Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

– А вы не подумали, что Борисова арестуют, предъяви вы такие аргументы?

– О! Вы не знаете Борисова! Он бы успел со мной разделаться.

– Вы покажете, где зарыт ваш Рокки?

Писатель кивнул.

– Майор пригласит понятых, потом оформит протокол. – Фризе внимательно посмотрел на Ерохина. – А мне нужно съездить еще в одно место. Хорошо?

Возражений не последовало.

НЕЗАКОНЧЕННОЕ ПИСЬМО

Лис жил на Красноармейской, возле метро «Аэропорт». Большой многоквартирный дом послевоенной застройки, респектабельный и унылый одновременно, отгораживался от улицы чахлым садиком. Старенькая консьержка в подъезде подняла голову от вязанья и посмотрела на Фризе равнодушным взглядом, ничего не спросив.

Маленький замызганный лифт медленно отщелкивал этажи. Фризе вдруг захотелось протянуть руку, нажать кнопку «стоп», спуститься вниз и уехать куда глаза глядят: в Архангельское, к себе на дачу, в Женеву к Берте. Лучше, конечно, в Женеву. Если бы у подъезда стояла его собственная машина, Владимир уехал бы, наслав на Лиса своего друга и помощника Ерохина. Но его ждала прокурорская «Волга», которую давно следовало вернуть Олегу Михайловичу. Ох, как не хотелось ему встречаться с поэтом, предъявлять ему обвинение в пособничестве убийству, выслушивать несусветную ложь в оправдание! А разве может быть оправданием корысть?

Врут те люди – сыщики, следователи, писатели, особенно писатели–детективщики, вроде Огородникова, – которые говорят и пишут о том, как сладок миг задержания преступника. Чувство опустошения – пожалуй, эти два слова наиболее точно отражают их состояние. Во всяком случае, состояние следователя Фризе перед встречей с Лисом было таково.

На звонки в квартире поэта никто не отзывался. Владимир постучал в дверь – на тот случай, если бы звонок был сломан. Тоже никакого ответа. Полная тишина за дверью. И когда Фризе, испытав чувство разочарования и облегчения одновременно, направился к лифту, женский голос спросил из‑за двери:

– Кто там?

– Я хотел бы увидеть товарища Лиса.

– Кто вы? – спросила женщина, но дверь даже не приоткрыла.

– Следователь Фризе. Из прокуратуры.

– А–а! – судя по интонации, женщина слышала о Фризе от Лиса. Прогремели засовы и дверь распахнулась. На пороге стояло совсем молодое создание, в большом белом, с красной отделкой, халате и с головой, обвязанной полотенцем.

– Проходите, – пригласила женщина. Судя по всему, приход следователя заставил ее покинуть ванну. Женщина была молода и красива. Ее портили только очень мелкие, как у мышки, зубы. «Наверное, дочка», – подумал Фризе. И ошибся, потому что она сказала:

– Мужа нет. Он в мастерской.

– Он вернется не скоро?

– Не знаю. Наверное, только к ужину.

Фризе хотел спросить, нет ли там телефона, но женщина опередила его:

– Мастерская рядом, в соседнем доме. – Она сделала кивок головой и полотенце развязалось, обнаружив копну черных густых волос.

– Совсем распатронилась! – улыбнулась женщина, затягивая на голове полотенце. – Муж рассказывал мне о вас, так что я заочно с вами знакома. Меня зовут Дора. – Она протянула Фризе маленькую руку. Он осторожно пожал ее.

– Вы советуете заглянуть в мастерскую?

– Самое разумное. У него там есть телефон. Но когда он работает, трубку не берет. Вы с ним пообщаетесь и приходите пить чай. К вашему приходу я приведу себя в порядок. Вы на меня не сердитесь?

– Ну, что вы, Дора! – улыбнулся Фризе. Он смотрел на женщину со смешанным чувством восхищения и жалости. Не с доброй вестью пришел он к ней в дом. – Это я виноват. Должен был предварительно позвонить. Простите за бесцеремонность.

Дора рассказала ему, как найти мастерскую, и Владимир ушел.

«Знала бы ты, красавица, с чем я пожаловал, – никогда бы дверь не открыла», – сердито думал Фризе, дожидаясь лифта.

Дом, где у Лиса была мастерская, как близнец походил на тот, в котором жил поэт. Мастерские писателей находились на последнем этаже.

«Доре не больше двадцати пяти, – размышлял Фризе. Он вспомнил Алину Максимовну. – Неплохо они устраиваются, наши писатели! И прозаики, и поэты. Женаты не по первому разу, жены вдвое моложе. Могут и за дочек сойти. Интересно, какая жена у нашего знаменитого детективщика? Раз уж не захотела разводить с ним несушек, наверное, тоже молодая цыпа».

Лис не отозвался ни на звонки, ни на стук. Фризе позвонил в соседнюю дверь и попросил старого, всклокоченного человека, вышедшего на звонок, разрешить ему позвонить по телефону.

– Внизу у подъезда автомат, – подозрительно глядя на следователя, сказал мужчина. – Звоните сколько влезет.

«Больше времени уйдет на объяснения, – подумал Фризе. – Позвоню из машины».

– Шеф уже беспокоится, – сообщил шофер, когда Владимир сел в «Волгу». – Домой собрался. Послал на смену дежурную.

– Один звонок и вы свободны. – Фризе набрал номер квартиры Лисов, пожалев, что не записал телефон мастерской. Тут же откликнулась Дора.

– Это. опять Фризе беспокоит. В мастерской вашего мужа нет. Не мог он куда‑нибудь уйти?

– Что вы, я на всякий случай ему позвонила, после вашего ухода. Он откликнулся. Сказал, что ждет вас, и пообещал привести на чай.

«Эх, Дора, Дора! – с неодобрением подумал Фризе. – Как же понимать твои слова: «Когда муж работает, звонить ему бесполезно, отключает телефон». Он спросил:

– Номер мастерской – 16?

– Да, правильно.

– Там никто не отвечает. Может, это вы его напугали?

– Подождите меня у мастерской. Я сейчас подойду, – сказала Дора. В голосе ее послышались нотки тревоги.

… Дора повернула ключ в замке и сильный порыв ветра распахнул дверь. Фризе едва успел подставить ногу, чтобы уберечь женщину от удара.

– Чего ради он устроил такой сквозняк?! – недовольно сказала она. – У него же хронический бронхит!

У Фризе мелькнуло подозрение, что Лис разом избавился от всех болезней. Отодвинув в сторону Дору, он кинулся через маленькую прихожую в комнату. Дверь оказалась запертой. Владимир оглянулся на хозяйку. Дора стояла у стены, прижав к горлу руки. Белое лицо застыло от ужаса. Не спрашивая ни о чем, Владимир плечом надавил на дверь. Замок оказался никчемный, дверь подалась, но изнутри ее заблокировали, придвинув что‑то громоздкое.

Когда Фризе, наконец, вломился в комнату – это оказался рабочий кабинет поэта, – там было пусто. Хлопала на ветру балконная дверь. Владимир осторожно подошел к перилам – он панически боялся высоты. Посмотрел вниз. К застывшему на асфальте телу уже подбежали люди. Путь, выбранный Лисом, оказался коротким. Десять этажей. Любопытному легко было подсчитать, сколько секунд продолжался полет. Владимир отвернулся.

На пороге стояла Дора. Он подвел ее к дивану, усадил. Потом закрыл дверь на балкон и позвонил в прокуратуру.

На письменном столе, заваленном книгами и альбомами, заставленном индийскими и японскими статуэтками из нефрита и бронзы, поверх всех бумаг – рукописных и машинописью, лежали две записки. Одна, лаконичная: «Фризе. Ку–ку, ищейка». Вторая, на полстраницы – Доре.

«Дора, прости меня. Помнишь, я всегда говорил: надо знать, на какую карту поставить. А не повезет – проигрывать с улыбкой. Маврина я всегда ненавидел. Ну, почему ему во всем везло?! Он был посредственностью, а его превозносили до небес и печатали миллионами. Даже его провалы служили ему во благо. Даже в смерти ему повезло – он умер, когда перед ним стояла банка с отравленным пивом. Он должен был его выпить! А яд получил другой. Но, как бы я ни презирал его, ни ненавидел его – не верь, если тебе скажут, что я хотел его отравить. В эти последние мои минуты, клянусь тебе, я…»

Закончить письмо Лис не успел.

Фризе поймал себя на том, что испытывает странное облегчение от развязки. Это было кощунственно. Владимир укорил себя за цинизм, вспомнив строку из Библии: «Псу живому лучше, чем мертвому льву». Грешное чувство не проходило, и он, отмахнувшись от своих терзаний, занялся делом. Рутинной следственной работой.

Он нашел черную сумку с этикеткой «Монтана», о которой с таким восхищением говорил Огородников, несколько банок «Туборга» – остатки от упаковки, подаренной юбиляру критиком Борисовым. И только поздним вечером Фризе и Ерохин в присутствии понятых нашли в тайнике пятьсот тысяч рублей в банковской упаковке. Дора ничего не знала ни о пиве, ни о деньгах, и. у следователя не было никаких сомнений в ее искренности. Тщательная проверка установила, что деньги получены главным бухгалтером Малого предприятия «Харон» в Сбербанке.

«Даже перед лицом смерти люди хотят выглядеть лучше, чем они есть на самом деле», – подумал Фризе, вспомнив записку Лиса.

ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ?

Все последующие дни – пожалуй, такого напряженного времени еще не было в его жизни – Фризе допрашивал свидетелей, ездил на задержания, проводил утомительные часы в кабинете над протоколами допросов и составлением обвинительного заключения. И все это время его сознание разъедала одна мысль. Угнетающая мысль о том, что ему приходится служить вместе с бесчестным человеком, и не только вместе служить, но и находиться в прямой зависимости от него, быть под началом благообразного прокурора–взяточника. С этой мыслью Фризе засыпал и просыпался. Засыпал в том случае, если бессонница не заставляла его промучиться до рассвета.

И однажды вместо того, чтобы глотать снотворное, Владимир даже не стал расстилать постель. Он сварил крепкий кофе, достал из старых запасов бутылку «Двина» и провел ночь за составлением прошения об отставке. К шести утра гора родила мышь – прошение было готово.

«Районному прокурору.

По причине того, что мои нравственные принципы и взгляд на законность противоречат Вашим, прошу освободить меня от работы в прокуратуре.

Младший советник юстиции Фризе В. П. »

И приписал еще одну строчку: «Копия – прокурору города Москвы». Это на тот случай, если у Олега Михайловича появится соблазн порвать заявление и бросить в корзину для мусора. Городской прокурор производил на Владимира впечатление честного, порядочного человека.

«Шедевр канцелярской переписки! – самодовольно усмехнулся Фризе, сгребая со стола бесчисленное количество черновиков – пространных и покороче – и торжественно препровождая их в мусорное ведро. – Бывший младший советник поработал на славу!»

Владимир заснул, едва прикоснувшись к подушке. Он даже не откинул одеяло, свернулся клубком под своим любимым махровым халатом. Единственно, на что у него хватило энергии, – вытащить телефонный шнур из розетки.

Когда в двенадцать часов дня он ехал на автобусе в прокуратуру и еще раз, теперь уже на свежую голову, обдумывал свой шаг, его огорчала только разлука с Димой Ерохиным. «Почему разлука? – оспорил он тут же свое суждение. – Не будем больше вместе заниматься служебными делами – больше будем общаться в свободное время». Но этого‑то, свободного, времени у Ерохина никогда не было. Как не было его у самого Фризе на этой проклятой следственной работе. Проклятой и прекрасной.

Не заходя в свой кабинет, Фризе устремился в приемную. Несколько хмурых посетителей дожидались встречи с прокурором. Владимир уловил настороженные взгляды: люди почувствовали в нем конкурента, который может нарушить очередь и продлить их утомительное ожидание в унылой приемной. Владимир демонстративно поцеловал Маргариту и положил перед ней заявление:

– Зарегистрируй входящий документ, красавица.

– Володя… – бросив взгляд на бумагу и мгновенно уловив смысл, испугалась девушка. – Владимир Петрович!

– Без паники! Регистрируй четко и доходчиво, – улыбнулся Фризе. – Надлежащим образом. Я в городскую прокуратуру продублирую. Нельзя допустить, чтобы эпохальные документы подвергались риску утраты.

Скука и обреченность на лицах томящихся посетителей в одно мгновение сменились на выражение неподдельного интереса. Можно было подумать, что каждый из них ожидает от «эпохального документа», принесенного симпатичным верзилой, разрешения собственных проблем.

Три последовавшие дня напоминали кошмарный сон. Штурм унд дранг. Объектом бури и натиска, естественно, был младший советник юстиции Фризе. Задача, которую ставили перед собой руководители прокуратуры различных рангов – добиться, чтобы он забрал назад свое заявление. Атаки следовали одна за другой и каждый раз атакующие пытались решить хотя бы одну из ограниченных задач: придать заявлению благопристойный вид, сохранить статус–кво, оставить заявителя в своей прокуратуре, но на более высокой должности, перевести в городскую прокуратуру, в прокуратуру республики, подобрать службу в любой из стран СНГ. Отличная характеристика и достойное место гарантировались.

Самым суровым испытанием была беседа с Мишиным.

– Фризе! Ты ведь обещал, что не проговоришься. – В печальных глазах Вилена затаилась обида.

– Я нем, как рыба.

– А это? – Мишин щелкнул по плотному листу бумаги. Фризе удивился: он писал и заявление и копию на обычном листке. Плотный лист оказался ксерокопией.

– Интересно, – повертел он в руках бумагу. – Выдали по экземпляру каждому сотруднику?

– Не смешно. Генеральный сразу набросился на меня. Считает, что я выдал служебный секрет.

– В моем заявлении нет и намека на взятку.

– Люди не идиоты. Что стоят твои слова о нравственных принципах!

– А может, шеф сделал гнусное предложение моей невесте?

– Правда?

– Нет. Я бы не успел вмешаться. Невеста послала бы шефа в нокаут. Если по правде, – он не дает мне отпуска в сентябре уже третий год, а при поступлении на службу я специально оговорил этот пункт. Ты не считаешь, что это безнравственно?

– Пять лет назад тебя бы засадили в психушку! – печаль в глазах собеседника уступила место ярости. Словно испугавшись, что Фризе обнаружит ее, Мишин прикрыл глаза. – А если без шуток? Ты же подставил меня!

– Тебя подставил прокурор. Коллегия. Все те, кто решил не привлекать взяточника к суду. Ты сам себя подставил. – Фризе перевел дух. – Извини. Дал себе слово молчать, но сорвался. Плевал я на все ваши должности. Можешь доложить своим боссам. А мое нежелание работать с Олегом Михайловичем можешь объяснить им любой причиной. Я возражать не стану.

– Может, ты решил уехать в Германию? – спросил Мишин. – Вернуться на землю предков?

– У меня предки похоронены в России. На Смоленском православном кладбище. Даже не на Лютеранском…

– Если решил, – не слушая возражений, продолжал Мишин, – то сам знаешь! С моими шефами лучше не ссориться.

– И ты с ними продолжаешь работать? – Фризе встал. Вопрос прозвучал риторически. На ответ рассчитывать было нечего и Владимир, не оглядываясь, пошел к двери.

Вместо автомата Берта привезла Фризе из Женевы золотой «Роллекс». Денег, полученных за выигрыш в чемпионате, хватало теперь и на такие дорогие подарки: государство перестало обирать спортсменов до нитки.

Состояние легкой эйфории, разнеженности не покидало Берту все эти дни – она даже из постели редко выбиралась. Часок–другой погулять по Москве. Отпуская Владимира на службу, где он готовил к сдаче свои дела, брала с него клятву: при первой же возможности улизнуть оттуда. Фризе не хотел портить ей настроение и на ее расспросы отвечал уклончиво и односложно. Но долго водить за нос свою подругу Владимиру не удалось. Даже у такой молодой женщины, если она не стопроцентная дура, интуиция развита много лучше, чем у мужчины.

Жили они в квартире Фризе – Владимиру не хотелось ненароком встретиться с прокурором. И не было у него уверенности в том, что Олег Михайлович не предпримет попытки поплакаться Берте на его несговорчивость. Поэтому он уговорил Берту временно обосноваться у него. Так бывало и раньше, только на этот раз Берта предупредила:

– Смотри, Володька! Если мне не будет очень скучно, я, может быть, останусь здесь насовсем. – Но Фризе, так решительно настроенный на женитьбу месяц назад, сейчас никак не отреагировал на ее намек. Тянул. Никак не мог избавиться от наваждения по имени Нина.

Однажды, среди ночи, приготовив по сочному бифштексу с жареной картошкой – путь домой из прокуратуры проходил теперь для Фризе через Центральный рынок – и глядя, с каким удовольствием Владимир управляется с ним, Берта сказала:

– Похоже, без меня ты сильно оголодал. Неужели она тебя так плохо кормила?

– Не кормила вовсе!

– Стерва. – Берта осуждающе покачала головой. – Превратила тебя в выжатый лимон и выбросила. Давай‑ка, рассказывай, кто тебя заездил! Так могут затравить человека только друзья или коллеги. У тебя же веко дергается не переставая!

Фризе знал, что теперь Берта не успокоится, пока не выпотрошит его, но попытался сопротивляться.

– Кто из нас следователь?

– По особо важным делам – я! – сказала она нахально. – Чистосердечное признание облегчит твою совесть.

Когда Фризе закончил рассказывать, Берта притянула его к полной крепкой груди. Руками, которые славились тем, что могли без промаха забросить мяч в корзину с самой дальней дистанции. Сказала тихо:

– Какой же ты у меня молодец! Я и не надеялась, что ты когда‑нибудь распростишься со своей дурацкой прокуратурой!

Такой реакции Фризе не ожидал. Освобождаясь из ее сильных рук, проговорил с обидой:

– Ты что, думаешь, я пойду воспитателем в детский сад?

– А что? Это идея. Рожу тебе двух девочек и двух мальчиков… – И неожиданно переменила тему: – Знаешь, в Швейцарии есть такие маленькие городки в горах… Загляденье. И маленькие виллы среди цветов.

– Разве у меня на Николиной горе хуже?

– Не хуже, милый. Но слишком близко от прокурора Олега Михайловича. – Берта внимательно смотрела на Фризе. В глазах светились любовь и участие. – Не обижайся, Володька. У тебя такое мученическое лицо, как у святого Себастиана на той картине. – Берта перевела взгляд на небольшое полотно эпохи кватроченто – «Мучения святого Себастиана», – висевшее напротив кровати. Фризе проследил за ее взглядом и вздрогнул. У мученика, действительно было его лицо.

Владимир соскочил с кровати и, не спуская глаз с картины, подошел к ней. Очень искусно, с большим тщанием на лицо святого Себастиана, пронзенного стрелами, наклеили вырезанное из фотографии и профессионально раскрашенное лицо Фризе.

Он стоял, не в силах отвести взгляд от картины.

– Володя, что ты там обнаружил? – спросила Берта. – Что‑нибудь не так?

Фризе мог поклясться, что еще три дня назад картина была в полном порядке.

Ни разу за эти дни не сработала сигнализация.

Замки были не тронуты.

Берта отлучалась из дома лишь ненадолго.

Ночи они проводили почти без сна, в постели, рядом со святым.

Война продолжалась?

1991 – 1992гг.

Наводнение

1

Рано утром подполковнику Корнилову позвонил домой старший лейтенант Алабин из Василеостровского угрозыска.

– Что у тебя там, Вася, стряслось? – ворчливо спросил Корнилов. – Не дашь хорошему человеку кофе попить...

Алабин несколько лет проработал вместе с Игорем Васильевичем на Литейном, в городском управлении внутренних дел, и Корнилов считал его своим учеником. Он сам и выдвинул Алабина в заместители начальника угрозыска района.

– Товарищ подполковник, вы извините, что дома беспокою, – виновато сказал Алабин. – Но тут у нас такое дело... Подумал, что заинтересуетесь.

– Давай, выкладывай, – поторопил Корнилов. – Виниться потом будешь.

– К нам мальчишка пришел, к дежурному. Тот, который видел нападение на кассира. Костя Горюнов. Помните?

– Ты мне вопросов не задавай. Дело говори!

– Альбомчик принес Костя. С видами Ленинграда, – голос у Алабина стал чуть-чуть торжественный. – И на одной фотографии, между прочим, грабитель собственной персоной!

– Как утверждает школьник Костя Горюнов? – уточнил Корнилов.

– Ну да. Как утверждает... – в голосе Алабина уже не чувствовалось ликующих ноток. Сдержанность подполковника, видно, охладила лейтенанта.

– Интересно. Он у тебя, этот Костя?

– В райотделе. Я ведь тоже из дому звоню. Через десять минут буду там.

– И я подъеду. – Корнилов посмотрел на часы. Было пятнадцать минут девятого. – К девяти жди. – Он повесил трубку и подумал: «Раненько же прибежал мальчишка в милицию. А вдруг и правда не обознался? Только уж больно чудно – в альбоме нашел. Там ведь так заретушируют – маму не узнаешь».

Два дня назад в Тучковом переулке было совершено нападение на кассира института Нефтемаш Любу Нестерову, которая несла зарплату работникам филиала. Грабитель ударил Нестерову ножом, выхватил чемоданчик с деньгами и скрылся.

Свидетелями нападения оказались вахтер института старик пенсионер Симонов и ученик пятого класса Костя Горюнов, отпущенный в тот день с урока физкультуры. Ни тот ни другой не запомнили примет грабителя. Старик, как оказалось, плохо видел, а мальчик, наверное, очень растерялся. Он только твердил, что нападавший был огромного роста и с ножом. Единственное, что заметил вахтер Симонов, – преступник убежал во двор дома номер семнадцать. Двор этот был проходным.

Когда на место происшествия прибыла оперативная группа, Нестерова уже находилась в машине скорой помощи. Ее вызвал мальчик, увидев, что кассир ранена. А старик вахтер с перепугу долго не мог набрать номер телефона милиции.

Служебная собака след преступника взять не смогла.

Следствие, конечно, заинтересовал вопрос, почему Нестерова шла с деньгами одна, без охраны. Оказалось, что в институте каждый раз ей давали в провожатые разных сотрудников, из тех, кто оказывался под рукой. Иногда люди отказывались или соглашались, а потом задерживались где-нибудь. Заходили по дороге в магазин, а то и просто пива выпить. Так произошло и на этот раз. Инженер Студенкин, согласившийся сопровождать кассира, задержался на Среднем проспекте по своим делам...

Несмотря на энергичные меры, принятые по розыску преступника, первые два дня результата не дали. И вот звонок Алабина...

В темноватом коридоре Василеостровского райотдела рядом с доской объявлений висел портрет мужчины в траурной рамке. Руководство райотдела и партбюро извещали о кончине пенсионера, бывшего начальника паспортного стола майора Николая Николаевича Мавродина.

«Вот оно что...» – прошептал Корнилов и вдруг ощутил жгучее чувство горечи от сознания неисполненного долга, который теперь уже ему не выполнить никогда...

«Гражданская панихида в клубе фабрики Урицкого... Похороны на Смоленском кладбище в 10.00».

Корнилов дочитал некролог и долго стоял, вглядываясь в фотографию. Моложавый, с веселыми глазами человек на снимке мало походил на тучного, медлительного Мавродина, каким привык видеть его Корнилов в последние годы.

...В кабинет Алабина он вошел пасмурный, молча пожал руку старшему лейтенанту и тяжело опустился на стул.

– Ну что тут у тебя, Василий?

На лице старшего лейтенанта мелькнула гримаса разочарования, отчего он стал похож на обиженного мальчишку. Алабин считал, что новость, ради которой они встретились, заслуживала большего внимания. Корнилов почувствовал это и сказал примирительно:

– Ты на мое настроение внимания не обращай. Прочитал про Мавродина, расстроился. Я столько лет старика знал. В большом долгу был перед ним... Показывай свои картинки.

Алабин пододвинул ему альбом, раскрытый на середине. На развороте были две цветные фотографии. На одной из них, расположенной справа, был изображен на переднем плане фонтан, а за ним, на другой стороне Невского проспекта, высился Дом книги. Пестрая толпа текла по тротуару. Но фигурки людей были маленькие, изображение смазанное, расплывчатое, безликое.

Корнилов перевел взгляд на левую фотографию. Удивительно живой и яркой была она. Словно окошко в жизнь, стоп-кадр из уличной хроники.

...У входа в Дом книги девушка в красивом, лиловыми цветами, платье торговала с лотка. Порыв ветра распушил ее волосы. Пожилая дама, внимательно разглядывающая книги, придерживает белую соломенную шляпку. Молодой парнишка в распахнутой на груди рубашке, чуть прищурившись от яркого солнца и склонив голову набок, держит книжку в руках. Маленький мальчик в красной панамке, сдвинутой на затылок, умоляюще смотрит на мать – красивую женщину с гладко зачесанными на прямой пробор черными волосами. Идут мимо прохожие. Сосредоточенные, улыбающиеся, хмурые... Идут троллейбусы, автомашины. Солнце, ветер. И среди этой летней сутолоки, такой обычной для Невского проспекта полуденных часов, еще одна фигура – молодой мужчина в белой, с широкими синими полосами, рубашке. Светлый пиджак перекинут у него на сцепленных у живота руках. Простое, ничем не примечательное лицо, рассеянный, отсутствующий взгляд. Мужчина казался явно лишним, чужим на снимке, среди спешащих, занятых делом людей. Он стоял рядом с книгами, разложенными на лотке, и никакого интереса к этим книгам не проявлял.

«Какое отрешенное у парня лицо», – подумал Корнилов и спросил:

– Он? Алабин кивнул.

– Мальчишка уверенно говорит? Не сомневается?

– Никаких сомнений. Я с ним уже побеседовал. Волнуется, но твердит одно: тот бандюга. Мы ведь, товарищ подполковник, почитали старые Костины показания. Он говорил тогда, что на кассира напал здоровенный дядька, лохматый и с большим ножом... А этого, – Алабин ткнул пальцем в молодого человека на фотографии, – ни здоровым ни лохматым не назовешь. Правда ведь?

– Не назовешь, – согласился Корнилов. – Росту в нем не более ста шестидесяти пяти. Не дотянул до Геркулеса. Женщины-то на снимке, пожалуй, повыше его.

– Но в том, что Косте преступник гигантом показался, ничего странного, по-моему, нет, – продолжал Алабин. – Такое не каждый день увидишь. Испугался, а у страха глаза велики. Верно я говорю, товарищ подполковник?

– Верно. Где парень-то?

– В паспортном отделе его чаем поят. – У Корнилова при упоминании о паспортном отделе встало перед глазами доброе широкое лицо Мавродина.

– Позови. Потолкуем еще раз.

Алабин вышел, а Корнилов стал внимательно рассматривать альбом. Судя по выходным данным, альбом, выпущенный Лениздатом, только что поступил в продажу. Сдан в набор в августе семьдесят четвертого, подписан в печать в июле семьдесят пятого... «Почти год в работе! А снимки наверняка делались много раньше, – подумал подполковник. – Сколько воды утекло».

В аннотации было сказано, что в альбоме представлены снимки десяти фотокорреспондентов. «Многовато, конечно, но в издательстве же известно, кто какие делал фотографии. Найдем и того, кто снимал у Дома книги. Да только что это даст? Ведь это не семейный портрет, где известно, кто есть кто».

Пришел Алабин с мальчишкой:

– Константин Сергеевич Горюнов, товарищ подполковник, ученик тридцатой школы, – представил он мальчика, остановившегося у дверей.

– Проходи, Костя, – пригласил Корнилов. – Присаживайся.

Мальчик подошел к столу и сел. Внимательно, не мигая посмотрел на Игоря Васильевича, осторожно поправил пшеничный чубчик. Глаза у него были голубые, настороженные. «Серьезный товарищ, – подумал Корнилов. – На фантазера не похож».

– Меня зовут Игорь Васильевич. Я из уголовного розыска города. Товарищ старший лейтенант мне уже все рассказал, – Корнилов кивнул головой в сторону Алабина. – Но кое-что мы хотели бы уточнить.

Мальчик согласно кивнул головой.

– Ну и прекрасно! Не будем отвлекаться от главного. – Корнилов раскрыл альбом и подвинул его мальчику.

– Костя, в тот день, в переулке, преступник одет был так же?

– Нет.

– А что на нем было?

Мальчик тяжело вздохнул и посмотрел на Алабина, словно искал у него поддержки.

– Не помнишь?

– Не помню, – тихо сказал Костя и неожиданно заговорил с горячностью: – Я даже не знаю, как это вышло, что забыл! Вспоминал, вспоминал! Никак не вспоминается, – он сморщил лоб и покачал головой, осуждая себя за такую промашку. Чубчик снова съехал ему на глаза.

То, что мальчишка не стал ничего придумывать, а честно сказал, что не может вспомнить одежду преступника, порадовало подполковника. С большим доверием можно было отнестись ко всем остальным его показаниям.

– Костя, здесь на фото человек, которого ты считаешь преступником, одет совсем легко, в полосатой рубашке. А тогда? Что на нем было? Темное? Светлое? Костюм, плащ?

– Не помню я.

– Ну ладно, не велика беда. – Корнилов улыбнулся. – Ты куда шел, Костя, в тот день?

– Домой. Портфель хотел занести – и на острова... Меня с физкультуры отпустили.

Мальчик отвел глаза в сторону, и подполковник подумал: «Небось с физкультуры-то ты сбежал».

– И шел ты, Константин, домой веселый и довольный. Да? Погода хорошая, уроков, наверное, мало задали...

– Мало, – рот его расплылся в улыбке.

– А думал о чем? Костя замялся.

– Ну... Шел... Думаю, зайду домой, поем – и на троллейбус.

– Шел, значит, шел... Свернул со Среднего в переулок... Тебе, кстати, в переулке никто навстречу не попался?

– Нет, – подумав, ответил мальчик. – Никого в переулке не было. Только впереди тетенька шла. Кассир. А этого я сразу и не заметил.

– Они не разговаривали?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

– Этот мимо прошел. Потом обернулся и – ножом...

– А в руках у него, кроме ножа, ничего не было? Чемодана, портфеля?

– Ничего. Ой, я вспомнил! – неожиданно звонко крикнул Костя. – Он же в свитере и в пиджаке был!

– Цвет, цвет свитера, не запомнил? – наклонившись к мальчишке, с надеждой спросил Корнилов.

– Да кто его знает! Какой-то серо-буро-малиновый.

– С цветом все ясно, – сказал подполковник, подмигнув мальчику. – Серо-буро-малиновый! Предельно точно.

Костя хихикнул, но тут же спохватился и виновато посмотрел на Корнилова.

– А куда он побежал потом, ты не вспомнил? – Корнилов знал, что в беседе со следователем мальчик не смог указать, в каком направлении убежал преступник.

– Нет, не вспомнил. Я к тетеньке кинулся... А потом скорую вызывать.

– Ну что ж, Костя, спасибо тебе. Большую ты нам помощь оказал. – Игорь Васильевич встал и подал ему руку.

Костя протянул свою, маленькую ладошку и заулыбался. Улыбка у него была чуть-чуть смущенная и добрая.

– Игорь Васильевич, обидно, что я не заметил, куда он побежал! – сказал Костя.

– Ты все правильно сделал, Константин. Сначала надо о пострадавшем думать. Молодец! А сейчас товарищ старший лейтенант пригласит следователя, который ведет дело... Ты ведь уже встречался с ним?

Костя кивнул.

– Ну и прекрасно. И кого-то из родителей вызовем.

Мальчик вздохнул.

– Не вздыхай. Так положено. Кто на первом допросе был? Папа? Мама?

– Мама... – Самолюбие мальчика было явно задето. – Вы его поймаете? – спросил он, когда Игорь Васильевич уходил.

Корнилов кивнул.