличные кипятильники.

– Пожалуй, нет, – в тон ему ответил Мамай. У них там в Новой Гвинее и без кипятильников все кипит.

– А вы все-таки передайте, – мурлыкал Харчиков. – Я учту и лично ваши интересы.

– Ничего не выйдет. У них там борщ в песке варить можно. Омлет для них в диковину – куры крутыми яйцами несутся.

Христофор Ильич загрустил.

– А может, штопоры? – с надеждой возвал он.

Гид был неумолим:

– Вряд ли.

– Что же ему надо? – пришел в отчаяние сбытчик.

Делегация остановилась перед статуей «Сталевар».

– Мистер Малаку – большой любитель искусства, – сообщил Потап, – собиратель антиквариата и прочих штучек. Это у вас кто?

– Это? Прекрасная вещь! Бронза! Девятнадцатый век! – С видом знатока Харчиков осмотрел истукана и восхищенно постучал по его железному колену. – Эпоха! Умели люди делать.

"Во дает!" – удивился Мамай и вслух переспросил:

– Какой, вы говорите, век?

– М-м-м… Кажется, все-таки начало двадцатого.

– И вы относите это к антиквариату?

– Ну-у, куда хотите, туда и отнесем.

– Во сколько цените?

Христофор Ильич растерялся. Он ничего не понимал в скульптуре и теперь боялся продешевить. Сославшись на низкую зарплату, перечислив транспортные расходы, взятку директору, Харчиков зачем-то упомянул инфляцию и, стесняясь, запросил шесть тысяч долларов наличными.

Узнав цену, мистер Малаку пренебрежительно фыркнул, и начальник сбыта понял, что продешевил.

– Есть еще два произведения, – заторопился он, вспомнив о двух братьях сталевара. – Moгy похлопотать. Но те будут дороже.

Гости тихо совещались. Христофор Ильич дрожал от холода и нетерпения.

– Нет ли у вас чего-нибудь более классического? – спросил переводчик. – Из эпохи соцреализма, например.

– Куда же еще классичнее, – огорчился Харчиков. – Классичнее, Господа, и не бывает.

– А фигyра вождя революции? Или хотя бы бюст его имеется?

Лелея последнюю надежду, начальник сбыта повел капризных покупателей в красный уголок.

Помещение было тихим, пыльным и унылым. Здесь было кладбище атрибутов социализма. Штабелями лежали агитационные стенды и щиты. Вдоль стены стояли стопки книг и брошюр с материалами съездов КПСС. В углу приютилось древко от переходящего красного знамени. Самого знамени не было – должно быть, оно перешло в чьи-то частные руки. Здесь же на полу стояли бюсты Ленина различной величины. На макушках двух из них были нацарапаны нецензурные слова, смысл которых иностранец почему-то сразу понял. Харчиков стыдливо потер царапины рукавом и предложил забрать как некондицию.

Но Мамай проявил интерес только к единственному бюсту – бронзовому. Тщательно его обследовав и взвесив в руках, переводчик небрежно спросил:

– Сколько вам дать за эту рухлядь?

За рухлядь Харчиков попросил пятьсот долларов.

– Чеком, – отрезал гид.

– Наличными, – напрягся сбытчик.

– Тогда в нашей валюте. Получите пятьсот тысяч.

– Что?! Да он как лом дороже стоит! Литовцам продам. В нем одной бронзы не меньше двадцати килограмм!

– При чем здесь килограммы! Он нам нужен как сувенир! Moгy дать миллион.

– Миллион! Это же семь долларов по курсу! – всхлипывал Христофор Ильич.

Переводчик призывал к патриотизму и уважению родных денежных знаков. Харчиков упрекал миллионера в мелочности и скупердяйстве. В конце концов сошлись на цифре, устроившей обе стороны и не задевающей достоинства заморского богача. Бюст был продан за эквивалент двенадцати долларов.

– Знаете, – сказал Харчиков, покосившись на кислую физиономию Эфиопа, – мне все-таки кажется, что эта скульптура ему совсем не нужна.

– По правде говоря, мне самому так кажется-признался Потап. – Но что делать – у богатых свои причуды.

– А может, ему кипятильники нужны? Я бы недорого отдал. Если тысячу штук будете брать – скидка десять процентов, если две тысячи – скидка пятнадцать процентов, если три…

– А сколько надо взять, чтобы взять бесплатно?

– Шутите? – хихикнул сбытчик.

– Я шучу только с красивыми девушками, – серьезно сказал Мамай. – Ладно, давайте ваши кипятильники, возьмем на экспертизу сотню.

– Сотню?.. А… деньги?

– Я ж говорю – на экспертизу! С возвратом.

Скрепя сердце, Харчиков отдал три образца, почти не надеясь на их возвращение. Разделяя его опасения, Потап сунул кипятильники в карман, взвалил на плечо бронзовыи сувенир и, дав знак эфиопу, двинулся к выходу.

– Постойте! – спохватился Христофор Ильич, заметив, как кряхтит и кренится гость от тяжести груза. – Вам ведь тяжело! Могу предложить вам санки.

– Предложить?

– Ну да, всего за два миллиона. Они хоть и казенные, но еще хорошие.

– Не надо, мы на машине, – угрюмо отказался гид.

– Жалко… А провод вам не нужен? Электрический есть, телефонный есть…

В дверях Потап остановился и, повернувшись к Харчикову, в упор спросил:

– А почем у вас родная мама?

Догадавшись, что продать больше ничего не удастся, начальник сбыта предусмотрительно вернулся в красный уголок и, не попрощавшись, заперся.

На улице, обвинив негра в апартеиде, Потап переложил бюст на его плечи и строго-настрого приказал не уронить. Несколько раз великий маг порывался спросить у последователя что-то очень важное, но появившаяся одышка мешала ему говорить.

До гостиницы ехали на автобусе. Потап доехал бесплатно, по служебному удостоверению. Гена отделался двумя штрафами: за безбилетный проезд и за бесплатныи провоз багажа.

Глава 5. Совершенно секретно

Остаток дня целители провели в апартаментах, лежа на кроватях и рассматривая потолок. Потолок был сырой и пятнистый, как постель в поездах дальнего следования. Оба молчали, погрузившись в свои думы. Было так тихо, что если бы летали мухи, то их можно было бы услышать. Но был январь, и мухи не летали. Должно быть, они спали.

Потап с детства хотел узнать, засыпают ли мухи в зимнюю стужу или просто дохнут. Лишь однажды зимой он обнаружил между оконными рамами муху, но так и не сумел определить, было ли насекомое дохлым или притворялось. Если мухи спят зимой так же, как и медведи, то этого не может быть, потому что между мухами и медведями слишком большая разница. А если это не так, то что может быть между ними общего? Впрочем, подобные интересы пробуждались в голове Потапа крайне редко, ибо она обычно была забита мыслями иного характера.

Мамай посмотрел на соседа, который, наверное, был малокомпетентен в вопросе о зимней судьбе насекомых.

– Гена, тебе сколько лет? – начал разговор Потап.

– Тридцать два.

– Никогда бы не сказал. Странная вы раса. Вы что в двадцать, что в тридцать лет выглядите одинаково.

– Одинаково плохо или одинаково хорошо? – насторожился африканец.

– Просто одинаково, – снисходительно ответил Потап.

Он встал, воздвигнул выкупленный бюст на стол и в очередной раз приступил к его осмотру. Сперва Мамай постучал по бронзе молоточком, прислушался, приложился к истукану ухом и, наконец, осторожно повалив его на бок, принялся внимательно изучать снизу.

– Щто там ищешь? – поинтересовался эфиоп, следивший за действиями товарища с некоторым сомнением.

– Правду, – озабоченно ответил напарник.

Но такой ответ нисколько не развеял нехорошие предчувствия Тамасгена Малаку. С самого утра в поведении Потапа наблюдалось много странного. Вместо того чтобы обучать великого мага колдовскому ремеслу, он водил его по заводам и заставлял таскать тяжелые железяки. Все это было очень подозрительно и не имело ничего общего с обещанной студенту материальной поддержкой. На правах компаньона эфиоп решил потребовать объяснений.

– Потап, – проговорил он в нос, – зачем ми здесь?

– Чтоб заработать для тебя денег, – глазом не моргнув, сказал Мамай.

Негр недоверчиво посмотрел на благодетеля.

– Будем давать концерты, – продолжал тот. Я надеюсь, ты участвовал в художественной самодеятельности?

Пророк испуганно покачал головой.

– И что, даже в Дом пионеров не ходил?

Раздался виноватый вздох.

– Ну хоть фокусы ты делать умеешь? – наседал Мамай. – Нет? Совсем скверно. М-да. Слушай, чем вы там в своей Африке занимаетесь? Куда смотрит общественность и гороно? Дети растут культурно недоразвитыми, и вот что из них получается, – рука Потапа небрежно указала на непутевого туземца. Да я в твои годы, когда был маленьким, выступал в кукольных спектаклях, собирал марки, посещал фотостудию и получил музыкальное образование – три с половиной года прозанимался по классу баяна. А что ты умеешь делать?

Некультурный эфиоп молчал. Хвастатся ему было нечем. Все, что он умел делать по художественной части, – это шевелить правым ухом и, надув щеки, выстукивать на них всякие ритмы. На большой успех с такой программой нечего было и расчитывать.

– Я уеду, – неожиданно заявил Тамасген, – нужно за прокат телевизора заплатить. Лекции переписать. Я уеду.

– Я тебе уеду. Дадим сеанс – тогда катись.

– Зачем тебе эти бюсты? Это твой бизнес?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Мамай. – Хотя на текущий момент лучший бизнес – это дозволять делать бизнес. Впрочем, запрещать его – тоже выгодное дело. Но у меня нет на это полномочий. Я их еще не взял. Поэтому и приходится заниматься мелочами. Понимаешь?

– Нэт, – твердо проговорил эфиоп, – здесь видно политику. Я не хочу политику. Я уеду.

В рядах целительского движения наметилась брешь. Потап понял, что если сеичас эту брешь не залепить, то в ней может сгинуть весь райцентр Козяки со своими памятниками, бюстами и монументами. И если сам райцентр не представлял особого интереса, то его скульптурами Потап очень дорожил.

Он закурил и, скосив на эфиопа высокомерный взгляд, задумался над принципиальным вопросом: сказать или не сказать?

Ученик великого мага был не из тех людей, которые могут довериться первому встречному. Более того, тайны, подобные той, что держал при себе Мамай, обычно не открывают и второму, и даже третьему встречному. В противном случае можно нажить смертельного врага. Но Гена был не просто первым встречным; он был первым встречным иностранцем, имеющим к тому же уйму недостатков. Для конкурента он был слишком труслив, неопытен и, пожалуй, глуп. Но как подручный эфиоп был незаменим. Нет, все-таки их встреча не случайна. Сам бог послал этого простофилю Потапу в помощь.

– Ну, хорошо, – сдался Потап, задушив в себе последнее сомнение. – Не в моих правилах открывать карты до конца игры, но тебе, так и быть, я их покажу. Как партнеру. Тем более что все козыри в моих руках. Кроме главного – туза. Но я знаю, где его искать, и я его найду. Сейчас я сообщу тебе такое, в чем нормальные люди не признаются даже под легкими пытками… Приготовься. Если у тебя есть валидол, то глотай сразу.

Но Тамасген отнесся к совету товарища с явным пренебрежением. Он по-прежнему преспокойно сопел в край одеяла и не засыпал, казалось, из любезности. Задетый за живое младший пророк представил, как затрепещет, зарыдает сейчас от зависти африканец, пораженный невероятным известием.

Шепотом, для пущего эффекта, Мамай сказал:

– Я ищу клад.

Он замолчал, давая фармацевту возможность выплакаться, но тот продолжал молчать.

– Эй, – позвал Потап, – ты что, спишь?

– Нэт, – тихо отозвался Эфиоп.

– А чего молчишь?

– Слюшаю.

– А ты расслышал, что я только что сказал?

– Слышаль.

– Я ищу клад! Клад! Понимаешь?

– Я поняль.

– И ты ни о чем не хочешь меня спросить?!

– Хочу. А Клад – это кто? Твой родственник?

– Да-а-а, – протянул Потап, – недоценивать тебя труднее, чем я думал. Ещe минуту назад я колебался, вверять ли тебе свою тайну. Но теперь я спокоен. Ты меня не подведешь. Учитывая твое происхождение, общую смекалку и прочие черты характера, я могу с твердостью заявить, что вреда от тебя не будет никакого. Разумеется, умышленного. А вот пакостей по простоте своей ты наделать можешь много. Поэтому если ты когда-нибудь захочешь меня надуть или у тебя возникнут какие-либо иные тайные замыслы, то сразу же мне о них сообщи. А я, в свою очередь, помогy тебе не совершить глупость. Ну, продолжим. Я, конечно, понимаю, что первые слова, которые ты выучил на русском языке, были матерные, но, может быть, тебе известно значение слова "золото"?

– Известно, – напрягся Тамасген.

– Так вот, под словом «клад» я и имею в виду этот благородный металл…

– Ты?! Ищешь… золота?

– Да, – хладнокровно продолжал Потап. – Девятьсот девяносто девятой государственной пробы.

– Нэт… – выдавил пораженный негр.

– Да!

– Нэт.

– Да, мой друг, да.

– Врешь.

– Что?! Где ты этому научился? Я вру? Нет! Вы только посмотрите на него! Может, ты и вправду думаешь, что такой человек, как я, будет зябнуть в этом задрипанном городишке только для того, чтобы заработать себе на пропитание сомнительными операциями? Да? Ты так думаешь? Ты думаешь, что за твою морду нам дадут много денег?

– Нэт.

– Правильно, не обольщайся, много не дадут.

Тамасген уставился на кредитора испуганными влажными глазами.

– Ну кое-что мы из народа выжмем, – поспешил успокоить его Потап, – негры здесь в диковинку. – Главное – умело взяться за дело, показать товар лицом. В общем, тебе понадобится моя сноровка, а мне – твоя физиономия. Симбиоз, так сказать.

– Чего?

– Да это неважно, – отмахнулся Мамай, – главное – клад найти.

– А где ми его найдем?

– Не – мы, а – я. И не исключено, что я его уже нашел, – сказал Потап, многозначительно погладив бронзовую макушку вождя. – Ты до сих пор не понял?

Он одарил напарника убийственным, полным презрения взглядом, извлек из-под подушки бумажник, вынул из него аккуратно сложенную бумажку и протянул ее Тамасгену.

– Читай, студент.

Студент робко развернул листок. Это оказался обычный бланк телеграммы, в который были вклеены обрывки телеграфной ленты. Кусочки были разной длины, и в каждом из них не хватало либо букв, либо целых слов. Истерзанный текст имел следующее содержание:

… секретно… азываю обеспечить… груза 468/1 согласно… ому маршруту… секрет… приказ… ю… отгрузку груза 468/2 (копию)… в городе Козяки… ой области и торжественно вручить… вожд… революции в честь… летия… Об исполнении доложить. Совершенно секретно… грузы приказываю не перепутать… о ходе… следования груза 468/1 (оригинала)… прика… ю докладывать еже… но…

Тамасген перечитал телеграмму несколько раз и, понизив голос до почтительности, спросил:

– А это что?

– Расшифрованные шифровки, – так же тихо пояснил Мамай, – точнее, их остатки.

– А что там било зашифровано?

– Да зачем тебе знать, что было зашифровано, если есть то, что расшифровано! И так почти все ясно, нужно только дописать слова и расставить знаки препинания. Дай сюда. – И, отобрав листок, Потап прочитал вслух: – Вот. Совершенно секретно. Приказываю обеспечить… м-м… доставку груза четыреста шестьдесят восемь дробь один согласно… м-м… или указанному, или еще какому-то маршруту. Совершенно секретно. Приказываю… м-м… произвести отгрузку груза четыреста шестьдесят восемь дробь один в городе Козяки. Понимаешь? В этом городе! Дальше. И торжественно вручить… м-м… Вот тут не сохранилось главное слово. Неясно: бюст вождя или памятник вождя? Из-за этого вся задержка. Ну ладно, в общем, вручить вождя… м-м… должно быть, Октябрьской революции. Но вот кому и в честь чего? Из-за этого тоже будет заминка. Дальше. Об исполнении доложить. Совершенно секретно… грузы приказываю не перепутать. И последнее: о дальнейшем следовании груза-оригинала приказано докладывать еже… еже… ежечасно, наверное. Все. Вопросы есть?

Африканец глотнул комок и заторопился:

– А что?.. А откуда?.. А почему?..

– Стоп, стоп, стоп. Слишком много вопросов. Тебе интересно знать, откуда у меня эта шифровка?

Потап сел на кровать, по-турецки скрестив ноги. Разжигая нетерпение напарника, не спеша закурил. Лишь после третьей затяжки, глядя сквозь дым прищуренным глазом, он заговорил:

– Я – бывший сотрудник одного ведомства, слишком широко известного, чтобы тебе о нем знать.

– О-о… Я зналь, что здесь видно политику-у…

– Не ной. Я ведь говорю, что бывший сотрудник, бывший.

– Выгнали?

– Под сокращение попал. Так вот. Однажды, неважно как, через мои руки прошли остатки секретной информации, из которой следовало:

а) для некоего зарубежного друга, возможно компартии, изготовлен специальный груз, известный нам теперь под номером 468/1;

б) груз представлял собой слиток золота 999 государственной пробы;

в) слиток выполнен в виде изваяния вождя революции, то бишь Ленина;

г) драгоценный вождь замурован в другой, менее ценный материал;

д) для дезинформации вражеских спецслужб была изготовлена точная копия Ильича, получившая номер 468/2;

е) копию предполагалось подарить какому-нибудь городу, оказавшемуся на пути следования груза 468/1;

ж) запутав таким образом следы, подлинник нужно было переправить дальше, по назначению.

– Гена, ты еще жив?

Не подавая признаков жизни, эфиоп застыл в постели черным камнем. С трудом оторвав от подушки голову, он попытался подтвердить свое наличие, но его пересохшее горло извергло лишь глухой хрип. Мамай был удовлетворен.

– В ваших глазах, гражданин Малаку, я по-прежнему вижу множество немых вопросов. У меня они тоже были. Некоторые из них мучают меня до сих пор. Например, кто являлся получателем груза? Сие кануло в Лету. Братская помощь оказывалась всем, кто недолюбливал милитаристский блок НАТО. Ну, с отправителем ситуация более ясная. Хотя лично я не исключаю возможности, что золотой истукан был личным имуществом кого-нибудь из членов Политбюро и направлялся в один из швейцарских банков. Но все это выяснению пока не подлежит. И наконец, главный, чисто риторический вопрос: а на сколько, собственно, тянул упомянутый слиток? По моим подсчетам не меньше чем на полцентнера. Меньше бы не посылали – неприлично. А знаешь ли ты, чужеземец, что такое пятьдесят килограммов золота?

– Что? – спросил недогадливый эфиоп.

– Все! – добил его чекист и, потянувшись, мечтательно подложил под голову руки.

Но африканец оказался живуч. Не осилив всей глобальности произнесенного местоимения, он начал придираться:

– А если там сорок девять килограмм?

– Значит, это будет почти все.

– А если…

– Хватит! Если там окажется больше чем пятьдесят, – значит, это будет больше, чем все.

– Да, но вообще какой разница? – здраво рассудил Тамасген. – Вождь ведь давно уехаль.

– Во-от, – проговорил чекист поучительным тоном. – Наконец мы подошли к самому, я бы скaзал, драматическому моменту. Впрочем, для меня он не самый драматический. Наиболее замечательное в этой истории то, что адресат остался с носом. Вернее, с бюстом. Наши братья получили самого прозаического истукана, Кaких можно было собрать со всего бывшего СССР целую армию. Акция провалилась. Прошляпили вождя.

– Как… прошляпили? – изумился негр.

– Как, как! – обозлился Потап, профессиональная честь которого была задета. – Хрен его знает как! Происки империализма! То стрелочник пьяный, то рельсы разошлись. Словом, несмотря на суровые инструкции начальства, вождей умудрились перепутать. Золото отгрузили в Козяках, а липовый укатил в братскую страну для поддержки режима. Представляю их морды, когда тело вскрыли, а там – шиш!

– А откуда ты про все это знаешь?

– Если бы я этого не знал, меня бы здесь не было по крайней мере еще лет сто. Бандеролька к адресату не дошла. Тому есть письменное подтверждение. Вот – Мамай предъявил Тамасгену еще один телеграфный бланк.

– Шифровка? – догадался эфиоп.

– Шифровка, – подтвердил чекист, – секретная притом. Но довольно эмоциональная. Ознакомься.

В телеграмме было всего две строчки:

Совершенно секрет… Куда дели золото вашу мать! Виновных наказать. Доложить немедленно в Центр.

– Понял? – спросил Потап.

– Угу. Потерялось золота и ихня мама.

– Мама ихня никуда не потерялась, олух!

– Но тут же…

– Это так, для красного словца. Руководство проявляло озабоченность.

– А этот… Клад разве не нашли?

– Пока нет. Скорее всего, никто ничего не понял. Братья решили, что над ними подшутили, и обиделись. Ну, потом и у нас началось: то внутренняя чистка, то внешняя, то демократия, то реформы. Короче, сам знаешь. К тому же операцию проворачивали из Москвы, а это теперь заграница. Как же вывезти из суверенной страны целую глыбу золота? Об акции знали считанные лица. И эти считанные лица, возможно, оставили клад здесь на хранение до лучших времен. Тем более беспокоиться им особо нечего. Пока новый режим трудящихся не балует. И чем меньше он их будет баловать, тем сильнее народ будет грызть ностальгия. Стало быть, и все памятнки пролетарскому вождю будут в целости и сохранности, на всякий случай. Мне-то в любом случае надо торопиться. Не сегодня-завтра сюда прибудут ходоки и под видом каких-нибудь просветителей-гипнотизеров начнут наступать мне на пятки. И я, зная методы этих деятелей, должен просчитать их диалектику на четыре хода вперед. С этими проще. Но вот если новые власти что-нибудь пронюхают – так те попросту зацепят краном нашего дядю, и все, привет! Тогда жди открытия какого-нибудь ВЦСПС-банка. Но! Ввиду того что до сих пор этого не случилось, я смею надеяться, что демократический режим о содержимом нашего Ильича пока в известность не поставлен. Так что у меня все козыри. И я возьму это золото. А когда я его возьму…