Текст книги "Идолов не кантовать"

Автор книги: Сергей Нуриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– И что ты с ним будешь делать? – задал эфиоп самый пошлый, какой только можно было ожидать, вопрос.

– Что? Как – что? – изумился Потап, пораженный тем, что не может найти достойного ответа.

Раздосадованный, он отвернулся к стене и свирепо засопел, давая понять, что разговор с таким ничтожеством, как некультурный африканец, окончен.

– Но оно же не твое, – помедлив, робко заметил Тамасген.

– А чье? Чье же, чье? Я добросовестно терпел проделки государства, я честно платил взносы, а меня заманили и бросили зачем, спрашивается, меня звали в коммунисты, если не дали чина? Разве я виноват, что мама родила меня с опозданием на два десятка лет и я не успел занять причитающийся мне пост? Партийцы насобирали взносов и теперь платят с них налог на добавленную стоимость. Я тоже хочу вносить в пользу бедных, но мне не с чего! Где моя доля? И почему я должен страдать от перемены власти? С меня хватит перемены погоды. Договоритесь с новой властью! Скажите, что я честно и терпеливо ждал. Я ведь был за вас! Значит, я не против них. Вы говорите, я служил красным? Пардон, а теперь что – белые? Где вы их взяли? Чтобы они у нас были, их надо откуда-нибудь завезти, хоть с Луны или, на худой конец, из-за границы! – Мамай уже не лежал, он ходил от стены к стене, нервно курил и разговаривал сам с собой. – А если у нынешней власти белые, то это интервенция. И я, руководствуясь патриотическими чувствами, не намерен поддерживать вторжение материально. Вы мне оставили один выход – найти и просвоить клад! – Чекист осекся, быстро огляделся вокруг в поисках воображаемых недругов, но обнаружил лишь притаившегося туземца. – Что вылупился, эфиопская морда? Попробуй мне только вякнуть!

Увидев перед своим носом большой горячий кулак, Тамасген трусливо пискнул:

– Я завтра поеду.

– Забоялся? Ну и вали! Сначала тебя выгонят из института за хронические прогулы и неуспеваемость. Потом ты пойдешь искать работу и не найдешь ее. Пособие по безработице у нас несколько меньше, чем в Америке, но пару месяцев, при твоей выносливости, протянешь. Потом тебе все-таки повезет: возьмут сторожем. Холодными ночами ты будешь сидеть в кaком-нибудь сыром складе, в руках у тебя будет незаряженная берданка, а во рту – кариес. Через полгода сопьешься и пойдешь попрошайничать под церковь. Конкуренты тебя будут бить как иноверца. На депортацию и не надейся! Потом…

Мамай нанес еще несколько жирных мазков, обрисовав мрачную картину будущего непослушного фармацевта. Подавленный Тамасген хранил молчание. Ему стало страшно.

– Ладно, – смягчился кладоискатель, – я дам тебе шанс пойти другим путем. Если будешь хорошо себя вести. После дела отправлю домой контрабандой. Кстати, я надеюсь, ты не будешь претендовать на часть тела вождя? Впрочем… В зависимости от твоего вклада в общее дело ты все-таки получишь долю. Я пожалую тебе… Точно! Когда я добуду вождя, то отпилю у него палец. И дам тебе. Может быть. Но думаю, что дам. Я тогда буду добрый. А? Хочешь? Палец! Из чистого золота! Замечательный такой пальчик! Мизинец. Нет, лучше указательный. Но это все! Больше не проси. Только палец.

Мамай вдруг развеселился. Его потешала мысль о том, что если клад обнаружится в бюсте, то там не будет не то что пальцев – там не будет даже рук. С другой стороны, если «Золотого Ильича» изваяли в виде памятника, то от такого исполина не жаль будет оторвать и один несчастный палец.

– Поздравляю, – бодро сказал чекист.

– За что? – Приподнялся иноверец.

– Только что на конкурсной основе ты зачислен в бригаду старателей. С испытательным сроком, конечно.

– А что делают старатели?

– Старатели – это дяди, которые старательно отмывают золото. Меня мы назначим бригадиром. Кто против? Единогласно.

Глава 6. Диссидент

Потап разрабатывал план розыска и присвоения клада.

"Можно, – рассуждал он, – все подозрительные памятники просто-напросто скупить, но для этого потребуются такие деньги, которые появятся только после захвата клада. О том, что памятники ему продадут в кредит, нечего и помышлять. Другой способ довести население до бунта, и затем останется только ждать, когда из всех разгромленных памятников отыщется нужный. Это был бы, пожалуй, самый верный и, главное, дешевый путь к обогащению. Но здесь одному не справиться. Нужна организованная группа соратников. А где их взять? Работать на общественных началах сейчас дураков нет. Есть две веские причины, по которым граждане готовы добровольно объединиться: деньги и идея, которая может принести деньги. Денег, конечо, он им не даст – самому не хватает, а вот идею – пожалуйста. Идея… Идея… Нужна идея…"

Бригадир расхаживал по комнате и искал идею. Компаньон затаился в уборной.

Творческую идиллию нарушил неожиданный визит. Без всякого предупреждения дверь отворилась, и в номер заглянула одетая в нутриевую шапку голова.

– Можно? – спросила голова.

– Прием по личным вопросам по четвергам, – сухо бросил Мамай, не оборачиваясь.

Обычно, услышав столь однозначный ответ, посетитель извинялся, аккуратно прикрывал дверь, хлопал себя по лбу за рассеянность и уходил. На улице он на пальцах высчитывал день недели и приходил к выводу, что явился именно в четверг, но так как этого не могло быть, незадачливый гражданин, сомневаясь и стесняясь, принимался расспрашивать прохожих, действительно ли на дворе стоит четвертый день недели. Убедившись, что действительно, он останавливался как вкопанный, вновь хлопал себя по лбу и собирался поворачивать обратно. Но, сообразив, сколь глупо опять проситься на прием и утверждать, что сегодня четверг, гражданин вяло шел домой и дожидался следующей недели.

Именно на это и рассчитывал Потап. Поэтому он был несколько удивлен, когда за его спиной послышалось настойчивое сопение.

– Кто здесь товарищ предсказатель? – спросил пришелец.

– Что вам угодно? – оглянулся Мамай.

Гость стыдливо осмотрел свое нескладное туловище, снял шапку, пригладил чубчик и застыл.

– Вы кто?

– Сидорчук. Игнат Фомич.

– Еврей?

– Зачем? – опешил гость.

– Так, подозрительно славянская фамилия. Хотя пока это не важно. Слyшаю вас.

– Я по политическому вопросу. Пришел вот узнать… – Сидорчук замялся, – хотел спросить… можно ли надеяться…

– Ясно. Вы – бывший политический деятель. Так?

– Так.

Пророк усадил посетителя на стул и, скрестив на груди руки, строго посмотрел на него сверху вниз, как завуч на провинившегося оболтуса.

– Парторгом небось были? В рембыттехнике?

– Я… я диссидент, – заявил Игнат Фомич и со вздохом добавил: – Был.

– Тем более. Ну, и чего же вы от меня хотите?

– Видите ли… я… Как бы это сказать… Я как бы возражаю против нынешней власти.

– А вы возражаете в принципе или вообще? – деловито осведомился пророк.

Поставленный в тупик таким каверзным вопросом, Сидорчук надолго задумался.

– Вообще я возражаю в принципе, – молвил он, робея, – но ей это все равно. А при советской власти я был диссидентом, хотя в принципе против нее не возражал. Потап нетерпеливо поморщился.

– Слушайте, я вас не понимаю. Изложите свои претензии в письменной форме и пришлите почтой.

– Товарищ прорицатель! – взмолился Игнат Фомич. – Мне б только знать… Вы меня поймите!

– У меня для вас две минуты, – предупредил Мамай. – Жалуйтесь покороче.

Диссидент поковырял в ухе, собираясь с мыслями и ничего там не найдя, начал:

– Я ведь интелигентной личностью был. А много, по-вашему, в районах сидит интеллигенции? То-то. Причем интеллигентом я был не по образованию, а по природе своей. Хоть отец мой был рабочим, а мать крестьянкой, интеллигенция во мне проснулась с самого детства. Сам рисовать научился, стенгазеты в школе делал. Потом дальше пошел: кружок изостудии доверили. Я и краску сам мешаю, и тон чувствую, и настроение, правда… рисунок хромает, но это ничего. Рисунок – не главное, главное – тон чувствовать, да?

Потап утвердительно кивнул. Сидорчук, воодушевившись, продолжал:

– Пришли ко мне как-то из райкома и дали поручение: к ноябрьским праздникам нарисовать портреты членов Политбюро, маслом. Взялся я со всей ответственностью. В назначенный срок явилась комиссия, сам Пепренко, первый секретарь, пришел. Я успел. Оставалось только Суслову рот дорисовать. Сначала вбежал инструктор ихний. Давай, говорит, расставляй вдоль стены, сейчас смотреть будут. Я возражаю: – Суслова поправить надо, не готово! Он посмотрел, посмотрел, потом сказал: «Не тронь, так больше похож». Я на всякий случай портрет этот в угол поставил. Может, думаю, не заметят, что недоделанный. Зашли. Пепренко весело так говорит: «Ну, богомаз, где твои творения?». Увидел. Долго молчал. Потом красный стал и спрашивает: «Твоя работа?». Я молчу и Суслова ногой отодвигаю. Комиссия молчит. Ходят, смотрят. Пепренко вокруг себя озирается, будто мыши боится. Я думаю: может, фон ему не нравится? Суслова почти за стол задвинул, но тут инструктор ихний, гад такой, выхватывает его и говорит: «А зато смотрите, как товарищ Суслов получился. Как живой». Пепренко ему сказал, что товарищ Суслов и не собирался умирать, а потом как заорет: «Ты где этого мазилу нашел? Ты знаешь, чем это пахнет? Вас обоих посадить надо!..»

Две минуты, отведенные просителю, истекли, но Потап, увлекшись диссидентской речью, решил дать ему еще немного времени. Из туалета вышел Гена и, наткнувшись на строгий взгляд бригадира, тихо вернулся обратно.

– …И говорит инструктору: "Федька, высчитать из его зарплаты стоимость угробленной краски и материалов. Портреты заказать в области. А эти (на мои работы указывает)исправить на главарей враждебных стран, за его счет! Товарища Суслова забери, повесим в зале заседаний. Я вам покажу, как карикатуры на работников райкома рисовать!"

Я стою. Молчу… Испугался. Думаю: кого же этот гад инструктор заказывал – райком или Политбюро? Нехорошо, думаю, если Политбюро. А если райком, то тоже конфуз может выйти. Вдруг первый на моего Брежнева уставился. А что, говорит, тут моя теща делает? Почему в галстуке? Потом он сказал, откуда у меня руки выросли, а потом все ушли…

Воспоминания минувших дней взволновали портретиста. Глаза его беспокойно забегали по комнате и остановились на графине с водой. Подумав, Сидорчук схватил графин и выпил подряд два стакана комнатной воды. Но это не помогло, и Игнат Фомич решительно влил в себя третий стакан и грузно сел, булькнув при этом, словно сдвинутый аквариум.

Потапа распирало от смеха.

– Вы отважный человек, Сидорчук, – сказал он, переборов себя.

– Есть маленько, – согласился диссидент.

– Что было потом? Вы уж отыгрались на империалистах?

– Нет, портреты почти все разобрали.

– Как так?

– Сразу прибежал ихний инструктор, Брежнева забрал. Первому, говорит, понравилась картина, он ее на день рождения теще хочет подарить. Потом по очереди прибегали другие работники. Хихикали. Третий секретарь узнал портрет второго и попросил подарить. Еще кто-то кого-то узнал. Так и разошлись почти все портреты.

– Кто же остался невостребованным?

– Министр обороны. Он в фуражке был. Я из него потом Пиночета сделал.

– Я так полагаю, что теща первого, увидев свой портрет, объявила вас врагом народа? – ехидно заметил прорицатель.

– Нет, мне только строгий выговор вынесли. Я тогда еще в партии состоял, – стыдливо признался Игнат Фомич, – формально.

– Как же вы диссидентом стали?

– Стих написал.

– Крамольный?

– Обыкновенный. Я стихи с детства пишу, от природы. Рифму чувствую, такт, размер выдерживаю. Я рифму могу подобрать к любому слову. Вот скажите, скажите свое слово.

– Дерево, – не задумываясь выдал Мамай.

– Дерево? – обрадовался Сидорчук. – Замечательно! Секундочку… дерево… м-м… м-м… – поэт напрягся, защелкал пальцами, вызывая рифму. – Дерево… м-м-м… – М-да…

Рифма не шла. Потапу стало жаль художника.

– Может быть, стерео? – подсказал он.

– Что? Ах, да. Ну конечно же, стерео, – сконфузился Игнат Фомич. – Как же я сразу это от волнения. Конечно, дерево – стерео! Ах, ты.

– Решающего значения это сейчас не имеет, – успокоил его прорицатель. – «Дерево» при необходимости можно и заменить. Продолжайте.

И рифмующий живописец поведал печальную историю о своем неудачном литературном дебюте. После творческого затишья Сидорчук решил реабилитироваться и на 22 апреля сочинил поэму «Уроки гения». Произведение носило эпохальный характер, охватывало основные исторические этапы в развитии страны и раскрывало целый ряд социальных проблем. Но редактор местной газеты его не понял. Слабый провинциальный ум просто не смог охватить всю глобальность поэмы. Между редактором и автором начались прения. Редактор не хотел печатать ни одной строчки. Но поэтов в районе не хватало, а на носу была дата, а без стиха в такой праздник обойтись никак нельзя. Автор это знал, а потому мог вить из редактора веревки. Компромисс был найден. Поэму расчленили на тринадцать частей, одну из которых решено было опубликовать сейчас, а остальные – потом. Выбранную часть переделали в стих, сократили и выпустили ко дню рождения Ильича на первой странице газеты «Ленинским курсом».

Сидорчук надел очки, достал из внутреннего его кармана аккуратную тряпочку, развернул ее и извлек на свет божий свое творение. Бережно расправив желтый лист газеты, автор поэмы всплакнул и принялся читать:

– Стих.«Уроки гения».

Реет знамя Октября

И в жару и в стужу.

Весь народ кричит: «Уря!» —

И друг с другом дружит.

Поэт возвел на прорицателя кроткий взор и с удовлетворением отметил, что первый же столбик произвел на него должное впечатление. Потап силился что-то сказать, но долго не мог издать ни звука. Спазмы душили его.

– Ответьте, – наконец заговорил он, – ну почему народ кричит «уря»?

Вопрос был совершенно дилетантский, и Сидорчук разочарованно улыбнулся.

– Видите ли, в стихах, как и в шахматах, иногда нужно жертвовать фигурой ради позиции. Здесь я пожертвовал всего одной буквой, а выиграл целую рифму. Пушкин и тот не раз прибегал к подобной тактике, хитрый был мужик. Так я продолжу.

Дружит русский и тунгус

И калмык с татаром.

Значит, белый белорус

Погибал недаром!

– Ну, хорошо, – не утерпел Потап, – а вы подразумеваете под определением «белый»? Белогвардеец, что ли?

Стихотворец был снисходительным.

– Я намекаю на его славянское происхождение, вот и все. Белый – значит, блондин, белокурый. Понимаете?

– И что же, только белорус погиб ради русско-тунгусской дружбы? А остальные как же?

Автор разъяснил, что, разумеется, не только белорусы полегли за дружбу народов. Но всех ведь не упомянешь, а никого не вспомнить – обидно. Опять же, рифма соблюдена.

– Да, я уже все понял, – устало произнес Мамай. – У вас все?

– Нет, вот еще:

Мысль твоя, Ильич, летит

Далеко в заморья.

Пожелать тебе хотим

крепкого здоровья!

– Позвольте, как можно желать хорошего здоровья покойнику?

Вздохнув, Игнат Фомич собрался дать пояснения, но пророк, опомнившись, опередил стихоплета:

– Стоп! Все ясно. Заканчивайте поскорее.

Четвертый столбик гласил:

В этот теплый день весны

Мы с тобою вместе.

Будем мы тебе верны,

Как жених невесте.

Потап хотел было поставить под сомнение верность жениха невесте, но, взглянув на диссидента, застывшего в стойке пойнтера, передумал, выхватил газету и дочитал:

Сбудутся твои заветы,

Вспрянут города-сады,

Коммунисты всей планеты

Доведут нас до беды!

– Н-да, – промычал Потап, – напечатали вне конкypca. Сколько же вам дали за эти куплеты?

– А, – отмахнулся сочинитель, – уже не помню. Кажется, четыре.

– Года?

– Рубля.

– Всего-то?

– На большой гонорар я и не рассчитывал.

"Еще бы" – едва не вырвалось у прорицателя.

– А к чему, собственно, были претензии? – удивился он. – Чем вы не угодили властям? С рифмой, кажется, все в порядке.

– Последнее слово. Вы заметили?

– Да. А что?

– Наборщик! – всхлипнул Игнат Фомич. – Наборщик все перепутал. Стих должен заканчиваться так: …доведут нас до победы, а получилось – до беды. Редактор прошляпил, тут-то все и началось.

– «Беда» здесь как-то лучше вписывается в рифму, – деликатно заметил Потап.

– В последней строке я применил специальный прием: пожертвовал рифмой ради содержания. А наборщик, этот неграмотный дурачина, решил, что я ошибся, и вставил свою дурацкую рифму. Но моих объяснений не стали слушать.

Сидорчук трепетно сложил реликвию и спрятал в тряпку.

Из скромности куплетист подписался под «Уроками гения» псевдонимом. Нашли все равно. Вызвали в райком и топали на него ногами. Посадить не посадили, но из партии выгнали. Через месяц приехал какой-то гражданин в черном костюме, шляпе, перчатках и с диктофоном. Назвался другом, обещал помочь. Взяв короткое интервью и подарив червонец, доброжелатель укатил в неизвестном направлении. Вскоре о козякинском антисоветчике вещали вражеские радиоголоса. Сидорчук настраивался по ночам на короткую волну, слушал байки о своей горемычной судьбе и плакал. По Козякам расползлись слухи. Старухи судачили о том, что в городе появилась подпольная шайка, разводящая колорадских жуков. Согласно другой версии, из лагерей бежал заключенный, шастает по погребам и пишет на заборах матерные слова. За кого принимали Игната Фомича – неизвестно, но здороваться с ним опасались. Зато с приходом темноты являлись таинственные личности и подсовывали под дверь записки. Записки изобиловали компроматом на парторгов, ответственных работников и товароведов. Авторы анонимок выражали борцу – одиночке свою солидарность и просили принять меры. Переполненный гневом диссидент складывал письма в чемодан с твердым намерением оправдать надежды народа и, когда придет время, дать материалу ход. Но нужное время пришло и быстро ушло. Грянула свобода. Ругать власть стало можно всем. Не получив хода, диссидентская картотека так и осталась пылиться под кроватью. О Сидорчуке забыли. Уже никто не узнавал в стареющем человеке с блуждающим взглядом недавнего народного любимца. Игнат Фомич чах и тосковал по ушедшим славным временам.

– И много у вас сохранилось этих писем? – осторожно спросил Потап.

– Все. В чемодане целая кипа лежит. Что от нее теперь!

– Кипа, говорите? – Прорицатель оживился и быстро закружил вокруг стола, пытливо изучая трещины на линолеуме. Изредка он вскидывал голову и грозно вопрошал:

– Так, значит, кипа? И большая кипа?

Поэт печально кивал, и Мамай шагал дальше.

– Так как же? – молвил Игнат Фомич, глядя на мелькающие перед ним ноги. – Я могу надеяться?

– Что? – рассеянно спросил кладоискатель. Ах да. Ну-у… может быть, может быть. Почему нет? Хотя вы тоже хорош гусь! Боролись бы себе потихоньку. И советская власть была б на месте, и вы при деле. А теперь попробуйте ее вернуть!

– Я… я не знал, что так быстро ее поборю.

– Не знал! Недооценивать себя так же опасно, как и переоценивать. Вот и получайте. А пока подумайте над своим поведением. Я сейчас соберусь, и пойдем посмотрим вашу коллекцию.

Диссидент остался в одиночестве и, потупившись, смотрел в дыру ковровой дорожки. В голове его ворочалась тяжеловесная, как бревно, мысль о том, как это его угораздило завалить мировое коммунистическое движение.

– Не рассчитал, – сокрушался Игнат Фомич, представляя себя в виде гиганта, неосторожным движением сломавшего карточный домик, – не рассчитал, получается.

Пошептавшись с Геной, бригадир вышел из туалета и кивнул гостю на дверь.

– Ведите меня, народный герой.

Где-то в глубинах коридора мелькнула фигура безработного майора. "Поймаю – прибью гада", – принял решение бригадир, следуя за Сидорчуком.

С неба сыпал снег и, падая на голову Потапа, таял в теплых волосах. На большой Исполкомовской улице не было ни души, не считая примерзших к веткам воробьев. Чекист предположил, что какая-нибудь из этих птиц однажды пролетала над золотым вождем и, возможно даже, неуважительно отнеслась к его драгоценной лысине.

– Я буду бороться, – размышлял вслух непокорный интеллигент, – бороться за советскую власть… А потом буду бороться против нее… Демократия мне не нравится… Невозможно показать свой героизм…

– Мэра пойдете малевать? – спросил Потап.

– Нет, я пойду на радикальные меры.

– Надеюсь, на путь банднтизма вы не станете. Например, один мой знакомый каждый день выходил в людные места и объявлял двухчасовую голодовку. Теперь он народный депутат. Попробуйте и вы. Себя проявите и здоровью польза.

У главного входа в исполком стояли люди в тулупах, составляющие одну команду. К той же команде, по-видимому, принадлежал и человек, маявшийся в некотором отдалении от них. На отщепенце были валенки, искусственная шуба и надвинутая на самые глаза лыжная шапочка «Winter sport USA». Под мышкой он держал древко плаката, на котором корявыми буквами было написано: «Позорно!». Заметив приближающихся прохожих, пикетчик взметнул плакат и заорал сиплым голосом:

– Руки прочь от народной собственности! Прочь руки!

Мамай остановился, скептически оценил плакат и самого демонстранта.

– Руки прочь… от собственности, – повторил лыжник тише и боязливо покосился на товарищей в тулупах.

– Чего орешь? – холодно спросил Потап.

– Руки прочь, – смутился пикетчик, явно не ожидавший такого участия к себе.

– А вы под каким флагом выступаете, товарищ? – вмешался Игнат Фомич, окрыленный встречей с единомышленником.

– Чего? – не понял единомышленник.

– Я говорю, может, давайте объединим наши усилия! Вместе!

– Проходь, дядя, проходь! У нас своих дармоедов хватает, сокращение штатов пора делать.

Хлопнув дверью, из исполкомовского подъезда вышел ответственный работник в сером костюме, молча отдал команде пикетчиков тяжелую на вид авоську, похлопал одного из них по плечу и скрылся в том же подъезде. Люди в тулупах сгруппировались, подали лыжнику знак и зашагали прочь.

– Ну все, – засуетился отщепенец, – шабаш на сегодня! На, дядя, голосуй.

Радостно всучив плакат диссиденту, пикетчик побежал догонять своих.

– Как же это! – только и смог произнести Сидорчук, растерянно уставившись на позорящий щит.

– Вы наивны до посинения, – смеясь, сказал Потап. – Пойдемте, я вам все по дороге объясню. А плакат с собой возьмите. Средства производства нынче в цене. Как им зарабатывать на хлеб – вы только что видели. Хотя лучше бросьте. Мы пойдем другим путем.

– Ничего не понимаю, – бормотал Игнат Фомич. – Против кого они борются?

– Против власти по поручению самой же власти, – пояснил пророк.

– Как?

– Вам, как представителю рабоче-крестьянской интеллигенции, трудно поверить в подобное вероломство, но это так. Видите ли, любезный, если демократия предполагает оппозицию, то власть, ясное дело, заведет лучше оппозицию карманную. Это гораздо дешевле. В нашем случае – авоська. Не знаю, что в ней лежит, должно быть, водка и продукты питания к ней. А сколько бы запросила оппозиция со стороны? А так обыватели думают, что власть находится под присмотром бдительной оппозиции. Наемники делают вид, что они и есть оппозиция. А власть делает вид, что их боится…

Весь оставшийся путь Потап разглагольствовал о способах захвата власти и мерах по ее удержанию.

Прибыли на место. Игнат Фомич приволок чемодан, набитый пачками донесений. Письма были перевязаны тесемкой и рассортированы по какой-то тайной системе.

– Материалы делятся по источникам информации или по отраслям деятельности? – осведомился чекист, взвешивая связки.

– Не совсем. Я сортировал их по почеркам: разборчивым к разборчивому, наклонный к наклонному.

"Идиот, – подумал Потап, – придется весь чемодан исследовать". Потребовав отдельный кабинет, чай с бутербродами и мертвую тишину, он взялся за работу. Пepвoe попавшееся извещение было написано дрожащим старушечьим почерком:

«Здравствуйте. Пепренко паразит приезжал сегодня проверять наш совхоз „Революционер“. Увез 6 куриц, половину кабанчика, банку масла подсолнечного и мешок с чем-то. Сама видела. Грузил шофер, а Пепренко паразит щипал ветеринаршу. Сообщите куда следует».

Это было несущественно. Другая пачка началась с депеши, отпечатанной на машинке:

«Довожу до Вашего сведения, что зам. зав. общего отдела райкома партии т. Коняка М.М. в ночь с 12.07.84 на 13.07.84 тайно посетил гр-ку Куксову, проживающую по адресу: ул. Жлобы,57. Доброжелатель.»

Потап собрался было выбросить и это послание за ненадобностью, но следующая анонимка заставила его задуматься. В ней сообщалось:

«Довожу до Вашего сведения, что зав. отдела агитации и пропаганды райкома партии т. Куксов В.К. в ночь с 12.07.84 на 13.07.84 тайно посетил гр-ку Коняку П.Л., проживающую по адресу: ул. Фундаментальная,10. Доброжелатель.»

– Надо будет разобраться, – проговорил чекист, сопоставив первый донос со вторым, а второй с первым.

Вечер пролетел быстро и незаметно. В окна лезла ночь. Давно остыл чай, засохли бутерброды, но Мамаю было не до них. Он не слышал ни тревожного храпа Сидорчука, ни вздохов ветра, ни треска веток за окном. Сменяя друг друга, перед Потапом всплывали сценки из жития святых козякинских апостолов. Впрочем, апостолы оказались не очень-то уж и святыми и жизнь вели далекую от праведной…

Ночь прошла в трудах. Из всех кандидатов к утру было отобрано пять наиболее отличившихся экземпляров. Заочно в бригаду Потапа были зачислены:

1) первый секретарь райкома Пепренко Леонид Самсонович;

2) второй секретарь того же райкома Брэйтэр Лев Аронович;

3) зам. зав. отделом Коняка Мирон Миронович;

4) зав. отделом Куксов Владимир Карпович;

5) работник райкома Цап Афанасий Ольгович (должность неизвестна).

Во второй эшелон входили рыбешки помельче, из которых при необходимости также можно было выжать пользу. Попался среди них и старый знакомый Харчиков. Досье на него было кратким:

«Парторг завода „Металлист“ Харчиков Х.И. списал на подготовку к празднованию Октября 500 кг зелёной краски, 1 т белой, 1 т гвоздей, 300 м2 ткани, 10 тыс. штук шпингалетов. Примите меры.»

Подумав, Потап принял меры и занес Христофора Ильича в первый список.

В 7 утра бригада старателей была укомплектована.

– Вы не спали? – удивился проснувшийся диссидент.

– Ни секунды.

– Что-нибудь нашли?

– Ничего, – сказал Потап, распихивая несколько пачек по карманам. – Хлам все, макулатура. Чуть не уснул от скуки. До сих пор спать хочу. Пойду я.

На прощание Сидорчук нерешительно спросил:

– Товарищ ясновидец, что же меня ждет?

– Что касается вашей участи, – ответил Потап, выпустив прекрасный зевок, – то могу вас заверить: вы с вашими… способностями в оппозиции будете при любом режиме. Это я вам как ясновидец говорю.

К удивлению Мамая, мир не изменился. Так же как и вчера, трудящиеся торопились на работу с намерением увеличить свой трудовой стаж и обеспечить себе старость; пенсионеры занимали очередь за молоком; неуклюжих малышей вели в детсады и ясли; пикетчики с сизыми носами занимали свой пост перед исполкомом, и даже воробьи сидели на своих местах. Никто и не подозревал, какие радикальные изменения произошли в планах Потапа.

Удача сама лезла в руки. А руки у чекиста были крепкие.

Напуганный длительным отсутствием бригадира Тамасген Малаку собрался бежать. Тоска по родине, омраченная безденежьем, вынудила его покуситься на чужое. Забыв про стыд, всю ночь напролет эфиоп тиранил комнатного Ленина. Выискивая в бюсте слабые места, он расковыривал их перочинным ножиком и напильником в надежде, что вот-вот оттуда пробьется блеск золота. Но сокровище – если оно там было – таилось очень глубоко. Бронзовая голова вождя не поддавалась и стойко выдерживала натиск взломщика. До утра изувер не сомкнул глаз, но сумел углубиться лишь на сантиметр. Когда в окне забрезжил рассвет, разум эфиопа тоже прояснился. Гена встал с колен и очумело посмотрел на результаты своего труда. Морда Ильича была исцарапана до неузнаваемости, половина уха спилена, стол, стулья, пол покрывала тяжелая металлическая пыль. Признаки преступления были слишком очевидны, чтобы их скрывать. Опасаясь жестких санкций, эфиоп наскоро оделся, задвинул бюст под кровать и собрался бежать.

– С добрым утром, – усталым голосом сказал Потап, неожиданно появившись в дверях. – Куда намылился?

– Хотель идти в милицию, – соврал африканец. – Я весь заволновался. Где ты быль?

– Родственников проведывал.

– Ты говориль, что у тебя никого здесь нет, упрекнул Гена, изображая обиду.

– Прости, обманул. Этой ночью я узнал, что у меня тут куча родичей. Причем горячо любимых мною родичей. Их тут целая шайка, пардон, я хотел сказать – семейный клан.

– Ты их знаешь?

– Пока только заочно. Я их знаю, а они меня нет. Обидно. Ничего, с первой же встречи, я уверен, они будут питать ко мне самые трепетные чувства. Интересно, что им снилось этом ночью?

– Может, они тебя ждут? – предположил эфиоп, пытаясь заслонить от бригадира бронзовые россыпи.

– Что ты! Еще как ждут! Вот обрадуются! – Потап равнодушно оценил чумазую физиономию компаньона, слабо улыбнулся и рухнул на кровать. – Даже неудобно отказывать будет, когда они захотят меня усыновить… Они у меня в карманах… Потом… Потом ты поедешь… А я… предамся участи скромного миллионера… Но сначала нужно… выспаться… Ты дневальный… Все…

Пробормотав еще несколько невнятных фраз, бригадир заснул. Напарник выждал минут пять и, переведя дух, принялся заметать следы неудавшегося покушения.