Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

НАПАДЕНИЕ

Метель прекратилась. Подмораживало. Сухой снег скрипел под сапогами раздражающе громко.

Обещанное Алиной Максимовной такси с ярким зеленым огоньком не замедлило выехать из какого‑то глухого проулка и не остановилось, несмотря на все призывы следователя. Наверное, водителю уже некуда было складывать выручку. Фризе вспомнил мужчину, голосовавшего однажды на Киевском шоссе – он сидел на чемодане, а рядом на асфальте стояла бутылка водки.

Фризе медленно шел между двумя высокими заборами, за которыми спали в своих уютных дачах известные и не слишком известные писатели. А может быть, и не спали, а писали свои романы и поэмы или пили коньяк, если сумели отоварить талоны за декабрь.

«Ну и суматошный денек», – думал Владимир, прислушиваясь, не заурчит ли в тиши поселка машина. И тут перед его мысленным взором предстал его родной «жигуленок» с проколотыми шинами. Кто это сделал? Обыкновенные хулиганы? Он даже не обратил внимание, с одним ли его «жигуленком» случилась беда. Или досталось и другим машинам? У подъезда прокуратуры парковал машину не он один. Но предчувствие подсказывало ему, чьи руки сделали это дело.

…Человек бесшумно метнулся на Фризе из‑за угла, и он, отбросив пакет с банками пива, лишь успел инстинктивно загородиться кейсом. Удар ножа был рассчитан точно в подвздошную артерию. Лезвие со скрежетом пробило обшивку, и от резкого удара кейс вырвался из рук и полетел в канаву, зарывшись в сугробе.

– У, с–сука! – в голосе нападавшего прозвучало такое злобное разочарование, что у Фризе спина покрылась испариной. И тут же он понял причину этого разочарования – ножа в руках у бандита уже не было.

«Что у него в запасе?» – подумал Фризе и рванул «молнию» на куртке, освобождая путь к пистолету и примериваясь для удара ногой. Нападавший ловко, как акробат, отпрыгнул назад, и Фризе понял по развороту руки, что тот сейчас нажмет на спусковой крючок молниеносно выхваченного пистолета. Падая, Фризе услышал один за другим несколько негромких выстрелов. Так щелкают мальчишки, засунув палец за щеку и резко выдернув его. Похоже, пистолет был с глушителем. Фризе спас забор – одного броска ему хватило, чтобы оказаться под защитой углового столба, – и когда нападавший, уверенный, что теперь‑то он не оплошал, крадучись двинулся вдоль забора в его сторону, Фризе нажал на спуск. Всего один раз. Звук выстрела разнесся по поселку и отозвался эхом где‑то в стороне Мавринской дачи.

У бандита могли быть сообщники и Фризе не торопился подниматься с заснеженной дорожки. Зачем подставляться еще раз? И еще он ждал, когда уляжется неприятная дрожь в ногах. Его удивило, что пытавшийся убить его человек сунулся в снег без стона, без единого звука, словно и не был никогда живым. И сейчас он лежал совсем неподвижно, и эта неподвижность таила в себе угрозу. «Может, затаился и ждет, когда я поднимусь?» – подумал Фризе.

На соседней улице раздался резкий утробный всхлип сирены – выстрел не остался без внимания. Милицейский «Москвич» выскочил из‑за угла. Фризе поднялся, положил пистолет в карман. От резкого торможения «Москвич» занесло и он встал поперек дороги. Из машины выскочили два милиционера, один из них с автоматом. Яркий свет фар осветил распластавшееся на снегу тело. Фризе увидел, что нападавший на него человек одет в красивую черно–зеленую куртку. Меховая шапка валялась поодаль. Голова была гладко выбрита.

– Руки вверх! – скомандовал милиционер с автоматом. Фризе поднял руки.

– Сюда, сюда, потихоньку, – милиционер показал дулом автомата на дорогу перед машиной. Второй милиционер, держа руку за пазухой, внимательно оглядывался по сторонам. Как ни был Фризе ошеломлен, он отметил, что ребята опытные, действуют четко. И на место примчались моментально.

Все так же, с поднятыми руками, Владимир перешел канаву по скользкой обледенелой доске и остановился в нескольких шагах от патрульных. Тот, что держал руку за пазухой, подошел к Фризе, скомандовал:

– Руки назад! – и защелкнул наручники.

Роста милиционер был небольшого, по плечо Владимиру, и ему пришлось приподняться на носки, чтобы залезть во внутренний карман куртки и пиджака. Но обыскал он Фризе умело, вынул пистолет, записную книжку. Раскрыв удостоверение, он удивленно воскликнул:

– Олег! – и прочитал вслух: – «Фризе Владимир Петрович, следователь районной прокуратуры».

– Что же вы молчите? – недовольно сказал тот, которого звали Олегом. – Оружие у вас табельное?

– Табельное, – буркнул Фризе. – Чего бы я тут, возле трупа, вам объяснял?

– Правда ваша, – согласился милиционер. Фризе увидел у него две звездочки на погонах. – Все бы прокуроры в наше положение входили. – Он протянул Фризе руку. – Младший оперуполномоченный Волков. – И смутился. – О, черт, Геннадий, браслеты.

Второй милиционер снял наручники. Фамилия его была Завьялов, звание – старший сержант. Он отдал Фризе документы и пистолет. Потом приподнял шапку и ладонью вытер потный лоб. Лоб был крутой и от этого Завьялов напоминал молодого бычка.

– Свяжись с отделением, – сказал ему Волков. – Пусть присылают группу. А мы с товарищем следователем посмотрим, может, жив еще. – Он бросил взгляд на человека, лежащего на снегу.

«У меня даже мысли не мелькнуло, дышит ли?» – огорчился Фризе.

Они подошли к телу.

– Каждую ночь патрулируем. Ехали по соседней улице – и вдруг выстрел. Мы, конечно, ходу, – милиционер нагнулся и приподнял голову лежащего. Лицо с крупными чертами, искаженное гримасой удивления и боли. – Залетный, – прошептал лейтенант. – Похоже, и в розыске не числится, мне его лицо незнакомо. – Он повернул тело. На снегу расплылось большое темное пятно. Несколько минут он пытался определить, нет ли признаков жизни. Потом сказал со вздохом: – Мертвее не бывает. Вы его в сердце.

Рука убитого до сих пор сжимала пистолет с длинным самодельным глушителем. Лейтенант, не притрагиваясь к оружию, с интересом осмотрел его.

– Серьезная машинка. На газовый не похожа. Ваше счастье, что опередили его. Из этой штуки выстрела мы могли бы и не услышать.

– Вы и не услышали.

– Он стрелял?

Фризе кивнул. Лейтенант обрадовался:

– Тогда все проще. Иначе бы, сами знаете, сколько объяснительных записок начальство требует.

– Он не только стрелял. Сначала пером решил побаловаться. – Фризе стал внимательно разглядывать снег. – Я нож «дипломатом» выбил. Придется поискать. – Он спустился в канаву, вытащил из снега чемоданчик и удивленно ойкнул: лезвие проткнуло кейс насквозь, по самую наборную ручку. Кончик лезвия выглядывал из второй стенки.

– Вот это удар! – в голосе лейтенанта сквозило восхищение. – Геннадий, посмотри! – позвал он сержанта.

– Вы в рубашке родились, – сказал сержант, внимательно разглядывая финку. – Чего же он хотел? Кошелек или жизнь?

– Он мне не доложил. Выхожу из‑за угла и натыкаюсь на нож.

– Подстерегал? Проходил у тебя по делу? – перешел на «ты» лейтенант.

– Нет. Как и ты, впервые его вижу.

– Дела… – озадаченно сказал лейтенант, а старший сержант лихим жестом сдвинул шапку на брови, отчего теперь стал похож на мальчишку. И на бычка тоже.

– И часто ты здесь ходишь?

– Второй раз. Сегодня позвонила вдова Маврина…

– Алина Максимовна?

– Она самая. Попросила приехать – поделилась новой информацией.

Похоже, что у лейтенанта было много вопросов, но в это время приехал «рафик» с оперативной группой. Включили большой прожектор и началась неспешная, так хорошо знакомая Фризе работа, именуемая официально следственными действиями. Привычная рутина, только на этот раз Фризе находился в необычной для себя роли – главный герой и статист в одном лице.

К Берте он приехал в четыре утра, подбросила оперативная группа. Дневник Маврина и записки Покрижичинского, проткнутые финкой, следователь местной прокуратуры вернул Фризе, а кейс арабского принца оставил у себя. Как вещественное доказательство.

Покорно предоставив Владимиру возможность снять с себя рубашку, Большая Берта, такая теплая и разнеженная, прошептала в полусне:

– Нехороший. Я трижды ставила мясо в духовку. Засушила стейк…

Если бы она знала, какими разносолами потчевала его Алина Максимовна.

Фризе проснулся в одиннадцать утра. «Удивительно, что меня никто не потревожил. Телефон ни разу не звонил?!» Объяснение оказалось простым – уезжая в спортклуб, Берта выдернула шнур из розеток. Из всех трех – в кухне, спальне и в гостиной. И едва он включил телефон, как резкий звонок возвестил о том, что жизнь продолжается.

– Квартира Берты Зыбиной, – сняв трубку, сказал Фризе протокольным голосом.

– Кто говорит? – он узнал сердитый басок прокурора.

– Секретарь Зыбиной по связям с прокуратурой. – Фризе хорошо выспался и предвкушение пары чашек крепкого кофе настраивало его на веселый лад.

– Резвишься, герой! Пора бы доложить о ночных похождениях своему непосредственному начальству.

– Только проснулся, Олег Михайлович. В пять утра освободился. – Он прибавил часок, чтобы прокурору было не обидно от его засыпа.

– Знаю, знаю. Я рад, что ты показал себя молодцом. И, главное, жив–здоров.

– Старался, Олег Михайлович, – смущенно сказал Фризе. От теплоты в голосе шефа у него пропала охота паясничать.

– Наши соседи довольны твоим сотрудничеством. В один момент у них возникло сомнение…

– Сомнение?

– Когда они нашли на соседней улице твою машину. Ты же сказал, что у нее проколоты шины.

– Мою машину? – Фризе от удивления даже встал.

– Твою, твою. Потом нашелся свидетель… А что это я тебе все докладываю? Это ты мне должен доложить. И в письменном виде. Через час у меня. – Он повесил трубку.

С минуту Фризе стоял с трубкой в руке, слушая короткие гудки. Он бы простоял и дольше, но уж очень хотелось кофе. Снова выдернув шнур, он пошел на кухню.

Смакуя обжигающий ароматный напиток, Фризе размышлял, подводил предварительные итоги прошедших суток. Допив третью чашку и даже не притронувшись к бутербродам, приготовленным Бертой и укутанным в фольгу, Фризе сделал вывод: никаких случайностей, совпадений, стечений обстоятельств, – ни один синоним больше не пришел ему на ум, – в том, что с ним произошло, не было. Все эти, на первый взгляд не связанные между собой происшествия – единая цепочка действий в расчете сначала запугать его, а когда первое не сработало, просто ухлопать. От этой мысли стало неуютно. По молодости он еще редко задумывался о смерти, пожалуй, даже совсем не задумывался. Считал это мероприятие отдаленной перспективой. Как, например, назначение Генеральным прокурором. Но вот кто‑то взял на себя смелость изменить ход событий, изменить его судьбу.

«Смерть одолевает даже математику», – вспомнил Фризе строчку, прочитанную недавно у Суворина. И еще: «Что значит, когда я «умру»? Освободится квартира на Коломенской, и хозяин сдаст ее новому жильцу». Что ж, продаст его квартиру и Моссовет. Продаст какому‑нибудь новоявленному миллионеру. Может быть, он окажется служащим малого предприятия «Харон». Дедовы картины растащат. Продадут с аукциона дачу. Потому, что у него нет наследников, а самый близкий ему человек – Большая Берта – никто для бездушной машины, именуемой государством. Он вспомнил темный силуэт бандита, застывший на тихой заснеженной улице, и громко сказал: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!» Потом включил телефон и позвонил Берте. Томительно долго никто не снимал трубку, затем резкий женский голос выпалил:

– Клуб «Спартак».

– Не могли бы позвать Берту Зыбину?

– Следовало бы знать, молодой человек, что идет тренировка. А с тренировок…

Фризе положил трубку. Он и сам знал, что эта резкая желчная дама никогда никого не позовет – идут ли тренировки, или не идут. «Ну и что? Объявлю Берте о нашей женитьбе вечером. Улетит она в Швейцарию уже не Зыбиной, а Фризе. То‑то будут гадать спортивные комментаторы об игроке с незнакомой фамилией!» Тут же он признал свои прогнозы нереальными. До отлета оставалось два дня. Если даже уговорить работников загса поженить их, то Берта не согласится поменять фамилию, пока играет в команде. Да и фамилия Фризе ей никогда не нравилась. «Берта Фризе? Все будут считать меня стопроцентной немкой», – говорила она. Придется поостеречься, чтобы не сыграть в ящик до ее возвращения. Вообще‑то есть дела поважнее женитьбы.

Кто знал, что он едет к Мавриной? Сама Алина Максимовна. Прокурор. Его водитель. Нет, шофер отпадает сразу. Он не знал конечного пункта поездки. Просто отвез Фризе на Киевский вокзал. Знал въедливый автор детективов Огородников. Берта. Как бы по–разному не относился к каждому Фризе, никто из них не мог быть наводчиком. Оставалось одно: за ним велась слежка. Почему бы и нет? Разве не интересно, например, проследить за выражением его лица, когда он подошел к своей разоренной машине? Как говорят, «пустячок, а приятно».

Что ж, как бы за ним не следили, – и кто, – первый урон понесли они сами. Громила с бритой головой – наемный убийца. Операцию эту кто‑то готовил всерьез – в карманах убитого не нашли никаких документов, записей, ни одной бумажки с телефоном или адресом, ни одной метки на одежде. Даже билета на электричку не было. И оружие – старый «вальтер». К нему сейчас и патронов‑то не найти. И «вальтер» в розыске не числится! Как и его хозяин. Значит, нет отпечатков пальцев в МУРе. Надежда только на центральное дактилоскопическое хранилище.

И еще одну загадку должен был разгадать Фризе: как и, главное, зачем его «Жигули» оказались в Переделкино?

«ЖИГУЛИ» СЛЕДУЮТ ЗА ХОЗЯИНОМ

Когда Фризе приехал в прокуратуру, его «десятка» красовалась у подъезда на почетном месте, там, где обычно стояла «Волга» шефа. Фризе подошел к машине. Колеса были в полном порядке: тугие, упругие, хорошо накачанные. Он постучал по ним ботинком. Но эти колеса – диски и резина – были чужие. Фризе предполагал, что на замену шин ушел бы целый день, поэтому те, кто угнал машину, просто поменяли колеса. Так просто, когда все есть под рукой!

Он проверил двери, заглянул в салон – все на месте, никаких признаков разорения.

«Что ж, и на этом спасибо!» – весело подумал он и поднялся в свой маленький кабинет. Красный кнопочный телефон на его столе насвистывал противным милицейским свистом. Фризе много раз просил завхоза сменить аппарат, его душа автомобилиста не переносила такого кощунства. Но завхоза мало трогали терзания младшего советника юстиции, ему и со старшими хлопот хватало.

В приемной Маргарита обрадованно сказала:

– Наконец‑то! Олег Михайлович меня задергал: «Соедините с Фризе!», «Разыщите Фризе», «Посмотрите Фризе в кабинете!»

– Да, Ритуля, ты даже подурнела от перегрузок. В малое предприятие «Харон» тебя бы сегодня не взяли.

Он уже собирался открыть дверь в кабинет шефа, но Маргарита ухватила его за рукав и спросила шепотом:

– Говорят, ты человека убил?

– Троих, – так же шепотом ответил он. – Два трупа засунул в канализацию. – Он приложил палец к губам и подмигнул. Но при упоминании об убитом на душе стало муторно.

– Наконец‑то! – тем же восклицанием, что и секретарша, приветствовал его прокурор. Он вышел из‑за стола и протянул обе руки. – Рад, что ты жив и невредим, – прокурор улыбнулся.

Фризе показалось, что глаза у него тревожные. Каждый сотрудник прокуратуры не раз испытывал на себе холодный спокойный взгляд голубых глаз начальника. Сейчас прокурор сиял, а глаза были тревожные. Это было так необычно, что Фризе спросил:

– Что‑нибудь случилось, Олег Михайлович?

– Случилось? Все, что случилось, случилось с тобой. Ты герой дня.

– Скорее, ночи, – усмехнулся Фризе. У него отлегло от сердца – слова шефа свидетельствовали, что никаких неприятностей не предвидится. Он подробно рассказал все, начиная со звонка Мавриной.

Прокурор слушал молча. Лишь в самом начале он заметил:

– Я как‑то не уловил, что ты к вдове едешь. Понял лишь, что в Переделкино. А зачем? Дал бы я тебе машину.

Одну деталь Фризе утаил от шефа: свою просьбу к Мавриной восстановить утраченные страницы. Упомяни он об этом, пришлось бы рассказывать, что вдова тайком перечитывала дневники мужа. Это было не главным, она могла заглянуть в эти дневники и после смерти мужа. Словно кто‑то одернул его: попридержи язык, оставь хоть что‑то в запасе.

А прокурора все, что имело отношение к дневникам и запискам покойного, интересовало в первую очередь. И понятно: творец популярных детективов Огородников начал свой визит в прокуратуру с шефа. И, конечно, порассказал ему о доносе Борисова и о своей версии смерти писателя.

Расспросы прокурор начал издалека, и, когда Фризе закончил рассказ, он кивнул удовлетворенно и похвалил:

– Еще раз повторяю: молодец. Напишешь короткий рапорт о применении табельного оружия и на этом поставим точку. Удачно получилось, что пистолет оказался при тебе. А этот кейс, что спас тебя от ножа, твой?

– Увы! Не знаю, как буду расплачиваться с Мавриной. Она сказала, что кейс подарил мужу арабский принц.

– Зачем он тебе понадобился?

– Чем бы я защищался? – засмеялся Фризе. – Да ведь и пиво я на всякий случай изъял у вдовы.

– Дневники она не дала почитать?

– Предложила приехать в любое время и полистать, – схитрил Фризе. Ему хотелось сначала самому их прочитать. – Я это сделаю обязательно, только мысли Огородникова вряд ли подтвердятся, хотя и выглядят заманчиво–правдоподобными. Маврин не собирался разоблачать Борисова. Даже пригласил его на юбилей.

– Он что же, к концу жизни толстовцем стал?

Фризе промолчал.

– Мы должны все проверить. Не бросая тень ни на Борисова, ни на работников «Харона». Понял? В конце концов Маврин умер своей смертью. Но почитать его дневники следует непременно. Это и по–человечески интересно, правда?

– Интересно, Олег Михайлович.

– Про человеческий интерес это я к слову, – нахмурился прокурор. – Но ты ведешь дело, и в нем не должно быть никаких недосмотров. Понял? Это приказ. Дело об убийстве Кирпичникова закрывай. Тут все ясно. А с Уткиным… Плохо, конечно, что они из одного малого предприятия и работали в паре. Но ситуации совсем разные. Ты согласен со мной?

– Согласен. Но так же, как и вы, Олег Михайлович, морщусь, будто клюкву раскусил.

Прокурор натужно расхохотался:

– Ха–а-рошая клюквина. Недозрелая. Маврина – богатая вдова?

– Жутко богатая. Одна дача миллион стоит.

– Насчет дачи ты загнул. Дача казенная, литфондовская. Правда, сейчас владельцы хотят откупить по дешевке. Только вряд ли вдове уступят. Вот твоя дача точно миллион стоит. И собственная.

Материальное положение своего подчиненного прокурор всегда воспринимал чересчур лично. Вслух он никогда не высказывался, но Фризе был уверен, что начальник считал его баловнем судьбы. «Человек должен владеть только тем, что положено ему по чину», – таковым было кредо Олега Михайловича.

– Может быть, кто‑то другой займется этой братией? – спросил Фризе с кислой миной. – Гапочка, например.

Прокурор смотрел на следователя укоризненно:

– Володя, мы с вами работаем вместе уже лет пять, а вы для меня все еще загадка.

– Это чей недостаток, Олег Михайлович, мой или ваш?

– Мой, конечно, – сердито сказал прокурор. – Неужели вам самому неинтересно довести дело до конца?

– Я не любопытен.

– Нелюбопытный следователь? Это что‑то новое в моей практике. Володя, не морочь мне голову! – прокурор демонстративно схватил первую попавшуюся на столе папку и раскрыл ее.

Фризе вздохнул и медленно подошел к окну. Очередная оттепель распустила неубранный снег, улицы превратились в бескрайние лужи, люди помоложе скакали через них как зайцы, а старики обреченно шлепали прямо по воде. У молочного магазина, напротив прокуратуры, стояла длинная очередь. Мужчина в длинной голубой дубленке нес картонные секции с яйцами. «Сейчас бы яичницу с ветчиной, – подумал Фризе. – И полить бы кетчупом!» Но ни яиц, ни ветчины у него дома не было. Только кетчуп.

Фризе снова вздохнул и повернулся к прокурору. Олег Михайлович все еще делал вид, что изучает содержимое папки. Следователю вдруг захотелось показать шефу язык и он с трудом сдержался. Вместо этого вздохнул еще раз и молча вышел из кабинета. Прокурор, подняв взгляд от бумаг, проводил Фризе укоризненным взглядом. Прошептал: «Артист».

ОСТЫВШИЙ СЛЕД

– Ну уж, нет! – ярился Ерохин. – Ищи подтверждения своим фантазиям сам!

Таким сердитым майор бывал крайне редко. А поводом к неожиданному всплеску эмоций послужила просьба отыскать мавринского соседа по палате. Того, который поведал писателю криминальные подробности о «Хароне».

– Дима! – Фризе не мог понять, что так рассердило друга.

– Не надо меня уговаривать! Ты не можешь пожаловаться: я всегда доверял тебе. Твоей способности к анализу, твоей интуиции! Еще чему‑то мне непонятному, черт возьми! Но в этой истории ты заблудился.

– Дима! – повторил Фризе примирительно.

– Да! Дима, Дима, Дима! И этот Дима видит в твоих рассуждениях сплошные натяжки! Если ты считаешь, что молодчики из «Харона» решили убить Маврина и уничтожить его записи разговоров с больным бедолагой, то почему они ждали целый месяц?!

Фризе хотел ответить, но майор остановил его нетерпеливым жестом:

– И как это так получилось, что их же работник, санитар – водитель Уткин выпил яд, предназначенный Маврину?!

– Дима, – тихо сказал Фризе, – ваш Мурашов уехал в отпуск. На Камчатку.

Ерохин посмотрел на Владимира как на сумасшедшего.

– Да! – подтвердил Фризе. – Абсолютно достоверные сведения.

– Ну и что? Он мне не докладывает. Пусть едет, куда ему вздумается.

– Вот и те, кто заправляет «Хароном», не докладывают своим «шестеркам» о том, о чем им знать необязательно. Улавливаешь мою мысль?

– Все так логично! – буркнул Ерохин.

– Теперь по поводу месячного срока. Если тот парень после операции остался жив, он что, тут же пришел к своим шефам и покаялся? Ставьте на правеж, я, господа, раскололся перед писучим фраером?!

– Значит, он и сейчас молчит. Если только жив.

– А ты забыл Покрижичинского? Магнитофонные записи бесед стерли. А перед этим могли дать прослушать заинтересованным лицам. Да и Маврин мог рассказать кому‑то из друзей.

– Где «Харон» и где друзья Маврина?!

– Во главе «Харона» стоят светские люди. Не удивлюсь, если они еще и меценаты. Сам от Грачева слышал.

Старший оперуполномоченный надолго замолчал. Сидел хмурый, с недовольным видом. То ли искал контраргументы, то ли сердился на себя за то, что дал так легко себя переубедить.

Фризе смолол кофе, зарядил кофеварку. Потом взялся за телефон.

По сведениям Крижа, парня, заговорившего перед операцией, звали Слава Степанков. Алина Максимовна имени его не знала, тем не менее Фризе решил, что таких совпадений не бывает – речь может идти только об одном человеке. Неважно, что Маврина назвала его кооператором, а Покричижинский – служащим малого предприятия. Для обывателя эти разъевшиеся нувориши – все кооператоры. Только Криж упоминал госпиталь, а Маврина – кардиологическую больницу. Впрочем, госпиталь для майора звучит привычнее.

Владимир позвонил Мавриной. Телефон не отозвался ни в Москве, ни в Переделкино. Зато Покрижичинский оказался дома.

– Наслышан о твоих приключениях, – сказал майор. – Думаю, не раз меня вспомнил, а?

– Такую фамилию уж если запомнишь, то навсегда, – пошутил Владимир и спросил про госпиталь.

– Это я по привычке госпиталем назвал. Кардиологическая больница, точно! Хочешь потянуть за эту ниточку? Бог в помощь!

О том, что он узнал от Мавриной, Фризе промолчал.

Потом он напоил кофе молчаливого Ерохина и поручил выяснить все, что возможно, о разоткровенничавшемся в роковой час кооператоре. Теперь уже Дмитрий не сопротивлялся. Он хотел устроиться у телефона и «малой кровью», как он выразился, навести справки. Тем более что больница находилась на самой окраине Москвы, рядом с кольцевой дорогой. Майор был без машины – он редко садился за руль зимой, – а если ехать городским транспортом, дня как не бывало. Но Фризе «облегченный» вариант не устраивал.

– Друг мой, ты не хуже меня знаешь разницу между тем, что пропищит тебе в телефонную трубку медсестра из регистратуры и лечебным делом, которое можно пролистать из конца в конец. Да вдруг тебе встретится еще и медбрат, которому кооператор тоже поплакался перед операцией.

Полтора часа дороги, с двумя пересадками, суровый вахтер, равнодушно скользнувший сонным оком по милицейскому удостоверению и пославший его хозяина в бюро пропусков, у которого стояла очередь, вконец испортили настроение Ерохину. Поднявшись на шестой этаж, майор с трудом отыскал нужную комнату. На дверях висели таблички: «д. м.н. Васильев Е. С.» и «к. м.н. Калязин М. И.».

Майор постучался и услышал из‑за двери: «Н–да!»

Это был светлый уютный кабинет, мало похожий на кабинеты медицинских учреждений, в которых приходилось бывать Ерохину. Стеллаж с книгами, большая фотография Луи Армстронга, самозабвенно дующего в трубу, кофеварка на полке, немытые чашки из‑под кофе рядом с кипой медицинских журналов, всевозможные медицинские атрибуты, включая велоэргометр, но они как‑то стушевались на красочном фоне уютного беспорядка. Часть кабинета была отгорожена высокой ширмой. За маленьким письменным столом сидел мужчина в белом халате и заполнял карточки. Он повернул лицо к Ерохину, а рука его продолжала строчить по бумаге. Ерохин вежливо поздоровался, стараясь забыть про все препоны, которые пришлось преодолеть, прежде чем добраться до этого кабинета.

– Н–да?! – отозвался человек.

– Майор Ерохин из уголовного розыска, – скучно проконстатировал оперуполномоченный. – Разрешите присесть? – и не дожидаясь очередного «н–да», с удовольствием сел в мягкое кресло у журнального столика.

Поведение гостя озадачило мужчину. Его рука, наконец, остановилась, а сам он снял занимавшие большую часть лица очки, но тут же надел их снова. Берег ли он свой голос, экономил ли слова, но только он не издал ни звука.

– Два месяца назад в вашем отделении лежал молодой человек, Вячеслав Степанков. – Майор посмотрел на мужчину, пытаясь увидеть хоть какую‑то ответную реакцию. Ее не последовало. – Мне бы хотелось узнать о его судьбе и посмотреть лечебное дело. Так, кажется, оно называется?

– Н–да. Мы справок не даем.

«Наконец‑то заговорил, молчальник», – с облегчением вздохнул Ерохин.

– Врачебная тайна. Н–н-да!

У этого доктора было странное лицо – не толстое, нет, а чрезвычайно поперечное. Приплюснутое. Оттого очки закрывали даже его рот. «Не задевает ли он ложкой за очки, когда ест? – подумал Ерохин. – А целуется как?» И спросил:

– Вы, наверное, про клятву Гиппократа мне расскажете?

Неожиданно из‑за ширмы раздался хохот, потом скрип пружин и, наконец, оттуда вышел заспанный небритый молодой человек в спортивном адидасовском костюме.

– Маркс Иванович, хорошо тебя уели! Ребятам из уголовного розыска палец в рот не клади – откусят! – сказал он, тряся большой головой.

Он подошел к Ерохину и с размаху щелкнул своей ладонью о вовремя подставленную ладонь майора. – Молодец, полицейский.

Оттого, что он так же шутливо, как и Фризе, назвал его полицейским, майор повеселел: «С этим небритым мы кашу сварим».

– Не хотел вас будить, Егор Сергеевич, – начал оправдываться Калязин.

– В наказание мой чашки вне очереди, а я кофе сварю. За кофе мы с майором и поговорим о том, о сем. Свои тайны ему выдадим и у него кое‑что выведаем.

Егор Сергеевич был высок, подтянут. Лицо улыбчивое, руки большие, с длинными сильными кистями. Руки настоящего хирурга. Делал он все быстро, без суеты, в движениях чувствовалась природой данная экономность.

Через десять минут все трое пили кофе из тонких фарфоровых чашечек и коньяк из банальных граненых стаканов. Коньяк был греческий. Прекрасный «Метакса». Ерохин много о нем слышал, но пить его не приходилось.

– Не осуждайте нас, майор, – разливая коньяк из длинной бутылки, говорил Васильев. – Я сейчас домой, сутки отдежурил. Ночью две трудные операции были. Маркс Иванович у нас не оперирует. Кардиотерапевт. Хотите, он вас на велоэргометре погоняет? До и после приема «лекарства». – Он поднял стакан с коньяком.

Ерохин не хотел. Он коротко рассказал врачам, какие заботы привели его в больницу. Прекрасный коньяк смягчил его душу и разгладил морщины на лице.

– Мне ваши медицинские секреты ни к чему. Хотелось бы знать, откуда этот больной. В смысле – где работал? Где жил? Анкетные данные. А от чего он умер – не моя компетенция. Его болезни меня не интересуют.

Маркс Иванович по–прежнему молчал, но теперь молчал приветливо. Кивал своей плоской головой. Ерохину казалось, что кивает он в такт его вопросам.

– Почему вы думаете, что Степанков умер? – спросил Васильев. – Живой! Выносливый парень. И мы не оплошали. Хорошо провели операцию. Без ложной скромности говорю.

– Живой? – изумился майор. – Так это же подарок судьбы! И можно узнать, где он живет, и все такое прочее?

– Конечно, можно. Раз в месяц он проходит у нас обследование. Мы ему кардиостимулятор вживили. Японский. Дорогая штука. Как уж он достал – не знаю, но пока доступны они только очень богатым людям. Коньяк мы, между прочим, его пьем. Славный коньяк.

Ерохин, пригубивший коньяк, чуть не поперхнулся и поставил стакан на стол.

– Что‑нибудь не так, майор? – спросил Калязин. – Уж не опасный ли преступник наш бывший пациент? – Маркс Иванович впервые произнес такую длинную фразу, и получилось неплохо.

– Нет, не преступник, – не очень убедительно сказал майор. – Понимаете…

– Понимаем, – улыбнулся Васильев. – Выкладывайте подробности, мы тогда еще лучше поймем. А пока допьем коньяк. Даже если он контрабандный, от этого хуже не стал. И подарил мне его Степанков от всего сердца. Подлеченного.

Они дружно выпили и принялись за кофе. Ерохин судорожно соображал, какие подробности можно выложить этим людям. О кооператоре, пожалуй, они знают намного больше, чем он сам…

– Так что же в вашем полицейском досье? Выкладывайте, выкладывайте, – напомнил Васильев.

– В одно и то же время со Степанковым у вас в отделении лежал писатель Маврин.

– Лежал, – кивнул Калязин. – Семьдесят пять–а здоровье отменное. Кто бы мог подумать? Н–да!

– Прекрасный мужик, – подтвердил Васильев. – Добрый и умный. Про таких говорят: понимающему достаточно полуслова. Степанков ему порассказывал о себе и о своих шефах. Маврин даже решился взяться за детектив. В жизни не писал – и на тебе. Алексей Дмитриевич умел располагать к себе людей. Ему человек мог любые тайны доверить. Степанков мог и пооткровенничать, уж очень он перед операцией волновался. И причины были. Мы от него не скрывали. – Васильев помолчал. – Что же, хотите теперь эти тайны из парня вытрясти?

– Да нет. Дело в том, что Маврин многие годы вел дневник и всю историю Степанкова в дневнике записал. Страниц десять, что ли… И эти страницы – тю–тю! – Он жестом показал, как будто выдирает из тетради страницы. – На следующий день после смерти Маврина кто‑то залез на дачу и все перевернул вверх дном. А ночью полез через балкон санитар из малого предприятия «Харон», и жена Маврина всадила ему в голову дуплет картечи.