Текст книги "Содержательное единство 1994-2000"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 60 страниц)

27.11.1997 : Агенты и политика

Сергей Кургинян

Доклад опубликован в журнале "Россия XXI". 1998. #1-2

Предисловие, или о правилах «птичьего языка»

В любой сегодняшней публикации, особенно в публикации на тему о спецаспекте в политике, всегда есть два уровня. Уровень общественно значимый и уровень разговора между заинтересованными группами, уровень переговоров на полуэзотерическом, птичьем языке, понятном для посвященных. В принципе это, конечно же, неверно. Говорить в печати нужно только о том, что интересно читателю. Причем не какому-то там "особо подключенному к теме", а именно читателю вообще, гражданину страны, чей образовательный уровень и тип интересов адекватно соотносится с печатным органом, в котором выходит данная публикация.

Однако эта высокая классическая норма политической публицистики давно разрушена. Взаимными ультиматумами "на птичьем языке" заполнены не только печатные полосы с малыми тиражами, но и телеэфир. Пример -_ передача об авторе этого очерка в "Итогах", где почти 30 минут мусолилась какая-то безымянная и неумная аналитическая записка, каким-то особенно бесстыдным и безосновательным образом приписанная мне по схеме, сходной с той, которую бандитские беспредельщики используют для немотивированных "наездов". Несколько человек таким странным образом обсуждали через телеэкран (при недоуменном присутствии многомиллионной аудитории) проблему наших (весьма ответственных и масштабных и никакого отношения к липовой "записке" не имеющих!) рефлексий на цели ряда крупных и непрозрачных пропагандистских кампаний.

Тогда в ответ на недопустимый "теленаезд" мы задействовали всерьез свои информационные банки. Пафос моей "разнузданной" пресс-конференции обозначал: "В стеклянном доме не бросаются друг в друга камнями… А если бросаются, то в обе стороны, и так, чтобы дом разлетелся вдребезги". Это сильное средство дало незамедлительный эффект. Но лично для меня его использование было связано с глубоким психологическим дискомфортом. Даже "удачная" игра на подобной территории вызывает глубокое омерзение и ключевой вопрос: "зачем?"

В последний раз этот вопрос возник у меня, когда после интервью в журнале "Люди", данного по настоянию редакции журнала и проведенного с позиций предельной комплиментарности, в том же журнале возник нелепый и хамский коллаж из "откликов трудящихся", в числе коих особо отличился Г.Х.Попов.

Само по себе это микроскопическое событие не требовало от меня никаких реакций. Но я не мог не зафиксировать: интервью мое в "Людях" растревожило крупное, и не только московское, осиное гнездо. Не поговорить хоть чуточку с этим гнездом, объяснив ему на дружеском "птичьем языке", как внимательно мы за ним наблюдаем, было бы ошибочно по самым разным причинам. Поэтому прошу прощения у читателей за то, что в серьезный текст, посвященный крупным проблемам, будет вкраплена (имеющая, кстати сказать, самое прямое отношение к затрагиваемой теме) "эзотерика" межгруппового и межкорпоративного диалога.

Эта "эзотерика" в нашем сегодня – живой, не сданный в архив вопрос. Вопрос, центр тяжести которого всегда находился и будет находиться в сфере реальных и вовсе не всегда афишируемых дел, а не в сфере публичных рефлексий. Вот почему в его рассмотрении допустим и даже необходим (в силу совокупности указанных выше обстоятельств) пунктирный подход. Подход, в котором четко соблюдается принцип необходимого и достаточного минимума. Этот же принцип (но уже на языке, далеком от научной схоластики) прекрасно сформулировал когда-то Галич:

А мне говорят – ты что, говорят,

ОРЕШЬ, КАК ПАСТУХ НА ВЫПАСЕ!

Здесь четко обозначен очень важный вкусовой аспект. Орать (то есть публично все договаривать и обмусоливать) на темы, которые не предполагают этого публичного ора с его судорожной бескрайней откровенностью, может только "пастух на выпасе", то есть человек, который определенные темы не раскрывает, а компрометирует. Глубокомысленно молчать по этому поводу может любой концептуальный "жрец", то есть упивающийся своей допущенностью к особым проблемам манипулятор средней руки. Кроме того, это молчание превращает концептуально-проектное сообщество в семейство обезумевших тараканов. Ибо любая непроницаемая закрытость превращается в гибель закрываемой проблематики. Что же тогда остается? Очень узкая полоса этичных и жанрово допустимых высказываний, в рамках которых надо сформулировать не слишком простую и далеко не общедоступную мысль. То есть "пройти по лезвию бритвы", да еще не умножая сущностей. И это притом, что сущности подобного рода страстно тяготеют к саморазмножению. Попытаюсь.

Логика моих действий основана на том, что в России есть общество, есть элита и есть правила, которые худо-бедно, но все-таки соблюдаются. Кому-то это утверждение покажется чересчур самоочевидным. А кому-то весьма и весьма проблематичным. Сам я, по пониманию ситуации в стране, резко ближе к тем, кто в данном вопросе находится на позициях крайнего скептицизма.

Разница между мною и крайними скептиками в том, что я, во-первых, считаю: если нет правил, нет общества, нет элиты, то все равно нужно ставить и обсуждать проблемы так, как будто все это есть. И тогда это появится. И во-вторых, я считаю, что подход по принципу "Есть у нас общество? Есть элита? Есть правила? Да или нет?" является избыточно загрубленным и не отвечает сложности сегодняшней реальности.

Все это есть. И одновременно – этого нет. Данное утверждение ничего общего со знаменитым псевдодиалектическим "мухляжем" не имеет. Скорее речь идет о парадоксальности, с помощью которой структура хаоса описывается лучше, чем классическими "да – нет". Поэтому, заостряя проблему, могу сказать, что "все это есть потому, что этого нет", и "всего это нет потому, что все наличествует даже в избытке".

И подобно тому, как в отдельных (особо извращенных и – как это поименовано в философии – ПРЕВРАЩЕННЫХ) случаях государство вместо того, чтобы выполнять нормальную функцию и защищать своих граждан, начинает этих граждан истреблять (крайний пример – Пол Пот), так и в нашем случае правила вместо того, чтобы регулировать жизнь элиты, терроризируют ее, разрушают, истребляют. То есть правила у нас на глазах приобретают хищно-самодостаточный статус, начинают склеиваться и объединяться в кланы, мутировать, саморазмножаться. Чего стоит, например, "война" Лебедя со всеми, Коржакова с Березовским и Чубайсом (Ельциным, Дьяченко и пр.), Березовского с Чубайсом и т.п. Это что? "Революция пожирает своих детей"? Ой ли? Это Форма пожирает Содержание. Это Зеркало съедает то, что в нем отражено. Так ведет себя Жизнь, когда на нее уже ложится Тень самого Зазеркалья, но лишь Тень! Зазеркалье еще будет приходить само, сожрав перед этим собственную Тень для удобства.

Всмотритесь внимательнее в картины того же Сальвадора Дали. Там изображен не бред, не произвольная сюрреальность, а ПРЕВРАЩЕННЫЕ ФОРМЫ РЕАЛЬНОСТИ. С агентурным, между прочим, наполнением! Чего стоит хотя бы знаменитая "Венера Милосская с ящиками".

Отличие того Зазеркалья, которое я предчувствую и описываю, от имевшей место с 1991 по 1997 год Постперестройки (тоже мною описанной) заключается в следующем. Постперестройка была предощущением и вожделением новых правил. Она была также и мучительной попыткой эти правила выстроить именно как некое соответствие несовершенных форм несовершенному же содержанию. Зазеркалье никаких нормальных соответствий формы и содержания не предполагает. А предполагает царство ПРЕВРАЩЕННЫХ ФОРМ, является этим царством ПРЕВРАЩЕННЫХ ФОРМ и в качестве такового должно быть изучено и описано (теми способами, которые позволяют построить адекватное описание, то есть способами заведомо неклассическими).

Итак, у нас есть правила! Их не просто много, их до фига! Но они "работают" по логике известного анекдота ("интеллигентов до фига – автобусов мало"). Она же – логика превращенных форм. Она же – логика Зазеркалья. В этой логике правила становятся Хищной Превращенной Формой. А эта Хищная Превращенная Форма не опекает свое Содержание, а, как и полагается хищнику, воюет с этим содержанием, истребляет его, пожирает. Мало того, Хищные Превращенные Формы начинают объединяться в стаи и воевать друг с другом. И вновь: Содержание – пища или жертва этой войны (ярчайший пример – Чечня).

Вы скажете, что я усложняю, что на самом деле это просто абсурд, распущенность обнаглевших дегенератов. Вы начнете приводить примеры и в каждой частности окажетесь правы, а в целом попадете впросак. Вы ведь не будете называть царством абсурда "Алису в Зазеркалье"? Не назовете абсурдом любой мир любых иных Логик (а их ведь, как показали математики и художники, "чертова прорва"). Поэтому предуготовьтесь к Зазеркалью, мобилизуйте волю и рефлексию для его исчерпания и не обнадеживайте, не убаюкивайте себя ссылками на абсурд!

Если кто-то скажет мне, что, описывая таким образом нашу реальность, я тем самым констатирую, что в России уже состоялся мир свирепого постмодерна и тотальной дегуманизации, то я (в духе "птичьего" межкорпоративного диалога, а также в духе "постмодер-новой полемики") отвечу, что подобный мир не может ни "со", ни "стоять", ни "ся", а значит, и со-стоять-ся не может. Поскольку нет интегратора "со", чтобы "со-стояться", нет индивидуализирующего "ся", чтобы "состоять-ся" и… Главное, стоять все это не может! Даже без "со-" и "-ся" (а также сидеть, лежать, идти, ползти и т.д.). А уж двигаться – так и вовсе категорически не желает! Ну, ни в жисть!..

А с этой оговоркой постмодернизм как "безукладная укладность" в России уже почти состоялся. Смеяться над этим (как и над любым горем) очень нехорошо, даже, я бы сказал, "просто скверно".

Остается только работать. Для этого как раз самое время. Вот я и работаю. Со многими субстанциями, разумеется. Но в основном, конечно же, с субстанцией ПРАВИЛ. В России, в плане правил, "бардачный консерватизм и консервативный бардак", то есть некая зловещая пародия на давно обещанную "консервативную революцию". Вот почему так важно адекватно соединять превращенные правила с превращенной же (но неотсутствующей!) действительностью.

Тысячелетний опыт проживания разных частей человечества в смраде полного исчерпания (и, что важнее всего, опыт "исчерпания исчерпания") говорит о том, что в этих условиях эффективно только использование так называемого "метода интеллектуальных итераций", или "полемических кругов". Как только такой метод начинает нужным образом применяться, постмодернистский партнер сразу оказывается вынужденным "постмодернизировать свой постмодернизм", то есть делать (в любом случае и при задействовании любых технологий) примерно то, что делал знаменитый фотограф из фильма Антониони "Блоу ап". И – я подчеркиваю – он ЭТО начинает делать при любом варианте своего поведения.

Будет он уходить от ответа с помощью визга, юродствований, как Гаврила Харитонович, или с помощью непроницаемого молчания – он "У-ХОДИТ", то есть "ходит", "двигается", то есть делает именно то, чего, как мы уже констатировали, категорически делать не хочет! И понятно, почему не хочет! Ибо двигающийся с каждым своим движением обнаруживает свое наличие и через это все более ВХОДИТ В СФЕРУ ПРОЯВЛЕНИЙ. И более того – "итеративно" эту свою проявленность начинает наращивать.

Тем самым "упивавшийся непроявленностью" становится просто куклой в чужом "проявителе", то есть НАГЛЯДНЫМ ПОСОБИЕМ на тему о враждебности Превращенной Формы своему Содержанию.

НАГЛЯДНОСТЬ этого пособия, рельефность этого сверхманекена – вот единственный инструмент нашей рефлексивной революции, манифестирующий всю глубину и напряженность отличий этой революции и от консервативного бардака, и от бардачной консервативности. Подобный тип "акции" можно еще назвать "усмирением взбесившихся правил".

То, что упивалось непроявлением, должно теперь убить или себя, или непроявление, стать не "ВСЕМ", как оно хотело, а либо "ничем", либо "ЧЕМ-ТО". Либо "де" без "композиции", либо "композицией" без всякого "де".

Я очень не люблю отрывать философские рефлексии надолго от политической конкретики. И потому предлагаю в качестве иллюстрации этот политический очерк.

Пусть мое интервью в "Людях" станет "итерацией эн минус один", а описанный мною коллаж, заполненный истерическим визгом, – "проявлением эн" в соответствующем проявителе. А данный очерк – реакцией на "проявленность эн"", то есть "итерацией эн плюс один".

Чем это кончилось у Антониони, я надеюсь, все помнят. "Дама Непроявления" обозначилась-таки. Как силуэт трупа на итеративно проявляемой фотографии.

Стыдясь своей амбициозности, поведаю притомившемуся читателю, что лично я (о, ужас!) претендую даже на большее, чем Антониони. И после этого начну возню с конкретным увеличением и проявлением.

О существе дела

Что же было мною сказано в интервью "Людям" и что я сейчас собираюсь доопределять и развертывать? В общем виде сказано было следующее.

1. Глубокое реформирование общественных отношений в СССР к 1985 году было объективной необходимостью.

2. Это реформирование могло идти в разном направлении, иметь, как сейчас говорят, разный концептуально-проектный вектор. "Горбачевский вектор" не был безальтернативным.

3. И "горбачевский вектор", грамотно сопряженный с определенными организационными и политическими технологиями, вовсе не обязательно должен был обернуться тем, чем он обернулся, – разрушением страны и теперь уже почти непреодолимым социальным коллапсом.

4. Изогнуть горбачевскую траекторию в подобную сторону можно было только вопиющим образом извратив на уровне идеологий, политических технологий, организационных моделей все то, что диктовал сам этот горбачевский "КПВ" (концептуально-проектный вектор).

5. Сводить подобный изгиб к субъективному фактору – фактору роли личности самого Горбачева (по одним версиям – агента злых мировых сил, по другим – беспомощного и никчемного человека, по третьим – и агента, и бездари одновременно) – я считаю недопустимым.

"Бездарный и никчемный человек" раз за разом переигрывал элиту КПСС, КГБ и все остальные ведомства и корпорации, которые незадолго до этого чохом отстранили зарвавшегося Хрущева (личность неслабую) и не чурались весьма решительных и абсолютно неправовых действий по отношению ко многим из тех, кто, оказавшись как минимум у порога верховной власти, становился возмутителем спокойствия "сильных мира сего" внутри советской элиты.

Что же касается "агента мировых злых сил", то тут у элиты, привыкшей к тотальной слежке и логике директивного "сходняка", была такая свобода действий, которую осознает любой хоть отдаленно причастный к той Системе политик и аналитик. И эта свобода исключает допущение к власти чьего-либо агента, кроме как агента самой элиты. Если же вся элита оказалась чьим-то агентом и потому допустила к власти Горбачева, то речь идет о таких сложных спецполитических материях, которые обладают собственной уязвимостью.

Например – войну тоже агенты выиграли? Или – имея всю элиту своим Агентом, зачем разрушать так называемые "тоталитарные" формы связи элиты и общества? Удобнее ведь тогда и общество иметь Агентом Агента! А если на это мне скажут, что "тоталитарные" формы не разрушали, а ПРЕВРАЩАЛИ, то подобная констатация не имеет никакого смысла в отрыве от описания ТЕХНОЛОГИЙ ПОДОБНОГО ПРЕВРАЩЕНИЯ. Чем я и намерен заняться в данном аналитическом очерке.

Сказанное вовсе не означает попытки оправдать Горбачева. Просто не надо превращать все общество в идиотов. И надо понимать, что попытка подобной "всеидиотизации" получит отпор со стороны тех, кто профессией и моралью призван отстаивать возможность независимых и глубоких общественных суждений в обществе, оказавшемся у края небытия.

6. Таким образом, все произошедшее могло приобрести нынешние качества лишь в результате борьбы нескольких сил, имевших разные КПВ. При этом можно выделить следующие классы КПВ.

КПВ-1. Чистый горбачевский либерально-советский проект.

Сразу же хочу подчеркнуть, что либерально-советский горбачевизм, реформаторство советского государства и советских общественных отношений не обусловлены на сто процентов сложной и многомерно вписанной в международный контекст личностью самого Горбачева. Те, кто в 1991 году запирал Горбачева в Форосе, были полностью заданы именно проектом КПВ-1. Ни Янаев, ни Крючков, ни Павлов, ни Шенин, ни Бакланов не были реставраторами в чистом виде. Как не были сознательно и зловредно мотивированы разрушительством сотни фигур, обеспечивавших КПВ-1 и твердо верящих, что при этом сохранится страна, улучшится общественный климат.

В рамках того же КПВ-1 находился, например, "советский либеральный империализм" Юрия Прокофьева и всей советско-либеральной московской партийной группы. С радостью поддерживая и даже отчасти впитывая наши идеи, связанные с альтернативными (не либеральными и не консервативными, а именно глобально альтернативными) вариантами развития страны, считая эти идеи очень важным вкладом в интеллектуальный климат, московская либерально-государственническая партийная группа, убежден, никогда не воспринимала всерьез ни развиваемый нами "постиндустри-альный социализм", ни "красные" смысловые развороты с подробной разработкой сферы идеального и нетрадиционалистскими альтернативами Большому модернизационному проекту (так называемая "теория прорыва"). Никакой индоктринации в подобное в данной группе не было.

Прокофьев мог с тактичным чувством симпатии (по-человечески очень искренним, надежным и выраженным в практической поддержке) относиться к нашим рассуждениям о постиндустриализме и постистории. Но он не имел и не мог иметь никаких глубоких ЖИЗНЕННЫХ СОПРЯЖЕНИЙ с нашей постиндустриальной заумью.

Шенин мог откликаться на наши интеллектуальные и политические проекты с сибирской увлеченностью, помноженной на ту искреннюю обеспокоенность положением дел, которая бывает свойственна только настоящему государственнику. Но элитарные арабески "красных орденских начинаний", "теология революции" и новый левый проект были для него не существом дела, не частью собственной экзистенции, а впечатляющими знаками неисчерпанности и "немерзостности" того советского начала, которое по-настоящему грело его душу и об исчерпанности и мерзостности которого денно и нощно орали с якобы курируемых его партией телеэкранов и газетных полос.

Крючков очень многое понимал, артикулировал, чувствовал. Но, лишь познакомившись с ним по-настоящему прочно после его выхода из тюрьмы и по достоинству оценив глубокую человеческую порядочность, вкус, чувство меры и массу других качеств этого ряда (которые вообще всегда не могут не вызывать глубокого уважения, но в случае человека, долго занимавшегося такой профессией, на таком уровне и в таком "интерьере", вызывают даже ошеломление), я понял, что это настоящий и стопроцентный советский либерал. Либерал в лучшем и действительном понимании слова, то есть человек, для которого ничтожное по нынешним меркам пролитие крови на улицах Москвы было действительно недопустимо и нравственно, и политически. Человек, исповедующий умеренность. Носитель той самой либерально-советской проектной ментальности, которая двигала вперед именно КПВ-1, очищенный от собственно горбачевских двусмысленностей.

Диктатура постиндустриальных групп? Меритократическая элитарность, заменяющая собой элитарность классических частнособственнических отношений? Мобилизационный проект и ротация элит? Орденская преемственность власти? Да, все это интересно, познавательно, в чем-то понятно, а в чем-то может быть понято. Но это чуждо политическому и социальному опыту. Это оценивается и осмысливается другой частью человеческого "я", той частью, которая не соотносится с нарабатываемыми десятилетиями рефлексами и установками политического поведения, критериями допустимости и недопустимости тех или иных вещей с позиций высокой политической практики.

Кому-то, может быть, покажется странным, но по отношению ко всем вышеназванным политическим проектам, утопиям и технологиям указанная мною группа была избыточно гуманистична, либеральна, демократична, в самом хорошем смысле этого слова – умеренна. Ужас распада государства мог подвигнуть эту группу на ГКЧП. Но для того, чтобы выигрывать авантюры типа ГКЧП, нужно срастись самому с авантюрой всей своей сущностью, всем своим политическим нутром. А в сущности и нутре указанных мною людей было все, кроме авантюры.

Глубинные пласты их сознания и личностного опыта отторгали авантюризм, чурались его нравственно и ментально. Он был экзистенциально мерзок этим людям – этот дух действительной чрезвычайщины. Чужд им был и дух той жесткой политической и идейной новизны, который мы несли с собой. Еще раз подчеркну – он мог быть интересен и манок, этот дух. Но это никак не соотносилось с ядром действительного политического поведения этих людей, с той нутряной сферой их "я", где только и рождается экстремальная политическая практика.

В результате антиавантюристы оказались авантюристами поневоле. А авантюризм поневоле стал могилой для вымученного, с безумным трудом и вопреки своей органике вырванного из себя этими порядочными людьми ГКЧПистского начинания.

Именно это я и назвал ограниченностью, сращенностью с либерально-советской проектностью и либерально-советской ментальностью, чуждой духу жесткой альтернативистской новизны, который мы пытались навязать защитникам очищенного от двусмысленности КПВ-1.

Между тем трудно даже себе представить, как этот либерально-советский проект мог реализовать себя в реальной больной империи, не нарвавшись на все те подводные рифы, которые погубили горбачевизм. Дело в том, что КПСС, будучи стержнем советской империи, просто не могла уйти от духа глобальной альтернативы, выражающегося в формулировке: "Мы несем миру нечто совсем иное, чем американцы и им подобные".

Как только в этой формулировке исчезал волевой металл, действительная убежденность, КПСС рушилась, а вместе с ней рушилась и империя. Пресловутый советский народ не был единым целым, не был культурно-исторической самостью. Он был совокупностью трудно состыкуемых друг с другом исторических личностей, объединенных общим смысловым небом "великой альтернативности". Как только рушилась альтернативность, как только возникал тезис о вхождении в мировую цивилизацию в качестве таких же, как все другие, эти исторические личности, столь непохожие друг на друга, начинали падать со смыслового неба на грешную землю заурядного и очень неглубокого национализма.

Что мог поделать с этим советский реформистский либерализм? Апеллировать к опыту сытой объединяющейся Европы? Но ведь народы от Дальнего Востока до Бреста были столь разными, что каждому из них легче было входить в другие макрообразования на свой страх и риск. И почему им надо было входить именно в Европу и объединяться именно на ее манер друг с другом? Рядом были другие, азиатские, сущности, успешно набирающие вес и мировое влияние, и для кого-то эти сущности были гораздо более родственными. И гораздо более соблазнительными были все возможности, связанные с иными типами построения некоего нового "мы". Типами построения, чуть ли не антагонистическими европейскому.

"Общесоветский" модернизационизм имел шансы, только подавая себя не как цель, а как средство, заявляемое сверхдержавой ради своего подтягивания к мировым стандартам. То есть он должен был хотя бы притвориться, причем убедительно, неким альтернативизмом в модернизационной обертке в духе Петра Первого (взять у Европы ее технику и повернуться к ней задницей). Он неминуемо тем самым должен был нести в себе дух диктатуры, железного подавления всех попыток уклониться от массированной унифицирующей вестернизации, подаваемой как средство решения альтернативных задач.

Так еще можно было попытаться что-то сделать на пути КПВ-1. Возможно, нечто подобное замышлял столь закрытый советский политик, как Юрий Андропов. Но пытаться развертывать этот, во многом и без того слишком противоречивый, проект, уничтожив единое партийное начало вместо того, чтобы жестоко реформировать его (ссылки на Китай стали столь банальными, что их, право, не хочется даже воспроизводить!), пытаться делать это, отдавая суверенитет республикам вместо того, чтобы этот суверенитет изъять полностью и окончательно, пытаться делать это, развивая политический плюрализм, означало идти прямой дорогой к самоубийству.

Между тем страх оказаться отброшенными в очередной застой и очутиться под колесами этого застоя диктовал советским руководителям все эти отклонения от узкого коридора и без того проблематичных возможностей. И "помогали" в этом отклонении не только "злые силы" с Запада, стремящиеся, естественно, добить геополитического конкурента, но и носители иных форм проектности. "Помогали" кто чем мог и как мог. И для того, чтобы понять, кто, как и почему помогал, нужно рассмотреть другие концептуально-проектные самости.

КПВ-2. Альтернативность.

Узкие группы интеллектуалов (мы в том числе), видящие, что КПВ-1 (не имея и без того крупных шансов на реализацию) трансформируется самым губительным для него, его носителей и страны образом, пытались, с одной стороны, вернуть либеральный советский проект в коридор реальных возможностей, а с другой, – напомнить обществу о его действительной самости – духе большой имперской альтернативы. Ни о какой реставрации при этом не могло быть и речи. Речь могла идти об опоре правящих групп на другие сегменты интеллигентского сословия и народных масс, в меньшей степени омещаненные, в большей степени пропитанные духом собственного прошлого, и либо лучше помнящие суть тех вещей, которые создали советский альтернативизм, либо совсем уж напряженно устремленные в будущее, мир информации и космических "штурмов". Включить данные малые сегменты в общую работу могла только энергия властного центра. Но эта энергия была глубоко чужда, повторю еще раз, и тем совсем уж радикальным политическим технологиям, с помощью которых можно было развернуть КПВ-2, и даже тем радикально-умеренным способам, с помощью которых можно было вернуть в разумное русло КПВ-1.

Однако наши усилия на этом пути прививок КПВ-2 и коррекций КПВ-1 были предприняты. И то, что эти усилия сразу же были выданы за реставрационность, реакцию, говорит о бешеной конкуренции, которая уже на этом этапе существовала между правящей партией (чью роль объективно защищал и КПВ-2, и предлагаемые способы восстановления либеральной проектности) и теми рвущимися к власти сущностями, которые давно составляли конкуренцию партии, давно подкапывались под партию и вовсе не хотели, чтобы в решающий момент усилия многих лет были сведены на нет какими-то жестко либеральными или, еще того хуже, альтернативистскими "заморочками".

И здесь мы вновь выходим на тему "агенты и политика", ибо стремившаяся обрушить партию сущность была не чем иным, как конгломератом, образованным различными группами элиты отечественных спецслужб. Именно этот конгломерат стремился прорваться к власти под флагом того КПВ-3, который я опишу ниже. Ожидая ударов от реставраторов или "злых мировых сил", люди КПВ-1 даже не подозревали, в какой мере сошлись в один катастрофический фокус ненависти к ним и их начинанию несколько мощных групп, связывающих себя с несколькими концептуально-проектными векторами.

Выходя за рамки временного интервала, который я сам себе задал, говоря о демократах первой волны, укажу на то, что сходные коллизии разыгрывались вокруг Столыпина, в связи с кончиной правящего дома Романовых и во многих других сюжетах российской истории. И всегда вертикальная стержнеобразующая структура, будь то КПСС или Имперская канцелярия, одинаково атаковалась некими трудно идентифицируемыми элитно-спецслужбистскими конгломератами, объединяющими модернизационистов, ультраправых и широкие массивы разнообразных агентур.

КПВ-3. Реставрационный проект в двух его разновидностях.

Разновидность первая (КПВ-3/1) – связывание рук Горбачеву и недопущение развертывания его проекта (часто ассоциируют с именем Лигачева). Эту разновидность можно назвать "реставрация через торможение".

Разновидность вторая (КПВ-3/2) – трансформация либерального горбачевского проекта, доведение его до абсурда и выморочности, и через его срыв возврат к реставрации на более прочных основаниях ("реставрация через срыв").

КПВ-4. Проект "модернизация через распад СССР" (иногда еще называемый "русский проект"). Его логика такова. Небуржуазный путь развития оказался тупиковым. Буржуазный модернизационный вариант невозможен в полиэтнической империи с мощными кланами на Юго-Западе и Юго-Востоке. Нужно разрушить страну, выделить в ней "остров" с преобладанием русского населения, создать мощные русские миграционные потоки с сопредельных частей разрушенного СССР, накалить за счет этого русскую тему, дискредитировать провалившую либеральные реформы горбачевскую и постгорбачевскую интеллигенцию и буржуазию, создать на волне растущего национализма мощную национальную буржуазию, укрепить Российскую Федерацию (бывшую РСФСР) как русскую часть будущей империи с русским ядром, приходящей на смену "красной интернационалистической империи".

То, что о подобном проекте говорили либо почти бесстатусные публицисты, либо околостатусные философы вовсе не означает, что сообщество держателей подобного проекта было слабым и маломощным. И участникам истерических коллажей я бы порекомендовал вспомнить, когда, в какой компании, в каких элитных специнститутах в стране и за рубежом кто из них делал какие именно хорошо застенографированные доклады, например, на тему об управляемой революции в России по модели Великой Французской революции (жиронда, якобинцы, термидор, бонапартизм, квазиреставрация, новая революция). И кто кого планировал на главные роли в каждой из этих фаз.

Неплохо было бы вспомнить и разговоры о переходе из изнуряющей сверхдержавности в статус одного из центров мировых сил или даже в статус региональной сверхдержавы с прочными позициями в системе глобального управления.

Внутри проекта КПВ-4 (базового проекта, реального, крупного конкурента горбачевской перестройки, фактически основного проекта Ельцина) тоже существовал ряд модификаций. При этом, в отличие от модификаций в рамках других проектов, эти модификации не столько противоречили друг другу, сколько существовали в (иногда далеко не простой и не очевидной!) взаимосвязи. Пользуясь философским языком, можно сказать, что субстанция данной проектности обладала способностью менять субъектные формы, а сам проект мимикрировал, как бы перетекая из одной своей "внутриви-довой разновидности" в другую. Главные разновидности, конечно же, необходимо указать.