Текст книги "Содержательное единство 1994-2000"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 60 страниц)

– все чечены объединились и хотят всех русских зарезать и отстоять свою независимость любой ценой;

– там воюют какие-то бандиты, не чеченский народ, а неизвестно что.

Ни то, ни другое – не верно. Реакция многих чеченов – это недоумение. Недоумение, связанное со следующим. Так или иначе, но речь в нашей стране шла все время о братстве народов. Это же не пустые слова! Если это братство народов, то те, кто хочет братства, находят для этого братства язык. Если это колониальная стратегия – тогда колониальные войны и покоренные народы. Но особенно тяжелая ситуация складывается там, где сначала говорили о братстве, а потом о том, что можно взять сколько угодно суверенитета, а потом о колониальном существовании. Есть сшибка логик формирования государства. Сшибка концепции – в сознании и бытии.

И, наконец, еще одна очень существенная, как мне представляется, вещь. Идет чеченская война. А кто там у русских база поддержки? Нельзя удержать территорию, на которой у тебя нет своих. Свои – это кто? Я, может быть, еще не исчерпал идеализма в той мере, в какой это необходимо для занятия политикой, но я – и не слепой идеалист. Я прекрасно понимаю, что когда Фрунзе и другие приходили в Среднюю Азию, они в первую очередь пытались понять, кто здесь за пришедших, за армию, за Россию, а кто – против. Но дальше осуществлялась одна интересная процедура, крайне необходимая для успеха их очень жестоких акций. Те, кто были "против", получали плохое имя в соответствующей идеологии – они назывались "буржуазия". А те, кто были "за", получали хорошее имя – они назывались "пролетариат". Хотя все понимали, что и там, и там – баи, и что эти же баи потом и сели на свои места во власти. Но процедура имперского овладения предполагала некий ритуал "называния". Это "называние" – существенный компонент данной политики. Равно как и вера в даваемые имена.

А что происходит сейчас? "Ты, – говорят, – чеченец наш, потому что трусливый, потому что ты нас испугался и под нас лег, а ты – чеченец не наш, потому что храбрый, потому что нас не испугался". И как они (не "пролетариат", а "трусливые чеченцы") должны управлять потом своим народом? В такой роли? На основе чего? А если они не будут управлять, то что, все время управлять будет русская военная администрация?

Теперь о СМИ. Я с чувством глубокого омерзения, устойчивого и непреодолимого, отношусь к работе наших средств массовой информации. К омерзению и отвращению добавилось еще и презрение, когда я увидел, что достаточно легкого шевеления какого-нибудь оперработника средней руки, чтобы Михаил Леонтьев, который все время был таким ярым антигосударственником, стал вдруг талантливым патриотическим журналистом типа Невзорова. Куда раньше смотрели ответственные товарищи? И чем они занимались, в том числе в 5-ом управлении? Когда человек в течение недели может так развернуться – это вызывает у меня предельное презрение. Хотя мне приятно читать талантливый патриотический текст. Все это так.

Поэтому, когда я увидел фильм Невзорова о событиях в Чечне, я испытал двойственное чувство. Первое чувство, конечно, – это глоток кислорода. Человек, который защищает армию, который не смотрит на все с какой-то омерзительной антигосударственной позиции, который что-то государственное говорит, не может не быть поддержан! То, что Невзоров против демократии – меня, как вы понимаете, не пугает. То, что он националист – тоже. Но… Меня насторожило одно словосочетание, один термин – "псы войны".

В России не может быть "псов войны", в России есть "воины-освободители". То, что они в итоге делают все то же самое, и что ГРУшный спецназ – не юноши с горящими взорами, которые движимы чисто идеальными мотивами, – это тоже, надеюсь, всем понятно. Но называть их "псами войны" в данной культуре нельзя! Их все равно надо называть "воинами-освободителями, выполняющими свой интернациональный долг", реализующими некое братство. То, что они там будут делать, это вопрос другой. Что здесь будет происходить имманентно, это "дополнительная проблема", как говорят в квантовой физике. Вопрос заключается в огромной степени в правильном назывании. Здесь оно крайне важно. Таковы законы культуры.

А "псы войны" могут быть в Германии. Кстати, могу сказать, что это сказывается и на типе работы. Говорил и повторяю, что, когда во время ввода войск в Чехословакию шли танки ГДР, то кто бы под них не ложился – они мерно и спокойно наматывали легших на гусеницы.

А в исламской культуре будет иначе. Знаете, после чего президент Таджикистана Эмомали Рахмонов взял автомат и пошел вместе со своими боевиками на Душанбе, присоединился к повстанцам? Его привели в сарай, где лежал агонизирующий девятилетний ребенок, с которого содрали кожу. Он еще кричал, умирая. Рахмонов посмотрел, послушал, взял автомат и пошел. Я понимаю, что там было много других причин. Но в какой-то культуре может быть и так, что сдирают кожу с ребенка и оставляют его подыхать, может быть так, что танки, если под них начнут ложиться, будут еще чуть тормозить, чтоб получить удовольствие и послушать, как там орут.

А русский Иван будет воевать лучше, но все равно будет перед толпой вылезать на броню и говорить: "Да вы чего, да вы куда, да вы зачем, да вы что?" И будь он 50 раз специалистом и профессионалом, все равно он это будет делать. Это в культуре.

Операция, которую провела российская армия в Чечне, не знает себе равных в истории. Я не хочу сказать, что армия безупречна. Но то, что она выстояла в такой ситуации – почти непостижимо. Бомбардировать шквально запрещено, город насыщен тяжелым оружием, больших жертв тоже не должно быть. И вот давай, решай. А по телевидению: "ах, такой-то генерал – идиот, а такой…". А армия продолжает воевать. У нас каждый из воюющих солдат оказался в ситуации, когда центр пропаганды находился как бы в руках Дудаева. Как будто Дудаев захватил российскую телебашню и засаживает с этой телебашни антирусскую пропаганду, а при этом солдат должен воевать. Так они все же воевали!

Я ехал в поезде с молодым лейтенантом из Псковской дивизии. Он показывал мне похоронки, в которых я с содроганием увидел: папа погибшего – 52-го года рождения, а мама – 54-го. Посреди разговора он говорит: "Да, все бездарно, да, измена… Но все равно штурмуем, додавим". Спрашиваю: "А чего боишься?" Отвечает: "Боюсь, что в решающий момент отзовут войска назад". И сообразили довольно быстро, как воевать, и нашлись мастера – уж что-что, а по поводу войны русским равных нет. Но их нельзя называть "псы войны". Кстати, пес – это не русский "тотем". Тогда уж – медведь. А если серьезно – русский воин не может именоваться "пес войны". Он должен быть воином-освободителем чеченского народа. И это крайне существенное, едва ли не решающее правило игры.

Даже на уровне этого микропримера видно, что модернизация нашей страны, формирование здесь наций – есть дело обреченное, тупиковое. Поэтому задача политическая состоит в том, чтобы не аплодировать ни развалу, ни модернизации, а рассмотреть альтернативу. Причем с самых высоких теоретических позиций. Я изложил один фрагмент такого рассмотрения. У меня таких фрагментов – десять. Я могу рассказать, что происходит с эсхатологией в русском сознании, что происходит с космологией, с картиной мира, что происходит с типом культурного героя и почему все это не модернизируемо.

Теперь я позволю себе еще одно сильное утверждение. Национально-буржуазная модернизация ведет к унификации народов. Все становятся как один, а потом идет некое объединение "ставших как один" – в одно ООН. И нет народов, нет идей, а есть фарш. Ощутив эту ловушку, целый ряд наших патриотических теоретиков начал переходить в другую парадигму, апеллируя к работам Тойнби, Данилевского и др., рассматривая все в пространстве так называемых цивилизационных типов. Сегодня крайне актуальна дискуссия по этому теоретическому вопросу.

Я читал работы всех главных "цивилизационщиков" по нескольку раз, внимательно и с карандашом. Я теоретически не принимаю то, что там написано, по одной причине. Эти органические типы, цивилизации, которые растут, умирают, возобновляются и т.д., они сами по себе имеют свои истории и ясно – какие. Тут тебе и самобытность, и прочее. Это понятно. Непонятно другое – где здесь есть всемирная история. Мне говорят: "Это – мир миров, это система цивилизаций. Понимаете?!" Я отвечаю: "И да, и нет. Я понимаю, как это существует. Я не понимаю, как это движется. Цивилизационные типы… Как они движутся в универсуме? Что там движется? Что есть субстанция для этого движения? Там Нечто или Ничто в базе движения?"

Я прекрасно понимаю также, что Тойнби и многие другие видели объединение цивилизационных типов через мировую диктатуру. Я, наконец, считаю, что этот язык Тойнби, Данилевского, Хантингтона недостаточен для России, как избыточен для нее язык мирового господства. И здесь я перехожу к делению на три глобалистские версии.

Первая версия – это уникализм. Все цивилизации уникальны, говорят нам адепты "цивилизационного подхода". "Все цивилизации уникальны, их много, каждая живет по своим законам, а Шпенглер, или Тойнби, или Данилевский смотрят и обозревают эти типы". Кстати, уже не понятно, откуда обозревают. Сами-то они кто?

Вторая версия – унификализм. Все одинаковые, все проходят через стадии коррекции онтологической формулы, все строятся в один строй наций и drang nach West – все идут западным путем.

А посередине между этими "равно-не-нашими" версиями, как мне кажется, есть наше, свое, третья версия – универсализм. Русские претендуют не на свою цивилизационную версию, а на свою версию многоипостасного универсума. В этом смысле русские больше, чем цивилизация, и меньше, чем "сапог завоевателя на всем". Русские – не мир и не часть мира. Они – есть "половина мира", немодернизированная часть Универсума. Между модернизированной частью Универсума, чистым Западом, и Азией с ее законами традиционализма – должна быть какая-то вторая половина. И эта вторая половина и есть Империум, универсалистский Империум, который, в конечном итоге, и есть Россия.

Россию нельзя уничтожить, не уничтожив весь мир, по простой причине: если эту диалектическую парность Универсума – модернизированное-немодернизированное – разрушить, то следом за немодернизированной частью Универсума, или Альтернативной, как я ее называю, падет модернизированная часть. Это поединок Гамлета с Лаэртом, когда на втором этапе поединка они меняются шпагами и убивают друг друга. Это конец мировой Западной цивилизации, это смерть Рима, не первого, второго, десятого. А вообще – Рима.

Но вместе с тем столь же опасно предполагать, что Россию можно модернизировать по всем компонентам, в том числе, и превратив русских в нацию.

Россию нельзя модернизировать, потому что тогда тоже падает мир, потому что "Рим" может развиваться лишь парно, в диалектическом единстве, а с нарушением такого единства, нарушается глобальный паритет мира, вся его формула. И начинается глобальный хаос. И мы будем иметь этот хаос здесь. При этом постепенно Украина станет Хорватией, Татарстан и все прочее – Боснией, а то, что называет себя национально-модернизирующейся Россией,– Сербией. Хорошо, если в этот момент появится Милошевич. А если у нас с ходу появится Драшкович? Значит, вся эта "балканизация" превратится тут же в раздавливание или уничтожение России. И это произойдет достаточно быстро. Поэтому мне кажется, что сегодня политически и с теоретической высоты можно и нужно говорить об Альтернативе. Нужно твердо и однозначно заявить:

Что у тех, кто называет себя оппозиционным движением, есть альтернативная модель развития, модель общества и модель государства. Сейчас уже недостаточно говорить, что мы-де – государственники, а они-де – деструкторы. Всегда было ясно, что ряд буржуазно-националистических партий, заведенных во фронт патриотических сил, перейдут к Ельцину, как только он приступит ко второй стадии модернизационного проекта. Перейдут и Жириновский, и Баркашов, и прочие. Это для них естественно. В такой ситуации очень многие оказываются в глупейшем положении. Что теперь говорит Чебоксарское совещание? "А давайте мы конфедерацию начнем устраивать". Я снова повторю: такая конфедералистическая фронда региональных баронов в итоге может и должна быть предоставлена своей весьма печальной участи. Но дальше-то что делать?

И вот здесь возникает вопрос об альтернативистах. Я не считаю себя меньшим государственником, чем Борис Ельцин. Я больше государственник, чем он. Я требую более жестких государственных конструкций. Но я имею другое представление о типе этой конструкции. Значит, в оппозиционном движении, если оно хотело быть готовым к событиям, диалог о типах государства должен был начаться в 91-м году. "На охоту ехать – собак кормить". Мы здесь в клубе все же начали диалог почти за год до начала этих событий.

Необходим детальный разбор типов государства. Тогда политик может сказать: вот этот тип нас не устраивает, но мы за целостное государство всеми фибрами своей души. Поскольку отстаивается государственная сущность – мы "за", поскольку строится этот тип – "против".

Второй диалог, который должен был существовать, – о типе развития. Ну что сейчас говорить о монархии? Страна десять лет шла вспять! Десять лет все разваливается. Еще три года, в лучшем случае, надо будет этот развал останавливать. А после этого нужно форсированное, почти взрывное развитие.

Для этого существует определенная организационная модель. Никто в мире ее не опроверг. Она называется "мобилизационная модель развития". Ее на хорошем предметном уровне описал Александр Абрамович Галкин. Вот эту мобилизационную модель развития и надо использовать. И я честно говорю, что не вижу здесь возможностей развиваться без Госплана, без единства очень сильного Плана с очень сильным Рынком. Зачем одно другому противопоставлять?

Должна ли быть форма собственности целиком ли государственная или смешанная? – В той мере смешанная, которая не мешает развитию.

Надо будет еще быстрее развиваться? – Будет целиком государственная.

Можно будет помедленнее развиваться – это всегда лучше. Ибо слишком быстрое развитие рождает свои шлаки, в которых потом задыхается общество. Все зависит от темпов, задач. Но это всегда будет альтернативное развитие.

Теорию альтернативного развития мы назвали "прорывом". Поэтому для нас есть разница: модернизация – и "прорыв". Нация – и Союз народов. Национально-буржуазное государство – и Империум. При этом я еще раз подчеркиваю, что я имею в виду империю без империализма. Империю – как союз народов в поле сильной духовной идеи. И мы заявляем, что в этих альтернативных кодах мы готовы обеспечить гораздо более логичное мощное развитие страны, восстановление ее государственной целостности, движение ее вперед другим путем и к другим ориентирам, и даже экономическое благосостояние в тех мерах, в каких это возможно.

Вот тогда возникает прямой вопрос: вы – государственники, мы – государственники. Вы стоите у власти, вы реализуете свой проект государственной модернизации авторитарного устройства и т.д. Поскольку против вас антигосударственные элементы, мы – с вами. Ничего страшного. Но поскольку вы идете в тупик, мы – против вас.

А отвечать по принципу или – "за", или – "против", "ты с Борькой или без?"… Причем тут вообще Ельцин? Ельцин – это имманентное существование, делящееся на серию взаимоисключающих трансценденций (Шучу!). Тогда надо спрашивать: ты с какой эманацией Ельцина? У него их штук пять!

Вопрос сейчас совершенно не в этом. Вопрос в том, собираемся ли мы модернизировать страну, осуществлять "М-проект". Причем без дураков, начиная с коррекции фундаментальной онтологической формулы! "М-проект" – это шире, чем капитализм. Но это и капитализм. Или мы говорили об альтернативизме, зная, что такое "левое плюс государственность", зная, что такое коммунизм, социализм и "прорывной" путь в XXI столетии? Собираемся ли мы в поле этой левой идеологии строить империю? Или мы хотим национально-буржуазное государство? Собираемся мы соответственно организовывать мобилизационную модель развития? Или мы хотим рынка с большим или меньшим государственным участием?

Я для себя решил твердо. Я – за мобилизационную модель развития, за левый "прорывной" имперский путь в XXI век, за союз народов на соответствующей основе в поле Русской идеи.

Вот в этих ориентирах, как мне кажется, можно начать о чем-то говорить и с теми, кого сегодня можно назвать "буржуазные федераты", и с теми, кого можно назвать "буржуазные конфедераты". И предоставить их – их конфликту. Борис Николаевич Ельцин породил Егора Тимуровича Гайдара. Дальше перед ним стоит дилемма Тараса Бульбы. Но это его проблема. Я Гайдара не порождал, я его не назначал. Почему нужно в этот "спор славян между собой" обязательно вклиниться коммунистическому движению, да еще по простому принципу – кто против Борьки?

Но это совершенно не значит, что нужно бросаться в чьи-то объятия. Тем более, что еще никто не знает, какая из эманаций Ельцина победит в нем. Это личность, так сказать, коллективная или поливалентная. Что тут торопиться? Куда Невзоров бежит? Поперек батьки? Он еще не знает, что будет.

А вот, господин Тэлботт, советник президента Клинтона – знает. Между прочим, я всегда говорил, что не надо раньше времени ругать Клинтона. Не надо этого огульного: "американцы все негодяи". И еще опаснее – выбор идеологически близких республиканцев. Вот сейчас все ясно: кто – за целостность России, кто – против. И бросаться из крайности в крайность не надо. А выбирать меньшее из всех зол. Тэлботт – меньшее зло, чем Бжезинский. И это меньшее зло говорит: "Многие еще не понимают сущности того, что происходит в России. Поэтому опрометчиво делают ставки".

В этом зале нет господина Тэлботта, но, завершая свое выступление, я могу сказать, ответив и ему, в том числе. Я понимаю, что подразумевает Тэлботт под происходящим в России. И кое-что – сверх этого. Понимаю, ибо нахожусь внутри процесса, а не в позе стороннего наблюдателя. И поэтому предлагаю занять именно ту позицию, которую я здесь изложил.

Благодарю за внимание.

15.05.1995 : Сущность и видимость

Сергей Кургинян

ЧАСТЬ 1

Реалии внешнеполитического процесса

Я позволю себе вначале привлечь ваше внимание к тому, что предъявляется обществу в качестве внешнеполитической стратегии страны. На днях очередной вариант подобной стратегии будет обсуждать Козырев. И вновь речь будет идти о желаемом. Но стратегия – сфера реального. Желаемое, желанное, ожидаемое – это из сферы философии, футурологии. Политика – это искусство возможного. И рано или поздно власть предержащим все же придется признать те реалии внешней политики, которые сложились давно и особенно отчетливо "пропечатались" в последние недели и месяцы. Если эти реалии будут игнорировать и теперь, то, как мне кажется, все наши внутриполитические проблемы завяжутся одним, и на этот раз, уже воистину мертвым узлом. И этот тугой и осклизлый узел проблем уже к зиме 1996 года может стать не развязываемым.

Однако вместо приведения в соответствие с мрачной реальностью престарелых и перезрелых внешнеполитических мечтаний о вхождении России в Европу и "первый мир" мы имеем нынешний особый "смешанный" курс, в котором патриотическая риторика причудливо сочетается с капитулянтскими действиями. Этот декларативный курс – сшивается из кусков, настолько противоречивых и разноформатных, что его использование на практике попросту невозможно. Тем самым "курс" и "собственно политика" – не находятся в каком бы то ни было соответствии.

Это очень удобно для наших оппонентов на Западе и Востоке. Это удобно и для тех внутренних сил, которые хотели бы под покровом новых слов вершить старое компрадорское дело. Но это неприемлемо для тех, кто стремится преодолеть регрессивный морок. Для таких сторонников жестких контррегрессивных стратегий нынешний смешанный курс в каком-то смысле еще хуже козыревского лакейства а'ля 1992 г. Тогда единая логика все же была (другое дело – каков был тип и качество этой логики). Сейчас же ее нет вовсе! Сейчас разные внутренние и внешние силы как бы свинчивают российскую политику из нескольких кусков. При этом каждый из таких кусков, отвечая интересам данной силы, является даже не гибким отражением этих интересов, а именно их слепком, так сказать, в масштабе "один к одному". И если один из таких "кусков" начинен на 100% именно данным частным интересом, то другой кусок на 100% "начинен" другим частным интересом, "строго обратным" первому. Что получается в результате? Многоглавая гидра, занятая своего рода "самозаклиниванием".

Отношение наших основных внешнеполитических и геополитических оппонентов к такому самозаклиниванию внешней политики достаточно сложное. Обнуление стратегической воли в борении частных интересов их, конечно, устраивает. А непредсказуемость, рождаемая причудливыми сочетаниями таких интересов – безусловно, пугает. Что касается ставки на чисто внешнее директивное управление, то она себя очевидным образом не оправдывает. В результате в оценках Запада все чаще проскальзывает ностальгия по временам "предсказуемости", все чаще можно услышать сетования, что де мол "за что боролись, на то и напоролись".

Вместе с тем никакой открытости по отношению к России, конечно, нет. Ее и не может быть, ибо они уважают только силу, откликаются только на определенное качество внутренней воли. Коль этого нет, то превалировать в отношении нас будет смесь страха, недоброжелательства, отчуждения, непонимания и неуважения. Однако в этой "смеси" есть свой внутренний смысл, который стоит рассмотреть детальнее.

Хотим мы или нет, но такова реальность, в которой мы живем и работаем. Ее можно и должно оценивать крайне жестко, но ее нельзя игнорировать. В связи с этим важно осознать содержание генерализованной смысловой установки Запада по отношению к российской реальности.

Приведу несколько характерных цитат. Вначале – из выступления одного из видных английских экспертов. Он предлагает свою модель динамики российской внешней политики с 1992 по 1995 гг. "Россия, – говорит он, – ждала, (внимание!) что идеологическая верность обернется для нее принятием в экономике и политике". Что же имеется в виду под "идеологической верностью"? Эксперт делает пояснение. Россия, по его мнению, "считала себя одним из союзников Запада в третьей мировой войне против коммунизма". То есть "красно-сине-белая" Россия в ее самооценке (отражаемой, видимо, Козыревым) как бы видела себя одной из стран(!), воюющих против коммунизма (т.е. против СССР) на стороне "свободного общества". В соответствии с этим видением, как предполагает осведомленный английский эксперт, Россия считала, что, победив коммунизм, (то есть разрушив СССР), она должна войти в число держав-победительниц, которые будут определять контуры всего постсоветского мира или хотя бы контуры "своей" ("СНГ-овой") части его.

Я здесь ничего не интерпретирую. Я просто цитирую специалиста из Оксфорда, который говорит: "Революционная Россия ждала наших грантов за борьбу против коммунизма. Она считала, что, победив СССР и коммунизм, она получит весьма солидную долю в наследстве. Она поверила словам об антитоталитарной революции и считала, что будет, как после Великой мировой войны, входить в коалицию победителей. Мы же считали и считаем, что Россия и СССР – это одно и то же, и что, развалив СССР с нашей помощью, Россия проиграла. А раз так, то к ней надо относиться не как к члену победившей коалиции, а как к "лузэру", проигравшему. В связи с таким различием в оценке распада СССР – возникло принципиальное непонимание между нами и всей той революционной российской волной, которая пришла после августа 1991 года. Эта волна разговаривала с нами вроде бы на понятном нам языке, но на самом деле она имела в виду нечто иное, нежели мы. И чем скорее сине-красно-белые поймут, что, с нашей точки зрения, Россия проиграла, и мы к ней будем относиться только как к проигравшей, тем будет лучше и для них, и для нас. Никаких других принципов отношений выстроено быть не может". ,

Далее говорится: "Мы ожидали со своей стороны, что, приняв крах СССР как свой проигрыш, Россия станет демократической, рыночной, начнет внедрять наш тип жизни и отношений и будет скромно у нас всему учиться. Мы теперь видим, что Россия не демократична, не рыночна и не миролюбива. Всего этого можно было, конечно, ожидать в условиях коллапсирующего постсоветского развития, но наши прогнозисты дали неверные оценки тому, как будут развиваться события".

Обижаясь на своих прогнозистов, Запад одновременно обижается и на Россию. Эта обида принимает, мягко говоря, странные формы. В связи с этим я процитирую другого, на этот раз американского специалиста: "Русская внешняя политика остается реакционной, определяется реакционными группами в аппарате и службами безопасности… Нельзя сказать, что Россия особенно реакционна, но поскольку она особо ответственна, то ее умеренная реакционность превращается в особенную реакционность".

Западные эксперты выделяют несколько этапов в развитии российской политики после августа 1991 года. При этом речь идет не о мнении отдельных экспертных групп, а о постепенно вызревающей позиции большей части экспертного сообщества Запада. То есть о точке зрения, на основе которой принимаются и будут приниматься решения.

Вновь цитирую англичан: "Первые шесть месяцев после 1991 года – шла пассивная кооперация с Западом. Фаза пассивной кооперации была фазой преобладания того типа политики, которую, как мы считали, Россия будет проводить бесконечно долго. Здесь были оптимистические ожидания, связанные с господином Козыревым и вообще с желанием России играть по правилам. Нам казалось, что Россия поняла, что она проиграла, что она, признав проигрыш, будет договариваться о его размерах, что она, взяв деньги, возьмет всерьез вместе с ними помощь, советы, инструкции как себя вести и т.д."

Далее возник, по мнению западных экспертов, (вновь подчеркну – имеющих разные ориентации) кризис этой модели российского поведения – той самой, первой модели постсоветского поведения – модели пассивной кооперации. Этот кризис маркируется серединой 1992 года и длится до конца 1993-го.

Середина 1992 года – вот когда, как они считают, появились первые проблески отказа от пассивной кооперации. Прошло всего лишь 6 месяцев, говорят они, и эти "ужасные русские" уже стали переходить на "скрыто-агрессивные рельсы" и заговорили об активной кооперации.

Первым симптомом перехода ко второй фазе они считают наличие критицизма в двух его разновидностях.

Первый тип критицизма фундаменталистский, согласно которому Козырев и иже с ним – агенты ЦРУ, Моссада и других западных спецслужб, продающие Россию "оптом и в розницу". Это – фундаменталистский критицизм, свойственный, по мнению западных экспертов, Бабурину, Жириновскому, Руцкому и другим. Этот критицизм, по мнению "западников", является только одной из запускающих моделей для вывода русской политики из фазы пассивной кооперации в фазу кооперации активной, а также в последующие модификации этой активно-кооперационной фазы. Главный раздражитель для Запада, содержащийся в потоках фундаменталистской риторики, связан не с теорией заговоров и агентов влияния, а с неопределенностью притязаний. Обращаясь к русским почвенникам, неофундаменталистам, немногие лояльные к России западные эксперты все чаще настаивают на конкретизации фундаменталистских позиций.

Они говорят нашим почвенникам примерно следующее: "Господа, вы рано или поздно должны внятно объяснить нам, что такое русская идея, русская миссия и т.д. Что это – кроме слов? Если у вас особый путь, то в чем особость? Где в этой особости структура ваших реальных интересов? С кем вы намерены кооперироваться ради их достижения? Скажите нам об этом внятно! Тогда кто-то испугается, возмутится, а кто-то и обрадуется! А ведь сейчас за счет невнятицы раздражаются и напрягаются все! Потому что каждый воспринимает эти слова либо как пустоту, либо как агрессию, направленную на уничтожение именно его и никого другого. Вам-то ведь это невыгодно!

Есть разные группы в Европе, есть разные линии европолитики, есть противоречия между "семерочным" Востоком и "семерочным" Западом (Японией и США, например). Если определить концептуальные ориентиры, сказав точно, что есть русский интерес, русская миссия, русский путь, то возникнет пространство для вашей реальной внешнеполитической стратегии. Но когда вместо этого говорят одновременно о миссии и о равноправии всех внешнеполитических азимутов, то ведь все считают, что предполагается агрессия по всем этим азимутам! И каждый напрягается, защищая свой азимут от предполагаемой агрессии, строя против нее союзы и т.п. В результате происходит не расщепление агрессивных сил, собирающихся против России, а их объединение, их консолидация, их слияние в одно, прямо скажем, слишком мощное целое. Вот почему так важно, сохраняя концептуальную приподнятость и стратегическую устремленность, конкретизировать их, заявить приоритеты и интересы, говорить о них на прагматическом (пусть даже очень жестком, но именно прагматическом!) языке, детализируя, что ты конкретно подразумеваешь, декларируя то-то и то-то".

С подобными критическими замечаниями трудно не согласиться. В самом деле, России сегодня как никогда ранее нужен продуктивный синтез концептуализма и прагматики. Он принципиально важен для нас, если мы хотим хоть в какой-то мере расщепить внешний мир на союзников и противников. Но в том-то и дело, что, как будет показано ниже, мы этого не хотим. Под "мы" я здесь имею в виду прежде всего ответственную оппозицию, которая в состоянии проводить международную политику на официальном уровне.

В самом деле, у нас есть Дума, у нас есть какие-то оппозиционные группы в Совете Федерации, то есть силы, официализованные и в силу этого способные вести статусный международный диалог. Если бы они хотели проводить международную политику ответственно, то можно было бы попробовать хоть что-то в совокупном "нечто", называемом "Западом", привлечь на свою сторону, задействовав грамотно существующие системы реальных противоречий. Но происходит обратное! Почему? Об этом будет сказано ниже. Здесь же лишь отметим, что вопрос о русской миссии, о русской идее – это вопрос не праздный, "не философский" (или, точнее, не только философский), не идеологический (точнее – не только идеологический). Проекция этих концептов на плоскость внешней политики подразумевает возможность с их помощью заявить долговременные приоритеты и через это строить союзы. Если этого нет, то русская миссия, русская идея – это лишь инструменты для сотворения абстрактного патриотического перформанса, и не более.