Текст книги "Роботы божьи (СИ)"

Автор книги: Сергей Марьяшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 48 страниц)

Детектив решил пойти "от людей", как он это называл. Такой метод часто давал быстрые результаты, пусть и не стопроцентно надежные. Смолин считал себя неплохим психологом, хотя Анна посмеивалась над его самоуверенностью в вопросах душеведения. Она делала это очень мягко, поэтому детектив никогда не обижался. Ему порой казалось, что она завидует тому, как точно он угадывает мотивы и настроения людей.

Программа проверила номер его идентификатора, права доступа и начала загружать данные по новому делу. В воздухе перед Смолиным возникла расцвеченная сияющая паутина. В ее узлах висели голографические портреты фигурантов, а нити были связями между ними. Толщина и цвет паутинок отражали близость их связей и частоту контактов. По мере подгрузки данных паутина стремительно росла, обрастая новыми лицами и связями.

Смолин любил эту программу. Она нравилась ему своей логичностью, красотой и наглядностью связей между людьми и событиями. По его просьбе Анна убавила свет. Комната погрузилась в полумрак, освещаемый яркими разноцветными линиями. Они перемигивались и сияли, усеивая стены зайчиками из ломаных полос света. Вдоволь налюбовавшись таинственным свечением, Смолин устроился в кресле поудобнее и погрузился в распутывание паутины.

6.

"В Нью-Йорке завершился судебный процесс, уже названный историческим по созданному прецеденту. Живущая на пособие афроамериканка Джоан Мóрсель выиграла дело против белого мультимиллионера Джона Фленда и его семьи. Пятнадцать лет назад, будучи студентом колледжа, мистер Фленд одновременно встречался с Джоан и со своей будущей женой Мартой, в итоге предпочтя последнюю.

Ссылаясь на недавно принятый "Акт о толерантности", госпожа Мóрсель утверждала, что Джон Фленд предпочел ей белую по расовым мотивам. Обвиняемый пытался доказать, что сделал свой выбор по любви, однако судья приняла сторону госпожи Мóрсель. Отягчающим обстоятельством послужил тот факт, что мистер Фленд, являясь завзятым меломаном, никогда не приобретал музыку афроамериканских исполнителей.

Теперь брак Джона и Марты будет принудительно расторгнут, после чего ему придется жениться на Джоан Мóрсель, чтобы восстановить нарушенную пятнадцать лет назад справедливость. Суд также обязал его пройти курс лечения от расизма, включающий посещения психолога и специальную генную терапию. Согласно тому же решению, он выплатит госпоже Мóрсель многомилионный штраф за расовую дискриминацию. Марту Фленд подвергнут шестимесячному тюремному заключению за публичное оскорбление судьи и истца, а их детей на время заключения матери передадут в федеральный приют, поскольку госпожа Мóрсель заявила, что не желает "содержать этих белых".

Адвокат семьи Фленд намерен опротестовать судебное решение. Он утверждает, что судья-афроамериканка была предвзята, и настаивает, ссылаясь на тот же "Акт о толерантности", чтобы дело Флендов повторно рассмотрел судья-азиат или латиноамериканец. Перед зданием городского суда развернут палаточный городок сторонников семьи Фленд, протестующих против несправедливого, по их мнению, вердикта. Юристы предсказывают, что в ближайшее время Америку захлестнет вал подобных дел".

Клик!

Лежа в одиночестве на подрагивающей в такт его шевелению гелевой кровати, Егор думал: а как же любовь? Что же получается, в ситуации выбора спутницы жизни теперь нужно руководствоваться не соционикой и чувством, а вероятностью судебного иска? Он решил, что при всех издержках местной действительности жить в России пока еще можно. Толерантность тут тоже имеется, но ее градус и близко не достигает американской беспощадности. Впрочем, Егора подобные проблемы коснутся не скоро: он был счастлив с Наташей и не желал ничего иного.

Она скрашивала его горести своим лучезарным присутствием. Два дня, что Авдеев отсутствовал, они провели в чавкающей гелевой постели, поглощенные друг другом. Идея поселить их в лав-отель оказалась не такой уж плохой, решил Егор.

Он сразу попросил Наташу отключить обновление программ чипа и минимизировать сетевую активность, и сам сделал то же самое. Вопреки его ожиданиям, окружающий мир почти не изменился; лишь исчезла служебная табличка в верхнем левом углу поля зрения, где отображались рейтинг, пропущенные вызовы, прогноз погоды, точное время, температура тела, пульс, кровяное давление и прочая служебная информация.

Отсутствие виртуального мира в Дубне пугало Егора. Многослойная иерархия реальностей разом схлопнулась в одну тусклую серую картинку, что заставляло думать о неисправности чипа. Эти мысли нервировали. Привычная с раннего детства виртуальность была для Егора реальнее самой Дубны. Дубна же, подобно Америке и прочим местам, в которых он прежде никогда не бывал, казалась выдумкой, в существовании которой не уверен, пока не приедешь и не увидишь сам.

Целых два дня Егор жил жизнью инвалида и воспринимал окружающий мир подобно инвалиду. Инвалидность уравнивала людей, снабжая каждого одинаковым миром. Егор сознавал, что эта унылая картинка была тем, что видели поколения его предков, единственно доступным им миром, но все его чувства отчаянно противились этой идее. Он ждал, когда, наконец, все неприятности кончатся и он сможет вернуться домой, в Москву и ее виртуальный город-близнец.

Наташа пыталась приободрить Егора. Целуя его в ухо, она шептала, что пребывание в таком необычном месте расширит его кругозор. Пожалуй, что-то в этом было. Его восхищало обилие шрифтовых надписей – занятной архаики, давно исчезнувшей в больших городах. Надписи окружали их повсюду: в общей душевой в конце коридора, где соседи-индусы разматывали свои чалмы на бесконечные грязные ленты, в номере, на вывесках и рекламных плакатах – несмотря на запрещение рекламы, в Дубне она встречалась в изобилии.

Гостиничные надписи были однообразны и строги. В душевой они призывали экономить воду, в коридоре требовали беречь инвентарь и вовремя платить. Даже в шкафу обнаружился отпечатанный на старинном принтере листок, фиксировавший скудный список предметов в номере и предупреждавший об ответственности за воровство – будто кому-то могли понадобится убогие проволочные "вешалки – 4 шт.", предназначение которых едва ли знает и Среда Гулл.

Реклама выглядела самодельной и нередко была достаточно оригинальной. Так, из окна, выходящего в напоминавший сточную канаву двор, был виден краешек соседней улицы и вход в увеселительное заведение. Над дверью висело чучело ослика, зажатое между двумя рекламными щитами, словно бутерброд. Здраво рассудив, Егор решил, что это был сломанный робот-ослик. Откуда здесь взяться настоящему ослу, если крупные копытные уцелели лишь в зоопарках мировых столиц?

Единственным, что радовало Егора в Дубне, было солнце. Тут тоже случались дожди, но они проходили быстро, в отличие от многонедельных ливней в Москве. Ветер с Русского моря рассеивал тучи, не позволяя им затянуть город в бескрайнюю серую пелену. Яркое солнце безжалостно обнажало невидимую ночью изнанку Дубны: горы гниющего мусора, ржавые остовы лодок, черную плесень на сырых кирпичных стенах. Возможно, город в целом не был помойкой, но заточенный в номере Егор мог наблюдать лишь заваленный мусором задний двор и кусок улицы с барами.

Ему не нравилось отсутствие ровных поверхностей. Тротуар вдоль канала был завален битым кирпичем, рухнувшими фонарными столбами, пластиковыми канистрами и мелким мусором. Опасаясь споткнуться и упасть, прохожие все время смотрели под ноги, вместо того, чтобы любоваться восхитительным синим небом над своими головами. О роликовых ботинках, самодвижущихся скамейках и колесных роботах в таком месте можно было забыть.

Когда-то давно Егор смотрел научно-популярный стереофильм о плавучих городах вроде Дубны. Авторов не интересовали перипетии жизни отморозков, их привлекала фауна: подводные крысы и приспособившиеся к морской воде бобры, городящие плотины из искусственных деревьев в самых неожиданных местах. В фильме упомянули о слухах, согласно которым на дне каналов подобных городов обитают хищные саблезубые креветки – двухметровые монстры, перед челюстями которых не устоит даже подушка таксобота. Говорили, что этих чудовищ породили безответственные ученые, реанимировавшие забавы или грантов ради образцы кембритовой жизни.

Крысы были повсюду, Егор даже встретил одну в душевой. Она спокойно ела что-то, не обращая внимания на моющихся людей. Ни бобров, ни, слава Шиве, креветок-переростков не наблюдалось. Во дворе росли искусственные деревья, на которые никто не покушался. В Москве светящиеся деревья-роботы служат ночным освещением и ретрансляторами Среды Гулл, их высаживают только в специально отведенных местах. В Дубне они одичали и росли, где сами считали нужным. Их корни прорастали сквозь понтоны и мусор, чтобы захватывать материал для построения своих стволов прямо из морской воды. Густые кроны жалобно звенящих на ветру черных листьев хоть как-то оживляли унылый квадрат грязного дворика.

В Дубне отсутствовали малейшие следы виртуальности: не было ни стрелок, ни иконок, ни висящих в воздухе анимированных роликов. Гулловская навигация, как и предупреждал Авдеев, не работала. Чтобы найти меняльную контору, Наташе пришлось расспрашивать прохожих – немыслимое дело в наши дни. Она пожаловалась, что местные так откровенно пялились на ее наряд, – точнее, на почти полное его отсутствие, – что казалось, набросятся и изнасилуют ее среди бела дня прямо на оживленном канале.

Когда Наташа ненадолго оставляла Егора, чтобы принести еды из пищевого автомата, и он оставался один в грязной комнатке, тревожные мысли обрушивались на него с безжалостной жестокостью. Егор на миг трезвел и в мрачном свете реальности видел свое истинное положение: будущий безработный и изгой в профессии, не отдавший кредит и не способный думать о будущем – и вообще ни о чем, кроме обворожительной улыбки и нежного тела своего гулловского андроида.

Последние события погрузили его в сюрреалистический фильм – он стал беглецом, преступником, не совершившим преступления. Следовало сдаться полиции; он понимал это, но малодушно тянул время, надеясь, что неприятности рассосутся сами собой. Оставалась еще угроза атомной войны, но Егор не воспринимал ее всерьез. Должно быть, сработала встроенная в психику природная защита: его личный лимит проблем был и без того превышен. Он не мог представить, что Москва, этот тридцатимилионный город-монстр погибнет. Москва была всегда, она не может просто взять и исчезнуть. И потом, в городе большая китайская диаспора, почти пять миллионов человек. Не станут же они бомбить своих? Егор некстати вспомнил, что в Сингапуре китайцы составляли девяносто процентов населения, но это не спасло город от уничтожения.

Тягостные мысли были прерваны скрипом двери. За два дня Егор так и не сумел привыкнуть к этому душераздирающему звуку. Резко обернувшись, он увидел входящую Наташу. В ее руках были пакет с водой и темно-синяя пластиковая упаковка, похожая на те, в каких разносят еду в гиперзвуковых самолетах и трансконтинентальных экранопланах. В комнате запахло тушеным мясом с резкой химической отдушкой.

Ловко захлопнув дверь ногой, она вывалила добычу на кровать. Егор открыл бутылку с водой и принялся жадно пить. В кранах душевой была вода, – ржавая, зато без аквапленки, – но Наташа категорически заявила, что пить в Дубне можно только из бутылок промышленного изготовления, если он не хочет заразиться брюшным тифом или чем похуже.

– Горячо! – пожаловалась она, дуя на руки.

Оторвавшись от бутылки, Егор взял ее ладони в свои и тоже подул, а потом начал целовать нежные пальчики.

– Я же бралась за дверные ручки и за все остальное!.. – вскрикнула она и оттдернула руки.

Егор улыбнулся. Таблетки для переваривания биопасты, которые он принимал почти каждый день своей жизни, начиная с раннего детства, смертельны для любых микробов. Он пил бы и воду из крана, если бы не строгий наташин запрет.

Она взобралась на кровать, скрестила ноги и с любопытством уставилась на упаковку. Процесс вскрытия еды развлекал их, став ежедневным ритуалом. Егор осторожно, чтобы не обжечься, подцепил крышку за края и снял ее, отбросив в сторону. Их взорам предстала профилированная емкость с гнездами, в которых была плотно уложена еда и пластмассовые приборы – в точности, как в самолете.

Запах искусственного мяса с хлоркой заполнил комнату. Разорвав пакет с салфетками, ножом и вилкой, – явно избыточная сервировка, ведь продуктовый набор рассчитан на отморозков, – Егор первым делом развернул записку. Она гласила: "Сегодня Вашу судьбу скрасит свинина с рисом".

"Понятно. Этот квадратный брусок бледно-серого мяса когда-то был фрагментом живой искусственной свиньи", – подумал Егор. Рис, вероятно, тоже был имитацией. Судя по зеленоватому цвету, его делали из водорослей, хотя такой цвет могла дать и питающаяся нефтью генетически модифицированная плесень.

Записки – всегда с разным текстом – были самой странной частью комплекта бесплатной еды. Егор не знал, кто придумал класть их в пищу для инвалидов, а спросить было не у кого. Их единственным знакомым в Дубне, помимо Старухи Лизергин, был мрачный бармен, один вид которого отбивал всякое желание общаться. Лизергин же из-за такой ерунды беспокоить не хотелось. Записки не только развлекали, но и информировали местных инвалидов о том, что именно им предстоит есть. По внешнему виду еды догадаться о ее происхождении было решительно невозможно. Странно, но в Дубне не было пищевых терминалов или кранов с биопастой. Вероятно, фирмы-производители сочли, что тащить трубы под водой из Москвы нерентабельно.

Давясь и роняя рис в постель, Егор быстро прикончил обед. Мясо имело вкус пенопласта и так же скрипело на зубах. Рис оказался из водорослей, но своего вкуса не имел, его забивала едкая химическая приправа. Досадные мелочи не смутили Егора – он был рад и этому, ибо ничего не ел со вчерашнего вечера. Два бесплатных комплекта нужно было растянуть на день, поэтому он старался встать попозже, чтобы ограничиться обедом и ужином. Так и получалось: ночью им с Наташей было не до сна, так что засыпал он, измученный и счастливый, лишь под утро.

Наташа поставила остальную воду в грязный и агонизирующий, судя по предсмертному хрипу, холодильник. Потом она выудила из пакета два плоских ярко-желтых предмета и бросила их Егору. Один он поймал, а второй с чавканьем упал рядом с начавшим погружаться в гель подносом. Они случайно утопили в кровати уже два подноса, и этот явно был обречен стать третьим. Егор схватил предмет, пока тот тоже не начал тонуть.

В его руках оказались две книжки из бесплатной барной библиотечки. "Настоящие" обменивались книгами, оставляя их на специально выделенной для этого полке в баре. Источник книг был еще одной загадкой Дубны. Учитывая время их издания, они должны были полностью истлеть в труху, за исключением пластиковых обложек на защелках. Книги выглядели весьма потрепанными, но текст читался. Разве что "настоящие" клали их в свои криогробы перед заморозкой?

Егор пролистал каждую книгу. Они были дореформенными, в кириллической кодировке, но настолько переполненными американизмами, что понять что-либо было сложно. Только Мишка Сурмилов и его собратья по добровольному ледяному плену смогли бы прочесть их без ущерба для умственного здоровья – в то время на таком языке разговаривали. Егор всегда испытывал неудобство, общаясь с Мишкой, да ниспошлет ему Шива благоприятное перерождение!

Он еще раз взглянул на обложки. Алекс Поушкин, "Креативы Белкина" и "Дэдз-н-кидз" Айвона Тоургенева. Егор никогда не слышал о таких писателях. В школе из классики он проходил Пелевина, Джорджа Мартина – обоих в переводе на русский – и Сорокина в старших классах. На обложках были наклеены зеленый и желтый кружочки с крупными абрревиатурами внутри: ENFP и ISFJ соответственно.

Егор покачал головой и бросил книги обратно. Наташа поймала обе разом. Неудивительно, что она выигрывала у него в настольный теннис – с такой превосходной моторикой она могла бы голыми руками ловить гадюк, если бы те еще существовали.

К счастью, теперь нет нужды тратить время на книги. Друггл может скачать в Среде Гулл любую, а затем в двух словах изложить хозяину содержание. "Все-таки великое дело – двухстрочные аннотации, – подумал Егор. – Чтение хрестоматий было слишком обременительным".

Но сейчас Наташа не рисковала лишний раз выходить в Среду, чтобы их не раскрыли. Она уселась на узкий подоконник выходящего во двор окна и углубилась в чтение. Ее зрачки расширились, а губы зашевелились, словно она неслышным шепотом произносила каждое прочитанное слово.

Гляда на ее сосредоточенное прекрасное лицо, Егор успокоился. Он страшно волновался всякий раз, когда она выходила за едой. Егор представлял, какими глазами смотрел бармен на ее голые ноги, когда она просила разрешения взять книги, и его кулаки сами собой сжимались, а в голове появлялись темные, нехорошие мысли. Воочию наблюдая отморозков через щель в пыльных шторах, он был в ужасе от их манер.

В Дубне царила атмосфера обреченности и упадка. С самого утра неряшливо одетые люди, похожие на наркоманов, брели, пошатываясь, к уродливо оформленным барам и пивным, где, судя по всему, привычно проходили их дни. К вечеру прилегающая к отелю улица оживлялась. Появлялась шумная молодежь на самодельных лодках и скутерах. Они пили прямо на улице из привезенных с собой бутылок, после чего ныряли в бары, откуда доносилась отвратительная музыка, отличавшаяся от скрипа двери лишь тем, что была много громче и ритмичней.

За два дня Егор не увидел ни одного симпатичного лица. Наташа предположила, что местные жители не причем, а всему виной сложная ситуация, в которой он оказался, и его подавленное настроение. Егор не согласился. Он знал, что неплохо разбирается в людях, а изучение соционики только укрепили его убежденность. У него не было иллюзий по поводу аборигенов. Конечно, их обделила судьба, они не вписались в современный мир, потеряли все, что когда-то любили, и все такое прочее. Но даже это, на взгляд Егора, не оправдывало их злобного остервенения и жестокого отношения друг к другу.

Возможно, сказывалась близость увеселительных заведений, но две безобразные драки за два дня – это перебор. Ночью невменяемые дерущиеся сорвали вывеску-ослика и разодрали его на части, использовав ноги в качестве дубин. Как и предполагал Егор, ослик был электрическим: куски мумии настоящего животного не смогли бы нанести такие увечья. Потом приехал катер – не полиция, а что-то вроде местных сил охраны порядка. Одетые в разномастные пластиковые доспехи люди стреляли в воздух из дробовиков, пока толпа не разбежалась.

На месте схватки остались лежать два тела. "Полицейские" подцепили их крючьями и затащили на свой катер, словно это были свиные туши, хотя Егор ясно видел, что как минимум один из них был жив. Бедолага бился, словно нанизанный на рыболовный крючек червяк, и громко кричал, моля о пощаде. Прохожие торопливо спешили мимо, стараясь не смотреть на ужасную сцену. Никто не вмешивался; создавалось впечатление, что подобные вещи происходят тут ежедневно и давно никого не удивляют.

Когда катер "охранников правопорядка" уплыл, Егор отошел от окна. Его трясло. За два дня он увидел столько жестокости и насилия, сколько не видел за всю свою жизнь. Нет, иллюзий по поводу "настоящих" у него не осталось. Он чувствовал себя гораздо спокойнее, когда Наташа была рядом. Как жаль, что он оказался здесь в этом нелепом смокинге и не мог ходить за едой сам!

Кто-то тихонько постучался в дверь. Егор подпрыгнул в кровати от неожиданности. "Только бы не бармен!" – испуганно подумал он. Бармен – и хозяин гостиницы по совместительству – заходил уже несколько раз. Сначала он якобы хотел показать, как пользоваться пультом от сломанной настенной телепанели. Потом пришел чинить панель, а последний раз – просто поговорить. При этом он едва замечал Егора, зато неотрывно пялился на Наташу. Его побуждения ясно читались на грубом небритом лице. Казалось, бармен пытался понять статус необычных гостей, нащупать их слабые места, чтобы надавить на них и получить желаемое. А желал он, без сомнения, Наташу. Больше всего Егор боялся, что бармен видел его в новостях. Если так, сейчас он обдумывает, как избавиться от Егора, чтобы заполучить Наташу в свою полную власть. Чего доброго, еще начнет шантажировать их, угрожая выдать полиции, если не получит своего. Егор отчаянно жалел, что пренебрег предложением Лизергин достать оружие. Что-нибудь стреляющее и грозное на вид им бы сейчас не помешало.

Наташа соскочила с подоконника, подошла к двери и, отодвинув щеколду, осторожно приоткрыла дверь, предусмотрительно оставив металлический трос – еще одна линия защиты – защелкнутым. Увидев стучавшего, она отстегнула трос и распахнула дверь. Егор с облегчением вздохнул: на пороге стоял Петр Авдеев. Он был в своей обычной одежде – в гавайской рубахе и просторных брюках неопределенно грязного цвета. Этот странный наряд, всегда удивлявший Егора своей нарочитой простотой, был идеален, чтобы сойти в Дубне за своего. От взгляда Егора не укрылась мелькнувшая на наташином лице радость. Соционическая связь работала как часы: активаторы всегда рады друг другу.

Авдеев вымученно улыбнулся и обнял Наташу, нежно похлопав по спине. Сегодня он был трезв. Только тут Егор заметил, что священник выглядит мрачнее тучи. Он приехал с пустыми руками, обещанной одежды для Егора не было.

– Привет беженцам! – сказал Петр, отдуваясь после подъема по лестнице и присаживаясь на край гелевой кровати.

Погрузившись в теплое желе, он тут же не без труда вскочил.

– Как вы спите в этой слизи, не понимаю, – проворчал он с гримасой отвращения. – Где мне можно присесть? Устал, два дня мотаюсь по городу. Староват я уже для нелегальной деятельности.

Комнатушка была так мала, что никакой мебели, кроме кровати и встроенных в стену шкафа и холодильника, в ней не поместилось. Наташа открыла дверь на выходящий во двор балкончик. Там, плотно прижатые друг к другу, стояли три самодельных кресла из оплетенной разноцветным электрокабелем сварной арматуры. Похоже, их создателя вдохновляла колониальная мебель из старинных плоских фильмов. Авдеев брезгливо потрогал одно из них, сбросил с балкона полную окурков металлическую коробку, отодвинул ногой пустые банки и бутылки, оставшиеся от прежних постояльцев, после чего с шумом уселся, издав протяжный стон облегчения.

– Москва – кошмарное место, – пожаловался он. – Город-вампир, выпивающий из человека все силы.

Вышедший следом Егор с опаской попробовал кресло на прочность и сел рядом со священником. Сидеть оказалось неожиданно удобно – плотно сплетенные кабели образовали мягкую пружинящую поверхность. Наташа пристроилась в третьем кресле. Они сидели рядышком: Авдеев, Егор и Наташа – как два дня назад на террасе дома Леонида Глостина.

Балкон был маленьким и тесным. Ноги Егора уперлись в решетку ограждения. В отличие от него, низкорослый священник никаких неудобств не испытывал. Наташа закинула чудесные гладкие ножки на край балкона, подставив их солнцу, словно хотела, чтобы они немного загорели. Марк из "Пигмалиона" говорил, что термопластиковая кожа HGR18 со временем темнеет от солнца, в точности имитируя человеческий загар. Поерзав и не найдя удобной позы, Егор последовал ее примеру.

Священник был озабочен и мрачен. Его руки двигались, непрерывно ощупывая колени и ляжки, словно он не мог их остановить. Обращенный к Егору левый глаз нервно дергался.

– Новости, – отрывисто сообщил он. – Сначала хорошие. Был у твоих родителей.

– Как они? – встрепенулся Егор. – Что вы им сказали?

– Держатся, хотя выглядят неважно. Полиция у них теперь живет. Каждый день сменяются агенты. У подъезда круглосуточно дежурит катер. Я незаметно подмигивал: старался намекнуть, что ты в порядке. По-моему, они поняли. Во-всяком случае, смотрели с надеждой.

– Как мама?

– Плачет. Я шепнул ей перед уходом, что присмотрю за тобой, если встречу.

Егор тяжело задумался. Мысль о том, что он подвергает мать и отчима таким испытаниям, причиняла ему боль. Но выходить на связь с ними было нельзя. Едва он это сделает, его сразу арестуют.

– Теперь плохие. Люба в больнице. Она хотела отправить Ниночку в Киев к своему брату, но не успела. Я говорил ей: какой смысл бежать на Украину? Это бессмысленно. Цунами от ядерных взрывов в Москве накроет Киев уже через сутки. Его смоет, как Сидней когда-то. Ехать в Киев глупо. Нужно или за Урал, – но там китайские войска, – или в Америку через гулловское гражданство. В Америку поздно дергаться, нет билетов. Все бегут, кто может. Хуже всего, что бегут китайцы. Знают, видно, чего ждать от своих...

Авдеев говорил без остановки, нервно елозя в своем кресле. Егор буквально физически ощущал исходящее от него напряжение. Похоже, количество обрушившихся на священника бед превысило предел его стойкости. Егор испытывал страх и жалость одновременно. Страх был заразителен, он окружал священника, словно тяжелое душное облако.

– ...а Нина ушла из дома, на звонки не отвечает. Где она, что я должен думать? В Москве паника. Последние времена наступают, а она где-то бродит... Даже не знает, что мать в больнице! Туда прискакал ее чертов инкуб. Мне пришлось час сидеть с ним в приемной, можешь представить? Чуть не ударил его. Лез разговаривать с врачом, пластмассовый гад! Наташенька, прости меня, старика. Ты сущий ангел в сравнении с ним!

– Что с Любой? Почему она в больнице? – спросил Егор, пытаясь вычленить из взволнованного монолога ниточку, за которую можно потянуть, чтобы распутать и понять остальное.

– В нее стреляли. Прожгли плечо лазером. Не волнуйся, она в безопасности. К палате приставили полицейскую охрану.

Услышав слова священника, Егор всерьез, по-настоящему испугался. Он лихорадочно перебрал в памяти моменты, когда мог упомянуть соционику при чужих. Не выдал ли он случайно Любу, сделав ее мишенью? Или в Москве начался хаос, и обезумевшие от страха перед ядерной бомбардировкой люди сошли с ума, уподобившись в бессмысленной жестокости дубнинским отморозкам?

– Кто... кто это сделал? И зачем? – спросил он растерянно.

– Я думаю, они хотели выманить меня. Напрасно я поехал в больницу... Но как я мог к ней не приехать? Еще инкуб этот, настроение на целый день испортил...

Егор потрясенно молчал. Он хотел задать Авдееву множество вопросов, но все слова вдруг исчезли, остались лишь растерянность и страх. Священник тоже замолчал, задумавшись. Он долго смотрел на захламленный двор и вяло роющегося в мусоре отморозка, уже изрядно пьяного, хотя была только середина дня. Потом он тяжело вздохнул и сказал:

– Так охотятся на дельфинов. Нужно серьезно ранить одного, тогда вся семья твоя – они не бросают своих раненых. И я, дурак, попался на этот старый трюк!

7.

Сбиваясь и путаясь в словах, священник рассказал о нападении на Любу. Он примчался в больницу, забыв обо всем, едва узнал о том, что с ней приключилось. Там уже были полицейские и так разозливший его Алехандро. Бледная Люба лежала в постели с перевязанным плечом, а полицейский следователь расспрашивал ее о происшедшем.

Она заметила эту яхту не сразу. Кажется, судно уже плыло за ней, когда она села в такси на набережной своего дома на Кавайного. Перед работой Люба заехала в спа-салон "Графиня Батори", где приняла ванну из искусственной крови, а когда вышла из здания, то обратила внимание на серую двухпалубную яхту на подводных крыльях, буквально нависшую над ее таксоботом. Яхта неотступно следовала за ней до института демографии, расталкивая другие такси, чтобы держаться ближе.

Когда таксобот причалил, серая яхта встала рядом. Люба выбралась наружу и уже собиралась зайти в институтскую пирамиду, когда ее окликнули. По имени – они знали, как ее зовут. Она обернулась и ощутила боль такой силы, будто ее плечо проткнули раскаленным ломом. Ее ноги подкосились и она рухнула на тротуар.

Люба успела разглядеть стрелявшего, прежде чем потеряла сознание. Это был закутанный в черный плащ высокий старик с массивным горбатым носом, придававшим ему сходство с грифом. Он был слеп, если судить по большим очкам и оранжевой иконке над его лысой головой. Держа в руке лазерный пистолет, он смотрел своими непроницаемыми зеркальными очками на поверженную Любу и... улыбался.

Она очнулась в боте скорой помощи. Врач не позволял ей шевелиться, но она приподнялась на кушетке и увидела, что серая яхта плывет следом. Люба боялась, что старик добьет ее, когда они приедут на место и врачи будут выгружать ее из катера. К счастью, к больнице прибыла полиция. При появлении полицейского катера серая яхта сорвалась с места и стремительно умчалась. Полицейские не стали преследовать ее, но разослали ориентировки по своей ведомственной сети. Результатов пока нет.

– Такие дела, – закончил Авдеев и беспомощно развел руками. – Полицейские оставили у палаты своего сотрудника – присматривать за посетителями. Но, я уверен, это сделали не только они. За мной следили от дверей больницы до Дубны. Только тут я от них оторвался. Дубна – единственное место, где мы в безопасности.

После всего, что ему довелось увидеть за эти два дня, Егор сомневался в последнем утверждении, но не стал спорить.

– Это не китайцы? Почему вы решили, что охотятся на вас? – спросил он, вспомнив о том, как проговорился о соционике при Лю Куане.

Священник собрался было ответить, но передумал и махнул рукой с видом обреченного отчаяния. Егор и Наташа робко притихли. Все трое сидели в молчании, наблюдая за едва держащимся на ногах отморозком, словно интереснее зрелища не было на свете. Тот оставил мусор в покое и принялся громко сморкаться в подол собственной рубашки, оглашая дворик противным трубным звуком. Егор вдруг понял, что отморозок не пьян: он пребывал под воздействием "аляски".

Дешевый амфетамин, порождающий специфическую эйфорию от чувства скольжения под поверхностью бытия, получил свое название из-за побочного эффекта, возникавшего в первые часы после приема: человек отчаянно мерз. Его бил озноб, у него текло из носа, стыли пальцы и уши, сводило от холода челюсти. Но более всего страдали глаза. Принявшим "аляску" казалось, что их глаза превратились в шары из льда, с трудом перекатывающиеся в заиндивевших глазницах. Егор пробовал ее однажды; ощущения занятные, но из-за лютого холода желания повторять опыт не возникало. Возможно, пережившие криозаморозку "настоящие" переносили воображаемый холод легче.

– У вас много тайн, – заметил Егор, нарушая молчание.