Текст книги "Книга Беглецов (СИ)"

Автор книги: Сергей Бессараб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Глядя ему в спину, Геруд шумно вытер окровавленный нос рукавом и поднялся на ноги. Кочерга валялась неподалёку: он подобрал её, тихо вздохнул – и ринулся вдогонку, занеся железку для смертельного удара.

Как чёрный почуял его? Он даже не обернулся, лишь как-то вдруг отпрянул в сторону, и встретил Геруда ударом локтя под дых. Толстяка согнуло пополам и повело на бегу в сторону, он сделал ещё пару шагов – и вдруг навис над самым краем крыши.

Налетевший порыв ветра с дождём предательски толкнул в спину. Геруд судорожно замахал руками… И со страшным воплем полетел вниз.

Глава 7

Дождь пришёл из-за гор и обрушился на Анкервилл, задернул город серой пеленой мглы. Из-за особенностей климата – вечный холод на севере, вечный зной на юге, к чему стоило прибавить перепады давления на границе с Запредельем, ибо барьер не препятствовал воздушным массам – над Империей постоянно бушевали циклоны. Дожди и грозы случались очень часто, а северные ветра были свирепы. Если бы не множество горных хребтов, что преграждали путь ветру – пригодные для жизни и хозяйства регионы давно погибли бы от пылевых бурь.

Дождь плясал по улицам и крышам, хлестал вздувшуюся гладь реки, что несла волны вровень с лодочными причалами. Вода бурлила в водостоках, грязными ручьями неслась по улицам и исчезала в решётках сточных люков. Ливень разогнал людей с улиц, и окна домов затеплились светом в дождливой мгле.

Но были и те, чьим делам дождь не был помехой. Зажглись лампы на вывесках клубов и забегаловок, маня запоздалых и промокших мотыльков-прохожих. Яркими фонарями сиял «Огненный Туз», лучший в городе карточный клуб, с фасадом в помпезном стиле старого Королевства и окошками в форме всех четырёх карточных мастей – стрел, зубцов, витков и камней (обозначавших, понятно, детали часов – стрелки, шестерни, пружины и часовые камни). У подъезда парковались хоромобили, прилично одетые господа в холле передавали пальто слугам и проходили дальше, в прокуренный уют алой бархатной обивки и зелёного сукна столов. Кто-то вежливо удивился тому, что не пришёл управитель Геруд, другой отпустил шутку – и остальные залились смехом.

Не все стремились на свет. Одинокие фигуры торопливо шагали мимо освещённых крылечек и витрин, и сворачивали в переулки. Здесь в глухих тупиках и подвальчиках обосновались заведения, что предлагали сомнительные, а то и вовсе запретные удовольствия. Из приоткрытых дверей слышались музыка и пьяный смех, тянуло сладким дурманным дымком. В подворотнях звучал шёпот, блестели монеты и переходили из рук в руки свёртки и кульки. Здесь, как мокрицы под камнем, копошился «ночной рынок».

Изо всех районов Тёмной и Светлой сторон, задворками и подворотнями, рисковые одиночки стекались в северные трущобные кварталы, в лабиринт немощёных, раскисших улиц и нависавших домов со слепыми окнами. Сегодня устраивалось кровавое развлечение – бои на ножах! Старый двор-колодец был превращён в арену: публика толпилась у окон и проломов в стенах, вопила и выкрикивала имена чемпионов. Особый ажиотаж создавала фигура в «элитной ложе» на балконе, чёрный силуэт в плаще и стальной маске меж телохранителей – магистр, один из анонимных чиновников Магистрата. А внизу, на освещённой прожекторами арене, двое бойцов – жилистый чернокожий солари с Южных островов и мертвенно-белый морлок с вязью татуировок на голом торсе – с ненавистью разглядывали друг друга, и сжимали в руках ножи. Вот прозвенел гонг, и бойцы с яростным криком бросились вперёд…

* * *

Дождь поутих к пяти часам, в самое сонное время меж отдыхом и сменой, когда погасли вывески. Блестящие, прохладные улицы были чисты и пусты – дождь умыл город, смыл кровь и грех с трущобных мостовых.

На перекладинах «вестовышки» пристроились нахохлившиеся голуби. Когда рупоры взревели сигнал побудки, они заполошно вспорхнули в серое небо…

Коула разбудил сигнал – впервые за много лет. Он разлепил глаза, и поначалу не понял, отчего над ним нет привычного потолка кухни, и почему не гудит пламя плиты и не тянет вкусными запахами… Потом, будто кадры в волшебном фонаре, промелькнули события вчерашнего дня. Бусины металла, кружащиеся над ладонью хрониста. Взбешенное лицо Геруда. Золотое сияние… И, в последнюю очередь, пришло осознание того, что он теперь наверняка безработный.

«Инспектор обещал…». Ах, Рин, святая простота! Инспектор уйдёт, а Геруд – останется: и найдёт сто один способ выжить с завода дерзкого мальчишку. И глупо думать, что ради защиты Коула высокое начальство сместит толстого негодяя.

– Прослушайте регулярные новости… – прогремел голос с улицы, и Коул обречённо зажмурился. Ему казалось, что даже в новостях должны объявить о его позоре. Но, разумеется, ничего подобного.

– …Из Утренней провинции сообщают о крахе фармацевтической компании «Биргман и Коф». Напомним, что компания стала жертвой скандала, вызванного слухами о браке целой партии сердечных препаратов из-за заражения плантаций наперстянки – сырья для производства лекарства – «мучнистой сыпью», что поразила поля Восточной провинции…

Долго предаваться скорби Коулу не позволило тянущее чувство внизу живота: мочевой пузырь напоминал о себе. Мальчишка откинул покрывало, сел на кровати и задел ногой что-то, металлически брякнувшее. Оказалось – старый ночной горшок с цветочками. У Коула щёки вспыхнули от стыда: где только мама это раскопала? Думает, он совсем сопляк? Так что он решительно встал (даже почти не шатнувшись) и осторожно, по стеночке, спустился вниз.

И только выйдя из санузла, Коул сообразил, что в квартире как-то тихо.

– Мама?

Никто не ответил. Кухня выглядела пустой и странно покинутой. Холодная плита, не накрытый стол. А ещё беспорядок: в раковине немытая посуда, на столе пустые кружки – мама с Гаем вчера вроде бы чай пили… И оставили всё так? Но мама с её любовью к чистоте никогда бы не оставила посуду непомытой!

– Мам? – растерянно повторил Коул. Ему вдруг показалось, что пока он спал, случилось что-то очень важное, и очень плохое.

На кровати он заметил смятые лоскуты ткани и разноцветные катушки ниток – мамино рукоделье, она зарабатывала шитьём. Коул осторожно обошёл стол… И в пятку его впилась оброненная на пол игла. Коул взвыл, запрыгал на одной ноге, налетел на стул, и свалился вместе с ним.

Хлопнула входная дверь.

– Сынок! – Этель упала возле него на колени и обхватила руками. – Я здесь! Ты что?

– Ай. Мам, всё нормально, – выдохнул Коул, ощутив разом радостное облегчение, как в детстве – и стыд за свои чувства: не маленький ведь… – Ногу наколол. Ты где была?

– По делам ходила. – Мама помогла ему подняться. – Как ты?

– Лучше… – Но голова предательски закружилась. Мама странно взглянула на него, а потом вздохнула, будто решившись на что-то.

– Нет, ты ещё слишком слаб. Пойдём. – Вместе они поднялись в спальню. Коул упал на кровать и закрыл глаза. Мама чем-то шуршала в шкафу, потом спустилась на кухню, и вот уже загудело пламя в печи. За окном гнусаво провыли сирены – промчались по улице две полицейских «консервы». Наверное, поножовщина в поннерах; хотя странно, вроде бы за реку поехали…

– Вот, выпей. – Мама поднесла ему чашку с горячим, ярко-зелёным питьём. Коул принюхался:

– Это что?

– Лекарство. Пей!

– Но… – Коул точно знал, что среди выданных ему вчера в больнице лекарств такого не было.

– Тебе нужно набраться сил, – мягко, но настойчиво сказала мама. – Поспишь пару часиков, и полегчает. Давай же!

И Коул послушался. Выпил пряное, горьковатое питьё до дна и откинулся на подушку. От языка почти сразу разлился приятный холодок, голова перестала казаться налитой ртутью, и стало как-то спокойно и бездумно.

– Мам, – уже на краю сна позвал Коул, зацепившись за одну мысль. – А что случилось всё-таки?..

– Всё потом. – Ласковое мамино лицо расплылось и раздвоилось в глазах, и второе вдруг показалось немного другим – более жёстким и печальным. – Спи.

И Коул уснул.

* * *

Рин вставал по будильнику. Здоровенное бронзовое чудище с двумя чашечками звонка наверху досталось от кого-то из предков – циферблат был расписан указаниями витиеватым шрифтом, что и в какой час положено делать. Как всегда, Рин спросонья хлопнул по будильнику ладонью, проморгался, прочёл указание на четырнадцать тридцать – «Конная прогулка и лёгкий чай с печеньем» – и хихикнул. Ну, да, конечно…

Только простолюдины думают, будто «знатюки» свободны от правил, и могут спать до пол-смены и обедать когда захотят. На самом деле, точность среди имперской знати была правилом хорошего тона. И пусть Рин был не из Старших Семей, где детей учили по секундомеру завязывать шнурки – но даже в полусгнившем доме, один в громадном пустом крыле, не позволял себе изменять приличиям.

К тому же, в свой первый рабочий день! Рин твёрдо решил, что на работу он все же пойдет. Если Коула уволят – кто поможет ему и маме деньгами? Ведь для такого и нужны друзья!

Рин наскоро помылся под тепловатым душем: трубы с вечера ещё не успели остыть. Большой котёл в подвалах давно угас и умер, и спасибо привратнику, что раз в сутки растапливал малый – недаром в титуле каждого привратника исстари значилось: «Хозяин ключей и хранитель очага».

На кухне уже бурлил чайник – предусмотрительно заведённый с вечера кухонный таймер (спасибо Коулу, что починил) сработал вовремя и разжёг плиту. Нет времени на сложную готовку, нужно успеть на работу пораньше. Поэтому Рин просто бросил в миску пару кубиков овсяного концентрата, засыпал сушеной зеленью и специями, и залил кипятком. Для себя он взял с полки две кружки, и в одну сыпанул чая, в другую – бульонного порошка (того и другого оставалось на донышке).

Графиня ни за что не согласилась бы есть продукцию пищефабрик, ведь та считалась едой бедноты: но тётка давно уже жила в мире собственных смутных грёз, а Рин – в реальности. К тому же, вкус у старухи притупился, как и прочие чувства заодно с памятью, и вряд ли она поймёт, чем её потчуют. Прихлёбывая попеременно чай и бульон, Рин чистил баранину от сизых плёвок и резал кусочками, мешал с накрошенной морковкой и луком в миске и пересыпал специями. Сегодня на ужин будет рагу, как учила Коулова мама… На улице уже отгремели новости – время поджимало.

– Доброй побудки, Марта! – Рин залпом допил чай и сунул вошедшей служанке в руки поднос с миской овсяной похлёбки. – Покормите её всеточность тётушку, а мне пора!

– Ты куда, малец?..

– На работу! – крикнул Рин уже из коридора.

Он выбежал из ворот особняка на прохладную, умытую дождем улицу. Светлый город просыпался: открывались ставни, хлопали двери, и над трубами уже курились первые дымки. Мимо прокатил молочник на велосипеде, с побрякивавшими в проволочной корзинке бутылками.

В храме на углу звонили к утренней проповеди, и люди уже собрались во дворе за кованой оградой, перед ступенями здания с бронзовым куполом и двумя мозаиками по бокам от входа. Левая изображала фигуру в узорчатых одеждах и маске с венцом лучей, символизировавшую Вечность; правая – Небытие, в глухом плаще с надвинутым капюшоном, под которым чернела пустота. Вот на ступени вышел бритоголовый жрец в чёрной сутане и воздел руки для благословения.

Пока старость не приковала тётушку к креслу, она строго настаивала, чтобы Рин посещал службы. Но сейчас он лишь сложил на бегу пальцы «святой дюжиной», и пробежал мимо.

Но оказалось, что Рин мог особо не торопиться. Войдя в ворота, он удивлённо остановился. Во дворе собралась толпа рабочих; некоторые выглядели хмурыми, другие растерянно переглядывались. А у входа стояли две «консервы», и вдоль толпы расхаживали полицейские с блокнотами. Рин в первую секунду подумал даже улизнуть, но «полиц» заметил его и подозвал жестом.

Мальчик внутренне сжался. Но полицейский всего лишь задал несколько кратких вопросов – сколько он работает здесь, чем занимался вчера, и во сколько покинул завод. Записал всё в блокнот, и отошёл. Рин осторожно подобрался к группе мальчишек.

– Эй, друг! – осторожно обратился он к ближайшему. – Что случилось?

– А ты ещё не знаешь? – оживился мальчишка. Кажется, возможность поделиться новостью его обрадовала. – Геруд погиб!

– Что? Как?

– С крыши в пропасть убился! – Парень изобразил рукой падение и красочный «бдыщь!» в конце, так, что Рина аж передёрнуло. – Говорят, его только по сюртуку опознали, прикинь? Вот полицы по заводу и шарят… – Он кивнул на двоих полицейских, что как раз прошли мимо с ищейкой на поводке.

– Ты гля-а! – Рин узнал насмешливый окрик, и вздрогнул от страха. Один из его недавних обидчиков, мелкий и рыжий, насмешливо пялился на него. – Зырьте, парни, это ж воронин дружок! – Вряд ли он стал бы сводить счеты прямо на глазах у всех; но эффект вышел неожиданным.

– Так ты Коула друг? – Удивительно, но собеседник Рина восхитился. – Вот так ничего се!

– А что?..

– Так ведь бают, Геруд из-за него и самоубился! – Мальчик схватил его за руку и потряс. – Тебя как? Рин? А я Гвид, мы с Коулом кореша были! Как он там?..

Рина обступили ребята. Как оказалось, Коул в одночасье стал чуть ли не героем: осрамил дурачину Трепке перед столичным гостем, пострадал от лап негодяя-управителя, а до кучи – стал причиной того, что ненавистный толстяк свёл счёты с жизнью в страхе перед скандалом! Рин впервые оказался в центре внимания, и чуть не запаниковал – но тут, к счастью, всем разрешили пройти в цеха.

И всё равно, работа задерживалась. Не было обычного собрания, и все косились друг на друга в тревожном предчувствии перемен. Формально главным после Геруда считался Трепке, но внезапная потеря покровителя (а также допрос полицейскими) настолько напугали его, что он немедля заперся в своем кабинете, и на каждый стук в дверь отвечал дрожащим выкриком:

– Не мешать! Работаю с документами!..

А потом и отвечать перестал.

Дело спас главный учетчик. Он созвал руководителей цехов и кратко разъяснил ситуацию. Да, сообщение в Клокштадт уже отправлено. Нет, работаем как всегда. Да, ждём указаний свыше. В конце концов, Геруд никому особо был не нужен.

Про Рина все забыли, и он догнал главного учётчика уже на лестнице.

– Ваша точность! Простите, а мне указания?..

– А, новенький. – Главный ненадолго задумался. – Ладно, будем тебя всему на практике учить. Иди к младшему регистратору Ури, он сегодня на выезде – будешь ему помогать.

Варген Ури оказался мрачным человеком с болезненным цветом лица и ранними морщинами. Обучать мальца ему явно не улыбалось, но он лишь скинул Рину на руки стопку тяжелых папок и процедил: «За мной!».

На заднем дворе, в окружении глухих кирпичных стен в грязных потеках, их ждал мобиль. Не такой роскошный, как вчера – старенький «махо» с куцей кормой и широким, скругленным моторным отсеком. Двое рабочих сноровисто отсоединили заводной рукав; Рин втиснулся на переднее сиденье рядом с водителем, Ури хлопнул дверью и велел ехать.

Махомобиль выехал из ворот завода и свернул на узкую дорогу вдоль горного склона. Ниже на обочине стояла санитарная машина, а возле неё полицейский с фотокамерой в руках: ещё трое как раз грузили в кузов глухой мешок из чёрной ткани. Рин поспешно отвернулся.

– Едем на станцию железной дороги, – Ури сунул в рот сигарету, и говорил сквозь зубы. – Сегодня отправка партии готовой продукции на север, будем проводить контрольный учёт груза. Вот, прочти правила. – Он постучал желтым от табака ногтем по верхней папке.

– А зачем контрольный? – решил уточнить Рин. – Разве на заводе всё не подсчитывают, когда на станцию отправляют?

– Как зачем? А если какие-нибудь ломщики груз по пути перехватят? Там же запчасти, маховики, двигатели!

– Если ломщики, то они скорее склады взорвут, – здраво возразил Рин. – Они же борются против машин, зачем им красть?

– Слышь, пацан, не умничай! – скривился Ури. – Учись вон, и не тикай в уши! – Рин поспешно уткнулся в папку.

Мобиль катил по дороге вдоль эстакады монорельса. С ними поравнялся рельсоход, обогнал и унесся на север. По правую руку тянулось русло реки, что катила вздувшиеся, помутневшие волны в обрывистых берегах. Вот впереди показались Плотины – каскад перегородивших реку каменных стен. В проёмах под напором рушащейся водопадами воды вращались лопастные колёса. На гребнях стен суетились фигурки в дождевиках – от дождя повысилась нагрузка на плотину, и пришлось открыть шлюзы. Отсюда начиналась восточная ветвь Магистрали, питавшей город энергией.

Вот машина въехала в узкое ущелье. В салоне стало слишком темно для чтения, и Рин поднял голову от бумаг.

– Простите, мастер Ури, – как можно вежливее начал он, а – но я не очень понимаю.

– Чего?

– Вот этот пункт. «Если груз помечен красным ярлыком Б6-дельта и белым АК-бета – внести номер в седьмую форму, третья графа. Красный ярлык Б6-дельта и зелёный ТТК – девятнадцатая форма, графа восемь. Зелёно-белый КР-7…». И так далее!

– Ну, и? Ты что, красный от зелёного не отличишь?

– Но что это значит? Все эти цвета и аббревиатуры – каков их смысл?

– А тебе не до кукушки? – Регистратор, видимо, сам понял, что прозвучало грубовато, и пояснил: – Это условные обозначения. Для каждого ярлыка свои правила перевозки, хранения, и так далее. Все формы заполнил, начальству сдал – план выполнил. Уяснил?

– Но почему, например, красный – именно «дельта», а…

– Слушай, это всё не твой уровень допуска. – Ури произнес это так, что сразу стало понятно – он и сам не знает. – Наше дело в бумажке галочку поставить, а об остальном пускай у старших башка болит.

Рин предпочёл не спорить.

На полпути машина замедлила ход – как видно, рабочие завели движущий маховик двигателя только на треть. В отличие от хоромобилей на сверхмощных гигаджоульных пружинах «белой стали» и с Камнями Времени в двигателях, махомобили приводились в движение диском-маховиком и требовали долгого завода.

Это стоило им пятнадцати минут задержки, пока водитель с бранью крутил заводную ручку. Ури курил у машины, а Рин любовался видом горной впадины, затянутой туманом. На дальнем склоне виднелись руины странных очертаний – одно из зданий Бывших, не до конца разобранное на стройматериалы.

Несколько косых лучей солнца пробились сквозь тучи, и озарили долину: туман заиграл призрачными оттенками золота. Может быть, подумал Рин, в самом деле, не так уж важно искать причину в запутанных правилах общества. Может, для работы нужно научиться бездумно выполнять то, что должен. Ведь если пытаться вникнуть во всё – то не останется времени даже заметить, как красив иногда бывает мир…

До вокзала дотянули, как говорится, «на последнем обороте». Монорельс здесь делал петлю, и ангарчики вагонов лепились к наружной стене вокзала – двухэтажного строения в форме буквы «L» с высокими арочными окнами; на крыше его вращались многочисленные ветряки. Серебристые нити рельсов сходились к вокзалу, перекрещивались и причудливо сплетались, и убегали на север.

Машина проехала мимо маленького лагеря, что был разбит в стороне от дороги – всего несколько убогих шалашей и навесов. Усталые, бедно одетые люди сгрудились вокруг костра, на котором варилось что-то в старой консевной банке. Перемещённые лица – депортированные из других округов, которым ещё не нашли новое место. За ними наблюдали трое крепких парней с дубинками на поясе, в гражданской одежде, но с нашивками в виде скрещённых часовых стрелок на рубашках. Цайгеры, добровольцы из гражданского ополчения «Штунден Цайгер».

– Давай, за мной! – Ури вылез из машины, как только та затормозила на стоянке. Тут же вокзальный рабочий присоединил к капоту суставчатый заводной рукав, такой же, как во вчерашнем злополучном станке. Теперь вращение ветряка на крыше должно было завести маховик. По всей Империи ветряки и водяные колёса использовали для получения механической энергии.

Рин с учётчиком прошли сквозь вокзал, просторный и пустой изнутри: лишь буфетчица скучала за стойкой. Анкервилл был транспортным узлом средней значимости на перекрестье двух линий: от ферм и фабрик восточных предгорий на юго-запад, в столицу – и из Клокштадта на север, в Бомтаун. Вокзал изначально строился только для грузового оборота, и в город мало кто приезжал, кроме окрестных фермеров. А с тех пор, как на севере проложили Третью Радиаль, станция утратила часть своего значения – теперь поезда шли с севера на юг, порой даже без остановки.

Груз уже ждал на платформе. Ящики из тёмного дерева с белыми эмблемами завода были выстроены штабелями возле конвейера погрузочной линии. Подошёл дежурный по станции, и они с Ури обсудили расписание.

– Всё как положено, не сомневайтесь. Отправка сорок вторым поездом, в семнадцать-тридцать. Должны ещё со Свалки пару контейнеров железа подогнать: в Бомтауне отгрузят.

Ури кивнул, и повернулся к Рину.

– Вот тебе и практика, малец. Иди, заполни по инструкции реестр груза, – он указал на ящики. – Потом мне покажешь. А я пойду, чайком согреюсь… – И, с чистой совестью свалив работу на новичка, ушёл в здание вокзала. Рин с сомнением взглянул на штабель «практики». Первый рабочий день начался слегка несуразно – или это в порядке вещей, несмотря на все слова о том, что Учётная Служба «работает как часы»? Ладно…

Работа оказалась несложной. Нужно было всего лишь сверять сочетания ярлыков с инструкцией и вписывать в бланки форм. Бланков в папке была целая стопка – как и большинство документов в Империи, отпечатанных на плохой, серой тростниковой бумаге с тусклыми оттисками синих печатей…

Рин управился за полчаса. Он ещё не успел вникнуть в работу, но уже чувствовал себя обескураженно. Неужели все учетчики этим занимаются сутки напролёт – выполняют действия, смысла которых сами не понимают?

Отвлекая от работы, живот тихонько заурчал. Рин огляделся по сторонам. Через запыленные окна вокзала он разглядел Ури – тот попивал чай у стойки. Рин не знал, можно ли новичкам есть на работе, поэтому укрылся за грудой ящиков и достал из кармана завёрнутый в платочек сухарь. Он грыз его и разглядывал громадные погрузочные краны на водяной тяге между путями, из-за мощных противовесов больше похожие на гироскопы. Вокзал протянул через пути щупальца трубопроводов, погрузочных линий, решетчатых эстакад. Всё это было громадно, сложно и непонятно ему – вот Коулу здесь понравилось бы.

В какой-то момент мальчику послышался странный, пронзительный звук, что вплетался в шелест ветра. Звук нарастал, и Рин наконец понял – это поют рельсы. И, будто в подтверждение его мыслей, семафор на платформе с щелчком откинул полосатый флажок.

– Внимание! – заскрипел голос из рупоров на крыше вокзала. – К первой платформе прибывает состав. Просьба отойти от края… – На глазах у Рина, из-за дальнего отрога гор выскользнуло что-то серебристо блестящее, слишком маленькое и быстрое для поезда – но оно мчалось по рельсам к станции, и становилось всё больше. Рин уже хотел идти к учётчику, но тут увидел, как на платформу вышел человек. Приглядевшись, он с изумлением узнал инспектора Хилла. Что ему здесь понадобилось?

Рину почему-то стало неуютно. Вчера он не обратил внимания, тревожась за Коула – но когда они расставались у подъезда, Хилл вёл себя странно… Мальчик отступил за ящики так, что его не было видно с платформы, и осторожно выглянул.

Транспорт сбросил скорость и подкатил к платформе. Всего один клокомотив без вагонов, целиком заключённый в обтекаемый, остроносый кожух. Это был шнеллер, «быстровоз» – скоростная пассажирская мотрисса для срочных путешествий. Кто это пожаловал в Анкервилл из столицы?..

* * *

Хилл подошёл к шнеллеру как раз в тот миг, когда зашипели клапаны сброса давления, и двери разъехались. На перрон спрыгнул человек и зашагал к нему навстречу.

– Инспектор Кальдеус Хилл? – отрывисто спросил он. Следом из вагона вышли ещё двое, в одинаковых клетчатых сюртуках и картузах. У одного в руке увесистый саквояж, у другого тубус для бумаг, и у обоих – холодные взгляды опытных убийц.

Незнакомец был высоким и потрёпанным с виду. Поношенное пальто, протёртые на коленях брюки и запыленные ботинки. Лицо худое, с заросшим щетиной подбородком и большими залысинами надо лбом; сальные тёмные волосы спадают ниже плеч. На горбатом носу сидели очки с круглыми зелёными стёклами. Словом, внешне этот человек походил на спившегося художника или актёра из мелкой богемы.

Но Хилл сразу понял, что внешность обманчива. Потому что двигался незнакомец неожиданно собрано. Как будто не человек, а механизм-часоматон для Машинных Боёв.

– Да, это я. – Хилл достал было хронометр, но прибывший остановил его жестом.

– Не нужно. Я видел ваши фототипии. Меня зовут Друд, Иноканоан Друд. Вы подали сигнал «чёрного» уровня срочности: что случилось?

– Вчера в девятнадцать тринадцать на моём хронометре сработал «К-индикатор». При посвящении в хронисты я был избран в число доверенных лиц, и получил хронометр особой модели…

– Да, у меня было время ознакомиться с вашим личным делом, – перебил Друд, вызвав у Хилла невольное раздражение: этому-то открыт доступ к любым документам. – Подозреваемые?

– Двое мальчиков. Они ни о чём не знают. Я не сумел определить, кто из них точно наша цель. – Хилл с сомнением взглянул на «клетчатых».

– Агенты полиции, особый отряд. – пояснил Друд. – Я вас понял. Вы установили слежку за ними?

– Не успел…

– Проклятье! Что вам о них вообще известно?

– Я обратился на завод, но узнать удалось лишь их номера. Вы же знаете, Учётная Служба мне не подчинилась бы. А сегодня после завтрака меня вызвали для дачи показаний о гибели местного заводского управителя…

– Змейство, Хилл! То есть, эти двое сейчас могут быть где угодно? Вы понимаете, что речь идет о величайшей угрозе Империи?

– Прекрасно понимаю. – Хилл старался говорить сдержано, хотя внутри рос приглушенный гнев. – Но моих полномочий не хватило. Вы здесь оперативник, не я… И, если уж на то пошло, вы это пока ничем не подтвердили!

Друд сдвинул очки на кончик носа. Глаза у него оказались глубоко запавшие, цвета грязи.

– Вы что, сомневаетесь в моих словах? – с тихой угрозой уточнил он. Хилл без страха выдержал его взгляд.

– Сомневаетесь, – Друд обнажил в усмешке длинные, жёлтые зубы. – Молодец, хвалю. В нашем деле никому нельзя верить на слово! – Он отвернул полу пальто и показал Хиллу приколотый изнутри жетон – вписанный в кружок серебряный паук с двумя рубиново-красными, светящимися капельками на круглом брюшке, складывающимися в песочные часики. «Чёрная Вдова», эмблема, подделать которую невозможно.

– Убедились? – Друд запахнул пальто. – Что ж, хотя бы что-то. Вы разузнали, где живут эти двое?

– Один.

– Превосходно. Значит, его будем брать первым. И немедленно!

Рин видел, как страшный человек в очках сошёл на перрон. Когда он распахнул пальто, разглядел на подкладке знак – паучок, сверкнувший двойной красной искрой… И страх пронзил его от затылка до пяток. Колени задрожали и подкосились.

«Ринель», прозвучал в его голове тихий, мягкий голос. «Помни, Ринель…».

Он сделал над собой усилие, пригнулся и поднял воротник – и шмыгнул из-за ящиков к вокзалу, отчаянно надеясь, что его не заметят. Только бы не окликнули, только бы не окликнули, только бы!..

Рин влетел в двери и пронёсся через зал, мимо буфетчицы и Ури – тот даже обернуться не успел. Вон указатель – «К поездам монорельса»! Он взбежал по лесенке наверх. За окнами как раз проплывала тёмная тень подъезжающего рельсохода. Когда Рин выскочил на посадочную галерею, состав уже отходил. Не раздумывая – страх бился в груди и гнал вперёд – он вскочил на перила, прыгнул и успел ухватиться за скобы на вагоне. Здание вокзала уплыло назад.

«Помни своё имя, Ринель, и бойся забыть его», звучал в его памяти голос. «Бойся тех, в ком почувствуешь ложь – мы научили тебя узнавать её…».

Рельсоход уже мчался на всей скорости. Рин прижался всем телом к железной стенке вагона и зажмурился. Ему казалось, сердце в груди колотится так, что весь вагон сейчас загрохочет в такт, как барабан!

«И больше всего, Ринель», свистел ветер в ушах, «бойся людей, отмеченных знаком паука! Бойся, ибо они будут искать тебя, и если однажды встретишь их – беги!

Ибо они придут за тобой – и за всеми, кого ты любишь…».